Текст книги "Светлейший Князь Потёмкин и Екатерина Великая в любви, супружестве, государственной деятельности"

«Винегрет должностей»

О роли вахмистра Потёмкина в подготовке переворота данных сохранилось немного. Знакомство с Императрицей, как мы уже упоминали, состоялось именно во время переворота, поскольку из многих документов известно, что Екатерина II знала об участии в нём Потёмкина и высоко оценила его роль. Так, в письме Станиславу Понятовскому она сообщала: «В Конной гвардии один (офицер по имени Хитрово, 22 лет, и один унтер-офицер 17-ти по имени Потёмкин всем руководили со сметливостью и расторопностью».

Неточно указан возраст Григория Александровича. Ему тогда шёл двадцать третий год. Строки же письма свидетельствуют о том, что Хитрово и Потёмкин были чуть ли не главными действующими лицами в лейб-гвардии Конном полку. Такое предположение подтверждают и награды, вручённые участникам событий. Первый список награждённых, в котором значатся фамилии всего лишь 36-ти участников переворота, открывает Григорий Орлов, а закрывает Григорий Потёмкин. В одном документе, в частности, сообщается: «… вахмистр Потёмкин – два чина по полку да 10 000 рублей». В другом документе, в котором также отмечены немногие, говорится о том, что «жалуется Конной гвардии подпоручику Григорию Потёмкину 400 душ» в Московском уезде Куньевской волости. Известно, что вахмистр Потёмкин был представлен к очередному чину, но Императрица своей рукой написала «два чина по полку», произведя его сразу в подпоручики.

Несколько позже, к одной из годовщин восшествия на престол, Императрица вновь отметила ближайших своих соратников. И опять-таки имя Потёмкина было поставлено рядом с именами маститых мужей. Достаточно сказать, что список открывал генерал-фельдмаршал, Её Императорского Величества генерал-адъютант, действительный камергер, лейб-гвардии Измайловского полка подполковник, сенатор и кавалер граф Кирилл Григорьевич Разумовский.

Уже при первых встречах Императрица произвела на Потёмкина неизгладимое впечатление, хотя, как показали дальнейшие события, в мечтах своих он не заходил слишком далеко. Он почитал Екатерину II более как Императрицу, нежели как женщину. Она тоже не выделяла его среди ближайших своих соратников, отличая наградами и милостями народу с остальными.

Вскоре после переворота Григорий Александрович стал камер-юнкером. В 1763 году он получил назначение на должность помощника обер-прокурора Синода. Это Императрица сделала не случайно – она знала об увлечении Потёмкина духовными науками и полагала, что никто лучше его не сможет представлять её интересы в Синоде. В указе по поводу назначения говорилось, что он направляется для того, чтобы «слушанием, читанием и собственным сочинением текущих резолюций… навыкал быть искусным и способным к сему месту».

Трудно сказать, как бы сложилась жизнь Потёмкина, если бы ему довелось служить в Синоде долгое время, но судьба распорядилась иначе. В 1763 году с Григорием Александровичем приключилось несчастье, которое послужило затем источником множества сплетен. Он лишился зрения на один глаз. Чего только не написано по этому поводу! По рассказам одних «знатоков» его биографии, он, «бывши ещё ребенком, как-то неосторожно играл ножницами и при этом ранил себе один глаз». Другие утверждают, что это произошло во время драки с братьями Орловыми: «Алексей Орлов своим кулаком лишил Потёмкина глаза». По утверждению третьих, Григорий Александрович повредил глаз во время игры в мяч, четвертые доказывают, что он потерял его от удара шпагой во время драки с придворным.

Как видим, многим уж очень хочется какого-то скандального, «жареного» факта, будто без этого нельзя привлечь внимание читателей, будто не дороги нам наши великие предки такими, какими они были, без досужих домыслов и всякого рода «клубнички».

Обратимся же к более достоверным источникам, которые ведь тоже существовали в дореволюционной России. Возьмём «Русский биографический словарь», выпущенный Русским историческим обществом под редакцией А. А. Половцова в 1896–1918 годах и имеющий статут энциклопедического издания. В статье, помещённой в 14-м томе и посвящённой Григорию Александровичу, значится: «В 1763 году Потёмкин окривел, но не вследствие драки, а от неумелого лечения знахарем. Что же касается отношения князя Григория Орлова к Потёмкину, то Императрица в 1774 году сказала Григорию Александровичу: «Нет человека, которого он (Орлов. – Н. Ш.) мне более хвалил и, невидимому мне, более любил и в прежние времена и ныне, до самого приезда, как тебя».

Говоря «до самого приезда», Императрица имела в виду прибытие Потёмкина в Петербург по её вызову в феврале 1774 года, но об этом – в своё время… Отрицается факт драки с Орловым, столь усердно тиражируемый некоторыми романистами, и в другом официальном издании – в «Сборнике биографий кавалергардов», выпущенном в Петербурге в 1904 году. Нельзя не привести здесь и свидетельство очень близкого к Потёмкину человека, его родного племянника, боевого соратника, посвящённого в самые сокровенные тайны, графа Александра Николаевича Самойлова. Тот вспоминал, что Потёмкин, возвратившись в 1763 году в Петербург из Москвы, где присутствовал при коронации Екатерины II, заболел горячкой. Всегда отличавшийся небрежением к официальным методам лечения, он и в тот раз воспользовался услугами знахаря – некоего Ерофеича, известного в то время изобретателя водочной настойки. Тот обвязал ему голову повязкой со специально приготовленной мазью. Потёмкин вскоре почувствовал сильный жар и боль. Стащив повязку, он обнаружил на глазу нарост, который тут же сколупнул булавкой. Не подтверждает Самойлов и то, что Потёмкин был обезображен потерей зрения, ибо глаз не вытек и остался цел, хотя и перестал видеть. Разумеется, безжизненный глаз унёс некоторую часть красоты, но не настолько, как хотелось бы сплетникам. Самойлов писал: «Тогдашние остроумы сравнивали его (Потёмкина. – Н. Ш.) с афинейским Альцибиадом, прославившимся душевными качествами и отличною наружностью».

И всё же случившееся потрясло Григория Александровича. Он замкнулся, долгое время не выезжал из дома, не принимал гостей, полностью посвятив себя чтению книг по науке, искусству, военному делу и истории, а также «изучая дома богослужебные обряды по чину архиерейскому». Опять появились мысли о духовной стезе…

Однако заточение нарушил Григорий Орлов, приехавший к Потёмкину по поручению Государыни. Он чуть ли не силой снял повязку с незрячего глаза и заявил:

– Ну, тезка, а мне сказывали, что ты проказничаешь. Одевайся, Государыня приказала привезти тебя к себе.

Этот случай, описанный в книге В. В. Огаркова «Г. А. Потёмкин, его жизнь и общественная деятельность», вышедшей в Петербурге в конце XIX века, ещё раз свидетельствует о весьма добрых отношениях между Орловым и Потёмкиным и опровергает измышления о пьяной драке. Вымыслы о побоищах между дворянами имели скорее всего цель уронить достоинство и честь русского дворянства, лучшая часть которого сделала, между прочим, гораздо больше для России, чем иные деятели конца XX века, поставившие страну на грань катастрофы.

19 апреля 1765 года Потёмкин получил чин поручика, в котором: «исполнял казначейскую должность и надзирал за шитьём мундиров». Надо сказать, что ко всем обязанностям Григорий Александрович относился с присущей ему добросовестностью. В частности, «надзирая за шитьём мундиров» и занимаясь вопросами обмундирования, он настолько глубоко вник в дело, что затем, в период своего управления Военной коллегией, провел полезнейшую для русской армии реформу, избавив военную форму от «неупотребительных излишеств».

О том периоде жизни Григория Александровича А. Н. Фатеев писал: «Можно сказать одно, что его петербургское времяпрепровождение не напоминало того же знати и гвардейской молодежи. Он предался ревностному изучению строевой службы и манежной езды. В этих вещах проявил большую ловкость, чем в великосветских салонах и эрмитажных собраниях… Приглашаемый на малые собрания, состоящие из самых близких Императрице особ, Потёмкин не отличался ни изящными манерами, ни ловкостью, подобной той, какую проявлял в конном строю. Как эрмитажный гость, он приводил в конфуз хозяйку. Благодаря геркулесовой силе, ему случалось ломать ручки от кресел, разбивать вазы и пр… Однако ему уже тогда прощалось и сходило с рук то, о чём другие не решались подумать. Императрица Екатерина II знала и ценила его службу, не имеющую ничего общего с великосветским гвардейским времяпрепровождением».

Она, в отличие от своих предшественниц на престоле русских царей, ценила, прежде всего, деяния своих подданных, направленные на благо Отечества.

О поисках Императрицей способов к улучшению участи народа свидетельствует и созванная ею в 1767 году «Комиссия об уложении». В работе Комиссии, о которой будет подробно рассказано в последующих главах, Потёмкин принял активное участие. 19 июня 1766 года он был назначен командиром 9-й роты лейб-гвардии Конного полка, а в 1767 году с двумя ротами этого полка был направлен в Москву для «несения обязанностей по приставской части».

Там же он стал ещё и опекуном «татар и других иноверцев», которые сделали его своим депутатом, дабы он отстаивал их права «по той причине, что не довольно знают русский язык».

Уже тогда он начал изучать нравы и обычаи малых народов, их историю, быт, что позже очень помогло ему в деятельности по управлению Новороссией и другими южными губерниями.

Известно, что в тот период Григорий Александрович близко сошёлся с автором записок об освобождении крестьян и сочинений по истории России Елагиным. Потёмкин поддерживал идею освобождения крестьян. Кстати, рассматривала этот вопрос и Екатерина II. Но надо учитывать время и не забывать, в каком состоянии тогда находилась Россия. Императрице было известно, что идея освобождения крестьян не вызывает энтузиазма среди большинства помещиков. Власть же её ещё была недостаточно укреплена, чтобы можно было идти решительно против крупных землевладельцев. Необходимо также учесть, что многие помещики и заводчики зачастую находились под большим влиянием своих управляющих, почти поголовно иноземцев, прибывших в Россию не для освобождения народа, а для финансового его закабаления ради личной наживы. Эти управляющие доводили эксплуатацию крестьян и заводских рабочих до ужасающих пределов – ведь им надо было и хозяину необходимые средства выделить, и себе во много раз большие в карман положить. За счёт чего же это можно сделать? Разумеется, за счёт еще большего разорения народа.

«Комиссия об уложении» должна была решить немало серьезных и важных вопросов государственного устройства. Не случайно Екатерина II ввела в её состав многих своих сподвижников, в числе которых был и Потёмкин. Он являлся депутатом от иноверцев и состоял членом подкомиссии духовно-гражданской.

В 1768 году, видя успехи Потёмкина на государственном поприще, Императрица сделала его камергером и освободила от воинской службы. Но судьба вновь распорядилась по-своему – в том же году началась русско-турецкая война, и, едва заговорили пушки, Потёмкин стал проситься в действующую армию.

2 января 1769 года маршал собрания «Комиссии об уложении» А. В. Бибиков объявил: «Господин опекун от иноверцев и член комиссии духовно-гражданской Григорий Потёмкин по Высочайшему Ея Императорского Величества соизволению отправляется в армию волонтером».

Давая на то своё соизволение, Императрица сказала: «Плохой тот солдат, который не надеется быть генералом».

Мы привыкли считать, что слова эти, только слегка измененные, принадлежат Александру Васильевичу Суворову. Однако А. Н. Фатеев отдает их авторство Екатерине II. Вполне возможно, что Суворов, с большим уважением относившийся к Императрице, однажды услышав их неё, часто затем повторял. Многие крылатые фразы мы приписывали тем или иным деятелям необоснованно. Так, ординарный профессор Императорской военной академии Генерального штаба генерал-майор Д. Ф. Масловский приводит в одном из своих трудов, написанных и вышедших в XIX веке, хорошо нам известные слова Потёмкина: «В военном деле нет мелочей». Ясно, что он их взял не из брошюр о Красной Армии и не со стендов советских воинских частей, до которых не дожил, а из бумаг Потёмкина…

Однако вернёмся к решению Императрицы отпустить Потёмкина на театр военных действий. Она, конечно, понимала, что направляется он не на легкую увеселительную прогулку, а едет туда, где льётся кровь и витает смерть. Но, имея сама отважное сердце, Екатерина II уважала отвагу в своих подданных. О себе же она говорила:

– Если бы я была мужчиною, то смерть не позволила бы мне дослужиться до капитанского чина.

Позади у Григория Александровича был период, когда пришлось ему исполнять, как оригинально выразился один из биографов, «винегрет должностей». Впереди ожидали новые испытания.

Приезд Григория Александровича, имевшего небольшой воинский чин и высокий придворный, озадачил командование. Первое время его держали при штабе, не зная, как использовать. И тогда он обратился с личным письмом к Императрице, в котором просил сделать его положение более определенным. Касаясь своего личного желания, он писал: «Склонность моя особливо к коннице, которой и подробности я смело утвердить могу, что знаю; впрочем, что касается до военного искусства, больше всего затвердил сие правило, что ревностная служба… и пренебрежение жизнью бывают лучшими способами к получению успехов».

Ответ пришел незамедлительно, и уже в июне 1769 года поручик Потёмкин был назначен в корпус генерала А. А. Прозоровского, чтобы делом доказать преданность России, верность Государыне, личные мужество и боевое мастерство.

Тяжёлое наследство

Вскоре после вступления на престол Императрица Екатерина Великая писала: «Мир необходим этой обширной Империи: мы нуждаемся в населении, а не в опустошениях… Мир нам доставит более уважения, чем случайности войны, всегда разорительной».

Наследство же, которое досталось Государыне, было очень тяжёлым: Император Пётр III поставил Россию в унизительное положение перед Пруссией, едва не сделав её полностью зависимой от Фридриха II. При Императрице Елизавете Петровне Австрия имела на русскую политику столь сильное влияние, что сумела втянуть Россию в Семилётнюю войну за свои интересы.

Императрица Екатерина с первых дней стала менять положение дел, и Василий Осипович Ключевский, оценивая содеянное ею, писал в «Курсе русской истории»: «Внешняя политика – самая блестящая сторона государственной деятельности Екатерины, произведшая наиболее сильное впечатление на современников и ближайшее потомство. Когда хотят сказать самое лучшее, что можно сказать об этом царствовании, говорят о победоносных войнах с Турцией, о польских разделах, о повелительном голосе Екатерины в международных отношениях Европы. С другой стороны, внешняя политика была поприщем, на котором Екатерина всего удобнее могла завоевать народное расположение: здесь разрешались вопросы, понятные и сочувственные всему народу; поляк и татарин были для тогдашней Руси самые популярные недруги».

Недаром вещий Авель-прорицатель сказал преемнику Екатерины на русском престоле Императору Павлу Первому:

«О судьбе же Державы Российской было в молитве Откровение о трёх лютых игах: татарском, польском и грядущем ещё – безбожном.

– Что? Святая Русь под игом безбожным? Не быть сему во веки! – гневно нахмурился Император Павел Петрович. – Пустое болтаешь, черноризец!

– А где татары, Ваше Императорское Величество? Где поляки? И с игом жидовским то же будет. О том не печалься, Батюшка-Царь: христоубийцы понесут своё».

Ко времени Императрицы Екатерины не было уже ни татарского, ни польского ига, но ещё досаждали южным границам крымские и ногайские татары, да и поляки проявляли свою неистовую враждебность, хотя серьёзного вреда уже не могли причинить России.

По словам Ключевского, Императрице не было нужды что-то выдумывать, ибо «задачи были готовы, прямо поставлены вековыми указаниями истории». Решить предстояло два вопроса: территориальный и национальный: «Первый состоял в том, чтобы продвинуть южную границу государства до его естественных пределов, до северной береговой линии Чёрного моря с Крымом и Азовским морем и до Кавказского хребта. Это восточный вопрос в тогдашней исторической своей постановке. Потом предстояло довершить политическое объединение русской народности, воссоединив с Россией оторванную от неё западную часть. Это вопрос западнорусский».

Географическое положение и климатические условия Русской земли, её природные ресурсы и хозяйство делали естественным стремление к Чёрному и Азовскому морям на юге и к Балтийскому – на севере. Однако от Балтийского моря древние славяне были отрезаны на северо-западе ливонцами и на севере финнами. На юге же они имели выход к Чёрному морю, в древности именовавшемуся Русским, и вели оживлённую торговлю со странами Средиземноморья.

Устья Днепра и Дона были необходимыми для России окнами в Средиземноморье, и она ими владела до того как в 30-е – 40-е годы XIII века на Русь опустилась чёрная туча жестокого ордынского ига, лишившего русских выходов к южным морям. Долго страдала Русская земля под игом, а когда, наконец, сбросила его, оказалось, что возвратить свои морские побережья не так-то просто.

Остатки золотой орды осели в Крыму. Оттуда они совершали частые набеги на Московское государство, грабили, убивали, жгли населённые пункты, увозили огромную добычу и тысячи пленных.

Ордынцы, захватившие Крым, стали именоваться крымскими татарами. Они поддерживали самую тесную связь с могущественной в то время Османской империей, а вскоре оказались в полной от неё зависимости. В руках турок и крымских татар оказалось всё Северное Причерноморье.

Девизом политики Русских Государей стали слова: «России нужна вода». При Петре I удалось вернуть выход к Балтийскому морю, но добиться успехов на юге оказалось не под силу. Результаты удачного Азовского похода были затем сведены на нет поражением в Прутском походе.

При первых преемниках Петра попытки выйти к южным морям продолжались время от времени, но к исполнению планов не привели. Война с Турцией, прошедшая в 1735–1739 годах, решительных успехов не принесла.

Русский военный историк Генерального штаба генерал-майор А. Н. Петров отметил: «Турция считалась грозою Европы, и нужно было указание нового гения, чтобы Россия могла выполнить свою историческую задачу. Таким гением явилась Великая Екатерина II, решившаяся сломить могущество Порты и обеспечить России естественные условия её политического развития».

Борьба за выход к Чёрному морю рано или поздно должна была привести к столкновению с Османской империей, хотя Россия к войне не стремилась и, напротив, в международных отношениях придерживалась миролюбивых позиций. Императрица Екатерина II занялась реформами, для которых нужен был мир.

Впрочем, не стремилась к конфронтации и Османская империя. А. Н. Петров писал: «Турция после войны 1739 года, видимо, расположена была к миру. Окончив эту войну с Австрией перемирием, заключённым на 27 лет, Турция, при посредстве французского посланника при Константинопольском дворе де-Верженя заключила с Австрией прочный мир до истечения означенного перемирия».

С Россией Турция также находилась в самых дружественных отношениях после Белградского договора 1739 года. Несколько незначительных набегов, произведённых крымскими татарами и запорожскими казаками на границы обеих стран, нисколько не уменьшили существовавшей между ними дружбы, и возникавшие недоразумения всегда решались скоро взаимным соглашением.

В. О. Ключевский отметил, что на пути к решению насущных государственных задач стояли серьёзные преграды, заставлявшие Императрицу «вести себя мирно». Вот суровая оценка историка: «По вступлении её (Екатерины II. – Н. Ш.) на престол русская армия в Пруссии восьмой месяц не получала жалованья. На штатс-контроле числилось 17 миллионов долгу, неисполненных казной уплат, на один миллион больше годовой суммы государственных доходов, какую знал Сенат. Ежегодный дефицит в Семилетнюю войну дошёл до 7 миллионов. Русский кредит пал: Императрица Елизавета искала в Голландии занять 2 миллиона рублей, и охотников на этот заём не оказалось. Флот, по словам Екатерины, был в упущении, армия в расстройстве, крепости развалились».

Не правда ли, что-то уж больно знакомое ощущается в написанном Ключевским. Враги России не могли её сокрушить в открытых столкновениях, а потому действовали мерзко и коварно, мягко говоря, не мужски. Они действовали через лица, которые много позже стали называться агентами влияния. Горбачёв и Ельцин показали себя вполне достойными потомками Петра III. То, что было содеяно за время правления Петра III, эти деятели повторили почти с точностью. Обратимся к исследованиям Ключевского: «…В 1765 году Екатерина произвела смотр Балтийскому флоту… корабли наезжали друг на друга, ломали снасти, линейные никак не могли выстроиться в линию, при стрельбе не попадали в цель. Екатерина писала, что это суда для ловли сельдей, а не военный флот, и признала, что у нас без меры много кораблей и на них людей, но нет ни флота, ни моряков…».

Не случайно она в 1762 году призналась одному из дружественных послов, что ей нужно не менее пяти лет мира, чтобы привести свои дела в порядок, а пока она со всеми государями Европы ведёт себя, как искусная кокетка».

Мы не будем проводить аналогий с событиями современными, хотя они так и напрашиваются. Заметим одно, в 2001 году, выступая в Кремлевском дворце в канун Дня Защитника Отечества, В. В. Путин сказал очень точно о том, что Россия должна быть сильной Державой или она не будет никакой. Его оценка Российской Армии, разгромленной ельциноидами, в общем и целом, видимо, не очень разнилась с оценкой Императрицы той униженной и оскорбленной армии, которая осталась после Петра III. А ведь Государыня верно определила время – за пять лет Россия поднялась и укрепила свою армию, как в том давнем, так и в нынешнем случае. По крайней мере, за это время, Россия достигла того необходимого минимума силы и могущества, при котором её извечные враги уже не могли разговаривать с нею свысока.

Императрица Екатерина Великая пришла к власти в 1762 году, а уже спустя восемь лет, в 1770 году, Европу огласили гром Кагульской победы Румянцева и гром Чесменской победы Алексея Орлова. Обе победы баснословны, обе неповторимы в истории. Сегодня мы живём в мире. Спустя восемь лет после того, как пали оковы ельцинизма, русский флот вновь возвращается на просторы морей и океанов, а русские ракетоносцы вновь несут боевое дежурство в небе.

Видно, так уж предначертано России: переживать падения, вызванные жестокими предательствами продажных нелюдей, но затем снова подниматься к высотам могущества и славы. Среди омерзительной шакальей стаи политиков Запада, очень редко, но встречались люди, способные хоть капельку мыслить и что-то понимать. Святитель Игнатий Брянчанинов, епископ Ставропольский, писал в 1861 году: «Недавно один английский государственный человек, в собрании, в котором рассуждали, чтобы предпринять против русских, воскликнул: «Оставьте в покое этот народ, над которым особенная рука Судьбы, который после каждого потрясения, способного, по-видимому, погубить его, делается сильнее и сильнее».

Почетный член Императорского Виленского университета Павел Сумароков в книге «Обозрение Царствования и свойств Екатерины Великой» отметил, что Государыня Императрица завоевала солидный авторитет в Европе. «Размножение трофеев, подданство нескольких народов, мудрый Наказ, отличные в Империи заведения, и громкая слава Екатерины привели в смущение и робость, европейские страны. Англия, находя торговлю с Россиею выгодною, не почитала успехи её окончательными, давала время тратить людей, деньги и молчала. Людовик XV, слабый, сластолюбивый, обременённый долгами собственными и высокомерного предшественника, желал вредить России без дальнейших последствий. В усыплении не обижался он, что другие располагают делами Европы без совещания с ним, и тем унижают его двор. Шуазель, воспламеняя огонь раздора, не имел возможности действовать по своим видам, и только удерживал Порту от примирения, подстрекал поляков, склонял Швецию к разрыву дружбы с нами. Напротив того, Австрия, питая зависть, не могла долее сносить возрастающего величия Екатерины, которое оскорбляло самолюбие Марии Терезии. Она хотела показать, что Екатерина не превосходит её ни в достоинстве, ни в могуществе, ввела свои войска в Польшу, овладела Цитским округом с 13 городами, и предстали орлы германские на смену белым. Удивлённый тем король Понятовский писал к Марии Терезии, и ему объявлено было, что как пределы к Венгрии ещё сомнительны, состоят в споре, то разберутся в них по окончании войны России с Портою. Министерства наше и прусское требовали очищения занятой страны, и получили в ответ, что выведут оттуда полки, когда Россия учинит тоже».

Мария Терезия направила к Фридриху Иосифа с князем Каукицем чтобы договориться о том, как «положить преграду самовластию Екатерины». Убедить, однако, Фридриха разорвать союз с Россией не удалось. Согласились только, что путно примерить Россию с Портой, дабы остановить движение Русского Воинства на Балканы, а в случае войны между Англией и Францией, держать нейтралитет. В момент переговоров Иосифа с Фридрихом пришло сообщение о полном истреблении турецкого флота в Чесменском сражении.

Фридрих оказался более чем в затруднительном положении. Павел Сумороков отметил: «Победы, огромные предприятия Екатерины, не нравились ему; но, не доверяя ни Австрии, с которою пред тем враждовал, ни Франции, нарушавшей условия свои, предпочитал связь с Россиею новому дружеству».

Между тем, Фридрих не хотел допускать добрых отношений между Россией и Австрией, а потому делал вид, что идёт на некоторое согласие с ней. В тоже время он боялся падения Порты, ведь против Австрии он мог бросить иногда лишь турок, к тому же победа над ними Екатерины II ещё более бы возвысила её. Помнил он об обещанной им по договору помощи России в случае затягивания войны или конфликта между Россией и Австрией.

Желая переговорить с Россией, он направил в Стокгольм, к сестре, брата своего Генриха, надеясь, что Екатерина II, узнав о том, непременно пригласит того в Петербург, и не ошибся. Приглашение было получено, и Генрих прибыл в Петербург. Екатерина знала его с детства. Она вспоминала в «Записках»: «Помню, что я на восьмом году жизни впервые была с матерью у покойной королевы, матери Фридриха Великого… Её четверо детей, принц Генрих, одиннадцати лет, принц Фердинанд семи, принцесса Ульриха, впоследствии королева шведская, и принцесса Амалия, обе по годам уже невесты, были с нею. При этой встрече между играми завязалась моя дружба с принцем Генрихом прусским».

К более позднему времени, к 1741 году, относится такая запись:

«Мне было тогда 11 лет, и я была очень высокая для своего возраста… Принц Генрих Прусский стал очень меня отличать; это значит, что на каждом балу мы танцевали вместе…».

И вот теперь София Фредерика Августа Ангальт-Цербстская, как звалась она в те давние годы, стала Великой Государыней Великой России.

Встреча принца была устроена на высшем уровне. «Последовали обеды, балы и два празднества, любопытные великолепием, – рассказал Павел Сумароков. – В маскараде находилось до 3600 масок в богатых нарядах, разных кадрилях; пред ужином явился Аполлон с 4 временами года, подносил назначенные дары, и кратким приветствием приглашал к ужину в длинную галерею. Там каждый ниш представлял собою один из 12 месяцев с приличными украшениями, с накрытыми столами на 10 приборов в каждом, и 120 гостей разместились в них. На хорах играла музыка, теснились любопытные маски, – и Аполлон со своею свитою, Диана с Нимфами составили балет. После ужина все собрались в ярко освещенные аванзалы, танцевали; вошедший Аполлон возвестил спектакль, играли малую комедию: «Оракул», потом вступили опять в маскарад, и разъехались в 5 часов утра. Было катанье в огромных санях, запряженных 12 лошадьми, к коим прицеплялось множество салазок, с двумя в каждых путешественниками. При поворотах салазки опрокидывались, останавливался для того целый караван, шутили и смеялись над упавшими. По дороге встретили иллюминированные версты, при них шинки с волынками, цимбалами, рожками; поселяне пели, плясали; Пулкова гора изрыгала пламя, и огромные струи катились с высоты. В Сарском селе (так прежде звалось Царское село, ведь Царь, по древне-русски – Сарь, то-есть Свет) ожидал роскошный бал, долго танцевали; по пушечному выстрелу погасили свечи, приблизились к окнам, смотрели на прекраснейший фейерверк. Другая пушка подала знак к зажжению угашенных свечей, и ужин окончил эту забаву».

Посещение это было не случайно. Пруссии Россия была нужна значительно больше чем России Пруссия. Фридрих II после Семилетней войны, по словам Ключевского, «одинокий и беспомощный» так боялся разрыва с Россией, что «занемог даже новой болезнью – войнобоязнью и не мог забыть посещения Берлина в 1760 году казаками и калмыками, сам признавался потом, что ему долго и часто снились эти гости».

Императрица ратовала за мир. Но, как отметил В. О. Ключевский, «польские дела свели Екатерину до срока с пути невмешательства».

Адмирал Павел Васильевич Чичагов, опровергая измышления о том, что Императрица Екатерина Великая была виновницей раздела Польши, указал, что несправедливо было бы возлагать на неё одну ответственность за эту меру. На долю Фридриха Великого и Марии Терезии должна тоже выпадать и их часть, и мы прибавим к ним и самих поляков, вследствие их буйного характера и непостоянства политической организации.

О причинах раздела он писал следующее: «В Европе существовало лишь два избирательных правительства – в Польше и в Церковной области. В первой оно было плодом честолюбия, необузданности и насилия, так как страна находилась в постоянном волнении и часто в беспорядке; во втором – это было продуктом лукавства и одряхления, и там правительство находилось всегда в положении умирающего. С одной стороны – горячка, с другой – старческое истощение, может быть, ещё более гибельное для общества. Таковы были результаты этих правительств, часто избирательных. Понятно, что это непостоянство и буйства Польши должны были подать повод или предлог её соседям ко вмешательству в её дела».

Опровергая клеветы, он указывал и на то, что нужно оценивать каждое действие с позиций того времени, в которое оно производилось. В начале XIX века представления о том, как надо поступать в тех или иных случаях при обострениях международной обстановки, были несколько иными, а потому, оценивая решения тех, кто занимался вопросами раздела Польши, надо помнить, «в ту эпоху государи не могли действовать по правилам, ещё не существовавшим. К выгодам действительным Екатерина, возродительница России, приобщала народы, присоединённые к её Империи, стараясь сделать из них граждан, а не рабов. Впрочем, те, которые всегда более ропщут на раздел Польши, могли бы, обращаясь к своей собственной политике, снисходительнее смотреть на это нарушение прав человечества, сравнивая его с разделом территорий и даже престолов, совершённых в Германии и в Италии императором Наполеоном; или – с захватами их на Венском конгрессе, когда народы, соединённые в большом и малом числе, переходили, подобно стадам, от одного владельца к другому, вопреки всякому чувству справедливости и достоинства человеческого».