Текст книги "Криптономикон. Часть 1"

Ящерица

Бобби Шафто и его товарищи выехали прокатиться с ветерком.

По Италии.

Италия! Охренеть можно! Что творится?

Не его ума дело. Его дело расписано во всех мелочах. Так подробно пришлось объяснять, потому что в этом во всем нет ни хрена смысла.

В доброе старое время на Гуадалканале командир говорил ему: «Шафто, уничтожь этот дот», – и дальше Шафто был сам себе хозяин. Мог идти, бежать, ползти. Мог подкрасться с ранцевым подрывным зарядом или стоять в сторонке и поливать точку из огнемета. Не важно, лишь бы достичь цели.

Цель нынешней миссии выше разумения Бобби Шафто. Его, лейтенанта Еноха Роота, трех других морпехов, включая радиста, и трех друзей из английских ВДВ будят посреди ночи и гонят в последний мальтийский док, еще не уничтоженный люфтваффе. Там ждет подлодка. Они забираются внутрь и часа так двадцать четыре режутся в карты. Идут все больше на поверхности, где подлодки развивают намного большую скорость, хотя иногда погружаются – видимо, так надо.

Когда их следующий раз выпускают на плоский верх субмарины, снова глухая ночь. Они в бухточке у каменистого, изрезанного берега – это все, что Шафто может разглядеть в лунном свете. Их ждут два грузовика. Команда открывает люки в палубе субмарины, начинается разгрузка. В первый грузовик земляки из МПФ США забрасывают мешки с мусором. Тем временем друзья из британских ВДВ вытащили из другого отсека субмарины ящики и что-то собирают во втором грузовике с помощью гаечного ключа и крепких словечек. Собранный агрегат накрывают брезентом раньше, чем Шафто успевает хорошенько его рассмотреть, но, судя по виду, это такая штука, которую предпочтительно направлять от себя.

Два чернявых усача слоняются по берегу, курят и препираются с капитаном подлодки. После разгрузки им отдают несколько ящиков. Чернявые вскрывают два ящика на пробу и, по-видимому, остаются довольны.

До сих пор Шафто не знает даже, на каком они материке. Когда он увидел берег, то решил, что в Северной Африке. Глядя на чернявых, решает, что в Турции.

Наконец встает солнце, и Шафто (лежа в кузове едущего грузовика на мешках с мусором и выглядывая из-под брезента) видит дорожные указатели и церкви. Испания или Италия. Наконец мелькает указатель «ROMA». Значит, Италия. Стрелка направлена прочь от встающего солнца, значит, они к югу или юго-востоку от Рима. Кроме того, они южнее какого-то Неаполя.

Однако Шафто не слишком часто выглядывает наружу. Это не поощряется. Водитель грузовика болтает по-местному, порой он останавливается перекинуться с кем-нибудь парой слов. Иногда разговор похож на дружеский треп. Иногда – на спор по поводу правил дорожного этикета. Иногда он более тихий. Постепенно до Шафто доходит, что водитель дает взятки на блокпостах. Это что ж такое? Два грузовика вражеских солдат, укрытых всего-навсего брезентом, преспокойно едут через воюющую страну? Страну, где у власти фашисты? Какая халатность!.. Ему хочется вскочить, отбросить брезент и сделать итальяшкам втык. Чтоб хорошенько выскребли здесь все зубной щеткой! Вконец разболтались. Нипы, что ни говори, уж если объявляют войну, то по крайней мере воюют без дураков.

Ладно, хрен с ними, с итальянцами, пусть живут. Вправлять им мозги было бы нарушением приказов, которые Шафто помнил назубок, пока мысль, что они и впрямь едут по вражеской территории, не вышибла у него из башки все остальное. И если бы эти приказы не исходили непосредственно от полковника Чаттана, Бобби им не поверил бы.

Они встанут лагерем и будут довольно долго играть в карты. Радисту тем временем скучать не придется. Эта фаза операции должна продлиться примерно неделю. В какой-то момент их постараются уничтожить немцы или, может быть, итальянцы, если вдруг раскачаются. Когда это случится, они должны будут послать радиограмму, сжечь лагерь, выехать на такое-то поле, которое сойдет за аэродром, и ждать, пока их заберут британские летчики.

Шафто поначалу не поверил ни одному слову – решил, что это такой британский юмор, подначка для начала разговора. Он вообще плохо понимает англичан, поскольку (по его личным наблюдениям) у них и у американцев несколько разное представление о юморе. Говорят, юмор еще есть у некоторых жителей Восточной Европы, но Шафто ни с кем из них не знаком, и потом им сейчас скорее всего не до смеха. Так или иначе, трудно понять, всерьез англичанин или подкалывает.

Все предположения, что это розыгрыш, рассеиваются после выдачи оружия. Для организации, чья цель – убивать, армия выдает его исключительно неохотно. А если и выдает, то полное говно. Морпехи сами выписывают себе «томми» из Америки: начальство хочет, чтобы они убивали, но не дает из чего!

Однако подразделение 2702 – совсем другая песня. Даже рядовым раздают «томпсоны». А на случай, если кто-то еще не поверил в серьезность задания, – ампулы с цианидом. Последний скепсис развеивает лекция полковника Чаттана о том, как правильно застрелиться. («Удивительно, сколько вполне толковых ребят запарывают эту внешне простую процедуру».)

Теперь до Шафто доходит, что у приказов есть невысказанное примечание: да, кстати, если какие-нибудь итальянцы, которые на самом деле заправляют в Италии, настоящие всамделишные фашисты, с которыми мы воюем, если кто-нибудь из них вас заметит и почему-либо захочет сорвать наш маленький план (понимать который вам вовсе не обязательно) – непременно убейте их. А если не получится, пожалуйста, убейте себя, поскольку вы наверняка справитесь с этим лучше фашистов. И не забудьте лосьон для загара!

Вообще-то задание Шафто скорее по душе. Уж во всяком случае, здесь не хуже, чем на Гуадалканале. Что сбивает с толку (думает он, поудобнее устраиваясь на мешках с загадочным мусором и выглядывая из-под брезента), так это полное непонимание цели.

Ребята из взвода то ли все убиты, то ли нет; Шафто вроде бы по-прежнему слышит крики, но их трудно различить за гулом прибоя и несмолкающим треском очередей. Тут до него доходит, что кто-то наверняка жив, иначе зачем бы нипам стрелять.

Он ползет к тому концу бревна, который ближе к пулемету, делает несколько глубоких вдохов, привстает и прыгает через бревно! Теперь он явственно видит устье пещеры, лисий хвост огня разрезан в мозаику противогранатной сеткой. Все на удивление тихо. Шафто оглядывается и видит неподвижные тела.

Черт! Живых на берегу нет, японцы просто расстреливают боезапас, чтобы не вытаскивать ленту. Шафто морпех, он понимает.

Дуло разворачивается – его засекли. Он как на ладони. Можно нырнуть в листву, но нипы прочешут ее огнем, и ему все равно крышка. Бобби Шафто расставляет ноги, наводит на пещеру кольт сорок пятого калибра и жмет на курок. Ствол пулемета смотрит в точности на него.

Но не стреляет.

Кольт щелкает. Магазин пуст. Все тихо, слышны только гул прибоя и крики. Шафто убирает кольт, выхватывает револьвер.

Кричат незнакомым голосом.

Имперский морской пехотинец выскакивает из пещеры, на уровне глаз Шафто. Правый зрачок Бобби, мушка и нип оказываются на одной линии. Шафто успевает дважды нажать на курок и почти наверняка попадает.

Имперский морской пехотинец запутывается в противогранатной сетке и падает Шафто под ноги.

Через мгновение из пещеры выпрыгивает второй – даже не с криком, а с каким-то бессвязным всхлипом.

Он неудачно прыгает и ломает голень – Шафто слышит хруст. Тем не менее нип бежит к морю, нелепо припадая на сломанную ногу. На Шафто он даже не смотрит. Кровь хлещет у него из шеи и плеч. Видно, как на бегу болтаются куски мяса.

Бобби прячет револьвер в кобуру. Надо бы сорвать с плеча винтовку и пристрелить нипа, но он слишком ошарашен.

Что-то красное мелькает в устье пещеры. Шафто поднимает глаза, но не может ничего разобрать в зрительном шуме джунглей.

Снова мелькает что-то красное, раздвоенное, как язык у рептилии.

Движущийся кусок живых джунглей вываливается из пещеры и чешет по склону вниз, сминая верхушки растений.

Оно на берегу. Шпарит на четырех лапах, низко к земле. На мгновение замирает и поводит языком в сторону имперского морского пехотинца, который вприскочку ковыляет через прибойную полосу ярдах в пятидесяти впереди.

Песок взметается, как дым из-под горящих шин гоночного автомобиля. Ящер покрывает расстояние до нипа в одну, две, три секунды, хватает его под колени, валит в прибой. Тащит покойника на берег. Укладывает рядом с мертвыми американцами, обходит раза два и начинает есть.

– Сержант! Приехали! – зовет рядовой Фланаган. Еще не проснувшись, Шафто отмечает, что голос у рядового Фланагана спокойный, значит, на них не напали.

Шафто открывает глаза в тот самый миг, когда с открытого кузова срывают брезент, и видит над собой голубое итальянское небо, разорванное по краям ветками деревьев.

– Бля! – говорит он.

– Чего такое, сержант?

– Я всегда так говорю, когда просыпаюсь, – отвечает Шафто.

Новый дом оказывается старым каменным амбаром на оливковой ферме, или плантации, или как там называется место, где выращивают оливки. В Висконсине про такой сразу бы сказали, что он заброшенный. Как здесь, Шафто не знает. Крыша частично просела под непомерным весом глиняной черепицы, окна и двери сорваны с петель и распахнуты всем ветрам. Дом большой, и после нескольких часов работы кувалдой один из грузовиков удается загнать внутрь, чтобы его не заметили с воздуха. Из второго выгружают мешки с мусором, и водитель-итальянец уезжает на нем в неведомом направлении.

Капрал Бенджамин, радист, лезет на оливы и опутывает весь двор медной проволокой. Друзья отправляются на рекогносцировку, земляки начинают разбрасывать мусор. Это, в частности, итальянские газеты за несколько месяцев. Все они развернуты, страницы перепутаны, сложены как попало. Какие-то статьи вырезаны, какие-то обведены или отмечены карандашом. Приказы Чаттана постепенно всплывают у Шафто в мозгу. Он складывает газеты в угол амбара – старые вниз, новые сверху.

Целый мешок наполнен основательно докуренными бычками. Марка европейская, Шафто ее не знает. Он ходит с мешком, как сеятель, и горстями разбрасывает чинарики, по большей части там, где кто-нибудь и впрямь будет работать: под столом у капрала Бенджамина и под козлами, которые они сколотили, чтобы есть и играть в карты. То же с салатом из винных и пивных пробок. Равное количество пивных и винных бутылок закатывается по углам амбара. Бобби работа нравится. Он бросает бутылки сильно, как квортербек из «Стил Бэй Паркер» отважным крайним форвардам.

Десантники возвращаются, и происходит смена – земляки идут знакомиться с местностью, друзья выгружают остальной мусор. Побродив с час, сержант Шафто, рядовые Фланаган и Кюль выясняют, что оливковое ранчо расположено на длинной, вытянутой с севера на юг полоске земли. На западе круто уходит вверх коническая гора, подозрительно смахивающая на вулкан. На востоке через несколько миль начинается море. На севере – непроходимые заросли колючего кустарника, на юг продолжаются сельхозугодья.

Чаттан велел отыскать место для секретки, по возможности ближе к амбару. К закату Шафто определяется: каменистый выступ на склоне вулкана, в получасе от дома и метров на пятьсот выше.

На обратном пути он едва находит амбар, так здорово он спрятан. Десантники закрыли светомаскировкой все дырки, даже провалы в крыше, и вполне уютно разместились внутри. Разбросанный мусор (к бычкам и пробкам теперь прибавились куриные перья и кости, апельсинная кожура и прядки отстриженных волос) создает впечатление, что они тут по меньшей мере год. В этом, видимо, весь смысл.

Примерно треть жилплощади отхватил себе капрал Бенджамин. Он включил радиопередатчик, тепло светятся лампы. Кроме того, у него куча бумажек. Часть, подобно окуркам, липовая. Однако после ужина, когда солнце заходит не только здесь, но и в Лондоне, он садится и начинает выстукивать морзянкой.

Шафто, как и все остальные, знает азбуку Морзе. Друзья и земляки сидят за столом, готовясь всю ночь резаться в карты, и одним ухом ловят стук ключа, однако слышат сплошную галиматью. В какой-то момент Шафто подходит и заглядывает Бенджамину через плечо. Нет, он не спятил, все так и есть:

XYHEL ANAOG GFQPL TWPKI AOEUT

и так далее, страница за страницей.

На следующий день они роют сортир и до половины наполняют его двумя бочками стандартного армейского образца стопроцентно чистого патентованного говна. Согласно приказу Чаттана, они льют говно порциями, перемежая комканными обрывками итальянских газет, дабы создать впечатление, что оно попало сюда естественным образом. Если не считать интервью лейтенанту Рейгану, это худшая небоевая работа, которую Шафто когда-либо поручала Родина. Он объявляет отдых до конца дня всем, кроме капрала Бенджамина, который до двух ночи выстукивает галиматью.

На следующий день они принимаются за наблюдательный пункт: ходят туда-сюда, туда-сюда, протаптывают тропинку, оставляя рядом армейского образца срач. Рядовые Фланаган и Кюль заносят на гору вьючник и прячут его за камнями. Во вьючнике – книги с силуэтами итальянских и немецких кораблей, такие же справочники по самолетам, бинокли, подзорные трубы, фотопринадлежности, пустые блокноты и карандаши.

Хотя Бобби Шафто и заправляет этим спектаклем, ему никак не удается улучить минуту наедине с лейтенантом Енохом Роотом. Роот избегает его с самого памятного полета на «дугласе». Наконец, примерно на пятый день, Шафто припирает его к стенке – уходит вместе с несколькими рядовыми к амбару, оставив Роота в секретке, потом неожиданно возвращается.

При появлении Шафто Роот вздрагивает, но не слишком огорчается. Он закуривает итальянскую сигарету, предлагает вторую Шафто. Тот, к своей досаде, обнаруживает, что из них двоих нервничает он сам. Роот по обыкновению спокоен.

– О’кей, – говорит Шафто, – что ты увидел? Когда смотрел в бумаги, которые мы подложили мертвому мяснику?

– Они все были на немецком, – отвечает Роот.

– Бля!

– По счастью, – продолжает Роот, – я немного знаю этот язык.

– Ах да. У тебя ведь мать немка?

– Да, она была врач при миссии, – говорит Роот. – На случай, если это несколько развеет твое предубеждение против немцев.

– А отец – голландец.

– Верно.

– И чего их понесло на Гуадалканал?

– Помогать страждущим.

– Ясно.

– Итальянский я тоже немного знаю. В Церкви его слышишь довольно часто.

– Охренеть! – восклицает Шафто.

– Однако мой итальянский сильно испорчен латынью, которую отец заставил меня выучить. Местным жителям он, наверно, показался бы несколько архаичным. Я бы говорил, как алхимик семнадцатого века или кто-то в таком роде.

– Или как поп? На это бы они клюнули.

– Если припрет, – соглашается Енох, – попробую завести клерикальный разговор, и посмотрим, что из этого выйдет.

Они выпускают дым и смотрят на широкий водный простор впереди. Шафто знает, что это называется Неаполитанский залив.

– Ладно, – говорит Шафто, – так что было в тех бумагах?

– Много подробной информации о военных конвоях из Палермо в Тунис. Похищенной, вероятно, из немецких секретных источников.

– Старых конвоях или…

– Конвоях, которые только должны выйти, – спокойно отвечает Роот.

Шафто тушит окурок и некоторое время молчит. Потом произносит: «Мудрено, бля», – встает и идет к амбару.

Замок

Как раз когда Лоуренс Притчард Уотерхауз сходит с поезда, какой-то гад выплескивает ему в лицо ведро соленой воды со льдом. Мерзавцев много, водяная канонада продолжается без остановки. Тут он понимает, что никого рядом нет. Это просто неотъемлемое свойство местной атмосферы, как туман в Лондоне.

Лестница на виадук, ведущий к зданию вокзала, защищена стенами и крышей, так что получается исполинская органная труба, она резонирует в инфразвуковом диапазоне от ударов воды и ветра. Как только Уотерхауз вступает на лестницу, в лицо перестает хлестать, и он может уделить должное внимание феномену.

Влага и воздух взбиты штормом в пену, лишенную явных закономерностей. Микрофон, подвешенный в воздухе, зарегистрировал бы белый шум – полное отсутствие информации. Однако шум, ударяя в длинную трубу лестницы, вызывает физический резонанс, который ухо Лоуренса воспринимает как низкий гул. Труба извлекает закономерность из шума! Эх, сюда бы Алана!

Уотерхауз голосом подбирает интервалы к основному тону: октаву, квинту, кварту, большую терцию и так далее. Каждый из этих звуков вызывает в трубе больший или меньший резонанс. Это звукоряд медных духовых инструментов. Ему удается сносно воспроизвести сигнал горниста. Получается вполне узнаваемая побудка.

– Как мило!

Уотерхауз стремительно оборачивается. За его спиной дама втаскивает на лестницу саквояж размером с тюк сена. Она немолода и сложена, как шкаф. Несколько секунд назад, в поезде, у нее на голове был пышный городской перманент. Соленая вода сбегает по лицу и шее под плотное платье серой йглмской шерсти.

– Мэм, – говорит Уотерхауз и втаскивает саквояж на лестницу. Они оба вместе с багажом оказываются на узком крытом мосту, ведущем через пути к вокзалу. В боковых стенах – окна; Уотерхауз смотрит через струящуюся по стеклам полудюймовую толщу влаги на Атлантический океан, и ему плохеет. Океан – в нескольких метрах и явно хочет подобраться еще ближе. Возможно, это обман зрения, но кажется, что волны вздымаются вровень с мостом, хотя до земли не меньше двадцати футов. Каждая весит не меньше, чем все товарные составы Великобритании, вместе взятые. Хочется рухнуть плашмя и стравить. Лоуренс зажимает уши.

– Вы – музыкант? – спрашивает дама.

Уотерхауз оборачивается. Дама внимательно оглядывает его форму, ища знаки отличия, потом поднимает лицо и улыбается, как добрая бабушка.

В этот миг до Уотерхауза доходит, что она – немецкая шпионка. Мама родная!

– Только в мирное время, мэм, – говорит он. – Сейчас люди с хорошим слухом нужны для другого.

– А! – восклицает дама. – Так вы слушаете?

Уотерхауз улыбается.

– Пип! Пип! – говорит он, изображая радар. (Вообще-то речь о радиопеленгаторе. Как-то Алан увидел это слово с опечаткой – радиопедератор, и с тех пор, услышав его, начинает неудержимо каламбурить.)

Дама в восхищении.

– Меня зовут Харриет Йррт. – Она протягивает руку.

– Хью Хьюз.

– Очень приятно.

– Взаимно.

– Вам, вероятно, надо будет где-то остановиться. – Дама притворно краснеет. – Простите. Я лишь предположила, что вам на Внешний.

Внешний означает Внешний Йглм. Сейчас они на Внутреннем.

– Вы совершенно правы, – отвечает Уотерхауз.

Как все другие географические названия на Британских островах, сочетания Внутренний и Внешний Йглм – историческое недоразумение, восходящее корнями к какому-то древнему и, вероятно, забавному эпизоду. Внутренний Йглм по-настоящему даже не остров – он связан с материком песчаной косой, заливаемой приливом; теперь здесь дамба, по которой проложены шоссе и железнодорожные рельсы. Внешний Йглм отстоит от Внутреннего на двадцать миль.

– Мы с мужем держим небольшой пансион, – говорит миссис Йррт, – и будем очень рады, если вы у нас остановитесь.

Так Уотерхауз оказывается у Йрртов. Вместе с мистером и миссис Йррт он проводит весь вечер у единственного источника тепла – угольного тостера, вмурованного на место камина. Время от времени мистер Йррт открывает дверцу и подсыпает щепотку угля. Миссис Йррт носит еду и тянет из Уотерхауза секретные сведения. Она примечает его слегка асимметричную походку и выясняет, что он болел полиомиелитом. Он органист, а у них в гостиной есть фисгармония – она упоминает об этом.

Первый раз Уотерхауз видит Внешний Йглм в шпигат. Собственно, он даже не знает, зачем этот шпигат нужен, кроме как чтобы туда блевать. Еще до отплытия команда парома подробно проинструктировала его и полдюжины остальных пассажиров насчет блева. Суть состояла в том, что, если перегнуться через борт, вас наверняка смоет волной; лучше встать на четвереньки и целить в шпигат. Однако чаще он видит в отверстие не воду, а какую-нибудь далекую точку на горизонте, или чаек в небе, или отчетливый трезубый силуэт Внешнего Йглма.

Зубья, называемые Схры, это базальтовые останцы. Поскольку идет Вторая мировая война, а Внешний Йглм ближе всего к Битве за Атлантику, сейчас они усеяны антеннами и белыми пунктами радиосвязи. Есть и четвертая Схра, поменьше, ее легко принять за обычный холм. Она высится над единственным портом Внешнего Йглма (он же единственное поселение на острове, если не считать военно-морскую базу в противоположном конце). Четвертую Схру венчает замок, номинально принадлежащий Найджелу Сент-Джону Глумторнби-Уайдаболоту – новая штаб-квартира подразделения 2702.

Весь город можно обойти за пять минут. Разъяренный петух гоняет по главной улице заморенную овцу. На Схрах лежит снег, здесь же это просто серое крошево, неотличимое от мостовой, пока в него не наступишь и не упадешь копчиком. Энциклопедия все пишет с большой буквы: Город, Замок, Гостиница, Паб, Пристань. Уотерхауз посещает Сортир, дабы избавиться от последствий качки, и выходит на Улицу. Подъезжает Автомобиль, он же Такси. Уотерхауз садится и по пути мимо Парка замечает Памятник (древние йглмиане колошматят окаянных викингов). Перехватив его взгляд, Водитель сворачивает в Парк, дабы показать скульптуру во всей красе.

Это одна из тех многофигурных композиций, которые несут в себе целый рассказ, и занимает соответствующую площадь. Пьедестал вырублен из местного базальта и покрыт с одной стороны письменами, в которых Уотерхауз по картинкам в энциклопедии узнает йглмские руны. На непросвещенный взгляд они выглядят бессмысленной последовательностью рубленных Х-ов, I, L, прямых и перевернутых V, дефисов и звездочек. Однако это неиссякаемый источник гордости для…

– Мы не покорились римлянам с их Юлием Цезарем, – говорит таксист, – и алфавит их не приняли.

«Большая Йглмская Энциклопедия» посвятила рунам пространную статью. Автор берет настолько воинственный тон, что читать почти физически больно. «Вопреки измышлениям английских исследователей, обычай йглмиан избегать на письме плавных линий и закруглений не только не свидетельствует о дикости, но придает начертанию особую строгую красоту. Это исключительно функциональный способ письма для местности, где после уничтожения англичанами лесов подавляющая часть образованного грамотного сословия страдает хроническим обморожением».

Чтобы получше рассмотреть композицию, Уотерхауз опускает мутное стекло. Холодный ветер в лицо окончательно прогоняет морскую болезнь; у него даже мелькает мысль, как бы войти в контакт со Шлюхой.

Тут он, увы, соображает, что Шлюха, если у нее есть хоть капля мозгов, – на противоположной стороне острова, там, где военно-морская база.

– А это кто сбоку? – спрашивает Уотерхауз, указывая на угловую часть композиции, где жалкая, растоптанная личность в железном ошейнике с обрывком цепи трусливо взирает на лихую сечу, учиненную дюжими йглмскими молодцами. Уотерхауз знает ответ, но соблазн спросить слишком велик.

– Кха! – Таксист как будто откашливает мокроту. – Думаю, он с Внутреннего Йглма.

– Конечно.

Беседа разбередила в таксисте мстительную злость, которую можно остудить только быстрой ездой. К замку ведет обледенелый серпантин с десятком смертельно опасных поворотов. Уотерхауз рад, что не идет пешком, но от стремительных виражей на скользкой дороге его снова укачивает.

– Кха! – говорит таксист после десятиминутного молчания (к этому времени три четверти подъема уже позади). – Они римлян чуть не поклонами встречали. Перед викингами стелились. Не удивлюсь, если сейчас там немцы!

– Кстати, – перебивает Уотерхауз. – Остановитесь, пожалуйста. Дальше я пойду пешком.

Таксист обескуражен, но сдается, когда Уотерхауз объясняет, что в противном случае придется долго чистить салон, и даже завозит вещмешок на Схру и оставляет на вершине.

Подразделение 2702 в лице Лоуренса Притчарда Уотерхауза, ВМФ США прибывает в замок пятнадцатью минутами позже. По дороге он успевает еще раз повторить свою легенду, чтобы войти в образ. Чаттан предупредил, что в замке будут слуги, которые все видят и обо всем судачат. Проще всего было бы отослать их на материк, но это значит обидеть герцога, благородно предоставившего замок вместе с прислугой. «Вам придется, – сказал Чаттан, – выработать модус вивенди». Уотерхауз посмотрел в словаре, что это означает «образ жизни», и согласился.

Замок – груда обломков размером с Пентагон. С подветренной стороны имеются крыша, электропроводка и прочее украшательство вроде дверей и окон. В этой части замка (других Уотерхауз пока осмотреть не успел) можно забыть, что ты на Внешнем Йглме, и воображать себя в более зеленых и благодатных краях вроде Горной Шотландии.

На следующий день он вместе с дворецким, Гхнксом, делает вылазку в прочие части здания и, к своей радости, обнаруживает, что попасть туда можно не иначе как через двор: все внутренние переходы замурованы, чтобы остановить сезонную миграцию скрггов, юрких длиннохвостых зверьков, которые считаются символом острова. Сегментация, при всех своих неудобствах, хороша с точки зрения секретности.

И Уотерхауз, и Гхнкс облачены в дубовые одежды из натуральной йглмской шерсти, у дворецкого при себе гальванический люцифер. Это нечто весьма древнее. Когда Уотерхауз вынимает флотский фонарик, Гхнкс (ему самому лет сто) только снисходительно улыбается. Тихим голосом, словно заглаживая серьезное нарушение этикета, он объясняет, что гальванический люцифер несравненно лучше, поэтому дальнейший разговор о фонарике только доставит всем лишнее смущение. Он ведет Уотерхауза в особую каморку сразу за кладовкой, расположенной через одно помещение за комнатой, которая непосредственно примыкает к буфетной. Каморка предназначена исключительно для гальванического люцифера и всего, что к нему прилагается. Сердце устройства составляет дутая сферическая колба объемом примерно с галлонную кружку. Гхнкс, у которого то ли гипотермия, то ли болезнь Паркинсона на ранней стадии, прилаживает к шару стеклянную воронку. Снимает с полки оплетенную бутыль. На бутыли надпись: «ЦАРСКАЯ ВОДКА», внутри плещется ярко-оранжевая жидкость. Гхнкс вынимает притертую стеклянную пробку, обнимает бутыль, наклоняет ее вперед, и оранжевая жидкость через воронку булькает в сферическую колбу. Попадая на стол, она прожигает в нем новые дыры вдобавок к тысячам старых. От них поднимается что-то очень похожее на дым и страшно едкое. У Лоуренса начинает першить в легких.

Гхнкс выстругивает электрод из цельного куска графита. В колбу с царской водкой опущены аноды, катоды и прочее, все это на зажимах из чистого золота. От колбы тянутся толстые провода в асбестовой обмотке ручного плетения. Они уходят в рабочую часть гальванического люцифера – медную миску, закрытую линзой Френеля, как на маяке. Выстругав электрод нужных размера и формы, Гхнкс заталкивает его в боковое отверстие миски и небрежно щелкает франкенштейновским рубильником. Искра вспыхивает на контактах, как шутиха.

В первый миг Уотерхауз думает, что стена рухнула и прямо на них светит солнце. Однако Гхнкс просто включил гальванический люцифер и теперь поворачивает бронзовый винт, так что скоро свет становится в десять раз ярче. Пристыженный Уотерхауз прячет фонарик в пижонский чехол на поясе и первым выходит из комнаты. Гхнкс идет следом. Уотерхауз чувствует на затылке жар гальванического люцифера. «Старушка будет светить часа два», – важно сообщает Гхнкс.

Им и впрямь удается выработать модус вивенди: Уотерхауз ногой открывает старую дверь, Гхнкс из соседнего помещения обводит комнату лучом света, как огнеметом, отчего скрргы десятками и сотнями с писком пускаются наутек. Уотерхауз осторожно забирается внутрь, обычно перелезая через обломки крыши или верхнего этажа, и быстро осматривается, прикидывая, сколько нужно сил, чтобы приспособить это помещение для более эволюционно развитых организмов.

Ползамка в разное время сгорело при пожарах, учиненных берберийскими пиратами, молниями, Наполеоном и курением в постели. Берберийские пираты потрудились основательнее других (возможно, просто хотели согреться), а может, в этой части замка у стихий было больше времени довершить начатое огнем. Так или иначе, Уотерхауз находит место, где не очень много придется разгребать и где с помощью брезента и досок можно быстро выгородить нужную площадь. Это помещение в прямо противоположной стороне от жилой части замка, то есть открыто зимним штормам, зато скрыто от любопытных взглядов прислуги. Уотерхауз измеряет его шагами, потом возвращается к себе, оставив Гхнкса разбирать гальванический люцифер.

Он составляет план будущих работ, пустив в ход дотоле невостребованные инженерные навыки. Затем пишется заявка на материалы, которая, естественно, включает в себя множество цифр: 100 8' 2×4 и так далее. Уотерхауз переписывает все это словами: сто восьми футовых два на четыре. Это можно понять превратно, поэтому он формулирует иначе: СТО ДОСОК ДВА НА ЧЕТЫРЕ ДЮЙМА ДЛИНОЙ ВОСЕМЬ ФУТОВ.

Потом вынимает листок, похожий на бухгалтерскую ведомость, разделенный вертикальными линиями на графы по пять колонок. В эти колонки переписывает сообщение:

[32]32
  СТОДО СОКДВ АНАЧЕ ТЫРЕД ЮЙМАД ЛИНОЙ ВОСЕМ ЬФУТО (англ.)


[Закрыть]

и так далее. Он использует только каждую третью строку.

С самого отъезда из Блетчли-парка Уотерхауз носит при себе несколько листков папиросной бумаги; ложась спать, прячет под подушку. Сейчас он вынимает их и берет один. Если не считать серийного номера наверху, там только аккуратно отпечатанные на машинке буквы

ATHOP COGNQ DLTUI CAPRH MULEP

и так далее до самого низа.

Листок этот отпечатала в Блетчли-парке миссис Тенни, пожилая супруга викария. У миссис Тенни странная работа. Она берет два листа папиросной бумаги, закладывает между ними копирку и вставляет в печатную машинку. Перед нею устройство, как в лототроне: прозрачная сфера с двадцатью пятью шарами, на каждом – буква (весь алфавит за исключением J – она в шифровках заменяется на I). Прокрутив сферу предписанное число раз, миссис Тенни закрывает глаза и наугад вынимает шар. Прочитывает букву, печатает ее, кладет шар на место, закрывает крышку и повторяет процедуру. Время от времени в комнату заходят серьезные люди, обмениваются с миссис Тенни любезностями и забирают готовые листки. Дальше их переправляют таким, как Уотерхауз, а также людям в куда более опасных обстоятельствах по всему миру. Это зовется одноразовый шифрблокнот.

Уотерхауз переписывает буквы из одноразового блокнота в пустые строки под своим сообщением:

Теперь свободной остается только каждая третья строчка.

Наконец он возвращается в начало ведомости и начинает рассматривать буквы по две. Первая буква сообщения – T. Первая буква одноразового шифрблокнота, сразу под ней – А.