Текст книги "Эрнест Хемингуэй. Жить в полную силу. Маленькие рассказы о большом успехе"

74. Первая авиакатастрофа в Кении

Поначалу всё шло хорошо. Опытный пилот Рой Марш, управлявший лёгким самолётом «Сессна», показал Хемингуэям величественное озеро Виктория, водопады и вершину горы Килиманджаро. Мери непрерывно щёлкала затвором фотоаппарата. Хемингуэй смотрел во все глаза и восторженно вскрикивал, увидев что-то новое.

Два полёта прошли вполне благополучно. Третий закончился катастрофой.

Подлетев к водопаду, машина снизилась и… угодила в стаю птиц! повреждения получило хвостовое оперение. Самолёт потерял управление. Он стремительно снижался. Это было похоже на падение, но Марш старался удержать самолёт. Наконец – земля. Удар. И – тишина.

Надо же было такому случиться – стараясь посадить самолёт на просёлочную дорогу, пилот врезался в телеграфный столб. Посреди бескрайних просторов саванны!

Все уцелели, но Мери сломала два ребра, а Папа сильно повредил правое плечо. После короткого совещания было решено бросить самолёт и идти к реке. К несчастью, в этот момент над их головами пролетел поисковый самолёт, моторов которого они не услышали из-за шума водопада. Лётчик сделал круг над разбитой машиной, никого не увидел и, решив, что все погибли, взял курс на Найроби.

На следующее утро они увидели на реке пароход. Криками привлекли к себе внимание. Это был пароход съемочной группы Джона Хастона, снимавшего здесь фильм «Африканская королева». Незадачливых путешественников доставили в посёлок Бутиаба на берегу озера Альберта.

75. Вторая авиакатастрофа

На их вызволение из глухого посёлка из Найроби направили другой лёгкий самолёт, пилотируемый лётчиком Реджинальдом Картрайтом.

Лётное поле Бутиаба могло считаться таковым лишь номинально. На самом деле это была обычная поляна, поросшая жухлой травой и изрытая бородавочниками вдоль и поперёк. Самолёты в посёлок не летали уже несколько лет – за отсутствием какой бы то ни было необходимости.

Картрайт посадил машину. Загрузил израненных пассажиров. Завёл двигатель и попытался взлететь. Но старый, загруженный до предела «Х-89 де Хевиленд Репид» французского производства, по сути, рассыпался при взлёте. После ударов от кочек и рытвин, скрытых травой, машина поднялась на небольшую высоту, затем загорелась и рухнула на землю.

Первой из искорёженного самолёта выбралась испуганная Мери. За ней из горящей машины вылезли Марш и Картрайт. И только за ними выполз Хемингуэй.

Папе досталось больше всех. У него были многочисленные ушибы внутренних органов. Голова была попросту разбита – из носа и ушей сочилась кровь. Но он мог идти.

После некоторых раздумий было решено, что вызывать ещё один самолёт смысла нет – он точно так же развалится при взлёте. Ничего не оставалось, как идти в ближайшую больницу пешком – в соседний посёлок Масинди. А это ни много, ни мало… 50 миль (почти 80 километров!).

Позже Хемингуэй признался, что этот путь стал самой мучительной дорогой в его жизни.

76. Между жизнью и смертью

Истекающий кровью и страдающий от невыносимой боли, Хем всё же добрался до больницы, но там же в приёмном покое и рухнул без сознания. Не лучше обстояло дело и с Мери, каждый шаг которой давался неимоверным трудом. Летчики выглядели получше, хотя тоже нуждались в помощи.

Провалявшись два дня в больнице Масинди, Хемингуэй угасал на глазах. Всё, что могли сделать местные врачи – промыть раны и наложить останавливающие кровотечение повязки. Мери, которая выглядела из-за наложенных на грудь шин, как большая черепаха, позвонила в Найроби Персивалю. И тот пообещал сделать всё возможное. Вскоре в Масинди прилетел самолёт, на который погрузили носилки с ослабевшим Папой и в сопровождении Мери отправили в Уганду – в госпиталь в Энтеббе, где работали врачи-европейцы.

Получив почти бездыханное тело, доктора пришли в ужас. И тут же пометили Хемингуэя в палату реанимации. Спустя неделю он могу уже сидеть в постели, но очень страдал от шума в голове и почти ничего не слышал.

По просьбе Мери их с мужем поместили в одну палату. За Хемом она ухаживала сама, хотя с трудом передвигалась и почти не могла нагнуться.

Неприятности сыпались на их головы одна за другой. Пережить две авиакатастрофы – Мери решила, что и она, и папа родились в рубашках. Но она и подумать не могла, что это ещё не конец их невероятным мучениям…

77. Хемингуэй умер… Да здравствует Хемингуэй!

Как только боли поутихли, и Хемингуэй обрел возможность сосредоточенно мыслить, он попросил врачей госпиталя принести ему свежие газеты – все, какие только найдутся в этом глухом городке.

На следующее утро у него на больничной кровати возвышалась груда газет – американских, английских, французских и местных, выходящих в столицах африканских государств.

Хемингуэй растерянно разворошил газетные листы. Практически во всех газетах на первых полосах красовался его портрет и кричащая надпись: «Эрнест Хемингуэй погиб в авиакатастрофе!» Он перечитал некрологи и сказал:

– Может, стоит вот так фальшиво умереть, чтобы прочитать о себе столько лестных вещей.

Потом попросил разослать от своего имени телеграммы. На ум не пришло ничего лучше знаменитой фразы Марка Твена: «Слухи о моей смерти сильно преувеличены».

– – Мери, ты можешь писать? – спросил Хемингуэй.

Мери в ответ пошевелила пальцами правой руки и согласно кивнула.

Папа усадил жену рядом с собой и принялся диктовать пространную статью для журнала «Лук», в которой подробно рассказал обо всех злоключениях, свалившихся на головы ему и его супруги. Даже в этом отчаянном состоянии он не забывал о работе. Правда, об охоте на львов уже не вспоминал – на счастье диких зверей, так и не угодивших под прицел его безупречного «Спрингфилда».

Что, всё? Неприятностям конец? Нет, что вы – всё только начиналось.

78. В борьбе с огнём

Подлечившись, Хемингуэй и Мери оставили госпиталь и отправились в охотничий лагерь Шимони, где намеревались нет, не поохотиться – просто отдохнуть от бесконечных болей в руках, ногах, груди и головах.

Всё шло хорошо. Они сидели на верандочке гостевого бунгало, слушали отчаянно верещащих в сгущающихся сумерках сверчков. Тихонько разговаривали. Хемингуэй с наслаждением гладил невесть откуда прибившуюся и до невозможности облезлую кошку, мурлыкающую у него на коленях…

А потом пришла беда. Лагерь окутался клубами едкого дыма. Наступил засушливый сезон. И сухая саванна загорелась. Огонь перекинулся на соседний лес. Лагерь Шимони оказался рядом с очагом пожара.

Папу никто не просил помочь и уж тем более не заставлял – он был ещё слаб и передвигался с трудом. Но как он мог усидеть, когда его любимая Африка охвачена пламенем лесного пожара? Нет, он потихоньку собрался и сбежал из-под присмотра Мери – тушить огонь.

Сбивая пламя циновкой и поливая огонь водой из жестяного ведра, Папа наглотался дыма, задохнулся и на мгновенье потерял сознание. Этого хватило, чтобы он упал в самое пламя. Когда он очнулся, его одежда уже пылала. С тяжёлыми ожогами его вытащили из огня и отдали рыдающей Мери.

Несмотря на титанические усилия окружающих, этот упрямый человек настойчиво вгонял себя в могилу. Смириться с этим не могла только Мери.

79. Пароход «Африка»

В начале сентября 1954 года забинтованного с ног до головы и оттого похожего на безжизненную куклу Хемингуэя подняли на борт парохода с символичным названием «Африка» и отправили в Италию.

Эта дорога запомнилась больше Мери, чем Хемингуэю. Картина была удручающая. Восседая в инвалидном кресле, специально внесенном на верхнюю перекрытую брезентовым тентом палубу, Хемингуэй был так тщательно забинтован, что члены команды и немногочисленные пассажиры парохода (судно было грузовым) могли видеть лишь его живые глаза, да торчащие усы.

Мери тихонько плакала, вытирая проступавший на лбу мужа пот и обмахивая его сложенной веером газетой. А Папа искоса поглядывал на неё и ухмылялся. В эти минуты он вспоминал Марту Геллхорн, которая увидела однажды забинтованную голову Хема (дело было после очередной катастрофы, в которую угодил Папа) и принялась хохотать. Вид его торчащих из-под бинтов усов казался ей ужасно забавным.

К счастью, сломанные ребра Мери уже зажили, болела только травмированная левая рука… Два года Хемингуэй ежедневно массировал руку жены. И спас, спас от преждевременной неприятной болячки, которая постигает обычно стариков и совсем не годится для молодых дам, которым едва за сорок.

Да, это был очень удачный брак. По крайней мере, с точки зрения Хемингуэя. Что думала по этому поводу Мери Хемингуэй, так и осталось тайной.

80. Спасительная Италия

Они прибыли в Венецию, где Хемингуэя поместили в палату для особо важных персон лучшей клиники города. Итальянские кудесники от медицины принялись лечить Папу от всего сразу – от переломов рук и ног, от многочисленных ушибов, ссадин и порезов, от сотрясения мозга, гематом, травм внутренних органов. И конечно от ожогов, которые оставили на его теле памятные рубцы.

Мери снова настояла, чтобы её поселили рядом с мужем. Своего Эрнеста она не доверяла никому. Пережив такое, она твёрдо намеревалась избежать каких-либо неприятностей в обозримом будущем, будь то случайная простуда, падение с кровати или застрявшая в горле рыбная косточка.

С этого момента она, буквально, тряслась над мужем, сдувая с него пылинки. Почему в таком случае, не уберегла? Невозможно помочь тому, кто активно этому сопротивляется. Невозможно спасти того, кто сам ищет смерти. Невозможно удержать в этой жизни того, кто норовит наложить на себя руки. Медицина не всесильна. Не всесильна и любовь. Даже если любит такая женщина, как Мери Хемингуэй.

Он уже шёл на поправку – мог свободно гулять по больничному парку, спускался в процедурную, выходил ненадолго в город (в сопровождении жены, конечно). Но был ещё слишком слаб, чтобы можно было отправиться домой на Кубу.

И вдруг – совершенно нежданное известие. Настолько нежданное, что Хемингуэй едва ни лишился дара речи – фигурально, разумеется, не буквально.

81. Нобелевская премия

Однажды в последних числах октября 1954 года в больничную палату венецианского госпиталя вбежала взволнованная Мери Хемингуэй и, увидев мужа, с порога воскликнула:

– Папа, ты уже знаешь?

– Что, милая? – встревожился Хемингуэй.

– Тебе присудили Нобелевскую премию!

И Мери сунула Хему утреннюю газету с этой кричащей новостью на первой полосе. Хемингуэй словно окаменел и в течение нескольких мгновений не смог произнести ни слова. Потом он пришёл в себя, но тут же лёг – его охватила предательская слабость.

Посоветовались с врачами. Те заявили категорическим отказом. Мол поездка в Швецию исключена категорически.

– Выбирайте, Мери, либо премия, либо ваш муж.

Мери взглянула на доктора, на Папу и сказала:

– Пожалуй, я выберу мужа. Видали мы эти премии…

Хемингуэй засмеялся. Несмотря на недомогание в эту минуту он чувствовал себя счастливым.

На вручение премии отправился американский посол Джон Кэбот. Он же огласил приветственное послание Хемингуэя, в котором тот сообщал, что принимает высокую награду со смирением и что «жизнь писателя, когда он на высоте, протекает в одиночестве».

Да, а за что, собственно, Хемингуэю присудили Нобелевскую премию по литературе? Как говорится в официальном документе: «за повествовательное мастерство, в очередной раз продемонстрированное в „Старике и море“, а также за влияние на современную прозу».

82. Все работе и ничего развлечениям

В декабре 1954 года, накануне Рождества, семейство Хемингуэев вернулось на Кубу в свою уютную Финку Вихия. И писатель, наконец, мог спокойно взяться за работу. В эти дни он начал новую книгу «Праздник, который всегда с тобой». Но не закончил, отложил, взявшись за следующий проект – книгу «Острова в океане». И эту не дописал, взялся за роман о корриде «Опасное лето». Не закончил, вернулся к «Празднику». И так далее…

Он вдруг понял, что не может сосредоточиться на чём-то одном. И что его здорово подводит память. Роясь в личном архиве и поднимая дневники тридцатилетней давности, Хемингуэй перечитывал их и удивлялся. Когда он это писал? И кто эти люди? Потом спохватывался – ах, да, ну как же.

Он угасал. И длилось это целых шесть лет. За эти годы он не создал ни одного значительного произведения. А то, что было опубликовано – вот эти три упомянутые книги – было напечатано либо в том виде, в каком эти вещи оставил Папа, в незаконченном, либо было подвергнуто литературной правке в попытке довести раздёрганную рукопись до издания.

Мысль о том, что он уже не может работать, очень угнетала его. И всё же он старался, постоянно повторяя своё знаменитой: «все работе и ничего развлечениям». Просиживал за столом положенные утренние часы. Исписывал лист за листом. Потом шёл к морю. Вглядывался в манящую даль океана.

Почему ничего не получается? Почему?!

83. Другой Хемингуэй

В начале 1960 года Хемингуэй решил ещё раз посетить Испанию. Он считал, что ему не хватает материала для романа «Опасное лето». И он вылетел в Мадрид.

В Испании он случайно встретился со старым знакомым Биллом Дэвисом, который находился в Мадриде по каким-то своим делам. Дэвис был поражён изменениям, произошедшим с Хемингуэем. Ещё год назад совершенно седой, но улыбающийся, ироничный, жизнерадостный человек, сегодня писатель выглядел подавленным и затравленным. Он без конца оглядывался, говорил невнятно и тихо, словно бормотал, а не проговаривал слова. Глаза его беспокойно бегали. Он зябко ёжился, хотя зима в Испании стояла мягкая и тёплая.

– Что случилось, старик? – улыбнулся Дэвис.

– Старик? – насторожился Хемингуэй. – Вот именно, старик. Все говорят, что я старик. Но это не так. Я превосходно себя чувствую.

– Да, что ты, – смутился Дэвис. – Я вовсе не это имел в виду…

– А что? – с жаром подхватил Папа. – Что ты имел в виду, скажи… А-а-а, я знаю. Ты тоже с ними.

– С кем, господи? – растерялся Билл.

– Ты ещё скажи, что не в курсе сам, – засмеялся Хемингуэй.

По спине Дэвиса пробежала холодная волна. Он вдруг подумал, что перед ним сумасшедший.

– Я не понимаю, о ком ты, – сказал Дэвис, незаметно отстраняясь.

– Знаешь, прекрасно знаешь, – сказал Хем и быстро пошёл прочь.

А потом повернулся и выкрикнул:

– О ребятах Гувера!

84. Куба и Кетчем

1 января 1959 года на Кубе победила революция. Во главе страны встал Фидель Кастро. Страна быстро, на глазах менялась. И суть этих перемен ускользала от внимания Хемингуэя. Он попросту не мог понять, что, собственно, происходит.

Но с континента пришло недвусмысленное предупреждение – пора возвращаться в Соединённые Штаты. На Кубе намечаются тревожные дела. Скорее всего, будет большая кровь или даже масштабная война. И никто не сможет гарантировать Хемингуэю и его семье безопасность.

По стране прокатилась волна реквизиций. Имущество Хемингуэя затронуто не было – словно репрессии его не касались, как фигуры символической и для новых властей особо значимой. Так оно и было. Только никто не мог сказать, что случится завтра…

В 1960 году Хемингуэи переехали в Соединённые Штаты, покинув остров навсегда. Собственно, они уехали раньше, просто в январе 1960 года Папа Хем на короткое время вернулся в Финку Вихию – проститься.

Они с Мери решили купить небольшой домик в штате Айдахо – в городке Кетчем, который в то время правильней было бы назвать посёлком. Рядом лес, горы, где можно покататься на лыжах. Хорошая охота. Папа так и сказал – я буду здесь охотиться. И вопрос был решён.

Узнав о решении Хемингуэев, Фидель через прессу обратился к нему с призывом вернуться. Хемингуэй не ответил ничего. Он вдруг подумал, что его заманивают в ловушку.

85. В борьбе с призраками

Его психическое состояние явно ухудшалось. Развивалась тяжёлая форма мании преследования. За каждым углом ему чудились агенты ФБР, которые выслеживали его, чтобы уличить в каком-то непонятном преступлении. Хемингуэй считал, что его вина заключается в том, что он жил на Кубе, отношения с которой у Соединённых Штатов ухудшались с каждым днём, пока вообще не прекратились.

На континент хлынул поток эмигрантов с Кубы. Газеты пестрели тревожными статьями. Назревал серьёзный конфликт. И Папа был уверен – его в покое не оставят. Венным нужны виновники, они их обязательно найдут. И Хемингуэй – идеальная для этих целей фигура.

Он стал реже выходить из дома. На улице без конца пугался, заходя в случайные подворотни и лавки. Заблудившись (а Кетчум такой городок, что там не заблудится и четырехлетний ребёнок – пара-тройка улиц, два десятка или около того домов) он впадал в панику. Ему казалось, что его специально загоняют в угол.

Дома он запрещал Мери раздвигать шторы и отвечать на телефонные звонки. О работе он и не вспоминал. Какая работа, когда кругом одни… шпионы?

В конце концов Мери не выдержала и уговорила мужа лечь в клинику на обследование и лечение. В ноябре 1960 года его отправили в Рочестер, штат Миннесота, под вымышленным именем Джордж Сэвиер. Он пробыл там 53 дня. Диагноз, поставленный психиатрами, был неутешителен. Самое простое заключение – хронический алкоголизм. Самое страшное – прогрессирующий распад личности.

86. «Тружусь с напряжением»

Домой он вернулся в конце января 1961 года. лечение явно пошло на пользу. Хемингуэй был по-прежнему весел. Каждое утро он, поднявшись в семь утра, садился за письменный стол. Но вскоре Мери стала замечать, что муж выходит из своего кабинета с опухшими глазами. Проследила – оказалось, что папа сидит над бумагами и беспомощно рыдает. Он ничего не мог написать. Ему отказывала память.

Но он держался. Говорил: «Тружусь вновь с напряжением». Но Мери уже знала, что этот оптимизм показной, лишь для её успокоения. И вскоре он сорвётся, снова погрузившись в жуткую депрессию. Так и случилось…

Отчаявшись, Мери даже обратилась к друзьям, чтобы те помогли выяснить, следят за Хемингуэем или не следят. Всемогущие друзья (среди которых были и политики) добрались до самого верха. Потом Мери передали, что сам Джон Эдгар Гувер, директор ФБР, даёт слово, что речи нет не только о какой-то слежке, но и о деле Хемингуэя. И что папа перед властями США абсолютно чист.

Мери передала эти слова мужу. Папа ей не поверил.

Однажды она увидела Папу, который держал в руках ружьё. Он старательно загонял в стволы дробовика патроны, заряженные картечью. Мери с ужасом поняла, что это самая настоящая попытка самоубийства. Со слезами она принялась умолять Хемингуэя одуматься. Говорила о сыновьях, о своей любви, о его мужестве. Папа молча отложил ружьё в сторону.

87. Новое лечение

В конце концов стало ясно, что без повторного курса лечения не обойтись. И Мери уговорила Папу снова отправиться в психиатрическую клинику в Рочестере.

После повторного обследования врачи обнаружили у Хемингуэя признаки явного ухудшения. Болезнь прогрессировала с ужасающей скоростью. Было принято решение подвергнуть пациента экстремальным методам лечения – малоизученным в то время электрошоком. Считалось, что сильные разряды тока, пропущенные через тело больного, ослабляют его волю и подавляют центры агрессии, снижая уровень депрессии и устраняя стремление к суициду.

Электрошок – очень болезненная процедура. Сегодня подобное лечение не применяется, поскольку считается антигуманным и неэффективным. Но Хемингуэй прошёл через это бесчеловечное испытание.

В конце июня 1961 года Хемингуэй, измученный процедурами, запросился домой. Мери, узнав об этом, категорически возражала (она просто не знала, через что пришлось пройти Папе). Но он был выписан. И 30 июня Мери повезла мужа домой в Кетчем.

Все 1700 километров, что разделяют Рочестер от крошечного Кетчема, Хемингуэй просидел молча, безучастно глядя в окно. Его лицо было спокойно. Мери даже показалось, что он задремал.

На следующий день в Доме Хемингуэев собрались друзья. Папа показался им выздоровевшим и посвежевшим.

88. Прощание

– Мери, детка, скажи, я был хорошим писателем?

– Папа, что ты говоришь? Почему – был? Ты и есть хороший писатель. Нет, ты лучший из лучших. Самый первый. Во всём мире.

– Ты и вправду так считаешь? Или льстишь? Я знаю, льстишь…

– Какой же ты дурачок, Папа. Ну, зачем мне льстить?

– Мало ли. Вдруг ты хочешь, чтобы я думал, что я хороший писатель, хотя на самом деле я ни на что не гожусь?

– Знаешь, Папа, о чём я жалею больше всего?

– О чём, милая?

– О том, что очень редко говорила тебе приятные вещи. Например, то, что ты очень хороший, потрясающий писатель. И что лучший в мире боксёр. И лучший охотник на диких антилоп.

– А на львов?

– На львов ты, вообще, охотишься одной левой. От одного твоего вида с винтовкой наперевес свирепые африканские львы готовы задрать лапы и сдаться в плен.

– Врёшь, конечно. Но очень забавно… Продолжай.

– А ещё я жалею, что редко говорила, что я тебя люблю.

– Немудрено, я же так тебя измучил за эти годы.

– Ничего, я терпеливая. Можешь продолжать мучить сколько угодно.

– Мери…

– Да?

– Можно тебя попросить? Пожалуйста, запомни этот разговор. Навсегда. Это очень важно для меня, понимаешь?

– Хорошо, запомню. А ты дай мне слово, что постараешься взять себя в руки.

– Обещаю… Пора спать, детка. Завтра будет…

– Что? Я не расслышала…

Завтра будет новый день. Я с тобой. Я рядом. Спи…