Текст книги "Слушайте песню перьев"

ТЕКУМЗЕ, ИЛИ ПАДАЮЩАЯ ЗВЕЗДА

Только два месяца спустя Станислава начала подниматься на ноги. Распухшие лиловатые ступни болели, будто их обварили кипятком. Пальцы были так сильно обморожены, что с них сошли ногти, и раны долго не заживали, гноились. Она боялась гангрены, но все обошлось. Каждый вечер Ва-пе-ци-са доставала из берестяного короба глиняный горшочек и, чуть касаясь руками больной кожи, мазала ступни Станиславы бобровым жиром. Она что-то говорила при этом. Тихий, журчащий голос индианки успокаивал Станиславу. Она прислушивалась к словам незнакомого языка, пыталась понять их смысл, поймать ритм быстрых скачущих фраз, но не могла. Обессиленная, откидывалась на шерстяное изголовье и засыпала, будто ныряла в мягкую меховую пропасть.

В конце концов ей все-таки удалось уловить строй фразы и узнать значение полусотни слов. А в конце второго месяца она уже объяснялась с хозяйкой типи, почти не прибегая к жестам.

Когда смысл почти всех фраз, которые говорила ей Ва-пе-ци-са, перестал быть темным, она узнала наконец, куда забросила ее судьба. Но еще раньше она поняла, что надежда добраться до поселений белых канадцев так же слаба, как слаб свет одинокой звезды, проглянувшей сквозь тучи.

Индейцы, приютившие ее в своем лагере, называли себя свободным народом шауни. Леса, спящие под снегом вокруг, назывались лесами Толанди, и охота давала племени пищу, одежду и материалы для легких переносных жилищ. Размеренная, неторопливая жизнь текла в селении. По утрам, с первыми проблесками зари, мужчины уходили на лыжах в белую чащу и возвращались в сумерки. Женщины возились с детьми, варили мясо или шили что-то из мягкой, похожей на нежный бархат замши. И так изо дня в день, без суеты, без лишних слов, без боязни куда-либо опоздать. Но некоторое время спустя Станислава поняла, что это не так. Племя жило в вечной тревоге, и мужчинам чаще приходилось держать в руках боевой лук, чем охотничий. Их неожиданные ночные переходы скорее походили на бесконечное бегство от какой-то неведомой опасности, чем на простую перемену мест охоты.

Однажды ночью – это произошло на третью неделю после того, как она попала в племя, – Станислава проснулась от грохота барабана. Она и раньше слышала барабаны в лагере. Мерной дробью они собирали мужчин на совет или звали всех к месту Большого Костра, когда нужно было решить какой-нибудь важный вопрос, касающийся каждого члена общины. Но такого тревожного ритма она еще не слышала. Казалось, выдолбленная из ствола дерева колода задыхается, торопясь сообщить что-то грозное.

Ва-пе-ци-са высунула голову из мехового мешка, прислушиваясь. В красных отблесках костра глаза ее показались Станиславе огромными, а лицо испуганным.

– Что случилось, Ци-са?

Индианка не ответила. Выскользнув из груды мехов, она заметалась по шатру, срывая с подпорок одежду, мешочки с припасами, котелки и пучки трав. Все это она быстро укладывала в замшевые чехлы-парфлеши и торопливо увязывала их.

Когда в типи почти ничего не осталось, кроме голых стен да каких-то старых вытертых шкурок, Ва-пе-ци-са принесла котелок снега и вывалила его на угли костра. Шатер наполнился дымом и паром. Стало темно.

– Зачем?! – крикнула Станислава.

– Окимы. Они близко. Идут сюда.

Барабан продолжал грохотать в кромешной тьме, и от его звуков сжималось сердце.

Ва-пе-ци-са выбежала из типи. Станислава лежала в спальном мешке, прислушиваясь к тому, что творилось снаружи. Ее била нервная дрожь. Зачем эта спешка? Кто такие окимы? Соседнее племя, вышедшее на тропу войны? Или что-то другое, более страшное?

Снова появилась Ва-пе-ци-са с двумя пожилыми женщинами, которые подхватили Станиславу и вынесли ее из шатра на мороз. Ее уложили на волокушу, сделанную из двух жердей, связанных концами. Два других конца расходились углом. В середине этого треугольника находилась плоская продолговатая плетушка из ремней, переплетенных на деревянной раме. Связанные вместе концы жердей прикреплены к задней луке седла небольшой лошадки. Свободные опирались о землю.

Одна из женщин накинула поверх спального мешка, в котором лежала Станислава, волчью шкуру и заботливо подоткнула ее со всех сторон. Скрипнули концы жердей, волочащиеся по снегу, и лошадь пошла в темноту.

Когда небо на востоке посветлело, весь лагерь уже был в пути. Даже собаки тянули маленькие волокуши с какой-то поклажей. Молча шли по сторонам каравана воины в меховых куртках. Молча сидели на руках у матерей маленькие дети. Подростки шагали рядом со взрослыми, держа на руках прирученных белок, ворон и бобров. И животные тоже как будто понимали важность момента: они сидели на руках своих хозяев спокойно, не делая попыток вырваться или закричать.

Странный вид являл собою этот караван, двигавшийся по тропам белого леса. Временами Станиславе казалось, что она спит и перед нею проходят образы из давно прочитанных и забытых книг. Но проходило несколько минут – и она убеждалась, что шелест лыж по снежному насту, жгучие прикосновения ветра к щекам, короткие слова воинов, направлявших движение, и белесое небо над головой вполне реальны.

К волокуше подошла Ва-пе-ци-са.

– Та-ва удобно? – спросила она, поправляя сползшую шкуру.

Теперь все в племени называли Станиславу Та-ва – Белая Тучка.

– Мне хорошо, Ци-са, – ответила Станислава. – Куда мы идем?

– Мы идем в страну Ка-пебоан-ка, туда, где рождается северный ветер.

– Почему мы так быстро ушли со старого места?

– Наши охотники видели недалеко от лагеря окимов.

– Ци-са, кто такие окимы?

– Белые, – сказала индианка, и лицо ее стало жестким.

Два дня шел караван. Убегали вперед и в стороны на снеговых лыжах разведчики. Возвращались. Докладывали о чем-то старикам. Вечером, на привалах, старики вместе с вождем собирались в кружок у костра, зажженного в стороне от бивуака, курили трубки и что-то обсуждали иногда до глубокого часа ночи. Никто не имел права подойти к ним и прервать их беседу вопросом. Все ждали, когда они сами скажут, где можно остановиться и разбить лагерь.

Утром третьего дня караван вышел к берегу замерзшего озера. Высокие лиственницы стояли у кромки ровного белого поля. Пухлые шапки снега лежали на темных ветвях. Все вокруг цепенело в глухом морозном сне. Малейший звук разносился в тихом воздухе далеко окрест. Белое поле уходило к горизонту и сливалось там с таким же белым небом.

– Ок-Ван-Ас. Длинное озеро, – сказала Ва-пе-ци-са.

Караван начал разгружаться.

И когда жерди типи вновь оделись покрышкой из шкуры карибу и внутри затрещал хворост, которым Ва-пе-ци-са кормила изголодавшийся огонь, Станислава спросила еще раз:

– Ци-са, почему вы боитесь белых?

– Мы их ненавидим, – сказала индианка.

– Почему?

– Белые люди приходят с красивыми словами, а уходят, унося на руках своих кровь.

– Не все белые люди такие, – сказала Станислава.

– Может быть, – пожала плечами Ва-пе-ци-са.

– Есть другие белые. Поверь мне, Ци-са.

– Верю. Но два Больших Солнца назад твои братья по крови убили моего мужа.

Станислава вздрогнула и замолчала. Случайно она коснулась раны, которую нельзя было трогать. Но разве думала она, что так выйдет? Как осторожно нужно здесь вести разговоры! А лучше всего вообще не упоминать о белых. Лучше прислушиваться к тому, о чем говорят вокруг, наверняка узнаешь больше, чем если будешь спрашивать.

Но после ужина Ва-пе-ци-са заговорила сама. Она рассказывала до половины ночи. Давно уже прогорел костер и угли закутались в серый пепел. Давно уже спали люди, уставшие от длинного перехода. Даже собак, которые обычно возились и грызлись между шатров, не было слышно, а индианка все говорила и говорила. Станислава порой не понимала всего, но догадывалась о смысле по интонациям голоса и по жестам Ва-пе-ци-сы. И когда та кончила, Станислава обняла ее и прижала к груди. У нее не было слов. Да и зачем было говорить? Ибо только радостью человек щедро делится со всеми вокруг. А страдает всегда один.

…Сто лет назад шауни владели землями по среднему течению Огайо, притоку великой реки Миссисипи, или Отца Вод, как его называли все племена. К обоим берегам Отца Вод подступали тогда густые леса, полные дичи. В тихих заводях и озерах серебряными косяками ходила рыба. Бобры перегораживали лесные ручьи широкими плотинами. Лоси призывно трубили весной. В голубом небе над вершинами деревьев медленно парили орлы, высматривая добычу. Согретая солнцем земля щедро дарила племени свои богатства. Летом и осенью охотники успевали сделать большие запасы вяленого мяса и пеммикана на зиму. Женщины собирали сладкие желуди и дикий рис, которые потом шли на муку. Дети выкапывали из земли съедобные коренья и впрок сушили их на плоских камнях.

В ненастные дни, когда следы животных в чаще теряли запах и заплывали от дождя, тоже всегда находилось дело. Нужно было починить силки, подправить или сделать заново луки и колчаны для стрел, выточить новые наконечники для копий. Женщины шили одежду из мягкой оленьей замши, которая так приятно прилегает к телу, или вымачивали шкуры, подготавливая их для дубления.

Глубокая осень, когда северо-западный ветер пригонял из Страны Снегов стаи серых холодных туч, была порой торговли и шумных встреч друзей и добрых соседей.

Тогда в поселения шауни приходили охотники оттава, виандоты, гордые ирокезы и даже чироки, живущие на краю земли – у Большой Соленой Воды.

Они обменивали высоких тонконогих мустангов на дорогие плащи из шкур бизонов или на кожаные одеяла, подбитые мехом, предлагали комья священной красной глины, из которой делались курительные трубки – калюметы, в обмен на шкурки бобров, менялись томагавками, перьями горных орлов и боевыми ножами.

Вечера проходили в песнях и плясках. Молодые певцы восхваляли удачные охоты и красоту девушек. Старики рассказывали о военных подвигах давних лет.

Ни одно из племен не испытывало недостатка в лесах для охоты, тропах для кочевья, широких равнинах, где паслись большие стада бизонов. Когда одно племя сталкивалось с другим, когда они боролись за места лучшей охоты, борьба шла без лжи и предательства. Войны почти никогда не кончались большой кровью. Иногда достаточно было сделать противнику «ку», то есть прикоснуться к нему рукой или острием оружия, чтобы он признал себя побежденным.

То было золотое время больших охот, веселых праздников и всеобщего благоденствия.

Зимой все с удовольствием вспоминали о том, что узнали осенью: о новом способе стрельбы из лука, о землях, виденных в далеких походах, о повадках бобров, об убитых козах и лосях, о сражениях с медведями, рассказывали интересные случаи, происшедшие с товарищами.

Так проводили вечера взрослые воины и охотники.

Девочки познавали другое. Они учились у матерей готовить пищу, выделывать шкуры и кожи для одежды, украшать готовую одежду красивой вышивкой, в которой каждая фигура орнамента означала тотемные знаки рода или сценки из жизни того, кому одежда предназначалась.

Для мальчиков существовали особые школы, так называемые лагеря Молодых Волков – Мугикоонс-Сит. Лагеря находились далеко от главной стоянки племени, иногда в трех-четырех днях быстрой езды на мустанге. Мальчиков отправляли туда, как только им исполнялось пять лет, и матери встречали их уже семнадцатилетними юношами, готовыми к посвящению в звание воина. Это делалось для того, чтобы материнская мягкость и нежность не испортили будущего мужчину, не превратили его в слабого человека с маленьким сердцем и ленивой душой.

В лагерях Мугикоонс-Сит мальчики узнавали у старых учителей, что думают о жизни их отцы, как они относятся к работе, к войне, к своим товарищам, к своей семье и женам. Они познавали важность обычаев и запретов. Они запоминали и учились рассказывать предания об истории своего народа, легенды и старинные сказания.

Мальчик должен научиться всему, что знали старшие. Он должен развить в себе те качества, которые необходимы храброму человеку. Его не должны останавливать опасности и трудности. Уже с шести лет он получал от учителя охотничий лук и привыкал бродить по лесам один, и одиночество в чаще не должно было пугать его.

Все Молодые Волки обязаны безропотно переносить тягости далекого пути, неудобства и лишения. Охотничья жизнь требовала от юноши атлетической силы и выносливости. Настоящий охотник должен два-три дня обходиться без пищи и воды, не показывая следа усталости. Юноша должен уметь бежать целые сутки, не делая перерывов для отдыха. Он учился ходить по лесной стране без дорог и тропинок и ни днем ни ночью не терять направления. Так было сто лет назад.

Если бы человек обрел крылья орла и поднялся в то время над Отцом Вод, он увидел бы дикие чащи на востоке и бескрайние голубые прерии на западе. По этим прериям, поросшим сочной травой, проходила Великая Дорога Бизонов. Она тянулась через весь материк от Большого Невольничьего озера через канадские провинции Альберта и Саскачеван, через обе Дакоты, через Небраску, Канзас и Оклахому до желтых каменистых, степей Техаса. Два раза в год, весной и осенью, по ней двигались неисчислимые стада могучих бурых быков и таких же могучих, но более светлых маток бизонов. Весной бизоны шли на север, на сочные пастбища рек Пис-Ривер, Атабаски и Фрейзер, а осенью спускались на юг, к Бразесу, Колорадо и Рио-Гранде-дель-Норте. Их было так много, что иногда одному только стаду требовалось несколько суток, чтобы переправиться через какую-нибудь реку. Шауни называли бизонов Косматыми Братьями, а индейцы ивахо считали священными и носили на головах вместо шлемов бизоньи черепа с тонко отточенными рогами.

Бизоны давали жителям прерий и лесов мясо, шкуры для типи и для плащей и кости для боевых дубинок и наконечников копий. Из рогов делали кубки и ложки, из кожи – мокасины, лыжи-снегоступы и сани-тоббоганы; сухожилия шли на нитки и на тетиву для луков.

Но не только краснокожие охотники интересовались бизонами. Вскоре на них обратили внимание белые. И, как всегда, белым потребовалось много шкур. Намного больше, чем краснокожим.

И тогда ЭТО началось.

В тихие прерии хлынули толпы колонистов, несших с собою гром ружей и смерть. Как будто прорвало плотину во время половодья. Трапперы, золотоискатели и авантюристы устремились к Великой Дороге Бизонов.

Краснокожие охотники, привыкшие убивать столько, сколько им было нужно для жизни, с ужасом смотрели на то, что делали пришельцы. Те били, не разбирая, старых быков, и благородных маток, и даже полугодовалых телят. Часто убивали лишь для того, чтобы из туши быка вырезать небольшой кусок мяса для бифштекса на завтрак.

Сначала скупщики ценили лишь шкуры маток из-за их мягкости и нежности теплого подшерстка. Телята и быки шли за бесценок – по полтора-два доллара за штуку, а иногда даже по пятьдесят центов. Но через несколько лет, когда выбили почти всех маток, поднялись в цене «старики».

Рассказывали, что один белый, по имени Вильям Коди, застрелил за день шестьдесят девять быков. После этого он получил прозвище Буффало-Билл 66
  Буффало – бизон (англ.).


[Закрыть] и слава его прокатилась до Индианы, Огайо и Коннектикута. Среди белых – слава удачливого охотника, и черная слава мясника – среди индейцев.

Однажды какая-то компания объявила, что покупает только языки молодых бизонов для консервирования. За неделю шесть человек убили полторы тысячи годовалых телят и вырезали у них языки, оставив туши гнить в прерии. За каждый язык компания заплатила убийцам по пятнадцать центов. Двести пять долларов за тысячу пятьсот жизней…

Были любители-«спортсмены», которые специально ездили через равнины, чтобы пострелять бизонов из окон дилижансов.

Стада прерий таяли, как снег под весенним солнцем.

И тогда настала очередь лесных бизонов. Колонисты устремились в чащи Миссури, Огайо и Арканзаса.

Скоро длинноствольные ружья белых загрохотали на тихой земле шауни. И тут оказалось, что белым недостаточно одних бизонов. Им нужны были леса, и рыбные заводи, и озера, и бобровые запруды, и тучные земли, еще не знавшие плуга и бороны.

И еще оказалось, что пришельцы не считают индейцев людьми. С такой же легкостью, с какой они укладывали однолеток и кормящих маток бизонов, они убивали и краснокожих охотников и сжигали дотла их поселения. Они руководствовались одним страшным правилом: «Хороший индеец – это мертвый индеец».

И тогда поднял свой томагавк Текумзе.

Текумзе означает: Падающая Звезда. Так прозвали его за то, что с самого детства след его жизни был ярок, как след метеора на ночном небе.

Он и его старший брат Тенскватава 77
  Открытая дверь (шауни).


[Закрыть] видели, что белые поселенцы захватывают лучшие земли индейцев, а тех, кто владел этими землями, оттесняют в места, непригодные для жизни. В тех местах озера и реки пустые, как зимнее небо, а леса такие чахлые, что в них нельзя встретить не только мокве – медведя, но даже лисицу или кролика.

Белые хитростью захватывали землю. Они заставляли вождей подписывать какие-то бумаги, и те ставили на них свои тотемные знаки, не зная еще, чем это обернется. А потом приходили воины белых и приказывали индейцам уходить.

Тенскватава был единственным грамотным шауни. Некоторое время он жил среди белых и научился читать их говорящие бумаги. В бумагах содержались слова обмана, но сказаны они были так, что вожди не могли понять, хотят белые зла или добра. Вожди думали, что белые так же честны, как они сами. Тенскватава понимал эти красивые слова лжи. И тогда он начал ходить от племени к племени и объяснять вождям истину. Он говорил, чтобы племена прекратили распри из-за лучших мест охоты и заключили между собой вечный мир. Он говорил, что ссоры между племенами белые поддерживают нарочно, чтобы отнять у индейцев силу. Он говорил, чтобы краснокожие не покупали у скупщиков пушнины огненную воду, от которой люди становятся безумными и слабыми, как младенцы. Он говорил, чтобы краснокожие охотники не пользовались одеждой и тканями белых, чтобы не брали в жены белых женщин, а индейские женщины чтобы не выходили замуж за поселенцев. И тогда Великий Дух Гитчи-Маниту, рассердившийся на Свободных за то, что они отступили от обычаев старых времен, опять будет благосклонен к ним. Будет снова много оленей и бизонов в их землях, исчезнут оспа, туберкулез и трахома, которые пришли с белыми, а сами белые люди погибнут от своей собственной жадности, и опять индейцы, как прежде, станут хозяевами своих просторов.

Так говорил Тенскватава, и вожди племен на Больших Советах, куда он приходил, открывали уши для его слов.

Правду несли слова Тенскватавы. Действительно, как только какое-нибудь племя соприкасалось с белыми и начинало с ними торговать, на него обрушивались несчастья. Появлялась огненная вода, приходили болезни, следом за ними в типи охотников вползала жадность. Шкурки, добытые во время осенних охот, становились дешевыми, и сколько индейцы ни продавали их белым, они всегда оставались в долгу перед торговцами. Потом белые начинали прицениваться к земле, давали вождям бумаги; вожди, одурманенные огненной водой, ставили на бумагах кресты или оставляли отпечатки своих тотемных знаков. Наставал день, когда приходили воины белых в одежде с блестящими пуговицами, все похожие один на одного, будто рожденные одной матерью, с одинаковыми палками в руках, стреляющими огнем, и говорили, что Свободным нужно убираться из этих мест. Кто не хотел уходить, того убивали.

– Все правильно, – говорили вожди, слушая Тенскватаву. – Пора прекращать неравную торговлю с белыми. Но разве это спасет нас? Их воины придут все равно и так же будут отнимать наши земли и убивать наших сестер и братьев.

– Нужно объединиться, – отвечал Тенскватава. – Тонкую стрелу переломит своими руками даже младенец. Но пучок стрел не сможет согнуть самый сильный воин. Или ваши пальцы разучились держать боевой лук и томагавк?

Так начали объединяться в Большой Союз племена от черноногих-пауни на северной границе у Великих Озер до семинолов во Флориде.

Совет племен выбрал своим вождем Текумзе, брата Тенскватавы.

В то время Текумзе только что исполнилось тридцать лет. Он был в самом расцвете сил и мужской красоты. Слава шла за ним по пятам, и из типи в типи летели рассказы о том, что серые медведи от звука его голоса съеживаются, как маленькие щенята, и бледнеют самые грозные враги.

Текумзе разослал гонцов в дальние и ближние племена, вручив каждому калюмет и мешочек кенин-кепика 88
  Калюмет – священная трубка. Кении-кепик – табак.


[Закрыть]. И вожди тех племен, куда приезжали гонцы, принимали Священную Трубку и открывали сердца словам посланцев великого вождя.

Когда шестнадцать самых сильных племен договорились о мире, Текумзе отправился на берег Потомака, в то место, где стоит столица американцев Вашингтон, и явился в штаб американской армии.

Он встретился с генералом Уильямом Генри Гаррисоном и потребовал, чтобы правительство белых возвратило индейцам землю, незадолго до того «купленную» им у маленького и слабого племени майами.

– Земля принадлежит не только майами, она принадлежит всем племенам вместе, – сказал Текумзе. И еще он сказал, чтобы на продажу любого участка земли, принадлежащего одному племени, правительство американских штатов получало согласие Совета племен. Без такого согласия сделка будет считаться недействительной.

Уильям Гаррисон думал недолго. Через несколько часов он дал ответ:

– Так никогда не будет. Почему правительство Штатов должно считаться с решением какого-то Совета племен? Кого представляет этот самый Совет? Какое государство?

– Совет племен представляет государство людей, которых вы называете индейцами. И эти люди – настоящие хозяева той земли, на которой вы ставите свои военные форты и строите поселения.

– Я не знаю такого государства, – ответил Гаррисон.

– Это последние слова? – спросил Текумзе,

– Да, – сказал генерал.

– Май-уу, – сказал Текумзе. – Хорошо.

Через двое суток он привез Совету племен ответ генерала Гаррисона.

В мрачном молчании курили вожди свои калюти, сидя вокруг Костра Большого Совета.

Наконец самый старый из них, вождь шайенов Волчий Плащ, сказал:

– Война.

– Да, война, – сказал Текумзе.

– Белых чересчур много, – сказал вождь северных ирокезов Ункас. – И у них оружие, которого нет у нас. Бессмысленно воевать с белыми.

Текумзе посмотрел на него, как на мышь, которая прячется в осенние листья.

– Мой брат Ункас предпочитает отсиживаться в берлоге, как старый мокве, потерявший интерес к охоте, и ждать, когда его поднимут охотники?

Брови Ункаса вздрогнули, и он положил руку на томагавк.

– Нет, Текумзе. Ункас предпочитает найти новую берлогу.

– Которую белые обнаружат еще быстрее, чем старую?

– Ункас найдет новую берлогу в лесах Канады.

Сидящий рядом с Ункасом вождь западных ирокезов Красная Куртка поднял руку:

– Я тоже пойду искать новую берлогу в Канаду.

И тогда наступила тишина. Страшная тишина, которую не нарушал даже треск костра. Даже дыхание людей не нарушало ее. Она распахнула крылья над головами собравшихся в типи и заслонила собою все. Земля перестала быть землей, и звезды уже не назывались звездами. И непроглядная тьма сомкнулась вокруг.

Сидящие у Костра Совета боялись шевельнуться. Они как бы застыли, неожиданно схваченные морозом. Ничего не осталось на свете, кроме тяжелого позора, который страшнее смерти.

Наконец встал Текумзе.

Голос его был спокоен, как будто ничего не произошло. Только глаза его смотрели поверх голов Ункаса и Красной Куртки и лицо слегка побледнело.

– Вы сказали всё?

– Да!

– Идите.

Ункас и Красная Куртка вынули из чехлов ножи и вонзили их в землю. Запахнули плащи и вышли из типи, Никто не проводил их даже взглядом.

И тут встал Быстрый Ручей, старый вождь виандотов.

– Веди нас, великий вождь, – сказал он глухим голосом. – Белых много, но со временем станет еще больше. Или теперь, или никогда!

В эту же ночь виандоты были выбраны хранителями Великого Вампума 99
  Великий Вампум – пояс вампума, который символически означал призыв к войне.


[Закрыть], и племена, верные Текумзе, начали готовиться к войне.