Текст книги "Светлейший Князь Потёмкин и Екатерина Великая в любви, супружестве, государственной деятельности"

Адмирал П. В. Чичагов был человеком высокообразованным, грамотным. Он прекрасно понимал преимущества Самодержавного строя для России и правильной монархии для любой другой страны. О той пародии, которую устроили поляки при выборах монарха, он говорил с осуждением, поскольку знал историю Русской Соборности, которая одна только могла и может служить примером избрания Государя. Мы коснёмся этого вопроса в последующих главах.

Он отмечал: «Избирание монарха собранием прямым, всегда бурным, равно и отсутствие единого пути, которым свободный народ может достигнуть до законодательства положительного, т. е. национального собрания, состоящего из провинциальных выборных, вот причина того, что польское правительство было самое худшее, какое только можно себе представить. Veto (Не позволяем), которое, к несчастию поляков, им удалось установить, прибавило сумятицы на их сеймах. Если бы при своих выборах они руководствовались достоинствами избираемого лица, тогда у них было бы ещё некоторое вероятие на счастье; но заносчивость духа партий направляла и останавливала выбор без всякого внимания к заслугам или неспособностям. Малейшее подозрение, основательное ли, нет ли, противу исполнительной власти возбуждало клич к оружию без всякого соображения о средствах и без всякого предвидения последствий. Наконец, не видно было возможного конца этим смутам, равно гибельным для самих поляков и беспокойным для их соседей. Здесь должно заметить, что в Европе есть ещё другой пример избирательного правительства, именно (как я уже говорил) папского, и оно всегда в состоянии истощения, хотя и поддерживается некоторою нравственною властью».

Как же можно было добиться порядка при подобных условиях? Монархия – это не шутовство и не игрушка. Монархия, по словам мыслителей, самая красивая политическая идея, но этой идеей надо пользоваться осторожно, помня о том, что лежит в основе любой власти. Ещё Иоанн Грозный говорил, что Государь – это Помазанник Божий, который несёт за свои дела и своих подданных ответственность перед Самим Богом. Царь говорил, что одно дело об одной своей душе заботиться, а другое – нести ответственность за души подданных. Он осуждал республиканские вихляния, которые, как отметил П. В. Чичагов, были свойственны Польше: «Справедливо сказать, что в Польше имя короля соединяется с правлением республиканским; пышность трона с невозможностью упрочить послушание; крайняя любовь к независимости с рабскими привычками; закон – с безначалием; нищета с безумной роскошью; плодоносная почва без обработки и любовь к искусствам без способности отличиться в котором либо из них. Эти аномалии крайне затрудняли управление подобным народом; было также весьма опасно предоставить его собственному самоуправлению».

Дурной пример, который показывала Польша, вынудил, по его мнению, монархов соседних земель «войти в соглашение о мероприятиях к устранению тех неудобств, которые им причиняли каждые выборы». К тому же, «Пруссия, несмотря на свои победы в продолжении Семилетней войны, оставалась слабою в отношении с Австриею и Россиею. Фридрих II и брат его Генрих, коего политическая прозорливость равнялась его воинским дарованиям, знали о желании Австрии воротить прежние свои владения, и что увеличение это могло быть допущено Россиею с условием расширения её собственных пределов несколько к югу. В этом критическом положении Фридрих и его брат, оставленные Франциею на произвол судьбы, поняли, что единственное средство к сохранению за Пруссиею места в ряду европейских государств, дарованного ей победами, в том, чтобы связать её узами общих интересов с Австриею и Россиею. При этом положении дел Россия более теряла, нежели выигрывала, ибо почти вся Польша находилась в зависимости от неё, и потому эта мера со стороны Екатерины была не хищением, как клеймят её, давая подобное прозвище, а жертвою, приносимою большими выгодами в пользу малых, но, быть может, более прочных. Со стороны Пруссии это было следствием дальновидной политики, потому что Австрия была в том в равной степени заинтересована. Увеличивая территориальный состав Пруссии, в то время же побуждались к её сохранению те страны, которые иначе могли бы желать её ослабления или уничтожения. Императрица Мария Терезия согласилась на эту меру, понимая её мудрость, и видя вместе с тем, что она принята отнюдь не для удовлетворения честолюбия Екатерины II. После зрелых совещаний и глубоких размышлений трёх мудрейших политиков и в то же время величайших государей этой эпохи, раздел Польши был решён как единственное средство к прекращению печальных событий, коих она была позорищем».

Насущным вопросом, требующим разрешения, оставался вопрос отношений с Турцией, ибо, не решив его, нечего было думать о приобретении выходов к Чёрному морю. Но для того, чтобы двигаться в данном направлении, нужен был порядок в стране, нужна была твёрдая власть, нужна была сильная армия.

Прежде всего, конечно, необходимо было решить вопрос о власти. Императрица Екатерина вновь обратилась к великому прошлому России и нашла выход в возрождении конституции Иоанна Грозного, в возвращении к институту Земско-Поместных Соборов.

Попытка возрождения Соборности

Рассуждая о достоинствах царствования Императрицы Екатерины Великой и о её личных заслугах в укреплении Русской Самодержавной Государственности, историки упускают одно важнейшее обстоятельство, на которое одним из первых обратил внимание митрополит Иоанн Ладожский в своей книге «Русь Соборная. Очерки Христианской государственности». В этой уникальной по своему содержанию книге он указал на причины падения Русской Государственности и отметил, в частности, следующее важное обстоятельство: «Пётр I “не оставил своим преемникам сколь либо стройной системы державного обустройства земли Русской. Разрушено было более, чем создано, тем паче, что многочисленные новации «царя-плотника» далеко не всегда оказывались жизнеспособными, часто умирая, едва успев родиться. Среди наиболее явных недостатков государственного управления Российской Империи выделилось отсутствие института, аналогичного Земскому собору, инструмента, который помогал бы Самодержцу ощутить острейшие народные нужды, «из первых рук» узнать о том, что тревожит его многочисленных и разнообразных подданных».

И лишь Императрица Екатерина Великая сделала, по словам автора книги, первый серьёзный шаг к возрождению Русской Соборности. Падение русской государственности, как отметил митрополит Иоанн, «продолжалось до тех пор, пока внутриполитическое положение России не стабилизировалось при Екатерине Великой, которая не замедлила воспользоваться этой передышкой, дабы в очередной раз попытаться восстановить разрушенную связь между Царским Престолом и широкими народными массами. За время царствования сей Государыни, произошли два события, которые несли на себе несомненный отсвет идеи Соборного народного представительства: созыв Уложённой комиссии и реформа местного самоуправления».

14 декабря 1766 года Императрица издала Манифест, в котором обратилась ко всей России, к представителям различных сословий, с поручением выбрать депутатов в создаваемую ею Комиссию, пояснив, что это необходимо «не только для того, чтобы от них выслушать нужды и недостатки каждого места, но допущены они быть имеют в Комиссию, которой Мы дадим Наказ для составления проекта нового Уложения».

В заседаниях Комиссии приняли участие 564 депутата: 28 от правительства, 161 (30 %) от дворянства, 208 (39 %) от горожан (из них 173 представляли купечество), 54 от казаков, 79 (14 %) от государственных крестьян и 34 от иноверцев.

В примечании к перечисленному составу комиссии Иоанн Ладожский указал: “Обратите внимание: никакого ущемления ни по национальному, ни по вероисповедальному признаку! Иноверцы участвовали в работе комиссии совершенно наравне с русскими Православными делегатами. И это никому не мешало, ибо стержневая, фундаментальная роль традиционных русских святынь в деле Державного строительства была очевидна для всех. Иноверческие делегаты прекрасно понимали, что их единоплеменники, соединив свою историческую судьбу с Россией, будут процветать лишь в том случае, если будет силён, един и жизнеспособен Державный хозяин Российской Империи – Русский Православный Народ».

«Нам бы сейчас побольше такого понимания!» – невольно восклицал автор.

И, конечно, следует уточнить, что под иноверцами в данном случае понимались делегаты, представляющие традиционные для России вероисповедания. Так, на рубеже XVIII–XIX веков в России 87 % населения были Православными. Татары, башкиры, большая часть народов Кавказа исповедовали ислам, а часть жителей Поволжья, Севера и Сибири сохраняла язычество, правда, резко отличающееся от западного, жестокого и агрессивного, а более близкое Русскому ведизму. Калмыки нижнего Поволжья и Забайкальские буряты исповедовали буддизм.

Католики, как формальные христиане, считались кривоверными. Опекуном татар и других иноверцев во время работы комиссии был будущий супруг Государыни Григорий Александрович Потёмкин.

Иоанн Ладожский отметил: «Можно вполне обоснованно утверждать, что и по составу, и по задачам «Комиссия по сочинению проекта нового Уложения», созванная Екатериной II, явилась почти полной копией Земского собора». Указал он также, что «именно труды этой Комиссии помогли Императрице осуществить конструктивную реформу местного самоуправления, в результате которой применительно к новым историческим условиям были восстановлены традиционные для России начала сословной и территориальной организации».

Особо отмечено в книге, что именно в этих деяниях Императрицы «своё новое воплощение (пусть неполное, частичное) нашла неистребимая русская жажда соборного единения, органично включающего в себя механизмы местного самоуправления как свидетельство полного доверия Государя к своим верным подданным».

В упомянутом выше Манифесте 14 декабря 1766 года Императрица Екатерина Великая объявила цели и задачи «Комиссии о сочинении проекта нового Уложения»: «Ныне истекает пятый год, как Бог един и любезное Отечество через избранных своих вручил нам скипетр… для спасения Империи от очевидной погибели… Я поставила себе за правило со всевозможным прилежанием входить в каждое доходившее до меня дело и слушать всякие жалобы, чтоб, с одной стороны, узнать недостатки, а с другой – способ их уничтожения. В первые три года я узнала, что великое помешательство в суде и расправе, следовательно, и в правосудии, составляет недостаток во многих случаях узаконений, в других же великое число оных, по разным временам выданных. Также несовершенное различенье между непременными и временными законами, а паче всего, что через долгое время и частые перемены разум (смысл), в котором прежние… узаконения составлены были, ныне многим совсем неизвестен сделался. Притом же и страстные толки («разъяснения») затмевали разум многих законов; сверх того, ещё умножила затруднения разница тогдашних времён и обычаев, несходных вовсе с нынешними… (вследствие)… предприятий… Петра I».

Следует пояснить, что Земско-Поместные Соборы прекратили своё существование ещё в царствование Алексея Михайловича, да и законы не рассматривались серьёзно с середины минувшего столетия. В книге «Три века. Россия от смуты до нашего времени», поясняется причина чехарды в этих самых законах после Уложения Царя Алексея Михайловича: «Одних, так называемых «Новоузаконенных статей» набралось до полутора тысяч в промежуток между Уложением и началом единоличного царствования Петра I (1696 г.). Затем посыпался град Петровских указов, постановлений, уставов и регламентов, часто противоречащих друг другу и несогласованных между собою за недосугом, или «не осмотря того», по неоднократному признанию самого Петра. Начавшаяся затем в «эпоху дворцовых переворотов» ломка Петровских учреждений и организация пристроек и надстроек над развалинами его сооружения внесли ещё больше путаницы в этот хаос, и едва ли кто из законоведов того времени мог похвастаться ясным знанием русских законов, потому что собственно законов в нашем смысле слова тогда и не было, а была какая-то муть, из которой канцелярский и судейский крючок мог вылавливать самый разнообразный материал для обоснования своих делишек на законных основаниях, сегодня так, а завтра совсем наоборот, следуя личным побуждениям. Подобный делец, как жаловались современники, «всячески, по своему ябедническому искусству и по частому в судах обращению, старается судное дело волочить и завязывать недельными спорами и дальновидными справками и совсем затмить свою неправду теми его хитросплетениями и вымыслами».

В Манифесте Императрица Екатерина Великая коснулась тех бесчисленных попыток привести законодательство в какую-то приличную форму окончившихся безрезультатно. Она писала по этому поводу: «Но как все вышеупомянутые намерения остались без желаемого успеха, то мы, усмотря всё те же предками нашими намеченные неудобства, начали сами готовить «Наказ», по которому должны поступать те, кому от нас повелено будет сочинять проект нового Уложения… Дабы лучше нам узнать нужды и чувствительные недостатки нашего народа, повелеваем прислать выборных от сословий, состояний и государственных учреждений».

Представительство же, как отметил Иоанн Ладожский, и было почти точной копией того, что определил для Земско-Поместных Соборов Иоанн IV Васильевич, наречённый Грозным Царём.

Автор статьи «Наказ и Комиссия по сочинению нового Уложения», помещённой в книге «Три века» В. Я. Уланов отметил, что согласно указу всему населению России поручалось в полугодовой срок избрать депутатов от Сената, Синода, коллегий и всех канцелярий, кроме областных, «также изо всех уездов и городов Империи». Он писал: «По-уездно избирали, собственно одни только дворяне. В назначенный день они должны были съехаться и, по принесении присяги, выбрать «предводителя дворянства», под предводительством которого и происходили затем как выборы депутата, так и выработка для него наказа. Остальные уездные люди (государственные крестьяне, однодворцы, казаки, оседлые инородцы и другие свободные) выбирали по погостам своих поверенных, которые, собравшись в уездном центре, избирали уже от себя поверенного, и только эти поверенные от уездов выбирали уже депутата от провинции. Таким образом, выборы здесь были трёхстепенные».

Нельзя не обратить внимания на то, как Запад ревностно следит сегодня за тем, чтобы Россия не вернулась к Русской Земско-Поместной Соборности, столь пугающей силы зла, пугающей своей ясной предсказуемостью. Ведь только поистине справедливые выборы могут поставить в законодательные органы депутатов, искренне и нелицемерно радеющих за Отечество. Запад пугает то, что депутаты, избранные по системе, заведённой Иоанном Грозным, будут действительно отражать думы и чаяния всего народа, а что самое главное, отвечать перед избирателями за свои деяния. При Иоанне Грозном депутатство было делом далеко не прибыльным, но зато поистине почётным. Депутаты не получали от своего депутатства никаких барышей. Они даже на Собор собирались за свой счёт и за свой счёт жили в Москве, пока их присутствие там требовалось. А затем они разъезжались по своим краям, а не оставались в бронированных лимузинах за бронированными стёклами, окружённые десятками помощников, тоже взгромоздившимися, как и они сами, на плечи трудового народа страны.

Нет сомнения, что Императрица Екатерина Великая внимательно изучила систему Земско-Поместной Соборности Иоанна Васильевича и постаралась использовать её, насколько это возможно, при созыве «Комиссии о сочинении нового Уложения». К примеру, как отмечено в книге «Три века»: «Городам не всем вменялось в обязанность посылать своих депутатов: мелкие города имели право уклониться от выборов; но населённые города обязательно должны были выбрать своего депутата, причём выборы здесь были всесословные (по крайней мере, в столицах) и чаще всего двухстепенные. Городские избиратели в первую очередь выбирали «городского голову», под председательством которого и совершалась дальнейшая процедура выбора депутата и составления для него наказа. Небезынтересно отметить, что один депутат посылался такими городами, как Москва и Петербург, с одной стороны, и Венёв с Васильсурском – с другой. Совсем были устранены от права выборов крепостные крестьяне и духовенство. Право участия в выборах обусловливалось возрастным цензом (25 лет для дворян и городских избирателей и 30 лет – для остальных) и довольно неопределённым цензом экономическим (действительный землевладелец или домовладелец). Для депутата требовался возрастной ценз не моложе 30 лет, семейный (женатый или вдовец, имеющий детей) и нравственный («честный и незазорного поведения»).

При Царе Иоанне Грозном и при Императрице Екатерине Великой на Земско-Поместный Собор не мог попасть депутат с криминальным прошлым, потому что ступенчатые выборы позволяли избирать последовательно выборщиков из числа людей, наиболее достойных. Таковые выборы наиболее открыты. На Земско-Поместный Собор попадали депутаты не по спискам, до той поры никому неведомые, а действительно люди, снискавшие уважение и доверенность народа. Запад ненавидел Русскую Земско-Поместную Соборность и за то ещё, что таких депутатов практически невозможно было сделать своими, как ныне говорят, агентами влияния или «лоббистами».

Правда, при Императрице Екатерине Великой, в отличие от эпохи Грозного Царя депутатам были уже предоставлены определённые привилегии. Во-первых, всем полагался знак с надписью: «Блаженство каждого и всех». Это отличие было морального плана. Кроме того, Указом Государыни устанавливалось, что депутатов нельзя было приговорить к смертной казне, пытать, подвергать телесным наказаниям «во всю жизнь, в какое ни впал бы прегрешение». Они защищались особым законом, а для тех, кто смел нарушить сей закон, наказание назначалось вдвое больше, нежели положенное по закону. То есть за оскорбление депутата комиссии можно было получить наказание более серьёзное, нежели, скажем, за оскорбление просто дворянина, а тем более обывателя. Нельзя было и конфисковать имущество депутата.

«Сим учреждением, – торжественно заявляла Екатерина о комиссии, – нашему народу опыт даём нашего чистосердечия, великие доверенности к оному и прямые материнские любви…».

Жители Великорусских областей восприняли Манифест с большим энтузиазмом, а вот в Малороссии к нему отнеслись, мягко говоря, прохладно, и генерал-губернатор Малороссии Пётр Александрович Румянцев писал, что «новый проект Уложения не произвёл здесь во многих больших такого действия… Многим всякий закон и указ государский кажется нарушением их прав и вольностей; отзывы же у всех одни: зачем бы нам там и быть, – наши законы весьма хороши, и буде депутатам быть, конечно, уже надобно, только разве бы искать прав и привилегий подтверждения».

У малороссов, говорит Уланов, также как у остзейских баронов были предубеждения – не ждать ничего хорошего от центра. Им бы самим потихонечку эксплуатировать своих батраков, выжимать из них соки, причём без огласки. А Комиссия ставила препоны для всякого беспредела.

Известно, что «Наказ», который должен был стать «выражением руководящих начал для работы Комиссии», Императрица Екатерина Великая готовила сама, имея в виду, что для норм нового уложения, кроме того, должны использоваться также и «наказы избирателей, имеющих послать своих депутатов в Комиссию».

То есть, фактически, она готовила, как бы один из Наказов, но, разумеется, стоящий выше всех, ибо она была Государыней, а в России, как особо отметила она, «Государь есть самодержавный; ибо никакая другая, как только соединённая в его особе власть, не может действовать с пространством столь великого государства». Это значилось в параграфе 9, а в параграфе 11 указывалось, что «всякое другое правление не только было бы в России вредно, но и вконец разорительно». Параграф 12 гласил: «Другая причина та, что лучше повиноваться законам под одним господином, нежели угождать многим».

Императрица признавалась, что при подготовке Наказа она «обобрала президента Монтескье», но взяла оттуда лишь положения касающиеся судопроизводства и уголовного права, как, собственно, и из сочинения Баккария «О преступлениях и наказаниях». Она ревностно следила за тем, что бы не попали в Наказ положения, которые могли бы повредить теории Самодержавной Государственной власти и «естественного положения сего государства».

«Наказ» Императрицы Екатерины, и в особенности его параграфы «о состоянии всех, в государстве живущих», привёл в некоторое смятение дворянское сословие. В «Наказе» значилось: «Надлежит, чтоб законы… предохраняли каждого особо гражданина. Равенство всех граждан состоит в том, чтобы подвержены были тем же законам».

В. Я. Уланов отметил: «Для русских середины XVIII века, живших сословными интересами и управлявшихся специальными для каждого сословия законами и учреждениями, приведённые мысли о равенстве всех перед законом должны были звучать условно: о каком «всеобщем равенстве» могла быть речь, когда большая половина населения была лишена гражданской свободы, а «благородное дворянство» свысока глядело на «подлородных», хотя бы и свободных сограждан?».

Начиная с эпохи великого «преобразователя» «подлородными» именовали те слои населения, которые поднимали на своих плечах Державу, а «высокородными», по петровскому мнению, были инородцы, явившиеся в Россию «на ловлю счастья и чинов» и доморощенная знать, далеко не всегда достойная. К слову, теперь, в наши времена, судя по культуре, «подлородными» правильнее именовать так называемых новорусских, а точнее псевдорусских, несущих на своих плечах «попсятинскую» культуру вырождения. И в противовес известной культуре «Возрождения», для эпохи ельцинизма вполне бы подошло наименование «Вырождения». Впрочем, всё это не ново. Нравственная обломовщина – идейный пращур ново или псевдорусских – зарождалась во времена преемников Петра I, и официальное оформление получила в указе Петра III о вольности дворянства.

Императрица Екатерина Великая решительно выступила против этой самой обломовщины. В. Я. Уланов совершенно справедливо отмечал, что даже сами мысли Наказа об источнике благородства и знатности шли вразрез с тем, как понимали это дворяне, то есть с «аристократическими тенденциями русского шляхетства, несмотря на полувековую практику Петровской табели о рангах, давшей перевес «чина» над «благородством».

Императрица Екатерина писала в «Наказе» то, что вызывало у дворян возмущение и беспокойство за свои привилегии: «Добродетель с заслугою возводит людей на степень дворянства. Мало таких случаев, которые бы более вели к получению чести, как военная служба… Однако ж, и правосудие не меньше надобно во всём мире. А из этого следует, что не только прилично дворянству, но и приобретать сие достоинство (дворянство) можно и гражданскими добродетелями так, как и военными».

Это положение вызвало ожесточённый протест дворянства ещё и потому, что совсем недавно Император Пётр III освободил это сословие от всяких обязанностей перед государством и превратил большую его часть в нахлебников и бездельников, которые именно от безделья и отсутствия чувства долга перед Отечеством, ударились в мистицизм, оказались в различных тайных обществах и принялись поначалу вяло, а затем всё интенсивнее подрубать сук, на котором сами и сидели – устои Самодержавной Государственности.

Дворянство постепенно превращалось в сословие рабовладельцев А, между тем, Императрица была противницей крепостного права. Во многих её письмах мы находим пожелания «избегать случаев, чтоб не производить людей в неволю» и «чтобы законы гражданские… злоупотребления рабства отвращали и предостерегали бы опасности, могущие оттуда произойти», а также, чтобы «законы… учредили нечто полезное для собственного рабов имущества».

Дворянство противилось всякому, даже малейшему ослаблению крепостнического права, и Екатерина впоследствии признавалась, что после рассмотрения на заседаниях Комиссии в Москве, в Коломенском, её Наказа «здравомыслящими персонами», более половины мною зачёркнуто, разорвано и сожжено». Уже после смерти Государыни в её бумагах были обнаружены записи, направленные против крепостного права. Императрица откровенно и прямо говорила о необходимости «освободить рабов от личной зависимости, оставив за помещиком право на часть его труда, определённую законом», о желательности предоставления крестьянам самоуправления в области суда и о «приведении их в такое состояние, чтоб они могли купить сами себе свободу».

Среди тех, кто выступал против упразднения крепостного права, был известный поэт XVIII века Сумароков, член масонской ложи, который прямо заявлял: «Сделать крепостных людей вольными нельзя. Скудные люди ни повара, ни лакея, ни кучера иметь не будут, и будут ласкать слуг своих, попуская им многие бездельства, вотчины превратятся в опаснейшие жилища, ибо они (помещики) будут зависеть от крестьян, а не крестьяне от них».

Кстати, многие, так называемые борцы за свободу и счастье народное, таковыми являлись лишь на словах, используя призывы к борьбе против «тирании самодержавия» лишь для того, чтобы установить свою тиранию. Идейные выкормыши вольтерьянства и вольнодумства, которыми заразилась России в XVIII веке, декабристы, коих долгие годы именовали в нашей истории не иначе как радетелями за народ, довольно основательно взгромоздились на шею этого народа, и ни один из них даже после Указа по вольных хлебопашцах, крестьян своих не освободил. Декабризм – яркое свидетельство того, к чему привела деятельность противников Императрицы Екатерины Великой, не позволивших ей даже на обсуждение поставить вопрос о крепостном праве. Декабристы оставались рабовладельцами и в период отбывания наказания. Только официальным путём за первые десять лет пребывания на каторге, где содержались за государственный счёт, они, а было их, в том числе и отправленных на поселение, около 120 человек, получили из своих имений 345 758 рублей, а их жёны, обосновавшиеся возле мест заключения, 778 135 рублей. Суммы по тем временам гигантские. Таким образом, эти «свободолюбцы» без зазрения совести сидели на шее у своих крепостных, нисколько не переживая по этому поводу. Начальником Читинской тюрьмы, лично Николаем I, был назначен некто Лепарский, которого Император знал как доброго, мягкого и тактичного человека. Лепарский вспоминал: «За неимением казённых работ занимаю их летом земляными работами, три часа утром и два пополудни, а зимою будут они для себя и для заводских магазинов молоть казённую рожь». В 1828 году, то есть уже через два года после осуждения, их освободили от кандалов. Когда к ним приехали жёны, свидания разрешались в остроге в течение дня. Затем жёны выстроили дома на улице, получившей название «дамской», опять же на средства, взимаемые со своих рабов, за «свободу» которых столь пострадали мужья. Осуждённых отпускали домой под охраной конвоиров, а вскоре и вовсе дозволили жить в этих домах.

На работы выводили только желающих, при этом сторожа несли инструмент, а заключённые шли налегке, распевая песню, в которой были такие слова: «Отечество наше страдает под игом твоим…». Известно, что тот, под чьим игом они «страдали», тот, которого они мечтали повесить на так называемой «экономической виселице», тот, кого именовали тираном – то есть Государь Император Николай Павлович – направил в Читу поэта Василия Андреевича Жуковского, дабы, не в прямую, а намёком дал настоятельный совет обходиться с узниками милостиво и деликатно. Николай Павлович не считал возможным послать прямое указание, поскольку прекрасно понимал, что Самодержавная власть дана ему «на казнь злым, а добрым на милование», а потому выбрал столь завуалированный способ облегчить участь «дворянских революционеров».

Известно, что М. Сперанский, который был тайным соучастником дела декабристов, стремился во время следствия добиться казни несколько десятков своих соратников, в первую очередь тех, кто знал о его соучастии. Причём, предлагал казнить около 80 человек четвертованием. Но Император оставил в списке осуждённых к смерти пять человек, да и то едва согласился на повешение, считая, что для осуждённых офицерского звания более приличествует расстрел.

А ведь декабристы вполне серьёзно обсуждали предложение Пестеля о повешении всей царской семьи. А «экономическая виселица», которую он придумал, и чертежи которой сохранились, должна была быть таковой. На высокой мачте корабля Пестель предлагал повесить Императора, далее, привязав верёвки к его ногам, повесить Императрицу и Наследника Престола, ну и остальных, по тому же принципу, привязывая верёвки к ногам уже повешенных.

Таковы были нравы «радетелей за народное счастье». Они были чем-то близки передовым европейским нравам того времени. Приведу для сравнения то, как расправлялись в те же времена с недовольными государственным строем в «доброй и исключительно демократической Англии».

Борис Башилов в фундаментальном труде «История русского масонства» писал: «Представим себе, что Пестель и его друзья жили не в России, а в Англии и устроили восстание не в Петербурге, а в Лондоне. Как бы поступили с Пестелем и другими декабристами в Англии, которую революционная пропаганда, наравне с Соединёнными Штатами, всегда выставляла как образец просвещённого и демократического государства. Если бы декабристское восстание случилось в Англии, Рылееву не прошлось бы жаловаться, что это страна, в которой не умеют даже повесить. (Естественно, ведь в России с бироновщины не вешали). Вот что сказал бы судья Рылееву, Пестелю и другим декабристам, если бы их судили в свободной и демократической Англии:

– Мне остаётся только тяжелая обязанность назначить каждому из вас ужасное наказание, которое закон предназначает за подобные преступления. Каждый из вас будет взят из тюрьмы и оттуда на тачках доставлен к месту казни, где вас повесят за шею, но не до смерти. Вас живыми вынут из петли, вам вырвут внутренности и сожгут перед вашими глазами. Затем вам отрубят головы, а тела будут четвертованы. С обрубками поступлено будет по воле короля. Да помилует Господь ваши души.

Но Пестель жил в России, и его просто повесили. А так как описано выше, был казнен в Лондоне в 1807 году полковник Эдуард Маркус Деспарди и его друзья. Причём небольшая разница. Пестель и декабристы – всего несколько человек из сотен заговорщиков – были казнены за участие в вооруженном восстании, а полковник Деспарди и его друзья – только за либеральные разговоры о желательном изменении строя «доброй демократической» Англии. Разница основная заключается в том, что Пестель жил в России, а полковник Деспарди – в Англии. А это совсем не одно и тоже, хотя одна страна считается варварской и деспотической, а вторая – просвещённой и демократической».