Текст книги "Шамбала. В поисках Гималайской Твердыни. Дорогое имячко"

Девятнадцатого августа мы выступили через Цайдам на Тибет. Памятна ночь в Цайдаме, когда пересекали соляные топи. Остановиться нельзя. Нужно идти сто двадцать миль без отдыха. Во тьме ночи еле заметна тропа. Проходим самой опасной дорогой, не сознавая этого. По сторонам узкой тропы бездонные ямы. Неверный шаг – и вернуться нельзя. Трудно, но зато Цайдам пересечен в новом, кратчайшем направлении. Много неточностей в картах.

Когда мы проходили Цайдам, он оказался совсем не таким, каким он показан на картах; невольно смотрелось на запад. Там розовели безбрежные пески. Вспоминалось, что от Цайдама до Куэнь-Луня на картах показано сплошное пустынное пространство. Конечно, все это место не исследовано. Между тем там, в складках нагорий, может быть много замечательного. Из области Хотана и Черчена могли в этом направлении распространиться древние буддийские монастыри. Могли быть интересные отшельничества и памятники-пещеры. Но даже сами монголы мало говорят об этих местах. Толкуют о пропавших в песках караванах, о занесенных городах, но все это в пределах сказаний.

Замечателен жест приветствия у цайдамских монголов. Они поднимают руки так, как будто молятся солнцу. Это так ритмично и красиво! Это напомнило мне прекрасный жест индусских браминов, который я видел в Бенаресе во время часа утренней молитвы. Вспоминаю также и прекрасный жест мусульман, совершающих молитву перед древним мазаром.

Толкуют о каких-то иностранцах, бывших в Тейджинере и скупивших там старинные вещи. Опять говорят, что иностранцы приехали и увезли «бурханов» из Дуньхуана. Очевидно, со знаменитыми пещерными храмами что-то произошло. Уж очень упорно и в разных областях об этом рассказывается. Мало ли вещей похищалось для музеев Европы, но об этих «бурханах» от Кашгара, от Урумчи до самых границ Тибета толкуют.

Полуобглоданные трупы людей и коней у дороги. Это следы недавнего боя монголов с голоками. Монголы снимают юрты и спешат под защиту князя Курлык-Бейсе. Скоро перевал Нейджи, место, о котором предупреждал наш неведомый доброжелатель. Все будто спокойно, но около стоянки найден свежий костер и оброненная длинная трубка. Здесь были люди недавно.

Утром едем как всегда. Впереди Юрий и П.К. в разъезде. Затем все верховые – мы и ламы. За нами на некотором расстоянии – торгуты с мулами. А дальше отстал караван с верблюдами под охраной Голубина, Кончока и Церинга. Впереди нас ущелье с двумя холмами. Елена Ивановна, всегда чуткая, слышит далекий лай собак… Вдруг через ущелье между холмами начинают проскакивать вооруженные всадники, скрываясь за холмом. Санге-лама кричит: «Аранган», то есть разбойники. Даю приказ повернуть назад, чтобы занять вершину холма и соединиться с торгутами. На вершине вместо атакованных мы оказались атакующими и командующими положением. Отряд панагов[255]255
  Панаги – кочевые племена северо-восточного Тибета.


[Закрыть] остановился, очевидно, не ожидав нашего маневра. К ним подскакали полковник, торгут Очир и бурят Бухаев с грозным предупреждением. Остальные, готовые к бою, наблюдали. Панаги, неожиданно застигнутые, спешились и в знак покорности положили винтовки. Один из них держал длинное копье – знак объявленной войны. Мы хотели купить это копье, но они сказали: «Мы не можем продать, это – друг наш». Главное, всегда действуйте смело.

На другой день готовилось еще нападение, но сильная снежная метель с громом расстроила суеверных панагов. И так перешли Нейджи. Любовались огромными стадами диких яков. Одного из них убили торгуты. Впереди нас снежный хребет Ангар-Дакчин, то есть Марко Поло. Смешно давать европейские имена местности, которая издавна имела свои наименования. К ночи умер от кровотечения монгольский лама. Жаль.

За Ангар-Дакчином – Кокушили, те самые Кокушили, которые знают староверы на Алтае, эти искатели Беловодья. Тут уже недалеко заповедные границы. Счастливо минуем реки. Ни весною, ни летом их не перейти верхом. Но сейчас, осенью, вода не выше стремян, и только две лошади завязли. Даже Голубая река с ее быстрым течением не явилась препятствием.

Ждем тибетские посты. Почему их нет? Что-то забелело вдали… Снег? Но нигде кругом снега нет… Шатер? Но это нечто слишком большое. Оказалось, гигантский гейзер глауберовой соли. Белоснежная, сверкающая на солнце глыба – уже заповедная граница.

– [Мы находились в нашем лагере в области Кукунор неподалеку от горной цепи Гумбольдта. В девять с половиной утра один из наших караванщиков заметил огромного темного коршуна, летевшего над нами. Семеро из нас стали наблюдать за этой необыкновенной птицей. Тут же другой наш караванщик заметил: «Там что-то гораздо выше этой птицы». И закричал в изумлении. Мы все увидали нечто большое и блестящее, овальной формы, отражающее солнце и движущееся очень быстро в направлении с севера на юг. Пересекая наш лагерь, оно изменило свое направление с южного на юго-западное. И мы видели, как оно исчезло в ярко-синем небе. Мы даже успели достать наши бинокли и видели совершенно ясно сфероидальное тело с блестящей поверхностью, одна сторона которого сверкала на солнце.]

_{ТИБЕТ (1927–1928)}

6 октября

Точно черные пауки на длинных ногах, притаились черные палатки тибетцев, подтянутые на длиннейших веревках. Пограничные разъезды отбирают наш паспорт и предлагают стоять два дня, пока они привезут ответ генерала хорчичаба, то есть от главного правителя области Хор и главнокомандующего северным фронтом. Какие цветистые титулы!

Стоим среди болотистой равнины, поросшей убогой колючей травою. На горизонте виднеется озеро и «умершие» горы. Называют их «умершими», ибо они похожи на настоящее кладбище. Когда-то великие горы, может быть, соперники Эвереста, разрушились, распались мелким щебнем. Глубокие долины заполнились, и получилось нагорье в 15 000 футов (≈ 4600 м), открытое свирепым ветрам. Перед самыми знаменательными местами, перед небесными Гималаями, попадаете в жуткую тундру. Кони скользят и оступаются среди уродливых кочек. Ни птицы, ни зверя.

Юрий валится в седле и почти падает с коня. Мы подскочили и сняли его с коня. Пульса почти нет. Дали два сильных приема дигиталиса, растираем руки. Ему становится легче.

Впереди плохо чувствует себя Елена Ивановна. Из последних сообщают, что лама Малонов упал с коня и лежит без чувств на дороге. Доктор спешит туда. Так неприветливо встречает нас Тибет.

Пестрое знамя с покривившимся навершием. Музыка – барабаны и волынки. Стрельба салюта. В глубине шатра маленькая фигурка генерала в ярко-желтом халате. На круглой китайской шапке крестообразное акдордже из рубинов. Ласковая речь и опять просьба побыть у него в лагере только два дня. Затем генерал провожает нас в наш стан со знаменем и музыкой и с пестрой толпою свиты.

В полной ненужности проходят впечатления приема у Капшепа. Знамя с покривившимся навершием, бутафорский меч, нечистота под драгоценными камнями, вся старая китайщина, от которой сами китайцы уже отказались. Она и непригодна для жизни и уже потеряла прежнюю декоративность, ибо ушло качество производства. Вся тонкость художества исчезла. Выступила вся неприглядность и убогость. Вероятно, генерал думал, что впечатление от его желтого халата было очень велико. Но даже ближайший его конвой был оборван и украшен пуговицами трех армий, но не тибетской. Там же, где не хватало чужой пуговицы, там с особым успехом красовалась английская булавка. Ружья сомнительной пригодности, но зато множество музыкантов. Опять барабанный бой и салютные выстрелы. Генерал со своею разношерстною толпою провожает нас в наш лагерь. Заодно любопытствует посмотреть наши вещи, объявляя, чтобы «руки меньших чинов не касались вещей великих людей».

Капшепа будто бы приезжал, чтобы уладить какие-то волнения среди хорпа. Но он будто бы также запретил охоту на мускусных баранов. Совершенно непонятно, почему можно убивать домашних баранов, яков, но все находящееся в диком состоянии защищается. Впрочем, население держится иного мнения и стреляет куланов.

Наш тибетец Чампа умирает. Он был нам полезен при столкновении с панагами и при решении монголов бросить нас после Нейджи. Но как только Чампа дошел до Тибета, его природа взяла верх, а при переезде к лагерю хорчичаба он отделился от нас, забрал пять верблюдов, нашу палатку и прервал все отношения с нами. Какова тибетская благодарность![256]256
  Какова тибетская благодарность! – [Такова его благодарность за всю нашу заботу во время его болезни и за наши бесценные лекарства.]


[Закрыть]

Даже тибетец не выдерживает здешнего климата. Это уже третий покойник в караване. Монгольский лама умер от воспаления легких, харчинский лама – от высот. Не чуяли ли мертвеца медведи, когда подбирались к лагерю в ночь его смерти? Но им недолго пришлось ждать; уже утром труп был оставлен им на съедение.

Генерал Капшепа принял наш подарок и уехал в Кам. И ласковые два дня превращаются в свирепые пять месяцев нашего стояния в летних палатках при морозах свыше 60 °C, при ураганных вихрях на высоте 15 000 футов (≈ 4600 м). Оставлен с нами всегда пьяный майор и дикие оборванцы солдаты. Запрещено говорить с проходящими караванами; запрещено покупать пищу от населения. Медленно погибает караван. Каждый день у палаток новые трупы, и стаи диких псов шумно делят свою новую трапезу. Из 104 караванных животных погибает девяносто. Умерло пять человек: три монгольских ламы и два тибетца. Малонов отекает от сердечных припадков и наконец тоже умирает. Жена приставленного к нам майора заболевает воспалением легких и умирает. Грифы и орлы спорят со стаями собак о добыче.

Письмо мое к далай-ламе найдено на дороге в изорванном виде, а гонец будто бы исчез. Перехвачены мои письма к полковнику Бейли – британскому резиденту в Сиккиме, и к генеральному консулу Соединенных Штатов в Калькутте. Запрещено идти назад, запрещено двинуться вперед. Возмутительно! Несмотря на знание Юрием тибетского языка, можем лишь изучать тибетскую жизнь во всем ее неприкрашенном виде, но помочь своему положению не можем. Тибетцы лгут ежедневно. Говорят, что телеграф между Лхасой и Индией уничтожен, ибо теперь Тибет не нуждается в сношении с «пелингами»; что лхасское правительство не принимает во внимание свидетельство доктора о наших болезнях; что наш паспорт потеряли по дороге, но хотя тут же свидетели опровергают эту выдумку. Говорят о пропавших гонцах генерала [в Лхасу]. Вместо помощи майор запрещает покупать пищу в соседних аилах, препятствует переговорам с проходившим караваном и безбожно обсчитывает на размене китайских долларов. Доктор пророчествует о грядущих смертельных заболеваниях при крепнущих морозах. Н.В. предлагает переодетым пробраться в Индию, но без языка и при его росте это кончилось бы печально.

Весь народ – эти черные хоры[257]257
  Хоры, или хорпа – жители области Хор на северо-востоке тибетской провинции Амдо.


[Закрыть], как маленькие нибелунги, неспокойны. Спят сидя, едят сырое мясо, прикрыты полуистлевшими, черными от копоти костров меховыми кафтанами. Они шепчут: «Завален край неслыханным снегом. Падут наши яки и бараны. Не будет у нас цампы (ячменя), умрут наши дети и мы умрем. А все несчастье оттого, что правительство с великими приезжими людьми бесчеловечно».

Гадают ламы, и все у них выходит хорошо, и что вестник с добрым ответом уже едет, уже завтра прискачет. Но дни тянутся. Крепнут морозы и вихри. На белой равнине нет никого. Падают кони и верблюды. За ночь подходят дрожащие животные к самым палаткам, дергают веревки, точно стучаться, а на рассвете находим их мертвыми. И закутанные в овчину наши люди тащат павших за несколько шагов от лагеря. Иначе стаи диких собак и грифы-могильщики не дадут покоя. Одна стая собак, около пятнадцати, уже пробовала нападать на людей. Весь день оружие остается при нас. Хочет майор купить наше оружие, чтобы лишить нас средств всякой защиты. Берегите оружие.

Опять морозы, вихри, запрещение покупать пищу и сноситься с проходящими караванами. Приходы лживого и пьяного майора. Восстание и отделение наших лам-бурят, думавших ложью и клеветою на нас улучшить свое положение.

И так каждый день среди мерзлой равнины с вялыми мрачными очертаниями мертвых гор. Затем сделали небольшой переезд из Чунаргена в Шаруген [к монастырю бон-по]. Всего два часа пути, и опять тот же плен. Просили пустить нас в ставку Капшепа в Каме, ответили: [ «Ме, ме, ме», что значит] «нельзя». Просили пропустить нас Восточным Тибетом – опять «ме, ме, ме». Все «ме, ме, ме». А в то же время генерал Капшепа пишет нам нелепое письмо о «каплях милосердия, упадающих с пресветлых пальцев далай-ламы». Так проходят недели. И вдруг сами губернаторы Нагчу едут.

Неслыханное дело, чтобы оба губернатора одновременно выезжали. Они пришли в черных очках, в мохнатых малахаях; шумели, чтобы навести страх. Удивлялись, что мы придаем значение тибетскому паспорту, и вообще вели себя глупо и нагло. Один из них – бывший лама, как говорят, задушивший сининского амбаня. Другой – старый маньчжурист-чиновник, проевший зубы на кляузах. Мы терпеливо пережили все их благоглупости. Теперь нас перевезут в Нагчу, но ведь это тот же плен. А затем будто бы «упадут капли милосердия» и нам разрешат пройти на Сикким. Конечно, будет избран самый нелепый путь. Конечно, при всяком удобном случае еще задержат, еще потребуют подарки, но все-таки когда-то двинемся. Кто из нас надеется, что наш плен ограничится ста днями, но не будет ли правильнее предположить сто пятьдесят дней, да прикиньте еще все задержки по пути. Значит, на все задержание положите полгода. Конечно, за это время тибетцы дают нам необычайный случай знакомиться с их жизнью, обычаями и этикой. Без сношений с губернаторами, генералом, дзонг-пенами, офицерами, старшинами и ламами мы не могли бы составить убеждение о действительности Тибета.

Свиреп предрассветный мороз. Конечно, более 70 °C. Утром у доктора замерз коньяк. Сколько же градусов было, чтобы крепкое вино замерзло? Доктор по-прежнему пессимистичен и ждет опасностей. Здоровье Н.В. и П.К. плохое. Очеру предсказана смерть. Хорошо держатся Людмила и Рая, или, как тибетцы зовут их, Мила и Рея.

Какие скучные холмы между Чунаргеном и Нагчу. Давно разрушились горы, и сейчас распадаются кучи щебня и гальки. Ни куста, ни дерева; только высокие, неприятные коням кочки с усатой колючей травою. Говорят нам, что, придя к Центральному Тибету, мы будем поражены переменой природы. Но другие усмехаются, говоря, что до самых Гималаев будем следовать кладбищем разрушенных гор. Бедные хорпа. Зубы их выпадают от цинги, мускулы дряблы. Сил меньше, чем у тринадцатилетней Раи. Конечно, тощее сырое мясо и горсть грязной цампы не дадут здоровья. И как безмерна подозрительность друг к другу. Не верят никому, боятся, готовы ждать постоянной напасти. Монголы, несмотря на дунганских каверзных чиновников, сравнительно с тибетцами – свободные люди.

Повсюду знаки креста. И старые монгольские монеты несторианских ханов – с крестом, и над древним буддийским монастырем под Пекином – крест, и на чепраке седла – крест, и налобник уздечки снабжен крестом. Даже и на камнях Ладака и Синьцзяна – кресты. Несториане и манихеи широко прошли по Азии. На фресках монастырей – кресты, на узоре кафтана, на четках, на бусах, на ладанках – тот же крест. Не свастика со струями огня, но равноконечный, вечный символ жизни. На китайских шапках тибетских генералов горит рубиновое крестообразное дордже. Конь счастья несет знак его. Старые бронзовые фибулы, может быть, из могил, – крест в круге.

Всюду же и знаки Чинтамани. И колонки домов, и стены глинобиток отмечены этим трижды мощным изображением. Налобники мулов, чеканные серебряные сосуды, военное знамя, лист деревянной гравюры, молитвенный флаг усилены символом мощи.

Сравните современный сказ с первообразом. Теперь говорят: «И стал на земле великий голод, и погибали люди, и не могли жить более. Тогда благие Бодхисатвы послали дождь из риса. Такое множество пищи, что не только напитались все люди, но они принесли горы риса и сложили из риса храмы и чортены. Такой величины храмы, что не обойти их и в несколько лет, а один главный чортен не обойти в несколько дней. Это место существует на острове, где некогда процветало истинное учение Благословенного».

Надо понимать: настал на земле великий духовный голод, и не могли более существовать в темном состоянии люди. Тогда Великие Учителя послали настоящий ливень духовной пищи. Поднятое этой благодатью человечество сложило великие памятники духовных достижений. Размеры этих достижений необъятны. Учение Шамбалы существует в защищенном месте, и мощь его проявится скоро.

Любопытны монастыри бон-по – черной веры, враждебной Будде. Настоящая черная месса по всем правилам люцифериан. Обратное хождение, обратные ритуалы, на месте Будды вымышленное лицо с теми же биографическими подробностями. Покровитель черной веры тоже царского рода и сопровожден подобными же атрибутами. Последователи черной веры очень многочисленны и не пускают буддистов в свои храмы. Вместо священного «ОУМ» они употребляют «А»[258]258
  Настоящая черная месса… употребляют «А». – [В черной вере, как и в «черной мессе», в точности повторяются ритуалы буддийской веры, но наоборот, и все враждебно буддистам. Если буддисты обходят храм слева направо, то бон-по делают это в обратном направлении. Если свастика буддистов повернута по солнцу, то у бон-по она повернута в обратную сторону. У них свои собственные святые и свои священные книги. Они изобрели своего особого покровителя вместо Будды, и если вы познакомитесь с биографией этого легендарного покровителя, то, к изумлению, обнаружите те же детали и происшествия, что и в жизни Будды; он так же происходил из царского рода. Бон-по не разрешают буддистам входить в их храмы и не признают ни таши-ламу, ни далай-ламу. Для них далай-лама – только светский правитель, собирающий налоги.
  Они очень приветливы с иностранцами, потому что верят, что иностранцы не имеют ничего общего с буддизмом. Вначале они сердечно нас приветствовали и предлагали читать их книги и посещать храмы, где мы увидали множество перевернутых буддийских символов. Но когда они поняли, что мы интересуемся буддизмом, то их поведение совершенно изменилось. Вы понимаете наше удивление, когда мы обнаружили подобное явление в так называемой буддийской стране. Как нам говорили, их много, и много богатых и очень самоуверенных. Это не тайная секта, и тибетцы рассказывают, что сейчас число их снова возрастает. Эти люди не только изобрели себе Будду, но и имеют таинственных богов свастики.
  Это напоминает доисторические времена, первобытную религию огнепоклонников-друидов, которая здесь пала до непостижимо странных богов свастики. Вместо священного «ОУМ» они употребляют «А». В древних оккультных учениях такое же выражение «А» употреблялось для обозначения Materia Маtrix. Интересно бы исследовать происхождение бон-по, что-нибудь нашлось бы из друидов и древних огнепоклонников.]


[Закрыть].

Настало время сказать определенно о тибетском «буддизме».

Вспоминаем, сколько раз тибетцы повторяли нам, что на Западе нет буддизма, и что там вообще буддизма не знают. Сколько раз тибетцы презрительно говорили о японцах, китайцах, монголах, сиккимцах и о хинаяне Бирмы и Цейлона. Неслыханное самомнение отделило Тибет от всего мира. Лучшие люди бегут из Тибета и не желают возвращаться в произвол дикого правительства. Невежество закрыло глаза Тибету. Страна лишилась своего духовного вождя – ушел из Тибета таши-лама. Тибетцы не хотят познавать и учиться. Ученые ламы переходят границу Индии. Бегут переодетые: кто одевается торговцем, кто надевает парик и гримирует лицо. Среди ужасающей грязи, зловония и падали в Нагчу тибетский чиновник удивленно говорит нам: «Если Нагчу вам кажется грязным, то что сказали бы вы о Лхасе, где даже питьевая вода иногда насыщена отбросами». По пути узнаем, что Ринпоче из Чумби не в Китае, а в монастыре Гум. И этот умный лама понял, что сейчас невозможно оставаться в Тибете.

Ни одному сообщению нельзя верить. Все мертво кругом. За пять месяцев по главной дороге на Китай и Монголию прошло три каравана. Тибетцы-кочевники шепчут о трудных временах для Лхасы. Конечно, в подобном состоянии страна существовать не может. Наконец губернаторы Нагчу удовлетворились подарками и после сообщения, что деньги у нас кончились, решили отправить нас кружным путем через Чантанг на Намру-дзонг, Шендза-дзонг, через не показанные на картах перевалы в 20 600 футов (≈ 6300 м) высоты, на Сага-дзонг, через Брамапутру, на Тингри-дзонг, на Шекар-дзонг, на Кампа-дзонг и через Сепо-ла на Сикким. Очевидно, решили показать нам все области Тибета, чтобы у нас не оставалось сомнений в этой стране. Хотя не легкий путь, но от Улан-Батор-Хото до Сиккима никто еще не проходил.

Непонятно, для чего дзонг-пены (власти) тибетских дзонгов (крепостей) стараются показать себя с самой отвратительной стороны. «Смотрите, мол, какие мы грязные, вонючие, невежественные и лживые». Народ рассказывает о лхасском девашунге (правительстве) мрачные истории. Недовольства и восстания.

Интересны одни лишь развалины старого Тибета. Эти древние башни и стены складывали какие-то иные люди. Строители их знали и о Гессер-хане и о Владыке Шамбалы. Здесь были и Ашрамы Великих Махатм. Но ведь теперь ничего этого не осталось.

Вспоминаю камни «чудских» могил на Алтае; там прошли готы, пропитавшие своим влиянием всю Европу. Вот и в Трансгималаях мы встречаем такие же древние могилы. Находим места древних святилищ, которые рождают мысль о солнечном культе друидов. Мечи северян, жителей Трансгималаев, могли быть выбраны из готской могилы в южнорусских степях. Наплечные фибулы готских погребений, разве не напоминают они пряжки тибетских племен. И почему Лхаса когда-то называлась Гота [согласно миссионерским хроникам]? И откуда название племени – готы? Откуда, куда и как двигались гонимые ледниками и суровыми моренами прародители готов? Нет ли в застывшем обиходе северян-тибетцев древних черт их ушедших собратий? Удивительно: один хорпа напоминает Мольера, другой годился бы для типа д’Артаньяна, третий похож на итальянского корсара, четвертый с длинными прядями волос близок портрету Халса или Паламедеса, а тот, черный и мрачный, с орлиным носом, разве он не палач Филиппа Второго? Не будем бояться сопоставлять то, что ярко бросается в глаза.

[И наконец в местности Доринг (Длинный Камень) мы обнаружили целое поле менгиров[259]259
  Менгиры – мегалитические памятники в виде отдельных вертикально поставленных камней продолговатой формы.


[Закрыть], такое же как в Карнаке. Во время двух последующих переходов мы встретили еще три небольшие группы менгиров. Для меня было большой радостью увидеть этот несомненный знак друидической древности.]

«Ки-хохо» – несется клич из стана голоков. «Хой-хе» – отвечает наш стан. Так всю ночь взаимно предупреждают врагов о недреманной бдительности стана. Но, конечно, голоки уже осведомились о нашем оружии, учли всю боеспособность. Решение сделано в нашу пользу, и сегодня мы увидим дружественный лик опасных кочевников.

Черная вера бон-по так гармонична с черными палатками. На длинных веревках, как хищные пауки, бесформенно чернеют палатки. Около них черные пятна или отбросов или падали. Сухость воздуха уменьшает зловоние тления. Пронзительный ветер уносит высохшие кости. Вспоминаем широковещательное полномочие ургинского доньера. Как поразительно отличен Тибет на расстоянии. Толкуют и шепчут о восстаниях…

На каждой остановке то же самое. Если остановка у обычного аила, то и хлопот не будет с животными. Если в местечке живет старшина, то уже обеспечены неприятные разговоры. Но если вы попадаете в дзонг или монастырь, то будьте готовы к задержанию. Ничто не приготовлено, несмотря на несколько даиков-писем, посланных вперед заблаговременно. Окажется, что даики вообще не дошли, что будто бы ошибкой их послали в другом направлении. Окажется, что аилы, где имеются животные, очень далеко, и потребуется несколько дней, пока соберут яков и коней. Наконец, окажется, что по обыкновению крестьяне просто не слушают дзонг-пена и не желают исполнять его приказ. Слишком он грабил их, слишком многое за ним известно, и крестьяне взяли его в руки. Опять дзонг-пен предложит нам самим вести переговоры с крестьянами и написать в аилы наше письмо за нашей печатью; и печать должна быть красной, иначе же нам придется простоять около дзонга немало дней. Или так бывает, что один старшина предлагает нам арестовать другого непокорного. Сам ведет нас в его ставку и предлагает связать и отправить в Лхасу. Было и так: наши торгуты накрепко скрутили за спиною руки старшины, и тогда его сородичи пришли с высунутыми языками и согласились исполнить указ далай-ламы. Или губернатор предлагал нам арестовать местного майора и самим везти его связанным в Лхасу. При таком обороте дел майор понизил тон и сделался сговорчивым.

Когда люди лгут для своей выгоды, еще можно, с огорчением, понять их низкие намерения, но когда они лгут против самих себя, тогда все становится окончательно мрачно непонятным. Что только не рассказывается тибетцами друг про друга, про правительство, про самого далай-ламу. Даже сочетали его с какой-то монахиней. Приписали ему убийство и отравление лам и сановников. Прямо делают из правителя какого-то изверга.

Перед Сага-дзонгом два неожиданных перевала, один показан на картах, но другой, еще больший, более 20 000 футов (≈ 6100 м), не указан. Впрочем, эта дорога на картах показана лишь пунктиром. Никто, видимо, по ней не ходил. Есть другая обычная южная дорога, но тибетское правительство посылает нас именно северной неисследованной тропою: пусть, мол, лучше узнают нашу страну.

По пути старшины отказываются давать животных и опять просят вместо паспорта правительства всюду посылать письмо за нашей печатью. Народ не послушает приказа из Лхасы. Но наша сургучная гербовая печать производит большое впечатление.

С гребня перевала показалась мощная белая цепь снежных великанов. Ведь это уже Непал и долгожданные Гималаи по ту сторону Брамапутры.

Сага-дзонг также маленькое нищенское селение; питаются трупами животных, в ячмень добавляют мелкую гальку. Нас задерживают и опять бесконечно лгут. Менданги осквернены дохлыми собаками и всякой скверной.

В стане некоторое волнение. Мы подходим к Брамапутре, той самой, которая берет исток из священного Манасаравара – озера великих Нагов. Здесь родилась мудрая Ригведа, здесь близок священный Кайлас, куда ходят пилигримы, предчувствуя, на каком великом пути лежат эти места. Уже попадаются вереницы пилигримов; они с копьями, мрачные и всклокоченные.

Нет, эти ничего не знают. Просто ползают в безделии по лицу земли. Не грабят ли при случае?

Среди скал и песков, в лиловых и пурпурных тонах течет Брамапутра. В мае она еще не полна, но разливы берегов показывают, насколько увеличивается река за июнь, когда к таянию снегов прибавятся еще и дожди. К Брамапутре еще большее уважение, чем к Голубой реке. Голубая Янцзыцзян – длиннейшая в мире река, но Брамапутра, сын Брамы, овеяна богатым узором преданий. Она связывает священное русло Ганга с Гималаями, а Манасаравар близок к Сатледжу и началу великого Инда. Там же зародилась и Ариаварта.

Рассказывает монгольский лама: «Жил очень ученый и замечательный геше. Но он носил всегда самое скромное одеяние. Вот пришел геше навестить своего учителя, бывшего настоятелем большого лабрана[260]260
  Лабран – монастырь.


[Закрыть]. Увидели напыщенные приближенные настоятеля скромного посетителя и прогнали его. И еще раз пришел геше, и еще раз выгнали его. Тогда пошел геше к торговцу на базар и просил его одолжить ему богатое платье, и положил геше за пояс несколько камней, видом похожих на слитки китайского серебра, и в этом виде был немедленно допущен к своему учителю. Вошел геше, снял свое богатое платье, вынул из-за пояса камни и сложил все это в угол. Потом поклонился камням и платью, и только потом отдал поклон своему учителю.

Тот спросил геше: «Разве не я ваш учитель? Почему же раньше меня вы кланяетесь камням и одежде?»

«Правда, – отвечает геше, – вы мой учитель, но без этих вещей я не мог дойти до вас, а потому я поклонился тому, что довело меня до моего почтенного учителя».

Надалеко от Брамапутры прислонились к скалам Чату-Гомпа пять монастырей, из них два красной секты и три бон-по, черной веры. Притом монастыри черной веры выглядят гораздо и новее, и чище, нежели красной секты. Из окон большого дуканга красного монастыря торчит солома, вокруг уныло бродят несколько лам безнадежно запущенного вида. Черноверцы, узнав, что мы сочувствуем буддизму, просят к их монастырям даже не приближаться.

С удивлением рассматриваем шо – единственно ходячую медную монету Тибета. Ни серебра, ни золота ни в дзонгах, ни у народа мы не видели. Хотя на маленьких медяках чеканка плохая, но зато громкая надпись: «Правительство победное во всех направлениях». Удивительно, что полу-шо и четверть-шо размерами больше самого шо.

Вот и переправа через Брамапутру около монастыря Чи-ту. Небольшая лодка – паром с резным коньком на носу. Особенно трудно грузить верблюдов. Течение довольно быстрое.

Тингри-дзонг хотя и называется сильной крепостью, но представляет жалкое игрушечное укрепление, имевшее значение разве до изобретения пороха. Монастыря нет, но есть субурганы красной секты со страшными ликами и полосами, как знак принадлежности к красной секте. Вспоминаем те же страшные лики на тантрических танках. Чего только на них нет! И магические мечи, и содранные человеческие кожи, и страшные рожи с оскаленными зубами, и обращенные вниз треугольники. Весь набор черной магии.

Около Тингри-дзонга показался Эверест во всей его сверкающей красоте.

Встречаем людей, знавших Свена Гедина. Хвалят его и жалеют, что он не говорил по-тибетски. Слышал здесь о Фильхнере. Сложены уже какие-то легенды, что он на Голубой реке оставил трех мальчиков, а также мышь, хорька и суслика. Откуда сие? Конечно, без знания языка было бы совсем трудно. Такое счастье, что знание Юрия самими тибетцами ставится вторым после сэра Чарльза Белла, которого нам называли «офицер мира», ибо он вел мирные переговоры.

Старый монастырь Чундю, принадлежащий к королевскому монастырю Са-кья. Видимо, под древними стенами происходило многое. Вот зонтик над большим субурганом – знак прежнего королевского отличия. Вот обвалившиеся китайские стены – память порабощения Тибета. Вот длинный ряд старинных субурганов – память о временах спокойного века. Вот нагромождение старых и новых закоулков и построек – вид современного нищего Тибета.

Другое тоже старинное место – Шекар-дзонг. Когда тибетцы были смелыми орлами, они не боялись взлетать на отвесные скалы и лепить на кручах свои защищенные святыни. Целая декорация башен, переходов и храмов. Но теперь тибетцы спустились в долину. Начальники уже не живут в замке, а ютятся внизу, обирая народ произвольными, жестокими поборами. Только издали привлекательны старые дзонги Тибета. Цены на продукты велики до бессмыслия. Мешок плохого ячменя в 29 фунтов (причем в этом числе до 5 фунтов камней) стоит в дзонгах 11 норсангов, то есть около 9 рупий. Маленький кусок ячменного сахара – около 4–5 рупий. Лошадь на два дня пути – 8 рупий, а грузовой як – 4 рупии.

Наши переходы неравномерны. То они кратки, то вдруг идем почти рысью девять часов. Спешим к Кампа-дзонгу, последнему дзонгу перед границей Сиккима. Где же замок? Долго не принимаем массив, далеко видный уже, за дзонг. Правда, строение поставлено высоко, сливаясь со скалою. Дзонг-пен приветливее прочих. Кажется, сильно пьет, но все-таки проявляет хоть какую-нибудь деятельность.

Еще выше дзонга на скалах вознесся монастырь. Теперь там всего восемь лам. Но ведь там двор, отмеченный в «Письмах [Махатм]». Там была школа, основанная Махатмами, теперь школы уже давно нет. Опять лхасское правительство мешало ее жизни. Но старики еще помнят, что здесь была «религиозная школа», и помнят про «высоких азара» из Индии.

Последний перевал Сепо-ла; он легче всех прочих. Проезжаем бирюзовое озерко – исток реки Лачен. Скромными ручьями начинается поток, который через два дня пути уже будет шуметь и сделается непроходимым без моста. Первый аромат целебного балю и первые приземистые кедры. Впереди цветы рододендронов. И настоящая земляника.

Из всех наших верблюдов два перешли Гималаи. Один родом из Балагуна (Северная Монголия), другой из Цайдама. Они будут первыми, дошедшими до Гангтока – столицы Сиккима. Оставим их махарадже Сиккима. По всему пути от Нагчу до Гангтока верблюды привлекали толпы любопытных. Ведь этих зверей по всему этому пути вообще не видали. От Лхасы до Калькутты верблюды не водятся.

В Тангу уже ждал нас дом – дак-бунгало и даже кем-то забытые журналы 27-го года. Ведь более года мы вообще пробыли без известий из внешнего мира.