Текст книги "Шолом-Алейхем Литература на идише. Маленькие рассказы о большом успехе"

Шолом-Алейхем Литература на идише
Маленькие рассказы о большом успехе
Николай Яковлевич Надеждин

© Николай Яковлевич Надеждин, 2024

ISBN 978-5-0064-5047-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Николай Надеждин

«Маленькие рассказы о большом успехе»

Шолом-Алейхем

Литература на идише

2024

Введение

В фундаментальном исследовании русского классика «Двести лет вместе» напрягает вот это «вместе»… Чтобы пояснить причины, придётся обратиться к личному опыту.

Я появился на свет за воротами лагеря, в котором свой сталинский срок отбывали мой дед (16 лет) и отец (10 лет). Оба безвинно осуждённые. Один, отец, был обвинён в троцкизме, хотя кто такой Троцкий узнал на третий год отсидки. Другой, дед, был обычным сельским портняжкой, за то и пострадал, заподозренный в предпринимательской инициативе. Оба давно реабилитированы. Обоих уже давно нет в живых…

Так вот, в нашем детском саду, а потом и в школе все дети делились на две категории – на тех, чьи родители сидели, и на тех, чьи родители охраняли тех, которые сидели. Была ещё скромная прослойка «комсомольцев», приехавших осваивать российские севера, но единицы – поскольку дети этих энтузиастов еще не успели подрасти до нашего возраста. Никакого драматизма в этом разделении мы не ощущали. Да мы и не вникали, кто там кого охранял.

Не вникали мы и в национальную принадлежность друг друга. Гулаг был настолько же интернационален, насколько интернациональна смерть (которая, как известно, косит всех без разбору).

О том, что мой друг Серёжа еврей, я узнал лет в двенадцать. Тогда же осознал к какой национальности принадлежу сам. И знание это, честно говоря, ничего мне не прибавило и не убавило…

Так вот, мы не «вместе». Мы – одно целое. Я, мой бедный друг Серёжа (земля ему пухом), Александр Сергеевич Пушкин (тоже, как выясняется, не шибко славянин) и – Шолом-Алейхем.

1. Еврейский вопрос

Почва для ксенофобии в России всегда была богато унавожена ура-патриотическими лозунгами. Мол, «в славянской православной стране»… даже продолжать не стоит, поскольку Россия – не только славянская и не только православная страна. И всё, что следует за этой воинственной формулой ложно изначально. Мы славянская и неславянская держава. Православная, исламская, иудейская и даже буддийская страна. Мы – сплав народов и народностей, единство самых разных культур. Мы – огромная часть планеты, а планета не может быть русской или не русской. И любить «славянскую и православную» означает не любить «неславянскую и неправославную». Парадокс – выкрикивая слова о любви, признаёмся в ненависти… К кому? К самим себе. К своей стране. К своему народу. Потому что русский, татарин, еврей и все те десятки национальностей, что живут в России – наш народ. Российский народ. Основа государственности, культуры, истории.

Не стоило бы и произносить эти банальные вещи. Но вот какая штука – в третьем тысячелетии, в эпоху бурного развития науки и техники, наше общество снова заболело национальным шовинизмом и даже самой опасной формой крайнего национализма – вялотекущим бытовым нацизмом. Почитайте наши газеты. Вслушайтесь в речи радио и телевизионных «пророков». И вы поймёте, о чём речь. И это очень, очень печально…

Герой нашей книги – еврейский писатель Шолом-Алейхем. Человек, без которого немыслима мировая литература.

2. «Черта оседлости»

В истории России немало достойных сожаления моментов. Один из них – так называемая «черта оседлости».

Закон о «черте оседлости» был принят Екатериной II 28 декабря 1791 года после аннексии земель Речи Посполитой вместе с еврейским населением. Согласно царскому указу, были определены территории, за пределами которых запрещалось проживание евреев. Это касалось всех крупных городов страны. Евреям разрешалось селиться только во внесённых в специальный перечень населённых пунктах городского типа, то есть в «местечках». Этот перечень охватывал следующие губернии – Бессарабскую, Виленскую, Витебскую, Волынскую, Гродненскую, Екатеринославскую, Киевскую (исключая сам Киев – евреям разрешалось селиться только в определённых районах этого города), Ковенскую, Минскую, Могилевскую, Подольскую, Полтавскую, Таврическую, Херсонскую и Черниговскую. Кроме того, евреям разрешалось селиться в десяти губерниях Царства Польского. Но запрещалось проживание в Николаеве, Ялте и Севастополе.

Ограничения «Черты оседлости» не касались купцов первой гильдии, лиц с высшим образованием, зарегистрированных проституток (!), бывших рекрутов и крещёных евреев. То есть оказаться за пределами запретительного списка было не так уж и сложно, достаточно было отказаться от религии предков, то есть принять православие. Но десятки миллионов людей этой возможностью не воспользовались, оставшись верными своей вере.

Одним запретом на проживание дело, конечно, не ограничивалось. Евреям было сложно поступить в вузы, им запрещалось поступать на чиновничьи должности, заниматься сельским хозяйством (и, соответственно, селиться в деревнях). Евреи в царской России были людьми второго сорта.

3. Переяслав

В конце 1850-х годов в украинском городе Переяслав (ныне Переяслав-Хмельницкий), что расположен недалеко от Киева, проживало семейство коммерсантов Рабиновичей. У главы семейства Нохума (Наума) Рабиновича в местечке Воронок был свой бизнес – небольшая гостиница (заезжий дом), служивший временным пристанищем для торговцев, перевозящих свои товары по Днепру. При гостинице был магазин, торговавшей всякой всячиной, и баня.

В целом заезжий дом мог приносить неплохой доход. Нохум Рабинович, не имевший серьёзного образования (только традиционное для местечковых евреев религиозное), отличался расчётливостью, бережливостью и тем особым разумением, позволяющим людям из народа скопить кое-какие капиталы и подняться на ноги.

Увы, как следует Рабиновичу подняться так и не удалось. Рядом находилась гостиница Рувима Ясноградского для более богатых клиентов. В неё-то купцы в основном и селились, а на долю пристанища Рабиновича приходились лишь не слишком платёжеспособные рабочие, батраки, да небогатые бродячие торговцы всякой мелочью. Помимо этого зимой, когда судоходство прекращалось, заезжий дом приходилось закрывать. А кадую весну начинать всё сызнова.

Чтобы сэкономить, семья Рабиновичей на зиму переселялась в Переяслав, чтобы к лету вернуться в Воронок. Переезжали со всем скарбом – на подводе, с малыми детьми на руках. И всё это напоминало бесконечный еврейский исход, бесконечное странствие между двумя домами, в которых не было ни достатка, ни надежности – ни в Воронке, ни в Переяславе. Нохум Рабинович постоянно балансировал на грани бедности.

4. Семья

Трудолюбивый и предприимчивый Нохум Рабинович принадлежал к той части еврейского общества, которая великими трудами выбралась из нищеты и изо всех сил стремилось к достатку. Однако, настоящего достатка в семье не было никогда. Временами Рабинович почти процветал – шла бойкая торговля, не пустовал заезжий дом, топилась баня, а лошади, впряжённые в подводы, возили товар со складов на пристань. Но чаще картина была прямо противоположная. Бедствующий магазинчик, в котором не было ни одного покупателя. Холодная баня. Пустая гостиница, где за столом мирно спал какой-нибудь одинокий пропащий пьяница. Застоявшиеся лошади. И ни гроша в семейном кошельке. В эти периоды Рабиновичу от тоски хотелось повеситься.

Спасала вера в бога, природная любознательность – Рабинович много читал, хотя не имел образования. И вера в то, что всё ещё измениться. Человек он был ещё молодой – к 1859 году ему не стукнуло ещё и тридцати. Рядом была красавица жена. И росли трое детишек – два сына Шолом и Вевик, и дочка Броха.

По еврейским местечковым меркам, семья была небольшой. Нормой считалось 8-10-12 детей. А тут – всего трое… Пройдёт время и Нохум исправит эту «оплошность». Детей будет так много, что повзрослевший Шолом не сможет точно вспомнить, сколько у него было братьев и сестер – «что-то около дюжины». И даже не запомнит их имена. Правда, не все из них будут Шолому родными.

5. Гостиница

Гостиница она и есть гостиница. Обычный дом с комнатами для постояльцев. Общая столовая. Очень простая кухня.

Однако, гостиницу Рабиновича именовали исключительно как заезжий дом. Дело в том, что на гостиницу этой заведение явно не тянуло. Обшарпанные койки по четыре в каждой комнатушке. Очень скромная обстановка. И соответствующая цена – переночевать у Рабиновича можно было за сущие копейки.

Даже здесь, в Воронке, были места прибыльные, выгодные, а были так себе. Заезжий дом Рабиновича стоял в очень невыгодном месте – в стороне от дороги, ведущей от пристани к товарным складам, на самой окраине местечка, до которой и дойти-то в вечерних сумерках было непросто. Чтобы заполучить клиентов Рабинович отправлял на улицу детей, которые громко зазывали приезжих, стараясь привлечь их низкой ценой. Дети бегали к пристани, крутились возле магазинов, приставали ко всем незнакомым людям – больше отпугивая их, чем привлекая.

Маленький Шолом своё ранее детство провёл именно на улице Воронка, зазывая приезжих в гостиницу отца. Не самое детское развлечение, зато мальчик повидал столько всякого народу, столько всего наслушался, что хватило на целую жизнь.

Вообще, с детьми в семье Рабиновичей особенно не церемонились. Специально их, понятное дело, никто не обижал. Но если кто заработал «на орехи», возмездие свершалось незамедлительно. А чтобы долго не разбираться, розог доставалось всем – «за компанию». Простая семья, простые нравы.

6. Соломон

Шолом Рабинович, второй после Вевика сын Нохума Рабиновича, появился на свет 2 марта 1859 года. В русском варианте его звали бы Соломон Наумович. Но семья была ветхозаветная, по-русски в доме не говорили, используя исключительно язык идиш. А потому и звали мальчика на староеврейский манер – Шолом.

Главные черты маленького Шолома, проявившиеся уже в раннем детстве – мечтательность, наблюдательность, необыкновенный юмор и оптимизм. Мальчик был очень подвижным, любознательным, общительным. Он внимательно приглядывался к постояльцам заезжего дома отца – к мелким коммерсантам, наёмным рабочим, музыкантам, маклерам, мастеровым. Слушал их рассказы, запоминал разговоры.

Заезжий дом стал первой школой мальчика. А настоящей школой для всех еврейских местечковых детей был хедер – школа при синагоге, в которой учились с четырёх лет и до совершеннолетия. Малышей обучали грамоте и простым молитвам. Подросшие ребята брались за изучение и запоминание Талмуда. Других наук не преподавали – воспитание и образование в еврейской семье было исключительно религиозным…

Не особенно радостная картина. Но для еврейского мальчика, выросшего во второй половине девятнадцатого века в украинском местечке, вполне привычная и нормальная. Свое детство писатель Шолом-Алейхем вспоминал с теплой светлой грустью, считая его если ни сытым и благополучным, то вполне счастливым и даже безоблачным.

7. Дюжина детей

Старший сын Рабиновичей Вевик был назван в честь деда, отца Нохума – ребе Вевика. Вевик очень гордился своим талантливым братом и в 1939 году написал книгу на идиш «Мой брат Шолом-Алейхем». Вевик Рабинович жил в Бердичеве и стал замечательным перчаточным мастером. Его женские перчатки были столь высокого качества, что экспонировались на Парижской выставке.

Особо близок Шолом-Алейхем был со своей родной сестрой Брохой. В детстве они были неразлучны. А потом Броха вышла замуж за мастерового Райзмана и переехала в Кременчуг. Броха трагически погибла во время обрушения погреба, куда она спустилась за домашними соленьями. У неё осталось пятеро детей – две дочери и три сына…

В 1872 году, когда Шолому исполнилось 13 лет, скончалась его матушка. Нохум овдовел с тремя детьми на руках. И вскоре женился во второй раз – на молодой вдове, у которой было трое собственных детей. Женщина крепкая, здоровая, мачеха Шолома во втором замужестве родила ребёнка. Потом ещё одного, и ещё. Так у Шолома появились шестеро сводных братьев и сестёр и трое чужих, ему не родных. Однако, детей, возможно, было и больше – когда Шолом покинул родительский дом, мачеха едва отняла от груди младшенького и была готова забеременеть в очередной раз.

Двенадцать детей – это по современным меркам очень много. Но известно, что трое детишек Рабиновичей умерли в младенчестве (их, умерших, тоже могло быть больше). Так детей было вовсе не дюжина, а полтора десятка или около того. Невообразимое количество. Ясное дело, что прокормить всех за счёт доходного дома и балансирующего на грани разорения магазинчика было немыслимо.

8. Первые учителя

В четыре года Шолома отдали в церковную школу (еврейское учебное заведение при местной синагоге) хедер. Первым учителем основ грамоты стал Нота-Лейб, учитель младших классов, сам получивший лишь среднее образование (хорошо, хоть среднее – обычно учителями начальных классов были люди, закончившие только начальную школу).

Обучение было не совсем обучением – хедер для малышей выполнял функции детского сада, где с детишками больше играли, занимали их на целый день, кормили (за счёт родителей), чтобы дать возможность их отцам и матерям зарабатывать на хлеб насущный.

Изучение письма, чтения, основ языка идиш и арифметики начиналось лет с семи. А к двенадцати годам детей переводили в старшую группу хедера, где изучали Талмуд. Здесь царствовал раввин Зорах, педагогическими инструментами которого была тяжеленная книга, которой он лупил нерадивых учеников по головам, да розги. Зорах был строг и в том, что касалось религии, крайне щепетилен. Но и знания давал самые что ни на есть настоящие. Достаточно сказать, что после окончания реального училища (где Талмуд не преподавали, поскольку училище было русским), Шолом устроился раввином и несколько лет проработал в местечковой синагоге. Заслуга в его познаниях была целиком строгого Зораха. Правда, сам Шолом этой религиозной наукой тяготился. Он был абсолютно светским и не особенно аккуратным в религиозном плане евреем.

9. Воронок

Ранние годы Шолома прошли в местечке Воронок. Детские впечатления писателя легли в основу многих его произведений – Воронок стал прообразом знаменитых Касриловки и Мазеповки.

Сонная, застывшая жизнь еврейского местечка с его косностью, ханжеством, патриархальностью, подчёркнутой религиозностью, тщательным сокрытием бурлящих страстей – всё это может показаться ужасной дырой, тоскливым засасывающим болотом. А может остаться в памяти светлым местом, где бережно хранятся традиции отцов и дедов, где еврейская культура развивается в изоляции от влияния соседних культур.

Местечко двулико. Оно и яма, из которой трудно, почти невозможно выбраться. Оно и заповедник устоявшейся жизни, место, где можно обрести гармонию и семейное счастье. Всё зависит от точки зрения и от твоей собственной судьбы. Как повернётся, так свою малую родину и запомнишь…

Воронок был ничем не лучше и не хуже других подобных местечек. Бесконечная возня с соседскими ребятишками в дорожной пыли. Запретные прогулки на берег Днепра. Купание в студёных водах заливчика. Мечты о том, чтобы найти в Воронке клад и разбогатеть.

Позже Шолом-Алейхем опишет свои детские переживания в рассказах о мальчике Мотле. Мотл – любимый персонаж писателя, в котором легко узнать реального Шолома…

Примерно в 1873—1875 годах Нохум Рабинович разорился. Заезжий дом и магазинчик пришлось продать. А обедневшая семья перебралась в Переяслав.

10. Мачеха

Матушка Шолома занималась магазином, которого Нохум Рабинович не касался вовсе. Но новой жене Нохума, мачехе Шолома, досталось лишь домашнее хозяйство, да орава детишек. Магазина уже не было, не было и денег, которые обеспечивали бы более-менее сносную жизнь.

Конечно, Нохум находился в постоянных поисках заработка. Конечно, денег, которые он приносил в дом, катастрофически не хватало. И уже совершенно точно, что постоянное безденежье не прибавляло супругам оптимизма…

Мачеха оказалась женщиной терпеливой и доброй. Она не била детей, хотя в больших семьях физическое наказание было практикой обычной. Она старалась поддерживать в доме чистоту и порядок. Но и уставала смертельно. Мать семейства – это профессия, в которое не бывает выходных, отпусков и больничных. Это работа круглые сутки без особых надежд на вознаграждение. Только любовь своих сыновей и дочерей… Да, разве дождёшься?

Когда детишки особенно «доставали» вторую жену Нохума, она срывалась. И разражалась оглушительной «многоэтажной» тирадой проклятий. Нет, это были не матерные ругательства и не ругательства вообще. Это был поток слов, смысла в которых было не больше, чем во фразе «разрази тебя гром».

В эти минуты на глаза мачехи лучше было не попадаться. Хотя рисковал Шолом лишь собственным слухом – дальше проклятий женщина не шла. Пошумит немного, потом остынет. И всё идёт своим чередом – заботы, беды и радости большой семьи, в которой у взрослых лишь одна головная боль – чем своих чад накормить.

11. «Словарь мачехи»

Ещё в годы жизни в Воронке была у детей Нохума няня. Матушка Шолома была очень занята в магазине, поэтому за детьми присматривала Фрума, женщина «рябая, кривая, но честная, преданная и очень бережливая прислуга». На Фруму возлагалось и бремя наказания ослушников, если уж они напроказничали. И Шолому доставалось едва ли ни больше всех – и оплеух, и розог, и проклятий.

«Вот увидите, ничего хорошего из этого ребенка не выйдет! Это растет ничтожество из ничтожеств, своевольник, обжора, Иван Поперило, выкрест, выродок, черт знает что – хуже и не придумаешь!» – говорила Фрума (в кавычках приведена цитата из автобиографической повести Шолом-Алейхема «С ярмарки»). На самом деле эта добрая женщина любила хозяйских детишек, как своих собственных. Накормив и умыв их, она укладывала детей на общую кровать рядком, а сама укладывалась у них в ногах…

Однако, кривая Фрума и в подмётки не годилась мачехе Шолома по части проклятий. Вот ещё одна цитата из повести «С ярмарки», последнего произведения Шолом-Алейхема. «Чтоб тебя скрутило, отец небесный, чтоб тебе и болячки, и колики, и ломота, и сухота, и чесотка, и сухотка, и чахотка, чтоб тебя кусало и чесало, трясло и растрясло, и вытрясло, и перетрясло, боже милостивый, отец небесный святой и милосердный!».

В конце концов Шолом, мальчик наблюдательный и смешливый, составил «Словарь мачехи» – выписал в алфавитном порядке все её проклятия. Этот «Словарь» и стал первым произведением будущего писателя.

12. Арнольд

В переяславском доме Рабиновичей бывали самые разные люди – учителя, фельдшеры, агрономы. Публика разношёрстная, но образованная. Сам не получивший систематического образования, Нохум Рабинович был человеком любознательным, прогрессивным, интересующимся науками и общественной жизнью. И приятели у него были соответствующие его уровню.

Одним из них был Арнольд из Подворков, описанный Шолом-Алейхемом в повести «С ярмарки». Этот малообщительный, замкнутый человек обладал обширными познаниями, полученными им в результате многолетнего самообразования. Арнольд жил совершенным затворником в крошечной каморке, слыл вольнодумцем, насмешливо критиковал царящие в России порядки, терпеть не мог богачей, высмеивал религиозные и сословные предрассудки.

Арнольд первым заметил, что Шолом необычайно одарённый мальчик. В какой именно области, сказать было трудно. Но точность речи, независимость суждений, острый цепкий взгляд, избирательная память – всё это говорило о незаурядных способностях мальчишки.

– Послушай, Нохум, – сказал однажды Арнольд. – А не отдать ли тебе Шолома в реальное училище? Туда берут детей из небогатых семей и не требуют за это оплаты.

– Зачем? – удивился Нохум Рабинович.

– Вдруг из него выйдет толк? Во всяком случае, он получит свой шанс. Пусть попробует.

Рабинович задумался и через несколько минут ответил:

– А что, пусть. Ты прав, без образования его ждёт мало хорошего…

И в 1873 году четырнадцатилетний Шолом Рабинович был принят в русское реальное училище Переяслава.

13. Училище

А мальчик и в самом деле оказался очень способным. Курс реального училища составлял всего три года – Шолома, как сдавшего вступительные экзамены на «хорошо» и «отлично», приняли сразу в старшие классы. И все три года он проучился без единой неудовлетворительной оценки.

У Шолома была великолепная память (как выяснится позже, избирательная – он часто забывал самые элементарные вещи, а что-то, весьма трудное к запоминанию, мог рассказать наизусть без запинки). У него были несомненные задатки гуманитария и педагога – юноша иногда подменял учителя словесности и с обязанностями преподавателя справлялся блестяще. Как иудей он был избавлен от изучения Закона Божия. Но справлялся даже с не дававшейся ему математикой, не получив ни одной посредственной отметки. Кстати, отсутствие предрасположенности к аналитике в своё время приведёт Шолома к катастрофе – он потеряет все деньги во время игры на бирже. Но это будет уже в другой, взрослой жизни…

Он учился увлечённо и страстно, словно наверстывал что-то упущенное. В классе он слыл отличником. И при этом одноклассники его любили – обычно к отличникам отношение противоположное. Его спасали потрясающее чувство юмора и самоирония. Своим потенциальным недругам Шолом рассказывал… анекдоты про Рабиновича. Как на него после этого можно было сердиться?

Любили юношу и учителя. На уроках литературы он давал фору любому преподавателю.