Текст книги "Фрэнсис Скотт Фицджеральд. Первых сорок четыре года. Маленькие рассказы о большом успехе"

74. Рассказы для сборника «Крах»

Он занялся мелкой работой для киностудий Голливуда. Писал сценарии детективных фильмов, короткометражек, отдельных сцен. Работа была «непыльной», но оплачивалась неплохо.

У Фицджеральда оставалось много свободного времени, которое он тратил на прогулки по Голливуду, вылазки к океану и работу над рассказами… Впрочем, это были даже не рассказы, а нечто вроде медицинского исследования. Он решил шаг за шагом вспомнить все значимые эпизоды своей беспутной жизни, препарировать их и выявить причины пережитого им падения.

Это была непростая работа, которая вызывала почти физическую боль. Скотт надолго откладывал рукопись, чтобы отдохнуть от этого непереносимого самобичевания. Но отказаться вовсе не мог – не позволяла совесть.

«Я должен понять, что со мной произошло,» – твердил он. И снова брался за работу. В дело пошли дневники, газетные вырезки, которые попадались там и сям – оказывается, Зельда коллекционировала скандальные заметки о Скотте и о себе. А Фицджеральд и не знал.

Он выяснил, что, вообще, не так уж и много знал о своей возлюбленной. Он, именно он стал причиной её безумия. Не уберёг, не образумил, не остановил. И не мог остановить, ибо сам был безумен. Теперь он знал это наверняка…

Эти рассказы он складывал в папку с надписью «Крах». Её содержимое будет опубликовано уже после его кончины. И потрясёт современников, как потрясали все его романы.

75. Душевное банкротство

Едва ли ни худшее, что может произойти с человеком – утрата вкуса к жизни. Вкус – это и кураж, и воля, и желание. Фицджеральд ощущал себя пустой канистрой, лежащей на обочине оживлённой дороги. Когда-то в этой канистре было топливо, вобравшее в себя энергию солнца. Но топливо сгорело. Канистру наполнили водой. Эта вода перестояла, стала затхлой. Потом канистра проржавела. Вода из неё вытекла. Остался воздух. Но теперь в этом жалком сосуде не осталось и воздуха. Только жалкие остатки того, что некогда её заполняло…

Он жил так, словно отбывал длительный срок наказания. Ел, не ощущая вкуса пищи. Пил, не чувствуя обжигающей силы янтарного виски. Курил, не ощущая горечи сигарного табака.

По привычке он носил элегантные строгие костюмы. Но ему было абсолютно всё равно, во что он одет.

Он не покупал газет. Выбросил испортившийся радиоприёмник. Не ходил в кино. Весь мир для него сосредоточился вокруг тусклого желтого круга света, отбрасываемого настольной лампой под зелёным матерчатым абажуром. Но он почти не работал – сидел и бездумно смотрел в одну точку. Писал только тогда, когда это требовалось.

Он почти ничего не читал. И когда Дэвид Селзник принёс ему нашумевший роман Маргарет Митчелл «Унесённые ветром», заставил себя его прочитать от корки до корки лишь потому, что это могло понадобиться для дела…

Фицджеральд ощущал себя полным душевным банкротом.

76. Беатрис Дэне

Пришла почта. В последнее время он её даже не просматривал. Но тут взял в руки первый конверт и вскрыл его. Из конверта на стол выпала фотография…

Да, да, он помнил это лицо. Они встречались и не раз. Только имя её – Беатрис Дэне – Фицджеральд запамятовал. Приятная женщина. Как пишет она сама – почитательница его таланта.

Месяц назад из Техаса от Дэне пришла посылка, в которой Фицджеральд обнаружил свитер грубой вязки и японское кимоно. Эти подношения, особенно кимоно, поразили его своей бессмысленностью. Хотя, наверняка делалось это от всей души.

Интересно, чего хочет эта дама?

Фицджеральд развернул письмо. Пробежал глазами машинописный текст. Потом перечитал его внимательней.

Это было признание в любви. Беатрис, действительно, очень красивая, эффектная дама, обладала к тому же внушительным состоянием, полученным ею в наследство. Она предлагала Фицджеральду всё разом – себя, роскошный дом в Техасе, деньги, обеспеченную жизнь, избавление от бремени забот о безумной супруге. Взамен она просила только одного – чтобы он был с ней и работал.

Скотт сел за ответ. Он написал, что благодарен Беатрис за подарки, но предложения её принять не может. И причины тому две. Первая – если он согласится жениться на Беатрис, то это означает то, что вся его жизнь, какая бы она ни была, лишена смысла. И второе – он по-прежнему любит Зельду. Даже в её неизлечимом безумии.

77. Анонимная работа

В 1937 году Фицджеральду подвернулась работа, которую ему устроил Селзник. В это время в Голливуде снималась грандиозная киноэпопея «Унесённые ветром» по роману Маргарет Митчелл. Сценарий писался прямо на съёмочной площадке. И сценарист Сидни Говард явно не справлялся с объёмом работ. Селзник предложил Фицджеральду поучаствовать в создании сценария. Эпизоды он мог выбирать сам.

Писатель согласился. Роман ему, в общем-то, понравился. А что касается эпизодов, то он согласен на любые, какие только требуются.

Ему передали копию сценарного плана картины и наброски Говарда, описывающие сцены в общих чертах. Фицджеральду предстояло расписать диалоги и проработать съёмочные планы сцен. Работа не такая уж и трудная, если не учитывать масштабы картины и самого романа.

Селзник не скупился – на фоне общих затрат на картину несколько тысяч долларов на сценарий не казались такими уж расточительными тратами. Но продюсер сразу выдвинул условие – имя Фицджеральда в титрах не появится.

Это было удивительно – по правилам тех лет сценаристы не получали процента со сборов, которые приносила картина. Вероятно, у Селзника были особые причины – он страховался от любых возможных неприятностей.

Работая над сценарием, Скотт горько усмехался над самим собой – вот и он докатился до безымянного «литературного негра»… Через два года увидев фильм в кинотеатре, Фицджеральд остался доволен. Фильм явно получился.

78. Шейла Грэм

Всё изменилось в том же 1938 году, когда Фицджеральд снова полюбил…

Это была красивая состоятельная женщина по имени Шейла Грэм. Она подошла к нему с книгой рассказов «Сигналы побудки», попросив подписать на память. Этот сборник вышел в 1935 году, основательно поддержав впадающего в нищету писателя. Сам Фицджеральд относился к этой книге скептически. И его несколько удивил интерес к ней столь приятной дамы.

– Вы абсолютно безжалостны к себе, – заявила Шейла.

– Неужели? – ответил Скотт. – А я думаю, что слишком многое себе прощаю…

Неожиданно для себя он рассказал ей всё – всю историю своей незадавшейся жизни. А когда закончил, то поразился – в глазах Шейлы блистали слёзы. А он-то полагал, что развеселит её.

В ту ночь он долго не мог уснуть. Поднялся. Закурил. Плеснул в стакан виски.

«Что это с тобой, парень?» – подумал он с тревогой. – «Ты снова думаешь о женщине? Нет, ты не должен. Не имеешь права…».

На следующий день он снова встретил Шейлу. В руках его был дорожный саквояж, с которым он обычно путешествовал.

– Здравствуй, Скотт, – улыбнулась Шейла. – Ты не забыл, мы идём кататься на лодке.

– Забыл, – буркнул Фицджеральд. – Извини, сегодня не могу.

– Ничего страшного, – продолжала улыбаться женщина. Прокатимся в другой раз.

– Я еду к жене, – сказал Скотт. – И к дочери…

79. Старый алкоголик

Этот внезапный визит в психиатрическую лечебницу был ни первым, ни последним, но, пожалуй, самым коротким. Войдя в палату, Фицджеральд поцеловал Зельду в лоб. Она посмотрела на него чистым незамутнённым взглядом. А потом сказала:

– Это ты, Робин? А где твои стрелы?

Скотт положил на кровать пакет с апельсинами и вышел.

Он уже знал, что от Шейлы ему уже никуда не деться, равно как и то, что он никогда не оставит несчастную Зельду…

По дороге в Калифорнию он заехал в Сент-Пол – к матери и дочери. Это тоже был очень короткий визит. Дочь Скотти больше молчала – даже когда бабушка жаловалась на её непослушание. Девочка готовилась к поступлению в колледж, но даже не раскрывала учебники. Отца она поцеловала лишь после того, как тот протянул её двадцать долларов на карманные расходы…

– Ты не проведаешь папу? – спросила старая Молли Фицджеральд.

– Не в этот раз, – сказал Скотт. – Я скоро приеду, мама. Тогда и свидимся.

Если бы он знал, что в этот момент предугадывает судьбу…

Отец Скотта умер чуть больше года назад. Из-за личных передряг сын так и не нашёл время с ним поговорить.

Фицджеральд вышел на улицу. В его руках был саквояж. Он вдохнул полную грудь воздуха. Впереди была новая жизнь.

И тут он услышал голос дочери.

– Это твой отец? – спросила подружка.

И Скотти, не заметив Фицджеральда, со смехом ответила:

– Да… Старый алкоголик!

80. Дочь Скотти

Конечно, он давно утратил связь с девочкой. Мотаясь по Европе, потом по Америке – от госпиталя к госпиталю, ни Скотт, ни тем более Зельда дочерью не занимались. Её воспитывали кто угодно, только не собственные родители. Главные уроки жизни она получила сначала от няни, от чужой, по сути, женщины, потом от бабушек, да от тётушек.

Скотти росла упрямым своенравным ребёнком. Эти черты ей достались явно от Зельды. Правда, она была поразительно прагматична. Умела выуживать из взрослых деньги. И развлечения у неё были совершенно другие… Какие именно, Фицджеральд не имел никакого понятия. Он очень надеялся, что ей до сих пор был неведом вкус алкоголя и сигарет. Но… кто знает?

В том же 1938 году дочь поступила в колледж. Экзамены вытянула еле-еле, больше по инерции, чем по реальным познаниям. Её приняли как дочь известного на всю Америку писателя. А она, как это ни удивительно, не имела представления, чем занимается её отец! Книжки, которые он писал, девочка даже не открывала. Что хорошего может написать этот чужой, сильно пьющий человек, который довёл до безумия её мать?

Фицджеральд писал дочери длинные нравоучительные письма, которые она рвала, не читая. Только выуживала из конверта очередную купюру, которую отец вкладывал в каждое письмо.

О том, кем был на самом деле её отец, Скотти узнала только после его внезапной кончины.

81. Отчаяние

Он вернулся в Голливуд и тут же позвонил Шейле.

– Привет, – сказал он. – Я говорил тебе, что влюбился?

– В кого? – после паузы внезапно упавшим голосом спросила Шейла.

– В тебя, – сказал Скотт.

Женщина заплакала…

Он решил на ней жениться… Нет, только не это. Он не мог развестись с Зельдой. Это выглядело бы предательством, хотя его несчастной жене было бы, наверное, всё равно. Жить вместе, не более того. Но и это была уже другая жизнь. Или даже попытка счастья.

А Шейла полюбила этого озлобленного на весь мир и, прежде всего, на себя самого человека, как не любила никого ни разу в жизни. Она давно зачитывалась его романами. И – мечтала, мечтала… Её мечта сбылась.

Шейла убедила Скотта купить дом. Сколько можно скитаться по углам? И он согласился, хотя за душой у него не было ни цента. Дом она купила на свои деньги. Обустроила Скотту уютный кабинет…

Фицджеральд начал работу над новым романом. И это была совершенно иная книга, не похожая ни на что, написанное им прежде. Век джаза был забыт…

Внезапно почта принесла страшную весть. Скончалась Молли Фицджеральд, матушка Скотта.

Фицджеральд был просто раздавлен. Впервые Шейла увидела, насколько разрушена психика её возлюбленного. Скотт рычал от бессилия, посылал небесам проклятия, беспомощно рыдал.

Потом он запил. И Шейла поняла – счастливой сказки не будет. Любить этого человека – тяжёлая и неблагодарная работа.

82. Терпеливая Шейла

Но она и не думала отступать! О Фицджеральде она знала многое, хотя и далеко не всё. И, она верила в это, могла, могла вытащить его из депрессии, заставить работать и заново научить наслаждаться жизнью!

Но это были совсем не те наслаждения, к которым стремился Фицджеральд в безумные молодые годы. С большим недоверием, преодолевая собственные сомнения, Скотт открывал для себя самые элементарные человеческие радости. Пение птиц за окном его кабинета. Запах горячих булочек, что готовила на завтрак Шейла. Шкворчание яичницы на старой закопчённой сковороде – любимого утреннего блюда Скотта. Смех любимой женщины…

Да, он любил её! Снова – любил. И словно наказывал себя за это внезапное и явно незаслуженное чувство. Обнимал, нежил, целовал. И тут же угрюмо отстранялся. Словно дикий зверь.

И Шейла снова и снова бралась за лечение его чудовищной апатии. И он откликался, тянулся к её сердечному теплу. И снова замыкался…

Она верила в то, что пересилит его душевный раздрай. Постоянно говорила – ты талантлив, ты безумно талантлив. И неприятности твои – чепуха. И деньги ничего не значат. Сегодня нет, завтра их будет полным-полно.

Если бы он мог забыть о Зельде. Если бы мог вычеркнуть из памяти годы погружения в эту чудовищную трясину. Если бы мог… Но Фицджеральд о Зельде не забывал никогда. Это была его вина. Его крест. Его наказание.

83. И снова – Зельда

Он всё-таки сорвался. Напился и заявил Шейле, что отправляется к Зельде, потому что никогда её, Шейлу, не любил. И что только Зельда – его настоящая жена. При этом Скотт был практически невменяем. Кое-как одевшись, он выгреб из шкатулки, в которой хранилась их общая наличность, и выбежал из дома.

Как потом узнала Шейла, Фицджеральд остановил такси и отправился на вокзал. Он снова уехал в клинику, где лежала Зельда. И Шейле ничего не оставалось, как ждать, ждать, ждать…

Долгая дорога через всю страну – несколько суток пути. Фицджеральд прибыл на место трезвым, печальным и сильно похудевшим. Он много передумал за последние три ночи. Его угнетало чувство вины – перед Шейлой, перед Зельдой, перед дочерью и даже перед самим собой.

Он провёл в клинике целый день. Зельда слышала его, отвечала, но принимала за кого-то другого, придуманного в воспалённом воображении. Скотт тихо рассказывал ей всю их совместную жизнь – их чудачества, моменты любви, несчастья и радости – всё это проплывало перед его взором. И Зельда успокоено улыбалась, прислушиваясь к его мягкому голосу.

Фицджеральд целовал потемневшие руки жены. Гладил высохшие волосы. А она смотрела куда-то мимо и… улыбалась.

Он словно с ней прощался… Чувствовал приближающийся финал? Нет, просто тосковал. Эту женщину он любил больше жизни. Когда-то, в прошлой жизни, которую он сейчас вспоминал.

Потом Скотт ушел. Больше они не виделись.

84. «Последний магнат»

После этого визита в психиатрическую клинику Фицджеральд словно сбросил с плеч неподъёмный груз. Он приехал улыбающимся, жизнерадостным. И вспышку свою не вспоминал ни единым словом.

Больше всего Шейлу Грэм радовало то, что Скотт снова сел за письменный стол. И снова принялся работать. Он увлечённо писал роман, который назвал «Последний магнат». Это была история независимого продюсера, которой Фицджеральд воспользовался, чтобы детально описать нравы, царящие в Голливуде. Он как бы препарировал шоу-бизнес изнутри, сам находясь в его клокочущей среде.

Шейла находила роман великолепным. Скотт показывал ей результаты работы каждого дня. И… это было великолепно. Сочинить подобное мог только настоящий мастер.

К сожалению, эта книга так и не была закончена. Она вышла в том виде, в котором была написана, уже после смерти Фицджеральда. Но даже по этим незавершённым фрагментам заметно, что писатель нашёл в себе силы не останавливаться, продолжать творческий поиск. И неизвестно, куда его вывела бы его эта дорога. Он, конечно, остановился, причём, надолго. Но силы его были ещё ни на исходе. Надо было лишь выбраться из тупика, в который он угодил. И Шейла Грэм верила, что Фицджеральд выберется – посредством нового романа. Главное работать и не останавливаться на половине пути. Были бы силы…

Но сил-то как раз и не хватило.

85. Любовь и ярость

В эти месяцы 1940 года, ставшие последними в жизни Фицджеральда, Шейла Грэм узнала другого Скотта – безжалостного, жестокого и несправедливого.

С его личностью определённо произошло нечто непоправимое. Годы пьянства превратили цветущего 44-летнего человека в настоящего психопата. Выпив, он становился необычайно агрессивным. И в собственных прегрешениях обвинял только самого близкого и абсолютно невинного в его неприятностях человека – Шейлу Грэм. А она была виновата только в том, что любила его…

В тот вечер он выпил огромное количество виски. Шейла и представить не могла, что человек способен выпить такую дозу. Скотт шатался по дому, выкрикивал ругательства. Шейла попыталась его уложить в постель. Он опёрся на её плечо. Неожиданно женщина ощутила боль и опустилась на пол. Когда она подняла глаза, то встретилась со взглядом Скотта.

Это были глаза абсолютно трезвого человека. Они смотрели на неё внимательно, зорко, цепко. Лицо Скотта побелело. На скулах перекатывались желваки.

– Это ты во всём виновата, – тихо произнёс он.

Шейла снова поразилась – с ней говорил абсолютно здравомыслящий человек.

– В чём моя вина, Скотт? – удивилась она.

– Молчать, – прошипел он. – Ты лишена права слова.

Она замолчала… Что произошло после этого, она даже вспоминала с трудом. Фицджеральд её ударил. Сильно. Наотмашь. Безжалостно и холодно.

От испуга она лишилась чувств.

86. Крупицы счастья

И всё же она запомнила его не таким…

Они лежали на тахте, придвинутой к самому окну. С улицы в комнату свободно проникал морской бриз, овевая их лица. Скотт закинул левую руку за голову. Он неотрывно смотрел вверх – в бездонное небо. В его глазах отражались звёзды.

Скотт обнял женщину и привлёк к себе.

– Ты видишь их? – тихонько спросил он.

– Вижу, – прошептала она.

– Какую выбираешь?

– Твою.

– Значит, вон ту, самую маленькую…

– Какую?

– Я уже показал.

– Так нечестно, Скотт! Ты показал, а я не увидела.

– Хорошо. Я покажу тебе её ещё раз.

Он повернулся к ней, опираясь на полусогнутую руку, и посмотрел прямо в глаза.

– Ты любишь меня?

– Да.

– Очень любишь?

– Очень.

– Ты любишь меня так, что готова заплакать от любви?

Шейла кивнула.

– Тогда заплачь. Хотя бы чуть-чуть. Хотя бы на одну слезинку.

И Шейла… заплакала.

– Теперь посмотри на небо. Ты видишь эту звёздочку? Она не там, в небе. Она на твоих ресницах. Она всегда с тобой. Это и есть моя звезда, детка.

И он осторожно поцеловал её прямо во влажные глаза…

Шейла улыбнулась.

– Теперь я смогу увидеть твою звёздочку, когда захочу. Когда мне будет грустно, я увижу печальную звезду. Когда радостно – весёлую.

– Она будет с тобой до тех пор, пока ты меня помнишь, – сказал Скотт. – А когда забудешь, она исчезнет.

И Шейла не поняла, что он имел в виду.

87. Последняя точка

11 декабря 1940 года Фицджеральд допоздна работал в своём кабинете над романом. Когда Шейла позвала его спать, он дописал абзац. Вытащил из машинки лист. Уложил его на верх стопки таких же листов.

Закрыл машинку, подровнял стопку листов. Собрал карандаши и ссыпал их в большой деревянный стакан, стоявший на столе.

Подошёл к двери. Оглянулся. И вернулся снова к столу.

Достав перо, он снова взял исписанный лист и в конце предложения поставил точку. И только после этого вышел из кабинета, погасив лампу и аккуратно притворив дверь.

Ночью Шейла увидела сон. Они со Скоттом бегут, бегут по пустынному пляжу. И Скотт бежит рядом с ней, а потом всё быстрей и быстрей. И она не может его догнать – только смотрит вслед и старается не отстать. Но – отстаёт.

Она вскрикнула и проснулась. Скотт лежал на спине и сосредоточенно смотрел в потолок.

– Мне приснился страшный сон, – сказала она.

– Ничего. Успокойся. Ведь это всего лишь сон, – ответил Скотт.

Шейла обняла его и снова уснула. И больше ей не снилось ничего.

Проснулась она словно от какого-то толчка. Полежала немного, приходя в себя. Она имела обыкновение крутиться во сне, как волчок. Так было всегда. И сейчас она просто запуталась в одеяле.

Шейла засмеялась, барахтаясь и пытаясь освободить ноги.

Повернулась на спину. Скотт лежал на спине, всё так же глядя в потолок. Но в его лице была какая-то отчуждённость. Черты распрямились. И взгляд был такой спокойный, такой отрешённый.

Шейла села и посмотрела на Скотта.

Фицджеральд не дышал.

88. Чудесное исцеление

Прошло восемь лет. Осенью 1948 года в госпитале Хайленд, что располагался в городе Эшвил, штат Северная Каролина, после планового обследования больных психиатрического отделения доктора пришли к выводу, что состояние Зельды Фицджеральд, проходившей лечение в этой клинике на протяжение последних восьми лет, явно улучшилось. Оно улучшилось настолько, что женщина может спокойно отправиться домой – если ни навсегда, то хотя бы на несколько дней.

То, что Зельда семимильными шагами движется к полному выздоровлению, сомнений не вызывало – за последние шесть лет у неё не было ни одного приступа.

В Эшвиле её посадили на поезд до Монтгомери, попросив проводника на всякий случай за ней присматривать. Но всё прошло благополучно – Зельда доехала до родного города без происшествий. Всю дорогу она во все глаза рассматривала пролетающие мимо пейзажи. Боже, сколько же она пропустила за эти годы…

На вокзале её встретили братья и сёстры. А дома – престарелая матушка, которая обняла Зельду и крепко расцеловала.

Потом была неделя покоя и погружения в воспоминания. Бесконечные – «а помнишь», «а ты не забыла».

Наконец, Зельда засобиралась обратно в Эшвил. Больница стала её родным домом. И ей надо было довести лечение до конца.

Перед дорогой, как водится, посидели. А потом Зельда поднялась и сказала:

– Скотт, а ты чего сидишь? Пойдём, дорогой. Поезд ждать не будет…