Текст книги "Шолом-Алейхем Литература на идише. Маленькие рассказы о большом успехе"

70. Русские переводы

Рано или поздно это должно было случиться… Разрозненные переводы произведений Шолом-Алейхема выходили в литературных журналах и отдельными брошюрами на протяжение целого ряда лет. Но эти публикации не позволяли русскому читателю охватить более-менее полно всё творчество писателя. Первой «большой» книгой стал сборник произведений еврейских писателей, переведённых с идиш на русский язык, изданный при содействии Горького. Но в 1910 году петербургское издательство «Современные проблемы», специализирующееся на выпуске книг серьёзных литераторов, классиков, философов, сделало русскому читателю роскошный подарок в виде 8-томного собрания сочинений Шолом-Алейхема.

Впервые русские читатели получили возможность ознакомиться со всеми значительными рассказами, повестями, романами и пьесами Шолома, собранными в многотомном академическом издании. Успех изданию был просто гарантирован – о Шолом-Алейхеме писали русские газеты, каждый новый роман детально освещался русскоязычной критикой. Интерес к личности и творчеству Шолома был огромен. Но книги его большинству россиян, читающих и думающих по-русски, были до поры недоступны.

Выпуск многотомного собрания сочинений (а из издание заняло около 4 лет) стал настоящим открытием. Читающая публика вдруг обнаружила, что великая русская литература простирается гораздо шире, чем можно было предполагать. Что это не только Пушкин, Чехов, Достоевский и Толстой, но и писатели, пишущие на еврейском языке, главным из которых был Шолом-Алейхем.

71. На древнееврейском языке

Произведения Шолом-Алейхема переведены на множество европейских языков. Уже в начале двадцатого века его романы издавались в Америке – и на идиш, и на английском языке. Собственно, благодаря английским переводам, Шолом и обрёл общемировую известность.

Но оставался ещё целый мир, для которого фигура Шолом-Алейхема оставалась таинственной и полулегендарной. Как ни странно, речь идёт о мире еврейской культуры – той значительной её части, которая использует древнееврейский язык, иврит.

На иврите говорила (и говорит сегодня) значительно большая часть еврейского населения планеты, чем пользующаяся языком идиш. Иврит – язык прекрасный, очень глубокий, ёмкий, но… малодоступный для местечковых евреев России. Шолом-Алейхем изредка писал на иврите (известны всего два или три случая, не больше). И очень хотел, чтобы его книги были доступны и евреям, проживающим в западной Европе, Америке (большинство которых общалось на иврите), в Палестине.

В 1905 году во время своих разъездов по Украине, Белоруссии и Прибалтике, Шолом познакомился с замечательным молодым писателем Ицхаком Дов Берковичем, блистательным знатоком еврейской истории и иврита. Литераторы быстро подружились, а потом и породнились – Беркович женился на старшей дочери Шолома, став его зятем.

В 1910 году Беркович закончил работу над первым томом избранных произведений Шолома на иврите. Всего при жизни Шолом-Алейхема в свет вышли четыре тома переводов Берковича. Сам Шолом говорил, что держать в руках эти книги для него великое счастье.

72. Брошюры

Собрания сочинений – это, как правило, дорогие и потому малодоступные массовому читателю книги. А основными читателями произведений Шолом-Алейхема по-прежнему оставались его соотечественники – местечковые евреи юга России. Многие из них не выписывали и не покупали еврейских газет, которые, к слову, выходили очень скромными тиражами. Между тем интерес к произведениям Шолома был колоссальный. Об этом свидетельствовали аншлаги на его устных выступлениях. Само имя «Шолом-Алейхем» вызывало у обитателей еврейских местечек улыбку – Шолом был сердцем своего народа, его светлой и щедрой душой…

В десятые годы ХХ века целый ряд российских издательств, выпускающих литературу на идиш, откликнулись на предложение Шолом-Алейхема выпускать его рассказы, очерки, избранные главы больших произведений дешёвыми «народными» изданиями, купить которые мог любой, даже очень бедный человек.

Задумка выглядела очень привлекательно. Тоненькая брошюра, дешевая в издании, продающаяся за считанные копейки, но при этом распространяемая большим тиражом, что гарантировало серьёзную прибыль.

Начиная с 1910 года на книжных развалах появились первые книжки «народной серии» Шолом-Алейхема. И успех не заставил себя ждать. Эти брошюры, изданные на дешёвой газетной бумаге, почти не иллюстрированные, тоненькие буквально сметались с прилавков. Всего до начала мировой войны было выпущено около сотни подобных брошюр. Их тираж доходил до пятидесяти и даже до семидесяти тысяч экземпляров.

73. Дело Бейлиса

Семья Шолом-Алейхема жила в Европе, а сам писатель наезжал в Россию лишь время от времени и исключительно в поисках заработка – для встречи с издателями и для проведения своих выступлений, количество которых после заражения Шолома туберкулёзом сильно сократилось.

Но была и ещё одна причина того, что писатель старался лишний раз не показываться в Киеве и других российских городах – неугасающий антисемитизм. Антиеврейские настроения, которые бродили в России постоянно, подогревались политиками, общественными и, как ни печально, религиозными деятелями. Самой примечательной и одной из самых трагичных акций стало «дело Бейлиса»…

20 марта 1911 года (по старому стилю) на окраине Киева был обнаружен труп 12-летнего мальчика, умершего в страшных мучениях от потери крови. На теле подростка полиция насчитала 47 колотых ран, 13 из которых пришлось на височную и теменную части головы.

В убийстве, произошедшем восемью днями ранее, 12 марта, был обвинён приказчик кирпичного завода Зайцевых – Менахем Мендель Бейлис. Подозреваемый, категорически отрицавший свою вину, был арестован и помещён в следственную тюрьму, в которой ему пришлось провести более двух лет. Бейлису предъявили обвинения в ритуальном убийстве.

Процесс, начавшийся лишь 25 сентября 1913 года, закончился оправданием обвиняемого. Мнение присяжных, несмотря на их тщательный подбор (как и назначение судьи), разделилось ровно поровну. Шестеро присяжных посчитали вину Бейлиса недоказанной.

74. «Кровавая шутка»

Обвинение Менделя Бейлиса, человека, безусловно, к убийству непричастного, вызвал возмущённую и горькую реакцию еврейской интеллигенции России. Особая обида была ещё и в том, что Бейлис обвинялся в убийстве ритуальном, что оскорбляло традиционную еврейскую религию в целом. Любопытно, что сторона обвинения в ходе процесса заявляла о том, что ритуальные убийства характерны для верующих евреев, но ни одного доказательства (даже косвенного) привести не смогла. Вздорность этих утверждений была очевидна всем, кроме черносотенцев и крайних русских националистов…

Шолом-Алейхем не мог не откликнуться на эту трагическую и оскорбительную историю. В 1912 году, ещё до окончания процесса, в еврейской газете города Лодзь был опубликован роман писателя «Кровавая шутка». По сюжету романа два приятеля-студента, еврей и славянин, ради шутки обменялись паспортами. В результате славянин с еврейским паспортом подвергся кровавому навету и прошёл тот же мучительный путь, что и реальный Мендель Бейлис…

По задумке Шолом-Алейхема роман «Кровавая шутка» был адресован не столько еврейской, сколько русскоязычной аудитории. Но перевести и издать его по-русски не получилось из-за цензурных ограничений. Любопытно, что и в советское время этот роман был издан на русском языке лишь дважды – в 1928 году отдельной книгой и в 1991 году в альманахе «Год за годом», литературном приложении к журналу «Советиш геймланд».

Надо полагать, книга так и не утратила своей актуальности. К великому сожалению.

75. Полное собрание сочинений

В последний предвоенный 1913 год на швейцарский адрес Шолом-Алейхема пришла увесистая посылка. Распаковав её, писатель достал два последних тома полного 14-томного собрания сочинений. Славный итог почти тридцатилетней работы в литературе. Но… далеко не финал. Впереди у Шолома были ещё несколько крупных произведений, над которыми он работал уже много лет.

Привыкнув работать сразу над несколькими проектами, Шолом-Алейхем не изменил этой практике и в последние годы жизни. От письменного стола он отходил только во время обострения болезни, когда сильно ослабевал и не мог сосредоточиться. В эти моменты ослабевала его память. Шолом становился ещё более рассеянным, чем был в здоровом состоянии.

Он, к примеру, часто выходил в город в мягких домашних туфлях и обнаруживал свою оплошность уже далеко от дома – стоит себе человек в сюртуке, галстуке и… домашних тапочках. Ему огорчение, прохожим – забава.

В годы болезни и без того худощавый Шолом стал совсем прозрачным. Улыбчивый, застенчивый, бесконечно обаятельный человек, он привлекал к себе внимание огромного количества людей. У Шолм-Алейхема была внешность типичного еврея – такого, каким рисовали его персонажей в иллюстрациях к книгам. Маленькие круглые очки. Легкое грассирование мягкого говора. Внимательный добродушный взгляд живых глаз… Этого человека невозможно было не любить.

Современники говорили, что у Шолома совершенно не было врагов. Симпатией к нему проникались даже неисправимые антисемиты.

76. Германия

В начале 1914 года Шолом-Алейхем вместе с семьёй перебрался в Германию. Здесь, в Берлине, в отличие от сонной неторопливой Швейцарии, кипела литературная жизнь. выходила масса журналов и газет на идиш. И Шолом чувствовал себя востребованным, что сказывалось и на его заработках (а он по-прежнему нуждался в средствах и жил очень небогато).

У этого переселения были свои причины. Шолом-Алейхем хорошо знал немецкий язык, который довольно схож с идиш. Кроме того, как и многие восточноевропейские евреи, Шолом-Алейхем относился к Германии, как ко второй исторической родине (после собственно Палестины, на территории которой когда-то процветало древнееврейское государство, а сегодня стоит современный Израиль). Он ехал в Берлин, как в свой город – в столь же близкий, как, скажем, Киев или Одесса. И даже более близкий, поскольку в Германии никогда не было еврейских погромов и вылазки антисемитов (этого добра хватает в любой стране) быстро пресекались.

Здесь, в Германии, он чувствовал себя в безопасности. Тут же были и замечательные клиники, которые с успехом боролись с туберкулёзом. Шолом-Алейхем рассчитывал заработать денег своими книгами и заплатить за курс лечения. Он надеялся выздороветь. Очень надеялся…

Катастрофа разразилась в конце лета. Началась мировая война. И Шолом-Алейхем с горечью понял – как же он был близорук и наивен.

77. Война

Не особенно следивший за газетами, Шолом никак не мог взять в толк – из-за чего, собственно, разразилась эта война. Как могла одна просвещённая нация пойти войной на другую просвещённую нацию. И почему в войну включались одна за другой европейские, а потом и другие державы. Что стряслось?

О чём он не писал никогда, так это о войне. Человек мирный, исключительно гражданский, верующий, приверженный семейным ценностям, он не видел в войнах ни малейшего смысла. А ужасы мировой бойни испытал очень скоро. На улицах немецких городов появились первые калеки. В воздухе витало нервозное настроение раскручивающейся войны – трескучие патриотические лозунги, крайне агрессивные заголовки газетных передовиц, колонны солдат, отправляющихся на фронт.

И кругом – ощущение надвигающейся катастрофы, запах смерти, тревога, страх, ужас.

Стараясь избежать одних неприятностей, Шолом-Алейхем угодил в ещё большую беду. Первая мысль – срочно вернуться в Россию. Но русское консульство оказалось закрытым – Россия была в состоянии войны с Германией.

Швейцария? А какая разница? Шолом был уверен, что война не минует и эту тихую горную страну.

В тревоге и сомнениях они затаились в своей квартире, боясь выйти на улицу даже за самым необходимым. Но выйти всё же пришлось. И тут же они попались в руки военного патруля. Полевой офицер потребовал паспорта. Просмотрел бумаги. Брови его поползли вверх.

– Русиш? – офицер был просто ошарашен.

И тут же приказ – арестовать!

78. Арест

Умирая от страха за своих мальчиков и девочек, за мертвенно побледневшую Ольгу, Шолом принялся сбивчиво что-то говорить, от волнения переходя с немецкого на идиш. Он говорил, что они не имеют ни малейшего отношения к России. Что много лет живут в Европе. Что они сугубо гражданские лица и военной угрозы Германии не представляют.

Но офицер лишь отмахнулся. В комендатуру – там разберутся. Им дали возможность забрать из дома самое необходимое – немного еды, тёплые вещи. Патруль терпеливо ждал в дверях, пока супруги лихорадочно переворачивали свой скарб, пытаясь успокоиться и взять с собой, действительно, только самое необходимое.

Потом их отвели в комендатуру. И здесь разлучили. Шолом-Алейхема заперли в одну камеру, Ольгу с девочками – в другую, сыновей – в третью.

Теперь самым ужасной казалась вот эта насильственная разлука. И неизвестность. Что с детьми? Что с Ольгой? А вдруг их… убьют?

Когда Шолома вывели на допрос к военному коменданту, у него от усталости подкашивались ноги. Он не спал всю ночь. Ничего не ел. Только мерил камеру нервными шагами, не реагируя на уговоры сокамерников – таких же обычных людей, угодивших в тюрьму по подозрению патрульных.

– Что с нами будет? – спросил Шолом-Алейхем у пожилого лысого господина в военной форме.

Тот устало потёр рукой глаза. Нацепил очки. И, посмотрев на Шолома, сказал:

– Вас отправят в концентрационный лагерь. Как потенциальных русских шпионов.

79. Лагерь

Да, был и лагерь. Загон для интернированных лиц, еще не такой жестокий, как в разгар войны, почти либеральный. Заключённым разрешали принимать передачи с воли, встречаться с родственниками. Власти лагеря реагировали на жалобы интернированных. Если нужно, вызывали врача.

В лагере от переживаний Шолом-Алейхему стало плохо. Он снова стал давиться мучительным кашлем. У него поднялась температура. Надзиратель вызвал врача. Шолома повели на медицинский осмотр.

Врачом оказался еврей.

– Вы говорите на идиш?

Врач, обстукивавший щуплую обнажённую грудь Шолома пальцами, только кивнул.

– Вы читали книги Шолом-Алейхема?

Врач заинтересованно взглянул на заключённого.

– Да.

– Представьте себе, я и есть Шолом-Алейхем…

Доктор потерял дар речи… А потом, придя в себя, он развил бурную деятельность. Первым делом он сообщил руководству лагеря, что в камере содержится опасно больной человек, которого нужно срочно перевести в больницу. Затем он выяснил, где находятся жена и дети Шолома – оказалось, в этом же лагере, но в других бараках. Наконец, доктор отправился к коменданту. Рассказал о том, кто такой этот «русский еврей».

Комендант оказался человеком понимающим.

– Вы готовы за него поручиться, доктор?

– Готов, – ответил врач.

– Тогда вывозите его из лагеря. Быстро. И куда-нибудь подальше…

Через два дня семья Шолом-Алейхема была уже в Гамбурге – у ворот морского порта. В кармане у Шолома лежали паспорта с американскими визами. В чемоданах теснился скудный скарб вечных беженцев. Так начался их исход в Америку.

80. Переезд в Америку

И снова Америка. И снова бурный восторженный приём единоверцев, обосновавшихся в США. И снова чествования, встречи, «выгодные предложения», от которых Шолом-Алейхем так устал семь лет назад. Но… обстоятельства изменились. И Шолом был искренне благодарен стране, давшей ему приют и защиту. Стране, в которой никогда не было еврейских погромов, ужасной и непонятной войны, законов о «черте оседлости». Стране, в которой правоверный еврей был таким же равноправным гражданином, как и человек любой другой национальности и любого другого вероисповедания.

Переезд через океан и пережитые потрясения подкосили здоровье писателя. В конце 1914 года (а в США он оказался в самом конце октября) слёг с обострением хронического туберкулёза лёгких.

Но… выкарабкался и на этот раз. А потом – переезд из гостиницы в квартиру в Квинсе. Обустройство семейного гнезда – на этот раз, как надеялся Шолом-Алейхем, временного, ибо сразу по окончанию войны он собирался вернуться домой в Россию. И походы по редакциям еврейских газет.

На этот раз долгосрочный договор с писателем заключила газета «Вархайт», выходящая в Нью-Йорке на идиш. Ей Шолом пообещал вторую часть повести о мальчике Мотле – о его пребывании в Америке. Книга была готова только в начале 1916 года. А до этого срока в печать пошли другие рассказы и романы писателя.

81. Читает Шолом-Алейхем

В поисках заработка Шолом-Алейхем отважился и на такой эксперимент, как запись собственного голоса на грампластинку. В том, что это нужно сделать обязательно, он очень сомневался. Шолом-Алейхем, вообще, к самому себе относился не очень серьёзно. Ну, да – писатель. Однако, не мессия, не пророк и не философ, а всего лишь рассказчик, ремесленник, мастеровой. Шолом был очень скромным человеком. И дифирамбов, которых на него в Америке сыпались, как из рога изобилия, стеснялся.

Однако, студия звукозаписи предложила провести этот эксперимент. Кто-то из продюсеров компании, еврей по национальности, услышал выступление Шолом-Алейхема с чтением своих рассказов в еврейском центре Нью-Йорка. И был потрясён тем эффектом, который чтение Шолома оказало на присутствующих в зале людей. Хохот стоял невообразимый. А потом… щемящая, пронзающая сердце горькая пауза молчания в финале. И шквал аплодисментов.

Писателя пригласили в студию – к рожку звукозаписывающего аппарата. И вскоре на восковом диске матрицы появилась эталонная запись, которая затем была растиражирована на шеллачных пластинках.

Эта запись конца 1914 года, которая сохранилась до наших дней, примечательна тем, что даёт нам возможность услышать живой голос Шолом-Алейхема и понять, чем так восхищались слушатели его устных выступлений. Писатель читает свой блистательный юмористический рассказ «Если бы я был Ротшильдом». Разумеется, на идиш.

82. Прощай, Тевье!

В 1914 году Шолом поставил последнюю точку в многолетней саге о Тевье-молочнике. Последняя глава «Изыди» стала своеобразным обобщением размышлений писателя о пережитых им еврейских погромах.

Тевье, переживший личную семейную драму, подвергается унизительной и совершенно несправедливой экзекуции со стороны правительства – он выселяется из родной Анатовки. Но это необычный погром. Крестьяне, которые любят старого Тевье, «громят» его нехотя, как бы вынуждено. Вот что говорит один из крестьян, пришедших разорять дом молочника.

«Мы, правду сказать, против тебя, Тевль, ничего не имеем, Ты хоть и жид, но человек неплохой. Да только одно другого не касается, бить тебя надо. Громада так порешила, стало быть, пропало! Мы тебе хоть стекла повышибаем. Уж это мы непременно должны сделать, а то, – говорит, – неровен час, проедет кто-нибудь мимо, пусть видит, что тебя побили, не то нас и оштрафовать могут…».

Анализируя причины погромов, Шолом-Алейхем снимает часть ответственности с украинского народа. Не по его вине разразилась кровавая цепь побоищ – убеждён писатель. Виновата власть, а не погромщики.

С высоты прошедшего с того времени столетия утверждение Шолома выглядит небесспорно. Не всегда правительство России было инициатором погромов, причём, далеко не всегда. Но Шолом-Алейхем настолько убедителен, что финал истории о Тевье вызывает… сочувствие погромщикам. Или, скажем так, частично реабилитирует их в глазах читателя.

83. «Крупный выигрыш»

Мы уже говорили о том, что все произведения Шолом-Алейхема в той или иной степени автобиографичны. Не исключение и пьеса «Крупный выигрыш» (другой вариант названия «200 тысяч»), написанная в 1915 году и опубликованная в 1916-м в нью-йоркском еврейском журнале «Цукунфт».

В этой пьесе автор возвращается к давней истории своего внезапного обогащения и последующего разорения. На главного героя пьесы Шимеле Сорокера, бедного портного, сваливается огромный выигрыш. В один миг Сорокер становится почти Крезом, но… быстро теряет своё богатство, угодив в лапы мошенников. Во время своего кратковременного богатства бывшему портняжке приходится выдержать испытание большими деньгами, искушением приумножить свои капиталы, просьбами друзей о помощи. А потом, потеряв состояние, постараться остаться достойным человеком и не впасть в отчаяние.

Пьеса была многократно поставлена в различных театрах мира и неизменно приносила успех, ибо образ Шимеле Сорокера – это обобщённый портрет еврейского труженика, который гордится своим умением работать, наделён всеми чертами национального характера и проживает полную трагикомических событий жизнь. Не просто пьеса – рассказ о судьбе целого народа. История смешная и грустная, вызывающая массу эмоций и не оставляющая никого равнодушным.

«Крупный выигрыш» – вершина творчества Шолом-Алейхема драматурга. Он не так много написал для театра. Но то, что успел написать – подлинное золото.