Текст книги "Слушайте песню перьев"

ДВА ВЫСТРЕЛА

От Буско-Здруя до Сташува кроме железной тянется еще грунтовая дорога – напрямик. Она прорезает лес, перебегает небольшие болотца, карабкается на холмы и наконец упирается в Сташув.

В основном ею пользуются крестьяне хуторов, редко разбросанных в этом дремучем краю. В последнее время по ней больше ездят швабы. На зеленых армейских фурах они везут добро, награбленное в Сандомире и малых окрестных деревнях.

Есть место, где дорога скатывается с косогора в неглубокую лощину, затянутую орешником и ольхой. Рубленый бревенчатый мост длиною в десяток шагов перекрывает здесь ручей с медленной темной водой. Заросли ольхи на его берегах в некоторых местах так густы, что пробраться через них можно либо ползком, либо с хорошим топором в руках. Выше по косогору они редеют, среди них появляются сосны и вязы.

Здесь, на краю орешников, Ленька решил сделать засаду.

Разведчики выбрали место, с которого хорошо, в обе стороны, просматривались дорога и мост. Партизаны замаскировались в кустах. Затаились.

Ленька предупредил: патроны беречь, работать одиночными выстрелами и только в крайнем случае короткими очередями.

У обозов обычно не было большой охраны. Но и тех солдат, которые сопровождают фуры, надо постараться ликвидировать сразу. Стычка должна быть как можно короче. В этом успех операции. Ввязываться в длительный бой с малыми силами, которыми располагал отряд, не имело смысла.

Станислав лежал в орешнике рядом с Яном Косовским. Переговаривались вполголоса.

Позднее осеннее солнце уже перешло за полдень, а дорога продолжала оставаться такой же пустынной, какой была утром.

– Что за черт, – возмущался Януш Големба. – Вчера здесь прошло три обоза, а сегодня – будто война кончилась. Куда они провалились?

Решили послать в сторону Сандомира разведчика.

Время тянулось невыносимо.

Наконец разведчик вернулся. Он бежал во весь дух по обочине дороги, размахивая руками, и что-то кричал.

Вот он ближе, ближе… Уже можно разобрать слова:

– Автоколонна!.. Машин двадцать. Впереди танки… два… И мотоциклисты. Кажется, меня заметили… Надо уходить!

Ленька стукнул кулаком по прикладу пулемета:

– Повезло, называется… Давай, ребята, в лес. Да побыстрее!

Через несколько минут арьергардные отряды, уходя в сосняк, увидели мотоциклистов. Три черных БМВ выскочили на косогор. На передних бортиках мотоциклетных колясок грозно покачивались ребристые пулеметные стволы. Мотоциклы еще не успели скатиться к ручью, как из-за косогора показались танки.

– Еще одна такая засада, и мы подохнем с голоду, – пробормотал Ленька.

После ужина подсчитали запасы.

На двадцать два человека приходилось двенадцать банок мясных консервов, головка сыра и мешочек эрзац-кофе.

Положение создалось тяжелое. После уничтожения карателями склада в лесничестве отряд остался без зимних запасов. Холода неотвратимо надвигались с севера. Со дня на день могли ударить морозы, а у людей не было теплой одежды. Не было медикаментов. Не было пристанища.

– Пан Ленька, – сказал Стефан Каминский. – А что, если пощупать дембовский склад? Там продуктов на целый полк.

– Дембовский склад? – обернулся к нему Ленька. – Ты подумал, о чем говоришь? У них в Дембовцах гарнизон не меньше роты СС, и склад охраняется так, что к нему не подсунешься. Мы же вместе с тобой ходили в разведку. Видели.

– На ночь они выставляют всего трех человек – двух у склада и одного в деревне у штаба. Если тех двух бесшумно снять…

– Это все равно что самому лезть головой в петлю, – отмахнулся Ленька. – Если мы разбередим осиное гнездо, конец отряду. Эсэсовцы не успокоятся до тех пор, пока не покончат с нами.

– Склад на краю деревни, и если к нему подобраться ночью и придушить часовых, то до утра из него можно вынести все, что там есть, – не унимался Стефан. – Если дашь мне человек пять, то мы…

– То вы из Дембовцев все равно не вернетесь да еще подставите под удар нас. Хватит об этом. По-моему, надо выследить небольшой обоз и перехватить его там, где можно свободно действовать.

– Самое главное – бесшумно снять часовых…

– Хватит фантазий, Стефан.

Каминский отошел к группе партизан, сидящих на стволе упавшей сушины, и попросил закурить.

– Эсэсовцы! – пожал он плечами. – Подумаешь – сила! Такие же солдаты, как вермахт, только что носят форму получше, жрут послаще да вешают всех подряд. А в конце концов умирают от точно таких же пуль, как самый простой смертный. Там, понимаешь, такая штука, – обратился он к Яну Косовскому, сидевшему рядом со Станиславом. – Этот сарай, в котором склад, днем почти не охраняется. Да и не от кого там охранять – жителей из деревни выселили. Ночью они выставляют двух часовых, которых ничего не стоит снять. Только, конечно, без выстрелов. Просто прирезать. Когда мы прошлый раз были в разведке, я видел, как они охраняют. Один ходит обычно у задней стены, второй у двери. Сменяются через четыре часа. Штаб у них ближе к середине деревни, а склад на самом краю, у старой кузни. Часовые время от времени перекликаются. В самом штабе ночует несколько солдат. Правда, у них даже танк есть и несколько мотоциклов, но если сработать часовых бесшумно, то до второй смены никто не проснется.

– Ян, – толкнул Станислав Косовского. – Я могу бесшумно снять часовых.

– Ты? Каким образом?

– Пусть Ленька даст Стефану несколько человек, Я пойду с ними в Дембовцы.

– Точно? – спросил Станислава Каминский.

Станислав кивнул.

– Пан Ленька, – снова окликнул командира Каминский. – Вот этот новенький, индеец, согласен идти. Он говорит, что может бесшумно снять часовых.

– Каким образом ты это сделаешь?

– Луком.

– Ты что, смеешься? Луком? Да еще в темноте?

– Мне часто приходилось стрелять ночью по шороху зверя.

– И ты попадал?

– Я всегда приходил в селение с добычей.

– Пан Ленька, я тоже пойду с ними в Дембовцы, – сказал Косовский.

– Где ты возьмешь лук? – спросил Станислава Ленька.

– Сделаю.

– И сможешь убить из него человека?

– Да,

– Ты знаешь, кто такие эсэсовцы?

– Знаю.

Ленька задумался. Партизаны смотрели на него, ожидая. Как ни фантастична была затея, она сулила несколько сытых дней и, может быть, даже одежду.

– Ладно, – сказал Ленька. – Пусть идет пять человек. Кто хочет. Но если ничего не выйдет, возвращайтесь, не поднимая шума. Без выстрелов.

– Ну парень, – хлопнул Станислава по плечу Стефан. – Если бы не ты… А склад мы наверняка возьмем, попомни мое слово!

Станислав улыбнулся.

– У тебя хороший нож. Дай мне, – попросил он Каминского.

Стефан снял с пояса широкий охотничий нож в желтых кожаных ножнах:

– Бери. Дарю на память.

Лучшие луки получаются из горного можжевельника. Величина лука должна быть соразмерна с телом охотника, иначе из него не сделаешь меткого выстрела. Длина лука должна равняться расстоянию от правого бедра до концов пальцев левой руки, вытянутой вперед на уровне плеч. Это расстояние измеряется у стоящего человека. Толщина лука должна быть равна толщине кисти руки, уменьшенной на толщину указательного пальца.

Горного можжевельника в Борковицких лесах не было. После долгих поисков Станислав нашел ясень. Осмотрев дерево со всех сторон, Станислав срезал подходящую ветку и взвесил ее на ладони. Осенний ход соков в ясене уже кончился. Дерево спало. Ткани его были сухи и упруги. Конечно, хорошо бы положить ветку в прохладное место и выдержать, чтобы она стала еще крепче, но для этого не было времени.

Очистив ветку от коры, Станислав концом ножа наметил основные контуры лука и начал стругать.

– Есть лицо и спина лука, – объяснял он обступившим его партизанам. – Лицо – та часть, которая у растущей ветки ближе к дереву. Спина – у конца. Лицо при стрельбе всегда должно быть сверху.

Для того чтобы укрепить лук и изготовить хорошую тетиву, нужны сухожилия из задней ноги оленя. Передняя часть лука оклеивается тонкими полосками из сухожилий, похожими на пергаментные ремешки. Но это можно сделать там, в родных чащах Толанди. Здесь пришлось ограничиться двумя гибкими пластинками сухого дерева, притянутого к телу лука тонким шелковым шнуром от немецкого парашюта. Остаток шнура Станислав пустил на тетиву.

– Настоящий боевой лук бьет на четыреста – пятьсот шагов, – сказал Станислав. – Этот будет стрелять на сто

Для стрел он выбрал тонкие сухие стволики орешника. Также очистив их от коры, он отмерил длину – от середины груди до конца указательного пальца левой руки. Нарезал одинаковые по весу палочки. Наконечники смастерил из треугольных пластинок железа, наломав их из лезвия ножа, сделанного из обруча, того самого, что нашли у сгоревшего лесничества.

Осмотрев работу, Станислав покачал головой:

– Если бы меня увидел с этим луком мой учитель Овасес, он бы сказал: я не воин, а маленький глупый ути. Он бы долго смеялся. Но я думаю, что на одну охоту этого лука хватит.

Пробу сделали здесь же, на стоянке.

Станислав затесал ножом ствол сосны и отошел к противоположному концу поляны. Присев на корточки, прицелился. Светлое пятно на стволе было хорошей мишенью.

Стрела тихо свистнула, прорезая белой полоской воздух, и воткнулась в затес почти в центре.

К Дембовцам подошли за полночь. Еще вечером небо снова затянуло низкими облаками, а сейчас темень сгустилась такая, что дорогу приходилось отыскивать чуть ли не ощупью. Но Стефан уверенно шел вперед. Дважды он приходил сюда в разведку, и клялся, что может нарисовать план деревни по памяти.

Наконец впереди, за кустами, блеснул свет.

Партизаны остановились.

– Это в штабе, в караулке и в избе, где живут офицеры, – сказал Каминский. – Склад на самом краю, около старой кузни.

Тронулись дальше, обходя деревню задворками.

Последние избы. Рощица осокорей. Кусты. И за ними – пустота полей.

Януш Големба спросил шепотом:

– Так где же твоя старая кузня?

– Подожди, – сказал Стефан. – Здесь должна быть дорога. А за дорогой – кузня. И тот самый сарай.

Он присел на корточки и стал осматриваться по сторонам. Снизу, из темноты, небо казалось чуть светлее окружающего мрака. На его фоне слабо рисовались верхушки кустов и отдельные деревья.

– Надо взять левее, – пробормотал Стефан, поднимаясь на ноги.

Они снова пошли по окраине деревни, стараясь бесшумно ступать по умирающей осенней траве. Станислав, замедлив шаги, несколько раз глубоко вдохнул холодный ночной воздух.

– Пан Стефан, земля, железо и старый уголь – там. – Он показал назад в темноту.

– Какое железо?

– Мы прошли кузню.

– Почему так думаешь?

– Запах, – сказал Станислав. – Пахнет железом, землей, старым костром.

– Посмотрим, – пробормотал Каминский. – Веди.

Повернули назад. Теперь впереди шел Станислав.

Шагов через сто темнота впереди уплотнилась. Под ногами перестала шуршать трава.

– Ты прав, парень. Вот она, кузня. Теперь до сарая шагов тридцать, не больше. Осторожно, ребята. Здесь открытое место, – прошептал Стефан.

Присели у осевшей косой стены.

– Двери сарая обращены к нам. Часовой около них. Сзади ходит еще один. Чертова темнота!

Станислав вынул из мешка лук, натянул на его рога тетиву. Все шесть взятых с собою стрел зажал под мышкой.

Так они сидели довольно долго, прислушиваясь, пытаясь понять, где находится часовой.

Темнота молчала. Ни движения, ни звука. Только слабый шорох ветра в полуразрушенной кузне и где-то впереди золотистые квадратики окон в деревне.

Справа тихо звякнул металл.

Партизаны затаили дыхание.

Станислав встал на колени и наложил на тетиву стрелу.

Еще раз звякнула сталь. Вспыхнул огонек, и они увидели склоненное над зажигалкой лицо, матовый блеск краев шлема, сигарету, зажатую в зубах, эсэсовские шевроны на петлице мундира.

Часовой прикурил. Щелкнула крышка зажигалки. Огонек погас.

Станислав, вскинув лук, смотрел на эсэсовца.

Красный уголек горящего табака разгорался все ярче. Вот он осветил на мгновение подбородок и щеки часового, и в тот же миг Станислав спустил тетиву.

Сигарета взорвалась искрами, и все нырнуло во тьму.

Они услышали, как тело солдата, падая, мягко стукнуло о землю.

– Клаус! Во ист ду? – тотчас раздалось в темноте.

Станислав бросил на тетиву вторую стрелу.

Из-за угла сарая брызнул свет, серебристый овал вытянулся по земле. Показался второй солдат с электрическим фонарем в руке. Он шел быстрым шагом к дверям сарая.

Януш услышал, как басовой струной пропела над его ухом тетива. Свет фонаря метнулся вбок, описал дугу и погас. Вероятно, от удара о землю разбились и стекло, и лампочка.

Пятеро, обгоняя друг друга, бросились к сараю.

Ян споткнулся о труп, выругался.

– Тише! Ради всех святых, тише!

Руки нащупали петлю запора, тяжелый висячий замок.

Принесенный с собой ломик – в дужку замка. Одним рывком – пробой из двери.

– Стась!

– Подожди, сейчас,

Станислав подобрал оба автомата убитых, сорвал с поясов подсумки с кассетами. Гитчи-Маниту, сколько патронов! Нельзя оставлять такое… И стрелы тоже с собой. Хорошо попал. Обоим швабам прямо в головы…

Из глубины сарая пахнуло запахом чая, чесночной колбасы, мылом и чем-то мятным.

Ощупью наполняли мешки. Скользили в пальцах консервные банки, рвались какие-то мягкие пакеты.

– Ребята, бутылки…

– Бери!

Доверху четыре мешка. Пятый…

Цибики чая, плитки шоколада – в карманы.

– Трогаем!

Сто шестьдесят банок тушеной свинины, килограммов двадцать шпика, полмешка сахара, тридцать два круга колбасы, около сотни плиток шоколада, восемнадцать кусков мыла, две бутылки коньяку и шесть бутылок лимонного сока, чай, сигареты – такова была добыча ночи.

– Посмотрели бы, как наш индеец отправил на небо обоих эсэсманов! – восхищался Големба. – Они даже сообразить ничего не успели!

– Жаль, что пошло всего пятеро, – сокрушался Косовский. – Надо бы человек десять. Полсклада бы утащили.

ПОСЛЕДНИЙ ИЗ ПЛЕМЕНИ Н'ДЕ

– Стась, расскажи, как вы воевали там, у себя в Америке, – попросил однажды Стефан, когда партизанам удалось несколько часов спокойно посидеть у костра.

Станислав вынул изо рта трубку, выбил из нее пепел.

– Я не воевал. Когда я родился, в нашем племени уже было так мало воинов, что шауни не могли воевать с белыми.

– Значит, вы только охотились?

– Да.

– Но раньше-то вы воевали?

– Только против белых. Мы, индейцы, давно не воюем друг с другом Мой учитель Овасес рассказывал, что сто Больших Солнц назад были войны, и они кончались большой кровью. Но мы понимали, что войнами между собой мы ослабляем друг друга.

– А скальпы? – спросил кто-то.

– Раньше индейцы никогда не снимали скальпы с убитых. Скальпы снимали белые, им за это платили. Потом у белых этот обычай переняли оджибвеи и команчи. Когда белые пришли на их земли, они защищались теми способами, каким научились у тех, кто пришел.

– Говорят, что все индейцы хорошие воины? – спросил Стефан.

– Нас учат быть готовыми к войне даже в мирное время, – сказал Станислав.

– Вот это правильно, – сказал один из партизан, по имени Коник. – Если бы мы были готовы к войне, швабы не заняли бы всю Польшу.

– Польшу заняли из-за предательства, а не из-за того, что мы были слабыми, – сказал Ян Косовский.

– Все надеялись, что Франция и Англия помогут нам, – покачал головой Коник. – А где она, эта помощь?

Сидящие у костра замолчали.

Молчание нарушил Януш Големба:

– Наше Келецкое воеводство еще в позапрошлом году включили в состав Третьей империи. Страшно подумать, что делается на земле…

– Даже наши старые города переименовали, – вздохнул Стефан. – Теперь Хжанув называется Кренау, а Бендзин и Освенцим – Бенцбургом и Аушвитцем.

– А у нас на хуторах, из которых не выселили поляков, переписывают все имущество, даже сани и ведра. Ничего нельзя трогать без ведома старосты. Они говорят, что все это теперь – немецкая собственность и только временно передана полякам для пользования.

Снова тяжелое молчание.

Чтобы отвлечься от невеселых мыслей, Косовский попросил снова:

– Расскажи что-нибудь о своих, Стась.

– Хорошо, – сказал Станислав. – Я скажу вам слово о Гойатлае, великом вожде апачей, и о последних свободных индейцах в Соединенных Штатах. Эту историю я услышал от своего отца.

Когда белый спрашивает индейца: «Кто ты?» – индеец обычно отвечает: «Я человек». Как он может ответить иначе? Ведь он действительно человек. Только на разных языках это звучит по-разному. Если вы спросите меня, кто я, я отвечу: «Шауни». Так на нашем языке называется человек, идущий по земле.

Племя, о котором я хочу рассказать, владело землями на юге, в местах, которые у белых называются Сьерра-Мадре. Люди племени называли себя н'де, то есть «живущие в горах». Белые поселенцы дали им имя апачи – «враги».

Н'де владели всей территорией мексиканского севера, американских штатов Аризона и Нью-Мексико и всех прилегающих к ним районов. Но вскоре белые стали теснить н'де с их земли. Кто отдаст свою землю без боя? Никто. Поэтому началась война.

Н'де прекрасно знали свои реки и горы, умели прочитать самый запутанный след, пользовались для связи сигналами, недоступными белому человеку. Американцы теряли много сил и много своих воинов в схватках с н'де, и военный успех у них был небольшой. Война затянулась на долгие годы.

Но у белых, кроме честного боя, есть еще один способ вести войну – предательство. И они, как обычно, пустили этот способ в ход. Великого вождя н'де Мангаса Колорадаса пригласили в лагерь белых для мирных переговоров. Он явился туда один. Без оружия и без хитрости в душе. Он думал, что белые так же честны, как краснокожие воины. Но едва он ступил на порог дома, где должны были вестись переговоры, как солдаты белых накинулись на него и связали. Его положили около костра, и солдаты подходили к нему и плевали ему в лицо. Он молчал. Потому что бессмысленно разговаривать с врагами, не признающими другого языка, кроме языка оскорбления и унижения. Потом один из белых докрасна раскалил большой нож и проткнул Мангасу грудь. После этого в него, уже мертвого, стреляли из револьверов.

А потом был отдан приказ, который так часто звучал в наших прериях, лесах и горах: «Всех апачей – в резервацию!»

Президент Соединенных Штатов отвел н'де пустую и страшную землю – раскаленную пустыню в Аризоне, которая по-испански называется Сан-Карлос.

Генералы белых рассчитывали, что в пустыне индейцы тихо вымрут от голода и само имя этого народа будет забыто. Но люди н'де не хотели умирать в серых горячих песках. Мангаса Колорадаса сменил другой вождь – Нана.

Что за человек был Нана?

Я вам скажу всего несколько слов, и вы поймете.

Когда ему исполнилось восемьдесят Больших Солнц, он с отрядом из сорока воинов как буря пронесся по северу Мексики и по юго-западу Соединенных Штатов. Три месяца отряд старого Нана кружил по двум государствам, истребил десятки врагов, захватил несколько сотен лошадей и, не потеряв ни одного воина, вернулся в родные горы. Вот каким человеком был Нана.

Когда он умер, племя возглавил Гойатлай, последний и славный вождь н'де.

Как неистовые потоки во время осенних дождей, воины Гойатлая сорвались с гор Сьерры и обрушились на долины юго-запада. Не прошло и трех лет, как н'де прогнали американских солдат и поселенцев почти со всех своих земель и с земель своих соседей пуэбло.

Снова на горы, долины и реки опустились мир и тишина, и женщины н'де начали возделывать заброшенные поля и сеять кукурузу. Но разве белые могли смириться с этим?

И вот на границах Аризоны и Техаса появились солдаты Серого Волка – генерала Крука. Крук вступил в Мексику и стал продвигаться к сердцу Сьерра-Мадре, к тем местам, где находились селения племени Гойатлая.

У Серого Волка было пять тысяч солдат, три мексиканских полка, несколько пушек, и вели его по следам н'де опытные разведчики, из индейцев-предателей, подкупленных деньгами.

У Гойатлая было сто тридцать воинов – все, что осталось от некогда гордого и многочисленного народа.

В узких ущельях, в скалах, нависших над потоками, в зарослях у горных троп, по которым с трудом проходили мулы без груза, засели отряды Гойатлая. В каждом отряде было по пять-шесть воинов. И когда в Страну Гор вошли солдаты Крука, началась битва.

Двадцать два дня продолжалась она. Грохотали ружья и пушки белых. Камнепады срывались со склонов, хоронили под собою людей, перегораживали потоки, и вода вскипала в ущельях, и там, где текли слабые, небольшие ручьи, разливались озера. Дымились вершины; казалось, проснулись черные духи Земли, от движений которых раскалываются камни и цветущие долины превращаются в пустыни смерти.

На двадцать третий день Гойатлай приказал своим воинам сложить оружие.

– Пусть они думают, что мы стали настолько слабы, что сдаемся. Пусть радуются своей победе. Мы примем их условия. Мы уйдем в мертвую землю Сан-Карлос. Но горы все равно останутся нашими. Нам нужно сохранить женщин и детей для будущей жизни.

Они сдались Серому Волку.

Когда генерал Крук подсчитал потери, он пришел в ужас. Тысяча и двадцать семь белых солдат нашли смерть от пуль и стрел воинов Гойатлая. Н'де похоронили всего девятерых!

Из пустыни Сан-Карлос они бежали через несколько месяцев.

Узнав об этом, американский президент отдал жестокий приказ: «Стрелять всех апачей». И в погоню за Свободными послали отряд под командованием генерала Миллза.

Но все попытки обнаружить и уничтожить воинов Гойатлая оказались безуспешными. Они как ветер проносились по Мексике и по Техасу, и американская кавалерия никак не могла их догнать.

Так продолжалось много дней.

Однажды одиннадцать н'де в штате Нью-Мексико девятнадцать раз вступали в стычки с американцами. Они убили около сотни солдат, похитили триста лошадей, много продуктов и патронов, а сами потеряли только одного воина.

Так воевали остатки н'де. Они дрались за своих детей, за свое солнце и за то, что нельзя купить за все деньги белых и что дается человеку только один раз на земле, – за жизнь. В их сердцах не было страха.

Только когда их осталось тридцать восемь, они сдались генералу Миллзу. Но и сдавшиеся не хотели умирать в Сан-Карлосе. Несмотря на то что их стерегли днем и ночью, трем мужчинам и трем женщинам опять удалось бежать из плена и вернуться на землю своих отцов. Остальных генерал Миллз погрузил в товарный вагон и отправил в лагерь для военнопленных, в крепость-тюрьму во Флориде. У города Сент-Луис один из пленников выскочил на ходу из вагона. Целых два года без оружия, без огня, питаясь только тем, что удавалось найти ночью на фермерских полях, он пробирался через страну, населенную врагами, через страну, в которой уже не было места для индейца, туда, где еще недавно была свобода, – в горы Сьерры.

Там через год в заброшенном селении его схватили солдаты.

И тогда он покончил с собой – последний свободный н'де земли, которую белые называют сейчас своей.

Станислав кончил и начал набивать табаком трубку,

– Каждый индеец мечтает быть дома, когда приходит смерть, – сказал он, помолчав. – Я тоже хотел бы умереть так, как умер этот н'де.