Текст книги "Фёдор Шаляпин. Бас и… всё остальное. Маленькие рассказы о большом успехе"

14. В Уфе

Это приглашение в Уфу (которое на деле было вовсе не приглашением – всё-таки Фёдор сам напросился в труппу Семёнова-Самарского) стало для молодого начинающего певца поистине судьбоносным. Дело в том, что он был ещё очень не уверен в своём выборе профессии. Получая три рубля жалования в качестве статиста, Шаляпин не мог себе позволить даже приличной одежды. У Фёдора в то время не было нижнего белья, брюки он носил на голое тело. И артисты, к которым он тянулся, были очень небогаты. Провинциальный театр – не то место, где люди добиваются славы и успеха.

Он снова стал хористом – одним из многих, выступавших в труппе Семёнова-Самарского. Правда, положение Фёдора несколько улучшилось. Семён Яковлевич постоянно прислушивался к голосу Шаляпина. Возможно, он был первым антрепренёром, который по достоинству оценил вокальные данные и талант Фёдора Ивановича. И то, что произошло спустя несколько месяцев после переезда Шаляпина в Уфу, было вовсе не делом случая.

У каждого большого артиста в жизни есть тот счастливый момент, который переворачивает всю жизнь. У Шаляпина таких моментов несколько. Первый – совершенно неожиданное предложение Семёнова-Самарского заменить отказавшегося от роли исполнителя и спеть партию Стольника в опере «Галька». И Шаляпин этого момента не упустил, отнёсся к нему, как к главному шансу, как к возможности показать всё, на что он был способен в то время.

15. Молодой солист

Первая настоящая премьера, на большой сцене, перед полным залом состоялась 18 декабря 1890 года в Уфе.

Слово самому Шаляпину. Вот как он описывал это событие в своих мемуарах.

«По-видимому, и в скромном амплуа хориста я успел выказать мою природную музыкальность и недурные голосовые средства. Когда однажды один из баритонов труппы внезапно, накануне спектакля, почему-то отказался от роли Стольника в опере Монюшко «Галька», а заменить его в труппе было некем, то антрепренер Семенов-Самарский обратился ко мне – не соглашусь ли я спеть эту партию. Несмотря на мою крайнюю застенчивость, я согласился. Это было слишком соблазнительно: первая в жизни серьезная роль. Я быстро разучил партию и выступил.

Несмотря на печальный инцидент в этом спектакле (я сел на сцене мимо стула), Семенов-Самарский все же был растроган и моим пением, и добросовестным желанием изобразить нечто похожее на польского магната. Он прибавил мне к жалованью пять рублей и стал также поручать мне другие роли. Я до сих пор суеверно думаю: хороший признак новичку в первом спектакле на сцене при публике сесть мимо стула. Всю последующую карьеру я, однако, зорко следил за креслом и опасался не только сесть мимо, но и садиться в кресло другого…

В этот первый мой сезон я спел еще Фернандо в «Трубадуре» и Неизвестного в «Аскольдовой могиле». Успех окончательно укрепил мое решение посвятить себя театру».

16. Гастроли

Весной 1891 года Семёнов-Самарский объявил о роспуске труппы. Он поступал так в конце каждого сезона. Это был хитрый ход, позволявший безболезненно избавить труппу от ненужного балласта, не оскорбляя при этом людей изгнанием из театра. Однако, Фёдор воспринял это известие как катастрофу. Он полагал, что антрепренёр желает избавиться именно от него. И когда Семён Яковлевич отыскал Шаляпина и спросил, почему тот не приходит, чтобы подписать контракт на следующий год, то был неприятно удивлён тем, что Фёдор уже работает в другой труппе. И это было на самом деле удивительно, поскольку Семёнов-Самарский предлагал стабильный гонорар. А новая труппа – бродячий театр украинского антрепренёра Дергача – ничего, кроме смутных обещаний, предложить не могла.

И всё же Шаляпин отправился по России с труппой Дергача. И началась новая жизнь – с бесконечными переездами, крошечными сценами в дощатых театрах российской глубинки, с выступлениями на малых и больших площадках. Шаляпину приходилось работать в хоре и солировать, помогать рабочим сцены собирать декорации и рисовать их самому. Тут-то и пригодились способности Фёдора к рисованию, которые до этой поры он не мог применить.

Он снова учился всему сам. И окончательно влюбился в актёрскую профессию… Малые города Урала и Поволжья, Туркестан, потом Баку. Именно в Баку годичные гастроли Шаляпина с труппой Дергача и закончились.

17. Тифлис

В Баку, после очередного спектакля, к Шаляпину подошёл некий француз по имени Лассаль. Представившись антрепренёром, он предложил роскошные условия – едва ли ни сотню рублей жалованья и сольные партии в оперных постановках. Рассказал о труппе, в которую уже набрал таких же молодых талантливых певцов.

Шаляпин был заинтригован и размышлял ровно десять минут. Что он терял? Тогда ему казалось, что ничего. И он объявил Дергачу о своём уходе из труппы.

– Лассаль? – скептически улыбнулся тот. – Ну-ну… смотрите, не ошибитесь, дорогой Феденька…

И словно в воду глядел! Лассаль оказался если ни жуликом, то мечтателем и авантюристом. Поставив несколько спектаклей в Баку, он… разорился. Оказалось, что его труппа – сборище совершенно сырых, необученных голосов. А избалованную бакинскую публику на мякине не проведёшь. На первый спектакль пошла, на третьем в зале уже было пугающе пусто.

В начале сентября 1892 года Фёдор оказался в ужасном положении. В кармане три рубля мелочью. Жилья нет. Заработка нет. Один в чужом городе. Труппа Дергача уехала по слухам в Тифлис. Что делать?

И он отправился в путь – в Тифлис, надеясь уговорить Дергача принять его обратно. Другого выхода он не видел.

Где на конной повозке, где пешком, Фёдор перебирался от городка к городку. Спустя месяц, он стоял на окраине Тифлиса – совершенно измотанный, ужасно голодный. Денег у него не было ни копейки. А побираться Фёдор стеснялся.

18. На грани отчаяния

Четыре дня он слонялся по южному, щедрому, прекрасному городу. Четыре ночи проводил в тёмных подъездах, забившись под лестницу. Его преследовали ароматы шашлыков и свежего хлеба. Он ужасно хотел есть.

Фёдор был в полном отчаянии. Человек гордый, молодой, талантливый, в своём ничтожном положении он ощущал себя абсолютно бессильным. Какой логики можно ждать от голодного человека, у которого пятые сутки во рту не было ни крошки? Шаляпин подошёл к оружейной лавке. Посмотрел на выставленные в витрине пистолеты. Решение созрело мгновенно. Он войдёт в лавку и попросит пистолет – якобы купить. И когда продавец на что-нибудь отвлечётся. Фёдор убьёт себя.

Он уже взялся за дверную ручку и тут за спиной услышал:

– Федя, ты?!

Обернулся. Перед ним стоял старый приятель, коллега по бакинской сцене итальянский актёр Понти, живший в России и колесивший с антрепризными труппами по провинции.

– Ты ужасно выглядишь, – сказал Понти. – Что случилось, друже?

И Шаляпин не выдержал, прослезился и рассказал итальянцу о своей беде. А в ответ услышал:

– Ну что за ерунда, Феденька! Немедленно идём ко мне. Найдётся и угол, и что поесть. Поживи, пока не устроишься…

Шаляпину очень везло на хороших людей. Дурные тоже встречались, но всё же бог миловал – ему многие помогали. И многим потом он помогал сам. Подарок отдарком ценен. Неизвестно, отплатил ли Фёдор Иванович своему спасителю Понти той же монетой (может, и нет, если Понти не бывал в такой же ситуации). Но другим, угодившим в непростые обстоятельства, Шаляпин помогал часто. Голодных кормил, нищим подавал, а за талантливых хлопотал.

19. Конторский служащий

Заработок нашёлся – Шаляпин стал петь в городских садах Тифлиса и в небольших открытых ресторанчиках. Голос его, как молодое вино, набирал силу. И это был уже не простоватый низкий баритон, а мощный, богатый интонациями бас. Голос колоритный, очень глубокий и лёгкий – Шаляпин легко брал самые низкие ноты, практически, не напрягаясь.

После одного из выступлений в ресторане за столик, за которым Шаляпин проедал свой гонорар (ему приходилось соглашаться петь и за еду), подсел человек – как оказалось, служащий Управления железной дороги. Познакомились, разговорились. Человек с разрешения Фёдора подозвал коллег, которые отмечали в ресторане какое-то своё событие. Шаляпин не стал ломаться и спел для новых приятелей. А те в благодарность пригласили его зайти в Управление, пообещав подыскать ему место, которое могло бы поправить полубедственное положение певца.

И нашли же! Через пару дней Фёдор получил место писаря в канцелярии Управления Закавказской железной дороги. И проработал здесь несколько месяцев, подкормившись и приодевшись. Больших денег, конечно, не заработал. Но мог спокойно искать хорошее место в театрах Тифлиса. И не оставлял пения в городских садах – больше для вокальной практики, чем ради пропитания.

А вскоре его посетила первая большая любовь. Несчастная, закончившаяся ничем, но… всё же.

20. Маша Шульц

Его возлюбленной стала Маша Шульц, хористка тифлисского театра. Очарованная богатым голосом Фёдора, Маша нашла в Шаляпине не только интересного молодого человека, в которого тут же влюбилась, но и родственную душу.

Однако, их отношения длились недолго. Бедой Маши было пристрастие к вину. Она любила выпить, но не могла совладать с собой. Она приходила на свидание под хмельком, и это не могло радовать Фёдора. Он и сам мог крепко выпить, но напиться… Маша могла. И напивалась.

Однажды Фёдор её потерял. Рыскал по городу, обходя самые злачные места. И обнаружил девушку перед духаном. Полуобнажённая, совершенно пьяная, она танцевала перед завсегдатаями заведения лезгинку. Шаляпин, который безуспешно пытался вытащить Машу из тёмного алкогольного дурмана, был взбешён. Схватив Машу, он завернул её свой плащ, подхватил на руки и отнёс домой.

На следующее утро он устроил девушке выговор. Однако, вскоре она снова напилась… И наступило неизбежное охлаждение. Вскоре они расстались…

Немного встав на ноги и скопив денег, Шаляпин написал Семёнову-Самарскому, спрашивая того – не поможет ли он устроиться в какой-нибудь театр. Семён Яковлевич обиды не таил (а Шаляпин его ничем и не обидел) и тут же ответил – да, конечно, приезжай. Есть возможность устроить тебя в Казанскую оперу на вторые роли. Оклад – в сто рублей, что Шаляпину показалось несметным богатством.

И Фёдор стал собираться в дорогу.

21. Усатов

Повсюду, куда ни забрасывала Шаляпина судьба, у него моментально появлялось множество друзей. Он не умел, не мог жить в одиночестве. Фёдор Иванович, буквально, бурлил энергией и заражал своей жизнерадостностью окружающих. В Тифлисе у него было много друзей, с которыми он не порывал связей до конца жизни – писал даже из эмиграции, хотя, ответы получал редко, из за «железного занавеса» письма почти не доходили.

Друзья и посоветовали Шаляпину, который часто жаловался на отсутствие хорошей музыкальной школы, познакомиться с известным тифлисским педагогом, бывшим артистом Императорских театров, преподавателем вокала Дмитрием Андреевичем Усатовым.

Слово самому Шаляпину.

«В день отъезда из Тифлиса я решил: пойду к Усатову, чем я рискую? Меня встретил человек низкого роста, круглый, с закрученными усами опереточного разбойника. «Вам что угодно?» Я объяснил.

– Ну, что? Давайте покричим, – не очень ласково сказал педагог.

Он пригласил меня в зал, сел за рояль и заставил спеть несколько арпеджио. Голос мой звучал хорошо.

– Так… А не поете ли вы что-нибудь оперное?

Воображая, что у меня баритон, я предложил спеть арию Валентина. Запел. Но когда, взяв высокую ноту, я стал держать фермато, профессор, перестав играть, больно ткнул меня пальцем в бок. Я оборвал ноту. Наступило молчание. Усатов смотрел на клавиши, я – на него. И думал: все это очень плохо. Пауза была мучительна. Наконец, не стерпев, я спросил: «Что же? Можно мне учиться петь?» Усатов взглянул на меня, твердо ответил: «Должно! Оставайтесь здесь, учитесь у меня. Денег я с вас не возьму».

22. Учитель

Дмитрий Андреевич Усатов моментально распознал в 19-летнем певце грандиозный, прямо-таки титанический талант. Человеком он был сдержанным и очень скупым на похвалы. Собственно, Шаляпин ни разу не услышал от него в свой адрес каких-либо восторгов. А вот тычков и даже затрещин перенёс множество.