Текст книги "Слушайте песню перьев"

ЗАВЕТ ВЫСОКОГО ОРЛА

Станислав замолчал.

Он не привык так много говорить. Кроме того, давало себя знать страшное напряжение последних двух суток. Если бы не выдержка, приобретенная в лагере Молодых Волков, он бы давно уронил голову на доски стола и заснул. Но сейчас его слушали, и слушали внимательно. И он должен был довести рассказ до конца.

Ленька подтянул к себе кисет, скрутил цигарку и закурил. Потом перебросил кисет через стол Станиславу:

– Кури. Не стесняйся. Как по-вашему «табак»?

– Кенин-кепик, – сказал Станислав.

– У нас в России это называется самосадом. Добрая штука. Лучше паршивых немецких сигарет. Затянешься – и душа замрет.

Станислав попытался скрутить такую же цигарку, какую скрутил командир, но бумага и табак не слушались его. Ленька с любопытством наблюдал за движениями его пальцев.

– Э, брат! Дай-ка сюда. Смотри.

Он оторвал другой листок бумаги, насыпал на него табачное крошево и быстрым движением свернул самокрутку, аккуратно защепил конец, чтобы табак не просыпался, протянул Станиславу:

– Вот так. Понял?

– Так, – сказал Станислав.

– Кстати, сколько тебе лет?

– Двадцать один.

– Значит, ты родился в двадцатом, – задумчиво произнес Ленька. – У нас в России этот год был черным, голодным. Неурожай. Народу померло – страшно вспомнить.

– У нас тоже так есть. Годы плохих охот. Тогда сила уходит из рук мужчин и высыхает молоко у матерей, кормящих маленьких ути, младенцев.

– Наверное, так везде, – сказал Ленька. – Жизнь никогда не идет ровно, по ниточке. И беда никогда не приходит одна. Ты про Россию-то что-нибудь слышал?

– Да. Много рассказывала мать.

– Ты хорошо знаешь историю своего народа. Это тебе тоже мать рассказывала?

– Нет. Это рассказывал мой учитель Овасес. Он говорил, что человек может умереть двумя смертями. Один раз – когда его убьет нож, стрела или пуля или старость позовет его в Страну Вечного Покоя. А другая смерть – когда он теряет родину, историю своего народа и могилы своих предков. И еще говорил Овасес, что есть одна человеческая доброта и одно человеческое зло, и хотя цвет кожи у людей разный, жизнь у всех одинакова. Каждый восходит, как солнце, и заходит в могилу, кончив свой путь, появляется на земле, как весна, и ложится на покой, как зима.

– Твой Овасес был умным человеком, – сказал, помолчав, Ленька. – Все правильно. Есть одна человеческая доброта и одно человеческое зло… Но ты не договорил до конца. Значит, сначала ты работал на почте в Кельце…

– Я работал там все время. До самого прихода швабов. Когда мы приехали в Польшу, мать сразу нашла своих старых друзей. Рево-лю-си-неров… – Станислав замялся, чувствуя, что неправильно выговорил слово.

– Революционеров? – подсказал Ленька.

– Так. Я это не могу хорошо сказать. Ее друзья устроили меня на работу. Там, на почте, было много молодых – парни, девушки. У них был свой звензек…

– Кружок, да?

– Так. Кружок. Я тоже стал в этом кружке. Мы собирались после работы, и кто-нибудь говорил, другие слушали.

– А говорили про что?

– Говорили одно, говорили другое. Что есть фашизм, что есть правда. Говорили, что вожди польского народа ведут племя неверным путем. Говорили, что нужно делать союз с русскими, и тогда Польша будет сильной. Так говорили.

– Так это, наверное, был кружок коммунистов?

– Не знаю. Я слушал. Они говорили правильно. Так всегда говорил и мой отец. Он думал, что если бы индейские племена сами не пошли в резервации, а остались бы свободными, как мы, шауни, то у нас было бы свое государство и белые считались бы с нами.

– Твой отец – мудрый человек.

Станислав гордо поднял голову.

– Да! Он – внук Великого Текумзе!

Ленька посмотрел на Станислава. Ему понравилось то глубокое уважение, с которым индеец произнес имя своего предка.

– А Текумзе – это кто?

– Текумзе был великим вождем шестнадцати племен. Он вел большую войну против белых американо сто тридцать Больших Солнц назад.

– Он победил? – поинтересовался Ленька.

– Нет. Войну начал не Текумзе. Начал генерал Гаррисон, и начал подло, как обычно начинают свои войны белые. Он неожиданно напал на мирных индейцев оттава и виандотов у поселка Типпекану в штате Индиана, когда те заготавливали мясо и дикий рис на зиму. В мужчин они стреляли из ружей, а женщин, стариков и детей рубили длинными ножами.

– Саблями?

– Да. Тогда от восхода солнца до середины дня они убили двести двадцать человек. Вся земля была пропитана кровью, и даже листья на деревьях стали красными. И когда об этом узнал Текумзе, он выследил белых и долго преследовал отряд Гаррисона. Но генерал не принял бой и ушел за реку Потомак. Говорили, что белые считали эту резню великим подвигом и даже выбрали Гаррисона за это президентом Соединенных Штатов 1010
  Станислав говорит о начале индейской войны 1811 года, Гаррисон составил себе на этой войне политический капитал и был избран президентом США в 1840 году.


[Закрыть].

На следующий год началась война белых между собой 1111
  Англо-американская война 1812 года.


[Закрыть]. Англичане напали на несколько фортов американцев и захватили их.

Текумзе решил, что настал самый удобный момент для выступления. Он послал гонцов к чироки и крикам, алгонкинам и ирокезам, и те дали ему лучших воинов, которые владели не только томагавками и луками, но умели обращаться с оружием белых.

Тысячу пятьсот воинов привел Текумзе к англичанам. Это были люди, полные сил и страшные в своей ненависти к американцам. Они поклялись изгнать поселенцев со своих земель и отомстить генералу Гаррисону за кровь детей, женщин и стариков, пролитую под Типпекану. Или умереть. И они заключили Союз крови со своей землей. – Голос Станислава дрогнул и прервался.

Ленька тоже молчал, опустив голову и полузакрыв глаза. Он пытался представить себе ту войну, великие леса, английских драгун в красных мундирах и индейских воинов, на лицах которых лежали алые полосы боевой окраски. Но перед глазами упорно вставали рисунки из зачитанного в детстве куперовского «Зверобоя», а потом все стиралось тенями в стальных касках, светом прожекторов, заливающим аппельплац 1212
  Аппельплац – площадь для построения в немецких военных и концентрационных лагерях.


[Закрыть], криками «Штейн ауф, швайнхунд!» 1313
  Встать, свинья собачья! (нем.)


[Закрыть] и короткими хлопками выстрелов.

Воображение никло, бессильное пробить время.

Но он понимал этого худощавого человека, сидевшего перед ним за столом в подземном бункере Борковицкого леса. Понимал его, как человек, сам потерявший родину и прошедший сквозь ад гитлеровского концлагеря.

Догорающая цигарка обожгла пальцы. Ленька бросил ее на пол.

– Что такое Союз крови? – спросил он тихо.

– Я… не умею, как это сказать… – так же тихо произнес Станислав. – Это… когда режут вот здесь… – Он поднял руку и показал на запястье.

– Такой обычай?

– Да. Тогда говоришь земле своих отцов, что умрешь, но не потеряешь ее.

– Понимаю, – сказал Ленька.

– Это священный обычай, – сказал Станислав, и плечи его распрямились, а руки сжались в кулаки.

На мгновение он ушел из землянки в мир детства, в то время, когда ему только что исполнилось девять. И снова увидел ту ночь, когда в лагерь свободных шауни приехал сержант королевской конной полиции Луи, которого индейцы называли Вап-нап-ао – Белая Змея. Луи привез приказ премьер-министра Канады о том, что племя должно переселиться в резервацию. Вот тогда-то и появился человек из племени кри.

Трудно было определить, сколько ему лет. Лицом и фигурой он походил на старика, и только волосы, черные и блестящие, говорили, что он не стар. Ноги у него подгибались, он дрожал, как столетняя женщина. Одетый в лохмотья, он напоминал сломанную ветром осину с ободранной корой.

Он вступил в свет костра и начал говорить, протянув дрожащую руку в направлении Вап-нап-ао:

– Я из племени кри, меня зовут Длинный Нож. Семь Больших Солнц назад наш вождь подписал бумагу вашего Белого Отца, и мы пошли жить туда, куда приказали воины из королевской конной. Мы пошли без борьбы, поверив в доброту белых людей. Но они окружили выделенную для нас землю проволокой, запретили нам носить оружие и охотиться. На той земле легче встретить крысу, говорящую по-человечески, чем зверя, достойного стрелы охотника. Белые давали нам еду, но от той еды у детей выпадали зубы, и они старели до того, как становились взрослыми… Но даже этой еды никогда не было вдоволь, хотя нам ее обещали много. Скоро мужчины стали плевать кровью, а женщины рожать слабых детей. – Он выпрямился и закричал: – Вы, называющие себя нашими друзьями! Вы украли нашу землю! Вы сначала сломили нас силой, а потом обманули обещаниями! Вы приказываете издыхать свободным племенам! Или мало у вас своей земли? Или мало вам ваших рек, гор и озер, что вы захватываете чужие? Кто вы – послы Белого Отца или послы Духа Смерти?

Вап-нап-ао шагнул вперед, чтобы лучше рассмотреть закашлявшегося кри.

– Откуда ты прибыл?

– Я убежал! – снова закричал кри. – Я убежал из-под Онтарио и никогда туда не вернусь! Я хочу умереть на земле своих предков, и никакие силы не заставят меня уйти отсюда!

– Слушай, кри! – сказал Ван-нап-ао. – Ты поставил себя вне закона. Ты беглец и будешь судим.

– Молчи, Вап-нап-ао! – прервал сержанта низкий и властный голос из-за костра, и все повернулись в ту сторону и увидели Высокого Орла. Он стоял, ярко освещенный пламенем, и волосы его были схвачены на лбу ремешком, как у простого воина, и охотничья замшевая куртка была распахнута на груди, как будто он в спешке забыл завязать шнурок ворота.

– Молчи, Вап-нап-ао! Ты уже сказал свое слово. Теперь буду говорить я, вождь свободных людей!

Наступила тишина.

Высокий Орел выдернул из-за пояса нож, протянул перед собой левую руку и надрезал ее у ладони.

Глаза тех, кто окружил костер, видели, как текла тонкой струйкой кровь, как она падала на землю и впитывалась в нее.

– Я, Леоо-карко-оно-маа, вождь свободного племени шеванезов, заключаю Союз крови с моей землей и говорю: только смерть может разлучить меня с нею!

В полном молчании вытянул вперед руку Воющий Волк и сделал то же самое.

А потом сверкнули ножи в руках у других, и Вап-нап-ао сидел неподвижно, с окаменевшим лицом и смотрел, как земля впитывает кровь Свободных. Он знал, что теперь они скорее умрут, чем покинут свои леса и озера.

Так Станислав, тогда еще девятилетний ути без имени, впервые в жизни видел, как заключают Союз крови с землей отцов. И теперь, рассказывая Леньке о Текумзе, он очень отчетливо видел, как заключали союз те тысяча пятьсот воинов прадеда.

Он провел ладонью по лбу, отгоняя прошлое.

Ленька шевельнулся за столом, снова потянулся к кисету.

– И чем же закончилась война?

– Они умерли, – сказал Станислав. – Они были разбиты вместе с англичанами генералом Эндрю Джексоном. И, как всегда, при подписании мирного договора англичане предали индейцев.

– А Текумзе?

– Падающая Звезда погиб в последнем бою под Данвиллом. Его убил белый по имени Калгун. Джон Калгун. – Станислав скрипнул зубами. Дыхание его стало тяжелым, будто он только что поднялся на высокую гору. – А потом… – продолжал он, глядя неподвижными глазами на огонек лампы, – потом этот Калгун содрал со спины убитого кожу… приказал выделать ее… и своими руками… разрезал ее на полосы, из которых были изготовлены ремни для правки бритв… – Он сглотнул ком, подступивший к горлу. Правая щека его начала подергиваться. Он с трудом сдерживал себя. – Эти ремни… Калгун дарил своим друзьям на память о Данвилле. Будь проклято имя этого человека!

Станислав закрыл лицо ладонями и умолк.

– Так… – сказал Ленька после минуты тяжелой тишины. – Я подобных сволочей тоже видел своими глазами. И до сих пор не пойму, почему земля рождает и носит таких… Ну а после что было?

Станислав медленно отвел руки от лица.

– Наше племя потеряло земли на берегах Отца Вод. Белые вытеснили шауни и кри на запад от Великой Реки, но потом начали занимать и эти земли. Свободные не могли бороться с ними. После смерти Текумзе распался Союз племен. Не осталось ни силы, ни надежды. Вожди Красная Куртка, Ункас и Сеятель Кукурузы перешли на сторону белых. Они умерли предателями, и тела их были зарыты в чужую землю, как падаль. А шауни, и кри, и восточные сиу уходили все дальше на север. Сначала в провинцию Альберта, потом на Саскачеван, а потом на Лиард, в горы Макензи, в страну Толанди. Там большие леса. Там моя родина.

Ленька поднялся из-за стола и подтянул ремень мундира.

– Что будешь делать? Сейчас нет пути никуда, ни в Толанди, ни в Россию, ни в твой Кельце. Нам остались только леса.

Станислав тоже встал.

– Пан Ленька, дайте мне оружие, чтобы отомстить за мучения моей матери и за себя. Есть одно человеческое зло, и оно везде остается злом…

ТА-ВА

Появление Станиславы в индейском становище вызвало растерянность и даже страх. Охотники, привыкшие к тому, что по следам белого человека всегда приходит беда, всполошились. Они считали, что молодую красивую женщину, заблудившуюся в лесу, обязательно будут искать. А если розысками займется королевская конная, то она обязательно обнаружит убежище шауни, и снова начнется то, что уже тянется много лет: племя, теряя людей в коротких стычках, будет уходить все дальше на север, к Полярному кругу, в земли Холодного Безмолвия, и в шатрах вновь поселятся печаль, голод и безнадежность.

В тот же вечер вождь племени созвал совет, который должен был решить судьбу женщины, спавшей тяжелым сном в типи Ва-пе-ци-сы. Совет заседал до глубокого часа. Никто, кроме стариков, колдуна и Высокого Орла, не знал, о чем говорили и спорили в типи вождя, но утром становище осталось таким же спокойным, как до этого. Белыми дымками курились вершины шатров, на костровой площади играли дети, похожие в своих меховых курточках на медвежат, и женщины занимались рукоделием у своих очагов.

Шауни молча приняли Станиславу в свою жизнь.

Когда она поправилась и встала на ноги, ей построили отдельную уютную типи и дали все, что необходимо человеку на севере.

Она приняла это с благодарностью, но скрепя сердце. Ей было неудобно за свою беспомощность перед простыми и великодушными людьми. Если в поселке Святого Лаврентия она чувствовала себя нужной и занятия с детьми зверобоев считала необходимой частью своей жизни, то здесь, среди людей, язык которых она только что научилась понимать, она не знала, чем занять свое время.

Ее кормили, одевали, о ней заботились, а она ничего не могла дать взамен.

И еще одно мучило ее сильнее, чем сознание бесполезности.

Между первобытной и свободной жизнью шауни и современным миром стояла стена. Целая эра отделяла шауни от современной цивилизации. Станислава безуспешно пыталась найти хотя бы малую трещину в этой стене, раздвинуть ее и попытаться войти на равных в их мир, понять его и принять его. Но в стене не было трещин. Она стояла глухая, непроницаемая, высокая – огромный кусок истории, на разных концах которого находились белые и Свободные.

Шауни относились к ней участливо, даже дружески.

У нее было замшевое платье, красиво расшитое крашеными иглами дикобраза, теплое и мягкое, словно ласковое живое существо, – подарок Ва-пе-ци-сы. Огонь всегда горел в ее очаге, согревая в холодные ночи и лаская глаз в погожие дни. С ней делили последний кусок мяса, последнюю горсть желудевой муки, последний брусочек соли. Но никто никогда не поделился с нею своими горестями и заботами. Никто ни разу не пришел к ее костру и, сев на шкуру карибу, не завел разговора о своих детях, как это делалось в других типи. Даже общительная и веселая Ва-пе-ци-са замыкалась, уходила в себя, когда Станислава начинала расспрашивать ее о муже, погибшем на охоте во время встречи с белыми.

Она чувствовала, что она – гостья племени, и не более. Гостья, которая, может быть, слишком загостилась, но хозяева из чувства такта не напоминают ей об этом.

Ночами она иногда плакала в своей типи.

Неотвратимо приближалась вторая весна. И наступил день, когда с запада, с гор, налетел чинук – первый порыв теплого влажного ветра весны. Стремительно начал оседать снег. Огромные белые шапки срывались, с ветвей тамарака и черных елей, и ветви, шурша, распрямлялись, стряхивая с себя груз зимнего сна. В чаще зазвенела тихая песня капели, небо стало глубоким и синим, а лед на ручьях и озерах – серым. Зазеленели первые побеги грушицы, выбросили навстречу свету острые липкие листочки, под которыми быстро, очень быстро созрели терпкие красные ягоды.

Когда горы на северном берегу озера потемнели, а солнце все дольше стало задерживаться на своем небесном пути, на землю пришел Месяц Лопающихся Почек.

Все реже Станислава видела в становище мужчин. Они уходили в чащу, когда было еще темно, и приходили в лагерь вместе с вечерними тенями. Зато днем у каждого типи висела на дереве освежеванная тушка горной козы, или связка куропаток, или пушистое тельце кролика. Время жесткой экономии мяса кончилось.

В лагере работали все. Малыши собирали хворост, носили воду, присматривали за лошадьми. Женщины готовили пищу и обрабатывали шкуры. Даже древние старики не оставались без дела. Из прямых прутьев орешника они выстругивали длинные стрелы, выглаживали их нагретыми в костре камнями и шлифовали песчаником до блеска.

В каждой типи жило какое-нибудь прирученное животное – белка, бобренок, ворона или сорока. О них никогда не забывали, и во время еды им всегда перепадали лакомые кусочки.

Добывая пищу себе, шауни всегда оставляли долю Маленьким Братьям. Не успев основаться на новом месте и разжечь костры, они уже заботились о том, чтобы птицы вокруг селения стали их друзьями. На ветви кустов и деревьев привязывали кусочки сала для синиц, рыбьи головы для куличков и разбрасывали горсточки дикого риса для овсянок.

Станиславу поражала эта забота о животных.

– Ци-са, – спросила она однажды, – вы сами часто голодаете. Как вы успеваете помнить о них?

Индианка взглянула на нее с удивлением:

– Они – наши братья. Разве можно забывать братьев?

– Вы поступаете так всегда?

– Конечно, – еще больше удивилась индианка. – Все животные, даже самые маленькие, даже мухи над болотами, – тау-га-ве-нин-не, охотники. У них тоже, как у людей, бывают удачные и неудачные дни. Они тоже терпят лишения и трудности. Как же можно не помочь им?

«И этих людей называют дикарями! – подумала Станислава. – Их стараются загнать в резервации. Их обманывают в сделках с пушниной, обсчитывают на каждой пачке табаку или на аршине дешевой ткани на факториях. Их презирают за то, что их обычаи не похожи на обычаи белых, или пишут о них романы, в которых показывают злодеями или головорезами. Какое лицемерие! Так могут говорить о них только те, кто никогда с ними не встречался и знает о них понаслышке или, еще хуже, выдумывает индейцев».

Ва-пе-ци-са как-то сказала:

– Великий Дух дал нам, как и вам, белым людям, разные вещи. Они пригодны для тех условий, в которых живет каждый из нас. Вам досталось больше хороших вещей. Но и мы не в обиде за выделенную нам долю…

Такой была ее хозяйка, ее первая подруга на земле шауни.

Такими были они все, как позже узнала она.

В Месяц Цветущих Деревьев появилась Санка.

Станислава спустилась к ручью, втекавшему в озеро Ок-Ван-Ас. Шауни называли этот ручей О-ти-пи-сок-ва – «река с говорящей водой».

Река действительно говорила. Вода то тихо рокотала, переливаясь через гладкие камни, то звенела, как серебро, разбиваясь о ветви упавшего поперек течения дерева, то пела тихим, ускользающим голосом, взбивая легкую пену у зубцов выступающих со дна скал.

Особенно приятно было слушать песни О-ти-пи-сок-вы под вечер, когда подножия сосен уже тонули во мгле, а стволы еще горели расплавленной бронзой и облака с золотыми кромками плыли за уходящим на покой солнцем.

И сейчас тоже был вечер, и Станислава, опустив в воду берестяное ведро, прислушалась.

Шелестели кусты подлеска, лепетала вода, тонко посвистывал ветер в вершинах сосен.

Она услышала шлепки по воде и повернула голову вправо,

Ниже по течению, шагах в десяти, она увидела девочку – крохотную, смуглую, в стареньком шерстяном платье с выцветшим орнаментом.

Девочка сидела на корточках у камней и, зачерпывая ладошкой воду, плескала себе в лицо. Вода розовыми струйками стекала по подбородку, кровянила платье. У девочки были разбиты губы.

Подхватив наполнившееся ведро, Станислава подошла к ней, взяла за руку и, всю трепетную, испуганную, готовую в любой момент вырваться и убежать, привела в свою типи.

– Садись, – сказала она.

Девочка послушно опустилась на шкуру у огня.

– Тебя как зовут?

– Санка.

Станислава осторожно взяла голову индианки в ладони и осмотрела разбитые губы.

– Кто это тебя?

– Танана.

– Твоя сестра?

Станислава знала, что ни матери, ни отцы шауни никогда не поднимают руку на своих детей. Они считают, что воспоминание об унижении будет преследовать человека всю жизнь и исчезнет только со смертью обидчика. Ударить ребенка – значит сломить его неокрепший дух.

– Танана – это подруга, – ответила Санка.

– Нехорошо. Девочкам неприлично драться. Понимаешь?

Малышка кивнула.

– Давай-ка приведем тебя в порядок.

Станислава обмыла личико девочки теплой водой и приложила к разбитой губе лоскуток мягкой ткани.

– Подержи так немного.

Приготавливая болтушку из пеммикана, она искоса посматривала на маленькую индианку. Такая кроха, не больше пяти лет, ведь больно ей – вон как распух нос! – а не плачет! Они все никогда не плачут. Кажется, даже не знают, что такое слезы. Удивительное воспитание! А мальчишки? Едва научится ходить – и уже держится независимо, гордо, как настоящий воин. И не дай бог приласкать такого – наживешь врага на всю жизнь. Они не признают ласки, не любят опеки, ненавидят мягкость и слабость. Слишком сурова у них жизнь, чтобы заниматься сантиментами…

Когда кровь перестала течь из губы, Станислава подала Санке горшочек с похлебкой.

Санка вскочила:

– Нет. Не хочу.

– Надо домой?

– Да.

– Мы будем друзьями?

– Да, Та-ва.

– Приходи ко мне чаще. Хорошо? Уг?

– Уг.

Она убежала.

Откинув полог типи, Станислава проводила маленькую фигурку взглядом.

От коновязи через костровую площадь шел Высокий Орел, вождь племени, с недоуздком в руках. Он крикнул что-то Санке, посмотрел на Станиславу и улыбнулся.

Девочка пришла через день.

Она появилась в типи тихо, как мышка, и положила у костра маленький кожаный мешочек.

– Тебе.

Станислава распустила завязку. В мешочке были зерна дикого риса. Всего несколько горсточек. Но как дорог был этот подарок Станиславе!

– Я сама собирала! – с гордостью произнесла девочка.

– Спасибо, милая. Как у тебя губа?

– Губа? – Она потрогала струпик пальцем. – Хорошо губа. Как ты помнишь, Та-ва? Моя мама говорит, что ты не такая, как все. Что ты спустилась к нам с гор, где большие снега. Оттого у тебя такая светлая кожа. Это правда?

– Да, я была в горах. Но пришла к вам не оттуда. Я пришла из холодной земли, которая называется Аляской. А на Аляску я пришла из другой холодной земли – Чукотки.

Санка потерла пальцами лоб, соображая.

– Это там, откуда дует Кабинока и где живет Ка-пебоан-ка? 1414
  Север.


[Закрыть]

– Да, Санка.

– Ты очень долго жила в снегу, и оттого у тебя такие белые волосы?

Станислава засмеялась.

– Нет, нет! В страну Ка-пебоан-ка меня привезли злые люди. Они хотели, чтобы я умерла там. Но я ушла от них и пришла к вам, в Толанди. А волосы у меня были всегда такие.

– И глаза тоже такие синие?

– И глаза тоже.

– Ты хорошо сделала, что убежала от тех людей, – очень серьезно сказала Санка. – Летом у нас тепло и много ягод и сладких корней. А откуда тебя привезли злые люди? Где земля твоих отцов?

– Очень далеко, Санка. Моя земля тоже теплая. Она называется Польшей. Там много больших и красивых городов и короткая зима.

– И у всех людей вашего племени белые волосы?

– Нет, Санка. У многих волосы такие же, как у тебя.

– А люди, которые привезли тебя в страну Ка-пе-боан-ка, – это королевская конная?

– Нет. Это другие люди. У нас их называют жандармами. Но они очень похожи на королевскую конную

– А го-ро-да? Что это такое, Та-ва?

– Это большие поселения. Там типи строят из камней и в каждой типи живет столько людей, сколько во всем вашем племени, и еще больше.

Санка посмотрела на Станиславу с недоверием:

– Типи никогда не строят из камней. Ты говоришь неправду.

– Я не обманываю тебя. Здесь, в вашей стране, которая называется Канадой, тоже есть большие города, где типи построены из камня.

– Нет! – упрямо сказала Санка. – Наши типи хорошие. Они из теплых шкур. И внутри всегда горит огонь. И у нас нет го-ро-да. И наша земля называется Толанди, а не Ка-на-да. Ты рассказываешь интересные сказки, Та-ва.

Слова не имели силы.

Что можно сделать словами, когда понятия о жизни, о добре и зле устанавливались у шауни столетиями? И они были резко отличны от понятий белых.

Две культуры, разделенные временем и огромным пространством, случайно соприкоснувшись друг с другом, никогда не находят сразу общего языка. Они настороженно присматриваются друг к другу. И только годы спустя с трудом начинают вырабатываться общие понятия.

Если до этого одна из культур не уничтожит другую…

Неизвестно, что рассказала Санка своим родителям. Неизвестно, что передала мать Санки другим женщинам племени. По с того дня дети шауни, а затем и их матери перестали избегать Станиславу.

Иногда какой-нибудь малыш откидывал полог типи и просовывал внутрь головку. Глаза его блестели любопытством, когда он осматривал внутренность шатра и скромную утварь хозяйки. Но когда Станислава знаком приглашала его войти, он убегал. И долго потом в лагере слышался его смех.

Иногда по утрам Станислава находила у порога типи подарки: беличью шкурку, мех которой сверкал на солнце, будто каждая ворсинка была вытянута из червонного золота, берестяную корзиночку с ягодами, прут, унизанный сушеными грибами, или новые мокасины. Конечно, это были подарки матерей. Но они всегда передавались детьми.

Она знала уже многих охотников и их жен в лицо.

Вот высокий Непемус – Сильная Левая Рука. Он всегда раньше всех собирается в чащу. Долго возится с луком, то натягивая, то ослабляя тетиву, выравнивает перья у стрел, тщательно зашнуровывает мокасины. Лицо у него строгое и серьезное. Костюм ладно пригнан. Волосы всегда расчесаны аккуратным пробором и двумя черными прядями падают на грудь. Концы прядей заплетены и украшены беличьими хвостиками.

Спокойный и рассудительный Овасес. У него худощавое лицо с сильно выдающимися скулами, и ходит он всегда горбясь, подав тело вперед, будто в любой момент готов к прыжку. Наверное, за это ему и дали имя Дикий Зверь. На первый взгляд он кажется замкнутым и суровым. Однако Станислава знает, что он добр и любит детей.

Вот Гичи-Вапе – Большое Крыло, тот самый, который принес ее на своей широкой спине в охотничий лагерь. Когда он выходит из своей типи, вокруг него собираются собаки, повизгивая от нетерпения. Большое Крыло достает из кожаного мешочка куски сушеной рыбы и бросает собакам. Увидев Станиславу, вежливо поднимает руку. На Совете старейшин Гичи-Вапе сказал, что она бежала из Страны Белых, спасая жизнь. Он высказался за то, чтобы оставить ее в племени. И его поддержал Высокий Орел. Это передала ей Ва-пе-ци-са.

Рядом с типи Большого Крыла стоит типи Желтого Мокасина. Мокасину всего девятнадцать лет, прошлой осенью он прошел посвящение и стал воином. У нею красивое смуглое лицо и танцующая походка. И молодая жена Розовая Заря, Горкоганос. Горкоганос поет. Когда Мокасин дома, она поет веселые песни и порхает по лагерю, как листок ясеня, подхваченный ветром. Но если Мокасин долго не возвращается из чащи, она разводит у типи небольшой костер и, сидя на корточках, молча смотрит в огонь. Так она может просидеть всю долгую ночь…

А по земле уже идет Месяц Ягод, и тропа солнца на небе начинает укорачиваться.

Ушли вдаль тени прошлого.

И теперь кажется Станиславе, что никогда раньше она не жила так вольно. Даже там, в бухте Святого Лаврентия, когда дети зверобоев выводили на обратной стороне заячьих шкурок тонким угольком свои первые буквы, она чувствовала себя выброшенной из круга. Все главное осталось на родине, в Польше. А Чукотка была тюрьмой, и приговор висел над ней как вечное проклятие.

Здесь, на второй год жизни в Канаде, перед лицом больших лесов, прозрачных озер и синих гор, родилось новое чувство. Она еще не могла его объяснить, но оно постепенно смывало тоску, слезы бессилия и горечь. Здесь жизнь принадлежала только ей, и от самой Станиславы зависело, какой путь выбрать. Она сама подошла к границе и перешагнула ее.

В Месяц Ягод в селении обычно оставались только женщины, старики да малые дети. Мужчины на много дней уходили в чащу, которая начиналась сразу за последними типи у озера. Утром оттуда сползали к воде туманы, днем слышался разноголосый гомон птиц, а вечером текла тишина и ветер нес хмельные запахи живицы и смолы.

Чудесный уголок – этот кусочек берега у озера Ок-Ван-Ас.

Женщины поют за работой тихие песни радости, и Станислава уже хорошо понимает слова:

Прилетайте, орлы, из-за туч,

Прилетайте, садитесь рядом,

А потом войдите в типи,

Пусть она будет отныне вашей.

Я прошу вас об этом, орлы,

Опуститесь на землю, приблизьтесь,

Поселитесь в наших типи,

Пусть они будут вашим домом.

Когда над озером поднимается луна и чаща становится голубой и таинственной, кто-нибудь запевает Песню Вечернего Отдыха:

Как хочу я в типи приютить утомленное тело

И хотя бы одну только ночь отдохнуть!

Приведите, о ноги, меня поскорее к постели,

Пусть меня посетит Нана-бун, этот сладкий Дух Снов.

Ты завесу у входа откинь и на отдых к огню

Пригласи меня, брат мой любимый!

Постепенно селение затихает, закутываются в пепел угли костра, и остается лишь темный полег ночи над вершинами леса, над горами, над реками и озерами.