Текст книги "Непослушная игрушка"

Вечером устроили маленькое совещание, прикинули наши возможности. Примерно сотня полноценных бойцов, полтора десятка тяжелых, которые встанут на ноги еще не скоро, три десятка легкораненых, но и на них пока рассчитывать не стоило. И с такими силами выступать против ожидаемой армии? В лучшем случае мы можем только немного ее задержать. Пока же остается только ждать прояснения обстановки.

На следующий день решили перевести раненых на другую сторону Глубокой и оборудовать для них на всякий случай отдельный лагерь. По моему же приказу, тоже на всякий случай, поставили посты на концах и середине моста. Снабдили их горшками с жиром и маслом (все, что нашли и смогли купить) и дали единственный, но строжайший приказ: в случае угрозы захвата сжечь мост к чертовой матери. Вряд ли отсутствие моста кого-то задержит надолго, но все-таки… Выглядели эти посты по-идиотски (даже днем у них все время горели по два факела), но их появление убедило людей, что все это всерьез. Оставалось только убедить самого себя, что у меня не паранойя и не мания преследования.

Затем на несколько дней установилось затишье. Никаких обозов, никаких степняков. Разведка моталась по степи, но никого рядом не было. Мне никто ничего не говорил, но чувствовалось, что погранцы уже жалеют, что послушались меня и сорвались, бросив все. Спокоен был только Мардан. Когда Контус и Берхам в моем присутствии заворчали на него, он небрежно бросил:

– Милорд Гордан пообещал, что, если нас обманут, мы прогуляемся по степи единым отрядом. Подождем, пока раненые встанут в строй, а потом… – Он мечтательно закатил глаза.

Остальные тут же повернулись ко мне, и я был вынужден согласно кивнуть. После этого снова установилась тишина и относительный порядок. Да еще раненые старались побыстрее вернуться в свои отряды, но я приказал следить за этим строго: нас ждала неизвестность, и ставить в строй раненых – всего лишь способ их легкого убийства.

Прошло уже пять дней, когда разведка доложила о появлении степняков. Еще через пару часов появился и Дарджин. Измученный, с воспаленными, красными глазами.

– Милорд, старейшины согласны на ваше предложение. Во все племена отправлены гонцы, и в ближайшие пару дней они прибудут сюда, – сказал он охрипшим голосом.

– Все?

– Все, милорд.

Я попытался прикинуть в уме – десять тысяч человек (допустим). Примерно по одной лошади (как минимум) у каждого, по одной повозке на десять человек. Скорее всего, есть еще какие-то животные. Козы, овцы или еще что. И все пойдут по узенькому мостику, который нельзя перегружать. Это сколько же они будут переправляться? И успеем ли мы?

– Со своими воинами поступаешь под начало Мардана. Он тебе укажет, где размещать людей и все остальное, – скомандовал я.

Я думал, будет взрыв, ведь после боя у пограничного поста Мардан для Дарджина должен восприниматься как смертельный враг, так же как и я, но тот только устало кивнул.

– Сразу же начинайте переправу. Выделите людей для обеспечения порядка, чтобы переправа шла непрерывно, но постарайтесь не перегружать мост.

Дарджин молча кивнул.

– Поставьте факелы вдоль всего моста и не прекращайте переправу даже ночью.

Снова кивок.

– И последний вопрос. – Мой голос непроизвольно стал вкрадчивым: – Что слышно о пришлых кочевниках?

Я думал, что Дарджин смутится, но он только устало вздохнул:

– Самое позднее через три дня они будут здесь.

После этого начался сумасшедший дом. Кочевники все прибывали и прибывали. Люди, повозки, скот. Все это надо было остановить, разместить, напоить, направить. В идеале хорошо бы сначала переправить людей, но кто же бросит свое барахло и скот? Вот и приходилось с помощью самих кочевников хоть как-то упорядочивать это месиво людей, скота, повозок, чтобы не перегружать мост. Но если людей еще можно было хоть как-то вразумить, то с животными никаких нервов не хватало, особенно когда какой-нибудь баран вдруг решал, что именно он и именно сейчас должен идти на переправу. У кого-то сломалась повозка, и ее приходилось выносить с моста чуть ли не на руках. Да еще до немногочисленных жителей Дене вдруг дошло, что они могут остаться здесь в очень гордом одиночестве. А у них тоже барахло, скотина и уверенность, что милорд Гордан просто обязан пропустить их в первую очередь.

Суматоха, нервотрепка, но мне показалось, что у людей появилась общая цель. Первое время солдаты непроизвольно опускали руки на оружие, когда к ним приближались кочевники, но это быстро прошло. Да и чего там делить, если с каждым часом нарастает напряжение, а перед глазами сплошным потоком бредут измученные люди. А потом вообще стало не до глупостей. Нужно содержать временный лагерь, помогать раненым, организовать хоть какое-то питание. Да и чисто военные задачи никто не отменял – почти десяток разъездов направили в степь в разных направлениях с единственной задачей: при появлении пришельцев немедленно поднять тревогу. Прошли сутки, но поток беженцев не уменьшался, и люди уже валились с ног от усталости. Пришлось ввести «посменную» работу, чтобы солдаты могли хоть немного отдохнуть.

Единственным бездельником оказался я. То ли Пеко просветил погранцов о возможных последствиях моего плохого настроения, то ли еще что, но они решили, что для всех будет спокойнее, если я не буду нервничать и злиться. Может, посчитали, что не милордовское это дело – ругаться в пыли у моста, но меня очень вежливо попросили побольше отдыхать перед решающим сражением. Мардан так и сказал: «Вся надежда на вас, милорд». Приятно, конечно, но я свои силы оценивал трезво. Может, я кого и убью своей непонятной магией, но надолго ли меня хватит? А если нападут внезапно и я не успею приготовиться? А если солдаты схлестнутся, перемешаются, тогда что делать? Гусля говорил, что я спьяну умудрился испарить одежду на женщинах, а на мужчинах – нет. Сейчас бы подобное пригодилось, но как я это делал? Без понятия.

Ближе к вечеру, чтобы не болтаться у остальных под ногами и спокойно подумать, отправился на ближайший холм, с которого были видны и мост, и наш лагерь, и погружающаяся в ночь степь. Пеко попытался было меня сопровождать, но я коротко бросил, что мне нужно совершить таинство перед предстоящим боем. Как ни странно, но такой довод Пеко воспринял с полным пониманием и, успокоенный, скрылся в наступающей темноте.

Усевшись прямо на земле, я долго сидел, наслаждаясь тишиной и спокойствием окружающей природы. Как хорошо…

Неожиданно в памяти всплыли слова песни, которую любил напевать один из моих дедов, когда выпивал чекушку:

 
Споем мы песню боевую
На радость нам, на страх врагу,
Как пограничники-чекисты
Хранят советскую страну!
 

А что, очень даже под настроение. Конечно, я не чекист, и страна давно не советская, и вообще планета совершенно другая, но суть все та же – служить и защищать. Местные погранцы, наверное, никогда и не задумывались над подобными вещами. А я… Странно все-таки повернулась судьба.

Задумавшись, вытащил свой нож и начал его тихонько точить. А ведь он тоже изменился, вдруг осознал я. Совершенная форма, сверкающее синевой лезвие. То ли материал попался хороший, то ли впитанная кровь врагов так повлияла, то ли моя душа, которую я в него вкладывал, но он разительно изменился. Грубая железяка в моих руках постепенно превратилась в благородное оружие.

Ласково полируя лезвие, я попытался представить следующий день. Если ничего не случится, то переправу мы закончим, мост сожжем. А если случится? Надо будет попытаться как-то задержать пришлых. А как? Сначала хотели даже построить примитивный форт, но отказались от этого – лишние затраты времени, сил, и нет гарантии, что он нам вообще понадобится. Неизвестно, сколько народа будет в передовых отрядах. Да и какая может быть стратегия и тактика, если у всех только одна мысль – поскорее переправиться, а потом уж пусть у королевских военачальников голова болит о том, как справиться с неожиданной напастью.

Местные, кстати, показали пару мест, где можно попытаться на короткое время задержать чужую армию. Но это так, на крайний случай. Хорошо бы использовать по максимуму магию, только вот доверия у меня к ней не было. Вот уж действительно «интуитивный маг». Что-то методом тыка научился делать, но как и почему – без понятия. Мне бы хоть немного теории, хоть какие-нибудь подсказки. Может, попробовать покопаться в собственной памяти, вернее, памяти настоящего Гордана? Вдруг киношники пропустили что-нибудь нужное и важное именно для меня? Устроившись поудобней, попробовал войти в транс. Какой именно нужен, я не знал. Для тренировки тела и работы с «вихрями» не подойдет, ведь мне нужно покопаться в памяти. По смыслу вроде надо полностью отключить внешнее восприятие, настроиться на себя внутреннего. Через какое-то время мне это удалось, но толку все равно не было. Стоило чуть расслабиться, позволить появиться посторонней мысли, образу, и сразу получал в ответ месиво из воспоминаний настоящего Гордана, хоть как-то связанных с упомянутым образом. Только через час догадался спросить в лоб о собственной татуировке, которую я никогда не видел. Добавил еще слово «Сила» и чуть не потерял сознание от хлынувшей информации. Все оказалось настолько сложным, что я не понял и сотой доли. Нечто вроде хранилища родовой памяти и энергии, передаваемых чуть ли не на генетическом уровне. Но родство не гарантировало получение способностей – происходил какой-то очень сложный процесс духовной инициации, в котором я даже не пытался разобраться. Но я увидел в чужой памяти гораздо более важное, секрет, который мог знать и понять только настоящий Золотой дракон. Когда я с этим секретом разобрался, на душе сразу стало спокойно – теперь я готов к самому худшему…

Я осторожно положил ладонь на выпуклый живот Вероны и вдруг ощутил, как он начал шевелиться мелкими толчками. Испуганно отдернул руку и смутился от смеющегося взгляда Вероны.

– И давно он так?

– Давно, – промурлыкала Верона. – И с каждым днем все сильнее толкается.

Невольно притихнув, как и любой мужчина, ощутивший подобное, осторожно спросил:

– А кто будет – мальчик или девочка?

– Мальчик, конечно.

– Почему ты так думаешь?

– Ну если отец – дракон, то кто у него родится? Конечно же маленький дракончик, с маленькими крылышками и маленьким-маленьким хвостиком. – Живот Вероны снова ощутимо дернулся, и она счастливо засмеялась. – Услышал отца, решил поздороваться, а то очень уж редко вы стали видеться.

– Ну ты же знаешь, сколько сейчас дел. – Я начал было оправдываться, но Верона ласково прикрыла мне рот ладошкой:

– Знаю. Поэтому давай просто помолчим, чтобы не портить настроение грядущими бедами, – прошептала она.

Она прижалась ко мне, но мне уже стало интересно.

– А вдруг будет девочка?

– Может, и девочка, – сонно согласилась Верона. – Но у Золотых драконов почти всегда рождались мальчики.

Неожиданно до меня дошло, что Верона говорит про драконов не «вообще», образно, а конкретно про меня.

– И давно ты про меня узнала? – насторожился я.

– Давно.

– Я же вроде при тебе никогда не раздевался, тем более при свете.

– Сложно было не заметить, когда ты почти час разгуливал голышом по лагерю бандитов. Сначала я приняла дракона за искусную татуировку и лишь потом поверила в его реальность.

Я вспомнил этот эпизод своей жизни и прикусил язык – в тот момент меня совершенно не интересовали чьи-либо взгляды. Но тут же возникли новые подозрения.

– Так ты со мной только из-за… этого?

– А ты со мной из-за моих денег?

– Не говори глупости!

– Вот и ты перестань!

Верона отвернулась от меня на другой бок и стала устраиваться поудобней.

– Что, теперь и разговаривать не будем? – Мне даже стало обидно.

– О боги! – вздохнула Верона. – Если и сынуля уродится таким же дураком, как и папаша, то какая же старость меня ожидает?

Взяла меня за руку, положила ладонь себе на грудь, и я сразу заткнулся.

– Живот уже большой, а ты дергаешься, задавая дурацкие вопросы. Я же начинаю беспокоиться. И удобнее так, и спокойнее.

Я повозился, обняв Верону со спины и устраиваясь поудобней. Попытался погладить Верону за разные места, но та перехватила мою руку, снова положила себе на грудь, прижала для верности своей ладонью и почти сразу сонно засопела.

А что еще женщине надо, усмехнулся я. Сын толкается под сердцем, муж прикрывает и греет спину. Тихо, тепло и спокойно. Пусть беды подождут.

Проснулся я в отличном настроении. Повернулся на бок, попытался обнять Верону, но под рукой была пустота. Немного пошарил вокруг, и тут только дошло, что спал-то я на односпальной кровати. На ней и одному не шибко развернуться, не то что вольготно спать с беременной женщиной. Что за черт? Усевшись на кровати, попытался собрать мысли в кучу. То, что я в здравом уме, – предполагается. То, что я в своем лагере, в своей палатке, на своей кровати, – вроде бы факт. Так что это было? Сон? Невероятно яркий и живой, но сон? Вроде бы Верона в своем замке, до него неделя скачки верхом. Да и с животом накладочка. Я попытался посчитать сроки. Даже если Верона забеременела, то срок должен быть месяца два. А у женщины из сна срок был не менее пяти месяцев. Тогда кого или что я видел? Свое будущее или свои мечты? Или меня снова подталкивает Эли в нужном направлении? Вот уж действительно вопрос. Я попытался снова вспомнить сон, и он вернулся во всех подробностях. Я снова ощутил тепло тела Вероны, толчки ее живота под рукой и даже улыбнулся силе будущего дракончика. Что бы это ни было, но пережить такое было приятно. Как знать, если бы мы встретились с Вероной не здесь, а на Земле… Пускай и здесь, но без подсказок Эли, что бы у нас получилось? Я даже помечтал немного, вспоминая наши ночи. Но это все в прошлом, а в настоящем меня ждала только неизвестность.

Переправить всех мы не успели. Берег был запружен людьми, но ближе к вечеру прискакавшие на взмыленных лошадях разведчики доложили, что пришельцы через пару часов выйдут к мосту. Ждать больше было нельзя. Я приказал пропускать только людей, а все, что мешает, сбрасывать в воду.

Все, кто мог носить оружие, колонной двинулись к долине, которая находилась в двух километрах от берега. Дорога все равно проходила через нее, а узкий проход позволял сократить преимущество численного превосходства пришельцев.

Разместились мы в долине у выхода обратным клином, если можно так сказать. Первая линия – «наши» кочевники, примерно три сотни. Вторая линия – двести погранцов. И в самом узком месте – остатки полусотни Пеко. Мне вроде положено было руководить боем, но какая уж тут стратегия и тактика. Главным было одно – остановить. Дать время уйти женщинам и детям. Остальное уже не играло роли.

Колонна пришлых кочевников начала вливаться в долину, и они почти сразу заметили нас. Послышались команды, и только что бесформенная масса конных стала стремительно перестраиваться. Отдельные всадники сбивались в десятки, те в сотни, и вскоре на нас двигалось уже три колонны по десять всадников в ряд. Можно было позавидовать такой выучке, но дальше началось непонятное. Все более замедляя движение, колонны разбились на квадраты по сотне всадников и стали как бы слипаться, все более сокращая расстояние между собой. За пару сотен метров от нас они вообще остановились. Огромный квадрат, состоящий из восьми «сотенных» квадратов. Центр остался пустым, если не считать пары десятков всадников, вовсе не собиравшихся держать строй. Если там командир, то он хорошо устроился – со всех сторон его защищал строй минимум из десяти рядов всадников. Для безопасности, наверное, хорошо, но кто же так воюет? При таком плотном компактном построении прямо-таки напрашиваются охваты, окружения. И воевать при этом, судя по всему, смогут только передние ряды. И для лучников они являются прекрасной мишенью. Так в чем же дело? Наверняка есть особый смысл в таком построении – ведь эти воины выдержали много сражений, чтобы выработать победную тактику.

Над долиной установилась нехорошая тишина. Кочевники никуда не торопились. Смуглые лица с раскосыми глазами были похожи друг на друга, как кукольные, и выглядели равнодушными. Никто не хватался за мечи, никто не высматривал противника, с которым сразится через несколько мгновений. Такое впечатление, что они нас просто не видели или уже считали покойниками, не стоящими внимания.

Дарджин, который должен был командовать первой линией, тоже не торопился давать команду к атаке. Видимо, непонятное построение и у него вызвало подозрение.

И вдруг все вокруг потемнело, как будто началось солнечное затмение, а из пустой середины квадрата стало подниматься нечто, похожее на три столба странного тугого черного дыма. Поднявшись метров на тридцать, столбы слились, образуя нечто вроде пузыря, а потом из него поползли гибкие щупальца, образуя над кочевниками своеобразный зонтик, прикрывающий каре со всех сторон.

Мне почему-то стало нехорошо, но оторваться от этого зрелища я не мог. А зонтик, постояв немного, вдруг стал наращивать свои щупальца в нашу сторону. Причем щупальца становились все более толстыми, а их движения все более быстрыми. Они дотянулись до наших передних рядов и начали раскачиваться из стороны в сторону. Воспринимал я их как свитые клубы дыма, но их действие оказалось очень даже материальным и смертоносным – раздались крики боли, и люди начали падать, обливаясь кровью. Первые ряды стремительно редели, и только тогда я смог выйти из странного транса, овладевшего мной. Неужели это и есть магия степных колдунов, о которой в последние дни мне рассказывали столько легенд? Непонятно и страшно, но надо что-то делать, пока она не уничтожила моих людей.

Для начала я попытался обрубить эти непонятные щупальца. С рук сорвались плоские вихри, которые напоминали вращающиеся с бешеной скоростью дисковые пилы. Свое действие они оказали, и обрубки щупалец растворились в воздухе, дав солдатам несколько секунд передышки и возможность отойти на десяток метров назад.

А вот лично для меня стало хуже. Щупальца качнулись и, будто разумные, устремились в мою сторону. Я снова отбился своими вихрями, но сделал еще хуже – щупальца слились в одно, которое, словно хвост скорпиона, нацелилось на меня сверху и резко ударило. Среагировать я не успел, во всяком случае осознанно. Среагировало тело, создав вокруг меня нечто сверкающее. На несколько мгновений установилось шаткое равновесие, но я буквально физически чувствовал огромную мощь, старающуюся раздавить и уничтожить меня. Вокруг сверкали будто сполохи северного сияния, но жало миллиметр за миллиметром приближалось ко мне. Щупальце было явно сильнее меня, и моя смерть, да и смерть остальных, была лишь вопросом времени. И тогда я решился на самоубийственный шаг. Уловив, что давление на несколько мгновений ослабло, я создал в руках нечто смертоносное, вложив в это все силы, что у меня еще были. Разрастающийся шар изменил цвет на перламутровый. Куда бить, особого выбора не было, щупальце было несравнимо сильнее меня, и оставалось ударить в его источник – в шар-накопитель, созданный над каре степняков и подпитывающий щупальце. А еще лучше – сразу в колдунов. Понадеявшись, что шар сам найдет цель, я еще чуть раскрутил его и швырнул в центр квадрата. Мгновение ничего не происходило, а затем среди кочевников будто взорвалась чернильная бомба, заливая все вокруг чернотой.

И на этот раз чернота оказалась вполне материальной и убийственной. Почти мгновенно тьма рассеялась, но три-четыре внутренних ряда каре степняков полегли безмолвными трупами. Несколько секунд тишины, а затем раздался крик дикой ярости. Пришлые кочевники, растеряв свою невозмутимость, разом, без всяких команд, кинулись в атаку. Нашим тоже не надо было приказывать, и началась дикая мясорубка. Даже с того склона, где находился я с охраной, было страшно смотреть на ожесточение, с которым рубились бойцы. Ни о каком отступлении никто не думал. Всех будто охватило безумие. Убивать! Любыми способами и как можно больше. Не прошло и десяти минут, как половина воинов полегла. Вся долина была завалена мертвыми телами, общее сражение разбилось на десятки мелких, но примерно сотня кочевников, отбиваясь от наседающих «наших», единым монолитом почему-то двигалась именно ко мне. Я еще с трудом сидел в седле, не оправившись до конца от боя с колдунами, и приближение свежих и очень злых кочевников мне совершенно не понравилось. Стыдно признаться, но я даже огляделся вокруг в надежде на помощь. Пеко со своими людьми и так уже встал заслоном передо мной, но их было слишком мало. Бой все ближе, ближе, и вот, разорвав строй моей охраны, на меня понеслись кочевники. Умирать совершенно не хотелось, и в беспомощном защитном жесте я выбросил руки вперед. Удар получился слабым, всего пара десятков всадников слетела с лошадей. А дальше я просто рубился, стараясь выжить в этом кошмаре…

Бой закончился неожиданно для меня. Вот я прорубил доспехи кочевника, и он начал заваливаться, увернулся от сабли второго, занес над ним свой меч, и тут его шея взорвалась фонтаном крови от чьего-то чужого удара. Резко оборачиваюсь, выискивая очередного противника, но… вокруг только мертвые тела. Сотни и сотни мертвых тел. Слышатся стоны раненых и умирающих, но их не так много. Еще меньше осталось живых. Редкие одиночки на этом поле смерти.

Через некоторое время нам удалось собраться у выхода из долины. Окровавленные, измученные остатки моего воинства. Если считать по выжившим, то мы победили. Пять сотен выстояли против восьми сотен. Да еще и живыми остались, чтобы прославить героизм павших.

Но это все потом, а сейчас у всех было одно желание – лечь и не двигаться. Но сначала надо попытаться найти раненых, помочь им, насколько это возможно. Пеко начал было собирать наименее измученных, но и это нам не дали сделать. Меня уже давно беспокоил какой-то странный гул, но вот он стал более отчетливым, и со стороны степи в долину стали вливаться новые отряды степняков. Твою маман!

От вида кровавой долины всадники останавливались, не решаясь двигаться по телам, но сзади, видимо, подпирали, и вот уже лошади начинают идти вперед, топча и своих и чужих, и мертвых и еще живых…

Против такой массы войск нам просто нечего был делать, и, не сговариваясь, мы повернули коней и понеслись на берег. Теперь одна надежда: что мост еще не успели сжечь и мы сможем проскочить, получив хотя бы маленькую передышку. Вылетели на последнюю гряду… и все разом остановились. Мост был цел, но он был полностью запружен беженцами. Осознав опасность, люди бросали скот и повозки в надежде спастись самим, но их перед мостом было еще слишком много. Потребуется в лучшем случае полчаса, пока мост можно будет поджигать.

Нужно как-то задержать кочевников, но как это сделать?! Сколько же у меня осталось бойцов? Я огляделся по сторонам. Сотня, не больше. Почти все ранены. Вон Пеко с окровавленной головой. Вон Мардан, он едва держится в седле. Солдаты, которые доверились мне и которые все погибнут по моему приказу. Надо бы сказать что-нибудь ободряющее, героическое, только надо ли им это? Все и так понятно без слов. Мы не побежим, и в живых никто не останется. Но лучше уж так, чем видеть смерть беззащитных женщин и детей, сгорать от стыда за собственное бессилие.

Я посмотрел назад. Волна кочевников приблизилась к выходу из долины, наиболее узкому месту, где мы могли бы хоть немного компенсировать численное превосходство противника. Ну что ж, пора. Я молча достал меч и медленно повернул обратно. Приказывать сейчас просто нельзя – каждый сам должен решить, как умереть или жить дальше. Несколько шагов я ехал в полной тишине, затем сзади послышался нарастающий шорох извлекаемых мечей. Постепенно ускоряясь, я ехал вперед, а сзади нарастал грохот копыт лошадей тех, кто решил последовать за мной. Я не оглядывался. Нельзя в такую минуту винить человека, даже если он повернет назад. А я просто не могу по-другому. Пока я жив и могу сопротивляться, никто не посмеет поднять руку на моих людей и мою землю!

Нас заметили, раздались команды, и к нам понеслась лавина всадников, пропуская нас в глубь своих рядов и стараясь охватить кольцом. Но я только усмехнулся – сейчас это уже не имело значения. Самое главное для нас – продержаться хотя бы десять минут, отвлекая кочевников от моста. Плана боя не было, мы просто врубились во вражеские ряды и думали только об одном – убивать. Много. Всех, кто встанет на пути. Закрутилось месиво мечей, копий, стрел. Сначала вокруг меня сражались мои воины, но каждый раз, когда я имел возможность оглянуться, их становилось все меньше и меньше, и наконец я остался один. Кровь, непонятно чья, заливала глаза, сил почти не осталось. Все вокруг было завалено телами погибших. Но кочевники почему-то не торопились убить меня, образовав плотный круг. Что, хотят в плен взять? Сейчас это легко – достаточно несколько стрел, я даже отбить их не смогу. Но плен не так страшен, как чувство, что я не до конца защитил своих людей.

Вперед выехал всадник в богатом облачении, начал что-то говорить, но меня это не интересовало. Шансов вырваться никаких. И в плен, во всяком случае добровольно, я никогда не сдамся. Значит, настал черед и для нашего с Горданом последнего секрета. Я прикрыл глаза и попытался расслабиться, чтобы встретить смерть хотя бы с покоем в душе. Затем очень осторожно, очень тщательно активировал заклинание, записанное на моей коже. Киношники почти разобрались с ним, значительно усилили, но им и в голову не могло прийти, каким образом я его использую.

Я даже успел улыбнуться настороженно смотревшим на меня воинам.

Внутри начала разворачиваться та самая радуга, отблески которой видели в таверне. Но на этот раз она была нестерпимо горячей и в тысячи раз сильнее.

Жалко, что я не увижу собственный «Последний поцелуй дракона»…

Ослепительная вспышка осветила экран монитора, и даже адаптивные фильтры с трудом справились, сохраняя приборы. Когда через несколько минут удалось восстановить изображение, смотреть было уже не на что. Долина, заполненная войсками, просто исчезла, превратившись в остекленевшую чашу, в которую сыпался пепел, и ничего более…

Мистер Эли долго сидел в задумчивости. Все не так, все неправильно, не по сценарию. Он медленно перебирал в памяти основные моменты своего провала. Где он допустил главную ошибку? В какой момент Гордан начал жить своей жизнью, а не по написанной для него роли? Можно ли это переиграть?

Потом он вдруг улыбнулся. Не надо ничего менять, ведь новое название может превратить недостатки в достоинства! Не надо убирать браваду, детские обиды и выходки Гордана, это все напускное. Гораздо важнее то главное, что Верона сумела разглядеть в этом взбалмошном мальчишке, – «Хранитель из рода Золотого дракона».