Текст книги "На волжских рубежах. Сталин и Сталинград"

А положение было напряжённым. Враг, разгромив основные силы Западного фронта в Белостокско-Минском сражении, рвался вперёд с задачей захватить Витебск, на который была нацелена 3-я танковая группа, Оршу и Могилёв, захватить которые должна была 2-я танковая группа, и после овладения Смоленском открыть путь на Москву.

Инструктируя генерала Ерёменко, Сталин сказал прямо:

– Вы должны остановить немцев под Смоленском и любой ценой удержать город. Действуйте самостоятельно! Если что, звоните мне напрямую.

Когда Ерёменко вступил в командование, подвижные соединения врага – 2-я и 3-я танковые группы, не дожидаясь подхода пехоты, двигались вперёд. Ерёменко решил остановить их прочной обороной, подкреплённой контратаками, чтобы нанести подвижным группам поражение, измотать их и только после этого провести контрудары силами механизированных корпусов. Сталин одобрил такое решение. Ерёменко поставил 20-ю армию в прочную оборону в районе Витебска, пользуясь тем, что Полоцкий и Себежский укрепрайоны успешно сдерживали противника. Заняли свои оборонительные полосы 22-я армия на плацдарме в районе Десны и 21-я армия в районах Быхова и Рогачёва.

Главный удар генерал Ерёменко ожидал в полосе 20-й армии, в состав которой и были включены два мощных механизированных корпуса – 5-й и 7-й, которые были хорошо оснащены в том числе и танками Т-34 и КВ.

Танковые дивизии мехкорпусов Ерёменко поставил за боевыми порядками 20-й армии, надёжно подкрепив оборону на важном стратегическом направлении. В 14-й танковой дивизии 7-го мехкорпуса командовал артиллерийской батареей старший лейтенант Яков Джугашвили. О том, что Яков Джугашвили убыл из Москвы на фронт в составе 14-й танковой дивизии 7-го механизированного корпуса, в Берлин немедленно сообщил так ещё и не раскрытый источник из Генерального штаба, что передал в мае данные о выдвижении на запад войск 16-й армии.

Об этом Ивлев узнал из бесед с Гансом Зигфридом. Узнал и о том, что абвер получил задачу любой ценой захватить сына Сталина живым или мёртвым. Безразлично живым или мёртвым потому, что германское руководство не слишком надеялось, что удастся склонить сына Сталина к предательству. Им важно, если не удастся пленить Якова, установить точно факт его гибели, а уже потом можно было разыгрывать лживые операции в своём обычном стиле – ложь, повторённая тысячу раз, как заявлял Геббельс, становится правдой. Точнее всё-таки не становится, а сходит за правду.

Однако 7-й мехкорпус встал за боевыми порядками 20-й армии. Ну а в обороне убивай не убивай, особой пользы не получишь – ведь убитые останутся на территории обороняющихся и в пленные их не запишешь. А с политической точки зрения, как казалось германскому командованию, такой пленный или «пленный», был бы очень полезен…

Итак, 30 июня генерал-лейтенант Ерёменко принял фронт. Буквально в считанные дни ему удалось стабилизировать обстановку, и он мог со всей ответственностью доложить, что по линии Витебск – Орша – Могилёв – Гомель занята прочная оборона.

Но едва Ерёменко начал свою активную деятельность на Западном фронте, нарком обороны и начальник Генерального штаба впали в истерику и добились его замены, мотивируя тем, что Ерёменко даже в мирное время не командовал округом, а тут сразу фронтом, да каким – самым ответственным, прикрывающим дорогу на Москву. Конечно, и он и Жуков старались облечь свои заявления в удобоваримые и доказательные формы.

– Не Боги горшки обжигают, – парировал Сталин.

– Слишком много поставлено на карту, товарищ Сталин, – настаивал Тимошенко.

– Ерёменко не удержит Смоленск, – вторил ему Жуков.

– Мы снимаем с себя ответственность за то, что натворит Ерёменко, – в унисон твердили оба.

– Кого же вы предлагаете назначить командующим Западным фронтом? – задал прямой вопрос Сталин. – У кого из наших генералов опыт командования не только в мирное время округом, но и в военное время фронтом? Только у вас, товарищ Тимошенко.

Назначение состоялось 2 июля 1941 года. Сталин сам сообщил об этом назначении Ерёменко. Тот ответил:

– Я готов служить Родине там, где вы прикажете!

– Родина прикажет! – поправил Сталин и напомнил: – До прибытия Тимошенко вы отвечаете за оборону на второй линии стратегического развёртывания.

Тимошенко прибыл в штаб Западного фронта лишь 4 июля. С 24 июня штаб Западного фронта находился в Могилеве, но в связи с приближением немцев уже 2 июля был срочно переведён в Гнёздово, что в 14 километрах западнее Смоленска.

По прибытии Тимошенко Ерёменко стал заместителем командующего.

Едва прибыв в штаб Западного фронта, Тимошенко стал намеренно перекраивать всё то, что успел сделать Ерёменко.

– Пятый и седьмой мехкорпуса вперёд! – приказал он. – Нечего за пехотой отсиживаться. Вперёд! Приказываю разбить противника, наступающего на Витебск. Разбить контрударом!

Ерёменко попытался возразить, заявил, что бросать танки вперёд без авиационного прикрытия на противника, который уже отработал способы борьбы даже с «тридцатьчетвёрками» и КВ при помощи зениток, – это значит погубить танки и ослабить оборону.

Тимошенко приказал 5-му и 7-му механизированном корпусам пройти перекатом через оборонительные позиции стрелковых дивизий 20-й армии и встречным ударом уничтожить танковую группу противника.

Поскольку почти вся авиация осталась сожжённой на аэродромах в первое утро войны, разведка не велась. Тимошенко действовал на основании предположений. Доложили, что гул двигателей – значит танки.

Неприятности начались сразу. Едва прошли перекатом через позиции изумлённой пехоты, как танки стали подрываться на ходу. Оказалось, что соединения 20-й армии очень хорошо подготовились к обороне, устроили минные поля именно на танкоопасных направлениях, то есть на направлениях, удобных для движения танков противника. Но эти же направления были удобны и нашим танковым дивизиям. Потери были ощутимы. Но теперь уже поздно было отменять начатое, да и не пошёл бы на это Тимошенко. Он выполнял свою задачу, смысл которой был понятен и известен только ему самому.

Наступление проводилось в направлении Витебск – Лепель. И сразу начались ожесточённые бомбардировки. Целый 8-й воздушный флот немцев непрерывно бомбил корпуса в период их выдвижения. Тяжелые бомбы переворачивали лёгкие танки, выводили из строя «тридцатьчетвёрки» и КВ. Весь день 5 июля корпуса подвергались нещадным атакам с воздуха. Тем временем немцы, которые в первые недели войны превосходили в быстроте перехода к обороне, встретили наши корпуса губительным огнём с места. Лёгкие танки стали лёгкой добычей для всех видов противотанковой артиллерии и для танковых пушек, «тридцатьчетвёрки» и КВ поражались огнём зениток.

Все дороги были забиты подожжённой и исковерканной советской техникой. Артиллерия не успевала занять огневые позиции, как на неё сыпались бомбы. На смоленскую группировку обрушились всей своей мощью 2-я и 3-я германские танковые группы. Основной удар 2-й танковой группы приняли на себя танкисты.

К 10 июля 5-й и 7-й механизированные корпуса, предназначенные для создания стального щита Смоленска и всего московского направления, были утрачены, благодаря, мягко говоря, залихватскому, а скорее неумному, если не сказать больше, решению Маршала Советского Союза Тимошенко.

Более тысячи танков напрасно погибло в молотилке. Погиб в этой молотилке и артполк, в котором служил старший лейтенант Яков Джугашвили.

Советские танкисты бились насмерть. Их атаки на превосходящего противника, занявшего прочную оборону, успехов не приносили. Шло перемалывание живой силы и техники, шло очередное ослабление Красной армии перед решающей битвой за Москву, к которой готовилось германское командование.

Дороги, по которым шли на занявшего прочную оборону врага, были забиты искорёженными и сгоревшими советскими танками. Их было много, очень много, и немцы водили по тем дорогам колонны советских военнопленных, дабы показать, как организуют сражения советские генералы. Картина была удручающей…

Между тем на правом фасе Западного фронта генерал-лейтенанту Ерёменко удалось удержать позиции, хотя ему очень и очень не хватало танков для этого удержания. Это в какой-то мере охладило пыл врага – подставлять фланги под возможные контрудары они не решились.

Когда Сталину доложили о гибели 5-го и 7-го механизированных корпусов, он приказал представить материалы о ходе боёв под Смоленском. Конечно, спросил с Тимошенко за этот погром, но вся сложность в том, что доказать злостный умысел в таких делах очень и очень сложно.

Тимошенко оправдывался бодро:

– Стремился разгромить противника мощным ударом. Да вот беда… Павлов виноват, он сгубил всю авиацию, а без надёжного прикрытия с воздуха контрудары оказались менее действенными.

Теперь настало время валить всё на Павлова и тех, кто был виноват не менее него.

Что было делать? Устраивать вторую волну отставок и жёстких наказаний? Так ведь ещё и первая волна продолжалась. Следствие по делу Павлова, Климовских и других генералов Западного фронта ещё не закончилось. В условиях начала жестокой войны не на жизнь, а на смерть открывать волну чистки в армии, подобных тем, что были крайне необходимы в 1937 году, поскольку на карту ставилось само существование советской власти, а, следовательно, и России, теперь было не время. Только начни – и посыплются рапорта, донесения, жалобы, и ведь с каждым сигналом нужно будет разбираться. А у особых отделов и без того теперь было работы хоть отбавляй. Германские разведывательные органы широко раскинули по прифронтовым зонам разведывательно-диверсионную сеть.

Тимошенко упорствовал в том, что его решение выдвинуть вперёд мехкорпуса для встречного удара по танковым группам было правильным, просто из-за отсутствия воздушной разведки и прикрытия с воздуха задуманное не получилось.

16 июля передовые части германской армии ворвались в Смоленск. Чаша терпения была переполнена. 19 июля 1941 года указом Президиума Верховного Совета СССР Тимошенко был смещён с поста наркома обороны. Наркомом обороны был назначен Сталин. Война продиктовала необходимость сосредоточить всю власть в одних руках, и не было других, более надёжных и сильных рук, кроме рук Сталина, способных остановить вражеское нашествие и спасти страну от грозившей ей гибели. К этому дню и так уже вся власть в СССР сосредоточилась в Государственном комитете обороны СССР под руководством Сталина, к этому дню Сталин уже совмещал должность председателя ГКО СССР с должностью председателя Совнаркома СССР. Теперь необходимо взять в свои руки и пост наркома обороны, поскольку Тимошенко показал свою полную несостоятельность как в период подготовки к войне, так и в первые её недели. Не только наркомат обороны, но и все народные комиссариаты были подчинены ГКО СССР. Таким образом, Сталин взвалил на свои плечи организацию военного производства и научных разработок для этого производства, организацию партизанского движения, организацию обеспечения сражающихся войск всем необходимы, одним словом, в его ведении была вся жизнь и деятельность сражавшейся с врагом страны.

Первым же приказом наркома обороны было отстранение от командования Западным фронтом уже лишившегося должности наркома обороны Маршала Советского Союза Тимошенко. Генерал-лейтенант Ерёменко был вновь поставлен по главе фронта.

Ивлев анализировал известные факты, пытался выстроить какую-то версию. Любовь к роскоши. Странные действия в канун войны. Именно Тимошенко и Жуков ещё в феврале добились перевода в подчинение Наркомата обороны особых отделов, то есть вывели из-под контроля партии и правительства всю свою деятельность. Ну и по их поручению генерал-лейтенант Ватутин тайно разработал план вступления в войну, идущий вразрез с планом, утверждённым советским правительством в конце 1940 года. А Жуков к тому же всеми силами убеждал, что немцы нападут на СССР только после того, как разделаются с Англией.

И вплоть до самого начала войны не верили в то, что война грянет.

Не верили? Или? Как можно было ответить на этот вопрос? Твёрдо ответить! Не бросая тень на военачальника честного и преданного Отечеству, если он именно таковым являлся?

А если нет? Если всё перечисленное не ошибки, а злой умысел?

Зная о большом численном превосходстве врага в живой силе и боевой технике и подавляющем в авиации, бросить вперёд танковые корпуса, не прикрытые с воздуха, без разведки… Это как? Но Тимошенко заявлял, что рассчитывал на победу, что хватит отступать и так далее.

Но ведь и не скажешь теперь, как бы всё сложилось, если бы не нарушил Тимошенко боевое построение, созданное Ерёменко. Конечно, каждый, кто знаком с военным делом, не может не понимать, что для наступления на наступающего противника необходимо достаточно сил и средств и необходимы точные разведданные.

А что же теперь?

Ивлев знал, что Тимошенко и Хрущёв давно уже наседали на Сталина, прося разрешения провести наступательную операцию с целью освобождения Харькова. Сталин не спешил давать согласие. Тем не менее 10 апреля 1942 года командующий юго-западного направления маршал Тимошенко представил в Ставку план Харьково-Барвенковской операции.

В подчинении у Тимошенко были огромные силы: Юго-Западный, Брянский (по апрель 1942 года) фронты, Черноморский флот (по апрель 1942 года). Членом Военного совета был секретарь ЦК ВКП(б) Н. С. Хрущёв, начальник штаба фронта – генерал-лейтенант И. Х. Баграмян.

После долгих обсуждений Сталин утвердил план.

Оценив все эти факты, Гостомыслов задумчиво проговорил:

– Почему же Тимошенко и Хрущёв так настаивали на операции? Ради Харькова? Ради того, чтобы остаться там руководить Советской Украиной? А если желания были лишь прикрытием совсем другого? Если это всё по заданию немцев? Не хочу выгораживать Тимошенко, но не исключаю, что Хрущёв использовал его втёмную. Он ведь недалёк умом. Есть у меня сведения, что за глаза его звали подчинённые балбес или большая колотушка.

– Ну а сам Хрущёв?

– Это личность скользкая. Биография вымышленная.

– А Верховный? – спросил Ивлев.

– Что Верховный?

– Об этом знает?

– Да вот был такой случай, – с усмешкой сказал Гостомыслов. – Как-то на заседании Политбюро Сталин подошёл к нему и спросил неожиданно: «Ваша настоящая фамилия, товарищ…?» Хрущев обомлел: «Что вы, товарищ Сталин, не понимаю вопроса. Я же Хрущев». Сталин усмехнулся: «А товарищ Ежов докладывал, что фамилия у вас польская, что вы польский дворянчик». Вот так-то. И мало того, в тридцать восьмом году проверили руководство Советской Украины. Оказалось, что там очень многие не со своими биографиями. Первый секретарь Днепропетровского обкома вовсе не крестьянский сын Задионченко, а выходец из богатой еврейской семьи Зайончик. Чекистов республики возглавлял друг Хрущёва Успенский, прикинувшийся сыном лесника из-под Тулы. Успенский имитировал самоубийство и бежал. Поймали его аж на золотых приисках. Причём оказалось, что этот чекист работал на германскую разведку.

– А сам Хрущёв?

– Сын польского помещика Гасвицкого. Кстати, папаша откупил от призыва на Первую мировую своего патологически трусливого сынка. А ему ведь было двадцать лет тогда. Образования никакого не получил, просто из-за природной тупости не мог учиться. На шахте никогда не работал. Был управляющим в имении отцовского приятеля германского помещика Кирша в Юзовке. Вот так…

Он помолчал, давая всё это осмыслить Ивлеву, и решительно заявил:

– Ну а об аппендиците надо докладывать Верховному. Сейчас же иду к Лаврову.

На календаре было 27 июня 1942 года.

«Дивизии на рынке не продают»

В тот день генерал Лавров вошёл в кабинет Сталина одним из первых.

– Слушаю? Почему такая спешка?

Лавров кратко изложил всё, что получено накануне от нашего агента, напомнил прежнее донесение.

– Значит, немцы действительно планировали удар именно неделей позже нашего, чтобы как можно больше было стянуто войск в барвенковский аппендицит? – сказал Сталин. – Ну что ж, займёмся и этим, но позже. Сегодня утром немецкая группа армий «Юг» развернула наступление на широком фронте против наших Юго-Западного и Южного фронтов.

Сталин внимательно посмотрел Лаврову прямо в глаза. Такой взгляд выдерживали только люди с чистой совестью, подлинные патриоты. Лавров взгляд выдержал и, как ему показалось, прочитал в Сталинском взгляде то, что тот не стал говорить вслух. Действительно, сегодня, сейчас принимать экстренные карательные меры было несвоевременно. Да ведь и не было прямых доказательство измены Хрущёва и Тимошенко. Всё, всё, всё можно было объяснить стечением обстоятельств – и провал подготовки к отражению агрессии, и неудачи под Смоленском, и поражение под Киевом.

– Разрешите идти? – спросил Лавров, но Сталин остановил его жестом, потому что зазвонил телефон.

– Слушаю вас, товарищ Василевский… Немцы прорвали фронт? – переспросил Сталин. – Что докладывает Тимошенко? Просит подкреплений? Ответьте ему, что у Ставки нет готовых к бою новых дивизий. Что говорите? Просит хотя бы одну?

Сталин нахмурился, прошёл к карте, стараясь успокоиться, и с прежним хладнокровием сказал Василевскому:

– Передайте Тимошенко… Впрочем, он уже сам звонит мне. Сейчас я ему сам и отвечу.

Соединили с Тимошенко. Голос маршала уже не был бравурным и уверенным. Он стал просить подкреплений, но Сталин задал только один вопрос:

– Вы удерживаете оборонительные рубежи по рекам Северский Донец и Оскол? Что, немцы форсировали реки и создали плацдармы? Вы головой отвечаете за этот рубеж.

Тимошенко снова стал просить пополнений, он уже не просто просил, он клянчил хотя бы одну дивизию.

– Если бы дивизии продавались на рынке, я бы купил для вас пять или шесть дивизий, но их, к сожалению, не продают… Вы должны удержать рубежи своими наличными силами…

И завершил разговор.

Сталин повернулся к Лаврову, который слышал разговор. Быть может, Сталин как раз и хотел, чтобы профессиональный разведчик и контрразведчик услышал его. Сказал с досадой:

– Утратить двадцать дивизий и просить одну… Под Минском Павлов, а под Смоленском Тимошенко потеряли напрасно три танковых корпуса, а потом перед контрнаступлением под Москвой мы по крупицам собрали всего пятьсот… Мы указали Тимошенко, что надо воевать не числом, а умением, что надо воевать так, чтобы не оказывались наши люди в плену, а вооружение в руках у врага…

Лавров помнил ответ Сталина на одну из просьб о подкреплениях. Написано было ярко, доходчиво…

«За последние 4 дня Ставка получает от вас все новые и новые заявки по вооружению, по подаче новых дивизий и танковых соединений из резерва Ставки. Имейте в виду, что у Ставки нет готовых к бою новых дивизий, что эти дивизии сырые, необученные и бросать их теперь на фронт – значит доставлять врагу легкую победу. Имейте в виду, что наши ресурсы по вооружению ограниченны, и учтите, что кроме вашего фронта есть еще у нас и другие фронты.

Не пора ли вам научиться воевать малой кровью, как это делают немцы? Воевать надо не числом, а умением. Если вы не научитесь получше управлять войсками, вам не хватит всего вооружения, производимого по всей стране. Учтите все это, если вы хотите когда-либо научиться побеждать врага, а не доставлять ему легкую победу. В противном случае вооружение, получаемое вами от Ставки, будет переходить в руки врага, как это происходит теперь. Сталин».

Но Тимошенко с Хрущёвым не вняли требованиям. Сталин словно в воду глядел, говоря о том, что вооружение будет переходить в руки врага. 1249 танков и 2026 орудий достались немцам после барвенковского разгрома.

– Хочу вам сказать, товарищ Лавров, следующее… Один древний полководец, когда у него спросили, почему он не уберёт из своего окружения шпиона, о деятельности которого ему стало известно, ответил, что, если уж вовсе невозможно избавиться от таковых вот соглядатаев, то пусть уже будет подле меня тот, что мне известен. Вы поняли, к чему я вам это сказал?

– Так точно, понял, товарищ Сталин.

– Ну так разоблачайте шпионов, а мы уж тут решим, что с ними делать.

Отпустив Лаврова, Сталин снова подошёл к карте. Он ждал очередного доклада Василевского, от которого не ожидал ничего хорошего. Уже к исходу дня стало ясно, что Юго-Западный фронт под командованием Тимошенко и Южный фронт под командованием Малиновского не смогут остановить врага.

Северский Донец и Оскол были, по сути, последними рубежами, за которые можно было уцепиться, а дальше степи и полупустыни. Укрепиться негде, но с другой стороны, и немцам было сложно реализовать свободу манёвра. А ведь они, судя по их действиям, пытались запускать вперёд танковые клешни с целью окружения наших войск.

Сталин держал руку на пульсе событий в полосе Юго-Западного и Южного фронтов, а события развивались не в нашу пользу, и надо было спешно реагировать на них, поскольку планы он уже разгадал и понял всю опасность этих планов.

Немцы рвались на Северный Кавказ и в Сталинград.

Дни были насыщены до предела, дни напряжённые, ведь решать приходилось не только проблемы, возникшие на юге. Огромен был фронт, и на всем его протяжении необходимо было вести дела так, чтобы не случились трагедии, подобные барвенковской.

Да, в Барвенкове немцам помог выступ – аппендицит, который сам по себе взывал к тому, чтобы ударить по его основанию. Но ведь Вяземский котёл октября сорок первого возник без всяких предпосылок конфигурации фронта. Промышленность, продовольствие, работа с союзниками – всего не перечислишь. Даже боевое применение авиации дальнего действия не выпадало в те дни из внимания Сталина. АДД подчинялась ему лично, и потому Голованову не раз доводилось бывать в кабинете Верховного на протяжении всей войны.

Благодаря воспоминаниям Голованова, мы можем ярко представить себе один из тревожных июльских дней сорок второго. Возможно, именно тот день, когда Сталин, едва ли не на глазах Голованова, пришёл к разгадке замысла врага и выработал свой, сталинский, победный замысел.

Вот так же, как в октябре сорок первого Голованов прибыл на доклад в тот самый момент, когда Сталин, стоя перед картой, разложенной на столе, оценивал только что полученные с фронта неутешительные данные, Голованов точно также 4 октября 1941 года вошёл в кабинет и остановился в ожидании. Сталин ещё некоторое время продолжал стоять у карты, и было непонятно, заметил он или не заметил присутствие командующего АДД.

Тогда он начал со слов: «у нас большая беда». Тогда он был подавлен, правда, подавлен ненадолго. Быстро справившись с собой, он уже через несколько минут начал работу с Маршалом Советского Союза Шапошниковым, прибывшим для доклада.

Теперь и вид был иным, и иным голос, хотя, судя по тому, с каким вниманием он что-то изучал на карте, положение было очень и очень серьёзным.

Наконец он, полуобернувшись, проговорил:

– Нам удалось остановить немцев в Воронеже. Да, да, именно не под Воронежем, а в Воронеже. Часть города в наших руках, часть в их руках. Думаю, что теперь, не получив успеха там, он пойдёт на Сталинград. Именно на Сталинград, хотя на кавказском направлении ничего хорошего – потеряна связь с командующим Южным фронтом Малиновским. И всё-таки главным для немцев становится сталинградское направление. В Сталинграде решится судьба войны.

– А Кавказ? А грозненская и майкопская нефть? – спросил Голованов.

– Это само собой. К нефти он будет рваться, недаром заявил, что если не сможет захватить нефть, войну придётся прекратить, и он застрелится. Это, конечно, очередная пафосная болтовня, но… Нужна связь с Малиновским…

Сталин снял трубку, попросил связать его с Василевским и спросил:

– С Малиновским связь восстановили? Нет… Сообщите, когда установите. Позвоните мне в любое время.

Сталин ещё раз внимательно посмотрел на карту и наконец занялся Головановым:

– Так что у вас?

– Действия по глубоким тылам немцев…

– Как провели удар по Данцигу?

– Отбомбились успешно, но, – Голованов помялся и, собравшись, сказал твёрдо: – На обратном пути попали в грозу. Десять самолётов не вернулось на базу.

Сталин помрачнел:

– А где же были метеорологи? Почему не предупредили о грозах?

– Они предупредили.

– Так почему же тогда послали самолёты? Кто приказал? За это нужно привлечь к ответственности… Десять самолетов… Десять отличных экипажей.

Голованов прямо взглянул на Сталина, смело взглянул и сообщил:

– Приказ отдал я. Больше в этом никто не виноват. Я допустил ошибку.

Сталин не ожидал такого прямого ответа. Он задумался, ведь слово не воробей – он заявил о привлечении к ответственности.

– И часто вы отдаёте такие приказы?

– Часто… Восемь раз из десяти.

– Вот как… И сколько экипажей потеряли из-за этого?

– Десять…

– То есть прежде потерь не было.

– Не было. Уверен, что и не все десять потеряны и теперь.

– Будем надеяться…

Действительно, восемь экипажей вернулись на свой аэродром.

– Какие выводы вы сделали для себя?

– Я категорически запретил экипажам входить в грозовую облачность. Если это невозможно, брать курс на запасные цели.

– А в дальнейшем вы будете посылать экипажи в грозу?

– Так точно, иначе количество боевых вылетов уменьшится в несколько раз.

– Понятно… Мы передадим в ваше распоряжение Главное управление гидрометеослужбы. Это повысит ответственность за прогнозы полётов.

Разговор прервал Василевский, прибывший для доклада.

– Товарищ Сталин. Связь с Малиновским установлена, – сообщил он.

– Хорошо. Нанести на карту последние данные…

Внимательно изучив изменения обстановки, Сталин сказал:

– Направьте Малиновскому директиву следующего содержания.

Он продиктовал текст, в котором особенно отметил, что возникла опасность прорыва немцами фронта и выхода их на Сталинград. Предвидел, что враг может использовать манёвр – через полосу Южного фронта, прикрывавшего кавказское направление, повернуть на Сталинград.

Диктовал и размышлял…

– В данной обстановке оба фронта будут решать одну задачу – прикрытие именно Сталинграда, а потому приказываю объединить Юго-Западный и Южный фронты в один Южный фронт под командованием Малиновского. Управление и штаб Юго-Западного фронта вывести в Сталинград, где срочно начать формирование нового Сталинградского фронта.

Было принято решение и о самом Сталинградском фронте, которому предписывалось прочно удерживать оборонительный рубеж западнее реки Дон и не допустить прорыва противника в направлении Сталинграда.

Командующим Сталинградским фронтом назначен генерал-лейтенант Гордов, членом Военного совета – Хрущёв.

Так возник Сталинградский фронт, которому предстояло совершить великий подвиг в стойкой обороне Волжской твердыни.