Текст книги "Мать. Из жизни Матери"

Мы хорошенько посмеялись над ее рассказом. Но в действительности все так и есть, и предложенный метод стоит того, чтобы его освоить.⁴

* * *

Существует способ [избавления от собственной глупости]. Это, конечно, не так просто, но все же достижимо. Мне встречались невероятно бестолковые люди, действительно глупые. Однако им удавалось благодаря внутренней устремленности, которую они не могли для себя даже четко сформулировать, войти в контакт со своим психическим существом. Они не могли удерживать этот контакт постоянно, он был порой весьма кратковременным. Тем не менее, в момент соприкосновения со своим психическим существом они становились необычайно умны и говорили поразительные вещи. Я знала одну такую девушку. Она была необразованной и глупой. Люди говорили: «С этим уже ничего не поделаешь, это неисправимо». Так вот, когда она входила в контакт со своим психическим существом, она начинала понимать глубочайшие идеи и делала при этом поразительные высказывания. Но как только контакт прекращался, она снова становилась глупой. Ее глупость проходила лишь в те моменты, когда она соприкасалась со своим психическим существом. А ум ее так и оставался неразвитым. Так что излечиться от глупости при помощи внутреннего контакта достаточно сложно, поскольку его необходимо постоянно поддерживать.

На эту тему есть одна мусульманская притча о Христе. Странствуя, Иисус, как вы знаете, исцелял больных и увечных, возвращал зрение слепым и даже воскрешал из мертвых. Услышав о таких чудесах, один человек подошел к нему и спросил: «Не мог бы ты излечить моего сына? … Дело в том, что он очень глупый». От такой просьбы Христос застыл в изумлении и бросился бежать! Это было единственное, чего он не мог сделать! Конечно, все это не более чем шутка, но избавиться от глупости действительно сложно, хотя и возможно.⁵

* * *

Я знала людей, не обладавших какими-то особыми дарованиями, однако с помощью Йоги они смогли приобрести великолепные способности в области литературы и живописи. Вот хотя бы два таких примера. Один из них – девушка, не имевшая совершенно никакого образования; она была танцовщицей и, надо сказать, танцевала довольно неплохо. Начав заниматься Йогой, она стала танцевать лишь для друзей, но танец ее приобрел выразительность, глубину и красоту, которые прежде отсутствовали. И несмотря на свою необразованность, она начала писать замечательные произведения, в которых описывала свои духовные переживания, причем делала она это, прекрасно владея литературным языком. Но в ее Йоге были взлеты и падения; когда она находилась в хорошем состоянии, ее литературный стиль был прекрасен, в остальное же время она была совершенно посредственной и не проявляла никаких творческих способностей. Второй пример – молодой человек, немного занимавшийся живописью. Он был сыном дипломата, и его самого тоже готовили к дипломатической карьере. Жил он в роскоши, и учеба у него по разным причинам так и не сложилась. Однако, начав заниматься Йогой, он стал писать символические картины, исполненные вдохновения и внутреннего знания; в итоге он стал великим художником.⁶

* * *

Если какие-то события могут вас расстроить или нарушить ваше внутреннее равновесие, значит, вам предстоит еще немало потрудиться над воспитанием своего витального существа, прежде чем оно будет готово [к Йоге]; это говорит о слабости и незрелости в одной из частей вашего существа. У некоторых эта незрелость проявляется на уровне ума. Во Франции я была знакома с одним юношей, прекрасным музыкантом, великолепно игравшим на скрипке. Но мозг его был недостаточно развит, и способностей ему хватало только для занятий музыкой. Он посещал собрания нашей группы, и вот однажды, совершенно неожиданно, он получил опыт переживания бесконечного в конечном. Это было совершенно подлинное переживание; в конечной личности произошло осознание бесконечности. Но этот опыт настолько переполнил бедного юношу, что он оказался неспособен извлечь из него какую-либо пользу! Он даже не мог больше заниматься музыкой. Переживание оказалось слишком сильным, и его необходимо было прекратить. Этот пример показывает, что разум может оказаться слишком слабым и неподготовленным.

* * *

Это произошло в январе 1907 года, вскоре после кровавого подавления революционного движения в России.

Я и несколько моих друзей вместе занимались изучением философии. В тот день проходила наша обычная встреча, как вдруг нам сообщили о приходе таинственного посетителя, желавшего нас видеть.

Мы вышли ему навстречу и увидели человека в чистом, но поношенном костюме, с прижатыми к телу руками и опущенным бледным лицом, наполовину скрытым черными полями шляпы, своим видом напоминавшего загнанного животного. При нашем приближении он снял шляпу и окинул нас быстрым и смелым взглядом.

В сумеречном освещении было довольно сложно разглядеть черты его бледного, казалось, воскового, лица. Можно было лишь различить его печальное выражение.

Затянувшееся молчание становилось неловким, и я спросила: «Чем я могу вам помочь?»

«Я только что прибыл из Киева, чтобы увидеть вас».

Голос его был уставшим, басистым и немного глуховатым, в речи улавливался славянский акцент.

Из Киева, чтобы увидеть нас! Такой поворот нас несколько удивил. Он истолковал наше молчание как сомнение и после некоторого колебания продолжил: «Видите ли, в Киеве есть группа студентов, проявляющих большой интерес к философским идеям. Нам случайно попали в руки ваши книги, и мы были счастливы наконец-то обрести такое обобщающее учение, которое не ограничивается одной лишь теорией, но и вдохновляет на действия. Мои товарищи, мои друзья послали меня к вам за наставлениями по интересующим вопросам. Вот я и приехал».

Он ясно и четко выражал свои мысли на правильном, если не сказать – элегантном языке, и нам было совершенно очевидно, что если он что-то и недоговаривал из соображений предосторожности, то все, что он говорил, было, по крайней мере, правдой.

Пригласив незнакомца в комнату и усадив его на диван, мы получили возможность хорошенько рассмотреть его при ярком освещении. Бледное от недосыпания или недостатка солнечного света лицо его несло на себе печать страданий и тревог; в то же время оно сияло ясным светом интеллекта, озарявшего его лоб и глаза, печальные усталые глаза, покрасневшие от переутомления или, возможно, от слез…

Застигнутые врасплох такой неожиданной встречей, мы молчали. Но через какое-то время, желая получше понять цель его визита, мы поинтересовались, чем он занимается в своей стране. Прежде чем ответить, он, казалось, сосредоточился, словно принимая какое-то решение, и затем медленно произнес: «Я живу и работаю ради революции».

Этот ответ прозвучал как похоронный звон в роскошных буржуазных апартаментах.

Ничем не выдавая своих эмоций и восхищаясь его откровенностью и искренностью, мы спросили, чем могли бы ему помочь. Наше доброжелательное отношение придало ему уверенности, и он начал свой рассказ:

«Вы, наверное, слышали о последних событиях в России, поэтому я не буду на них останавливаться. Но, возможно, вы не знаете, что в центре революционного движения существует небольшая группа людей, именующих себя студентами, к которой принадлежу и я. Иногда мы собираемся вместе для принятия каких-либо решений, но чаще работаем независимо, во-первых, для того, чтобы не привлекать к себе внимания и, во-вторых, чтобы каждый мог сосредоточиться и действовать в собственном районе. Я выполняю роль связного и предоставляю свое жилище для общих встреч и собраний.

Мы долго боролись, ожесточенно и открыто, надеясь победить с помощью террора. Нам казалось, что ради торжества Справедливости, Свободы и Любви хороши любые средства. Надо было видеть, что мое сердце разрывалось от сострадания и жалости при виде человеческих несчастий (в свое время я выучился на врача с единственной целью облегчать людям физические страдания), когда я, в силу непреклонных обстоятельств, был вынужден проливать чужую кровь. Удивительно, не правда ли? Никто не верил, что я ужасно страдал из-за этого. Тем не менее это так. Но окружающие люди убеждали меня, и порой очень успешно, в необходимости совершать такие действия.

Однако даже в разгар ожесточенной борьбы я понимал, что наши методы далеко не самые лучшие, что, наверное, можно действовать по-другому, что мы попусту растрачиваем свои лучшие силы и, несмотря на двигавший нами почти фанатичный энтузиазм, в конечном счете можем потерпеть полное поражение.

И вот пришло время расплаты, которое подкосило нас, словно колосья. Постигшая нас беда заставила задуматься и переосмыслить весь прошлый опыт. Лучшие из нас погибли. Самые способные и преданные делу революции, те, кто мог повести за собой, заплатили за свое бесстрашие и самопожертвование ссылкой или жизнью. Ужас объял наши ряды; только тогда мне удалось убедить своих товарищей прислушаться к тому, что я думал и чувствовал.

Мы неспособны вести силовую борьбу, поскольку в наших рядах нет единства и необходимой для этого организованности. Нам необходимо научиться лучше понимать глубинные законы природы и лучше согласовывать свои действия. Мы должны научить окружающих нас людей думать, размышлять, чтобы они ясно понимали, чего именно мы добиваемся, и стали бы для нас действенным подспорьем, а не препятствием, как сейчас.

Я пытался объяснить своим товарищам, что нация может завоевать свободу, только если она ее заслуживает; для этого необходимо сначала стать достойным этой свободы. Но в России ничего этого нет. Нам еще многое предстоит сделать, чтобы воспитать и вывести народные массы из спячки и безразличия. И чем раньше мы это сделаем, тем скорее подготовимся к новым действиям.

Я смог убедить в этом своих друзей. Они поверили мне, и мы начали учиться. Так к нам попали ваши книги. Я приехал сюда с надеждой адаптировать ваши идеи к нашей сегодняшней ситуации, чтобы с их помощью выстроить новый план действий. Я хочу попросить вас также написать для нас небольшую брошюру, которая была бы руководством в нашей борьбе и которую мы могли бы использовать для того, чтобы распространять среди людей прекрасные идеи единства, гармонии, свободы и справедливости».

На мгновение он задумался, а затем несколько тише продолжил:

«И все же иногда меня одолевают сомнения, не являются ли мои философские мечты просто утопией, не веду ли я за собой своих товарищей по ложному пути, не является ли это проявлением трусости; другими словами, не лучше ли отвечать насилием на насилие, разрушением на разрушение, кровопролитием на кровопролитие и так до самого конца?»

«Насилие не может привести к успеху в таком деле, как ваше. Как можно рассчитывать достичь справедливости с помощью несправедливости или гармонии – с помощью ненависти?»

«Я понимаю. Почти все наши товарищи думают так же. Что же касается меня, то я испытываю отвращение к любой форме кровопролития, оно меня ужасает. Я чувствую угрызения совести всегда, когда наши действия приводят к чьей-либо смерти, словно тем самым мы отдаляемся от поставленной цели.

Но что нам оставалось делать: обстоятельства принуждали нас к этому, а наши противники не оставляли нам иного выбора и, пытаясь подавить наше сопротивление, шли даже на массовые убийства? Но им нас никогда не сломить. Пусть мы все погибнем, все до единого человека, но не отступим от выпавшей нам священной миссии, мы не предадим святое дело и останемся преданны ему до последнего вздоха».

Эти слова прозвучали сурово и решительно, в то время как лицо нашего мрачного героя озарялось отблесками такого благородного мистицизма, что я бы не удивилась, увидев на его голове терновый венец мученика.

«Но вы же сами вначале говорили, – заметила я, – что были вынуждены признать открытую, отчаянную борьбу, которой, конечно, присущи и смелость и величие, бессмысленной, безнадежной. Вам следует на время отказаться от нее, уйти в тень, спокойно подготовиться, накопить силы, объединиться в группы, еще теснее сплотиться, чтобы в назначенный день одержать победу – благодаря силе интеллекта, этого мощного рычага, который в отличие от насилия не знает поражений.

Не вкладывать больше оружие в руки противника, не провоцировать его, вести себя безукоризненно по отношению к нему, показывая пример мужественного терпения, стойкости и справедливости. Тогда победа будет не за горами, ведь правда окажется на вашей стороне, вы будете правы как в используемых средствах, так и в поставленных целях».

Он внимательно слушал меня, время от времени кивая головой в знак согласия. Затем последовала продолжительная пауза. Мы видели, как на его лице отражаются болезненные и горячие чаяния его соратников по борьбе. Он вновь обратился ко мне:

«Я счастлив, мадам, видеть перед собой женщину, которой столь близки наши проблемы. Женщины многое могли бы сделать для приближения прекрасного будущего! В России их помощь неоценима. Без них у нас не хватило бы ни мужества, ни энергии, ни терпения. Они работают среди нас, разъезжают по городам, приходят в группы, объединяя нас друг с другом, успокаивая отчаявшихся, подбадривая падших духом, выхаживая раненых и принося с собой надежду, уверенность и неиссякаемый энтузиазм.

Случилось так, что и мне в моей работе стала помогать женщина. Когда в результате перенапряжения от бессонных ночей, проведенных за сочинением и бесчисленным копированием воззваний и листовок при слабом свете свечи, мои глаза стали плохо видеть (я вынужден был работать по ночам, чтобы в дневное время не привлекать к себе внимания), нашлась молодая преданная нашему делу женщина, которая стала выполнять роль моего секретаря и писать под мою диктовку. Она может работать сутки напролет, не выказывая ни малейшего следа усталости или скуки».

От воспоминаний о самоотверженном и скромном друге выражение его лица смягчилось.

«Она приехала со мной в Париж, и по вечерам мы вместе работаем. С ее помощью я смогу написать брошюру, о которой мы говорили. Надо обладать большим мужеством, чтобы связать свою жизнь с таким человеком, как я, вынужденным постоянно скрываться».

«Но, по крайней мере, в Париже вы в безопасности?»

«И да, и нет. Они нас боятся, не знаю почему. Они принимают нас за опасных анархистов, и за нами ведется почти такая же слежка, как в России. И все же трудно себе представить человека, борца за справедливость, готового отдать жизнь ради достижения своей цели, который не испытывал бы благодарности к такой стране, как Франция, которая всегда была защитницей слабых и поборницей равенства среди людей. И разве можем мы позволить себе нарушить покой города, приютившего нас в трудный час?»

«Значит, вы намереваетесь пробыть здесь какое-то время?»

«Да, как можно дольше, пока моя помощь не потребуется в самой России. Я постараюсь принести пользу своим товарищам, находясь здесь, разрабатывая план действий, чтобы потом продолжить нашу борьбу. Но на этот раз мы будем бороться мирными средствами, на уровне интеллекта, насколько это в наших силах».

«Так что мы с вами еще увидимся, не так ли? Приносите свои планы и наброски брошюры, и мы сможем еще раз все подробно обсудить».

«Да, я непременно вернусь, как только начну свою работу над брошюрой. Я буду счастлив встретиться с вами снова и продолжить разговор».

Пожимая нам руки, он смотрел на нас добрыми, полными доверия и надежды глазами. И когда мы провожали его до двери, он обернулся и еще раз тепло пожал нам руки, печально заметив:

«Как хорошо, когда встречаешь тех, кому можешь доверять, кто разделяет твои идеалы справедливости и не смотрит на тебя как на преступника или сумасшедшего за то, что ты стремишься к этим идеалам. До свидания…»

Больше мы его никогда не видели.

Он лишь прислал наспех написанную записку, в которой извинялся, что не смог с нами встретиться. Находясь под подозрением и постоянной слежкой, много раз сменив свое место жительства, этот добрый человек, борец за справедливость, должен был вернуться на свою родину, в эту ужасную страну, где его, скорее всего, ждала трагическая участь…⁸

* * *

Я была знакома с одним мальчуганом, жившим в одном городе на севере Франции. По своей природе он был искренним, но неуравновешенным и довольно легко терял самообладание. Однажды я задала ему вопрос:

«Как ты думаешь, что труднее для такого сильного мальчика, как ты: дать сдачу обидевшему тебя товарищу, ударив его кулаком по лицу, или удержать в этот момент свои кулаки в карманах?»

«Труднее удержать кулаки», – ответил он.

«А как для такого смелого мальчика, как ты, вести себя достойнее: как проще или как труднее?»

«Конечно, как труднее», – ответил он после небольшого колебания.

«Тогда в следующий раз, когда представится случай, попробуй вести себя именно так».

Спустя некоторое время он пришел ко мне и не без гордости заявил, что смог вести себя «как труднее». Вот что он рассказал:

«Один мой знакомый, известный своим дурным характером, в порыве гнева ударил меня. Он знал, что я не из тех, кто обычно спускает такие выходки, и что удар у меня сильный, поэтому он собрался защищаться. Но тут я вспомнил, о чем ты мне говорила. Правда, это оказалось гораздо сложнее, чем я ожидал, но я все-таки засунул кулаки в карманы. И как только я это сделал, сразу же перестал чувствовать в себе гнев и обиду, мне просто стало жаль своего друга. И тогда я протянул ему руку в знак примирения. Это настолько его удивило, что какое-то время он стоял раскрыв рот, не зная что сказать. Затем он схватил мою руку и, сжав ее, взволновано проговорил: «Делай со мной, что хочешь, я твой друг навеки».⁹

* * *

Независимость!.. Мне вспоминается прекрасный ответ одного старого мудрого оккультиста на слова: «Я хочу быть независимым! Я независимый человек! Я существую лишь при условии собственной независимости!» На это он с улыбкой ответил: «Что ж, это означает, что вас никто не будет любить, ведь если вас кто-то любит, вы немедленно становитесь от этой любви зависимы».

Это был прекрасный ответ, поскольку именно любовь ведет к Единству, а Единство и является подлинным выражением свободы. Так что те, кто требует независимости как своего неотъемлемого права, на самом деле полностью лишают себя этой истинной свободы, потому что они отрицают любовь.¹⁰

* * *

Один суфийский мистик (кстати, замечательный композитор и по происхождению индиец) рассказывал мне, что в суфизме состояние благоговейного и всепоглощающего почитания Божественного, полной преданности Ему не считается самым высоким, это не последняя ступень. Наивысшее достижение в развитии человеческого существа, по учению суфиев, – это состояние, когда для вас уже нет различия между вами и Божественным и уже нет смысла говорить о каком бы то ни было обожании, самоотдаче, преданности, потому что исчезает разделение между двумя сторонами – человеком и Богом. И все становится просто: человек и Бог сливаются в одно. Суфиям, например, оно вполне знакомо, более того, оно подробно описано в их книгах. Это состояние широко известно среди мистиков – все действительно становится очень простым, все различия исчезают. Проходит возникающее из сильной устремленности и поклонения состояние исступленной преданности «Тому», кто неизмеримо превосходит человека, кого невозможно понять умом. Различий больше не остается.¹¹

* * *

Я слышала две версии кончины Ситы (одна из них более здравая, другая же крайне ортодоксальная). Согласно первой, Сита предпочла быть поглощенной землей в знак доказательства своей невинности, тогда как ортодоксальная версия утверждает, что Ситу поглотила земля именно потому, что она была нечиста!..

…С «Рамаяной» меня познакомил один молодой человек по имени Пандит. Он был сыном ученого, пандита, и приехал из Индии в Париж изучать право. Но при этом он оставался ортодоксом до мозга костей; это было потрясающе! С собой он привез иллюстрированный английский перевод «Рамаяны». Он показал мне книгу и рассказал историю о Сите. Меня удивила его трактовка смерти Ситы, на что он ответил: «Видите ли, для индуса женщина становится нечистой, если проведет хотя бы несколько часов в доме другого мужчины…» Невероятно!.. По его мнению, Ситу поглотила земля, потому что она была нечиста… В своих взглядах он был явно очень категоричен. Сам он был выходцем из штата Гуджарат – кажется, он говорил на гуджарати.

Что касается другой версии, я услышала ее от человека по имени Шастри в Японии. Он тоже был пандитом…

В одной из своих статей вы пишете, что красота универсальна по своей природе, поэтому, чтобы ее воспринимать, необходимо самому стать универсальным существом.

Да, я имела в виду, что вы должны обладать универсальным, вселенским сознанием, чтобы быть в состоянии воспринимать красоту. Например, если ваше сознание ограничено каким-то одним географическим местом, то есть если вам присуще национальное сознание – сознание одной отдельно взятой страны, – то ваше представление о красоте и представление других народов могут и не совпадать. На эту тему есть много смешных историй. Вот хотя бы такой пример. В Париже я была знакома с сыном короля Дагомеи[12]12
  Дагомея – до 1975 года название государства Бенин в Западной Африке. – Прим. ред.


[Закрыть] (он был негром). Этот юноша приехал в Париж изучать право, при этом он очень хорошо говорил по-французски, как настоящий француз, но тем не менее он был негром. Он рассказывал нам много разных историй из своей жизни. Однажды кто-то его спросил: «Когда ты будешь жениться, то кого выберешь себе в жены?» – «Конечно же, я женюсь на девушке из своей страны, ведь только они красивы». Надо признаться, для других народов оценить негритянскую красоту довольно сложно! При этом сын короля Дагомеи ответил на поставленный вопрос не задумываясь, совершенно искренне. Он даже не мог себе представить, что кто-то может думать иначе… «Женщины красивы только в нашей стране!»…

…Это все очень сложно. Чтобы добраться до истоков этих различий, необходимо глубоко погрузиться в самого себя, в свое подсознание и даже еще глубже. Поэтому, если вы хотите обладать независимым чувством красоты, независимым от любых расовых предпочтений, ваше сознание должно стать универсальным, вселенским… Чтобы постичь истинную красоту, независимую от форм, надо подняться выше всех форм. И только познав красоту саму по себе, вне проявленных форм, вы сможете распознать ее в любой форме. И это действительно очень интересно.¹²

* * *

Вот такая небольшая история: одного из моих друзей после поездки в Индию попросили поделиться своими впечатлениями. При этом разговоре присутствовала одна пожилая легковерная дама, которая, в свою очередь, спросила: «А считают ли в Индии количество душ?» «Да», – ответил мой друг. «И сколько же их там?» – полюбопытствовала дама. «Всего одна», – последовал ответ.¹³

* * *

Понятие о том, что в жизни является необходимым, достаточно относительно. Мне вспоминается случай с одним голландским художником, который как-то сюда приезжал. Он нарисовал, между прочим, портрет Шри Ауробиндо, который, по-моему, еще сохранился. Этот художник занимался также йогой. Однажды он сказал мне, что в жизни он может обходиться без многого, он был уверен, что человек может существовать, сведя свои потребности до необходимого минимума. «И в этот минимум, – добавил он, – непременно должна входить зубная щетка». Я тогда еще не бывала в Индии, иначе я бы ему ответила: «Миллионы людей в мире живут без всяких зубных щеток, обладая, несмотря на это, прекрасными чистыми зубами. Зубная щетка – это не единственное средство для поддержания зубов в хорошем состоянии». А тот художник был убежден, что можно отказаться от всего, но чистоту полости рта следует поддерживать только с помощью зубной щетки. Это очень хорошая иллюстрация определенных свойств человеческого рассудка. Человек привыкает к чему-либо и поэтому считает, что не может без этого обойтись. А это, очевидно, проявление совершенного невежества, поскольку если у нас есть определенные потребности (а содержать полость рта в чистоте, например, вполне обоснованная потребность), то привязанность к одному единственному способу их удовлетворения совершенно произвольна. Ведь те же зубные щетки появились не так уж давно.

В другой раз кто-то решил, что сможет прекрасно обойтись вообще без всего, – мы обсуждали, какие самые необходимые вещи требуются в пешем походе (ведь, когда нужно проходить, скажем, по сорок-пятьдесят километров в день и все нести на себе, вес багажа хочется свести к минимуму). Так что мы пытались выяснить, что является действительно необходимым и должно быть в рюкзаке. Кому-то требовалась зубная щетка, кому-то – кусок мыла (в результате набирается масса подобных мелочей). Но сколько людей здесь, в Индии, вообще никогда не пользовались мылом, и это вовсе не мешает им содержать свое тело в чистоте! Для этого существуют и другие способы. Здесь мы имеем дело с одним из самых консервативных свойств человеческого ума: он накапливает множество подобных мелких понятий и правил, и они настолько прочно укореняются в человеке, что он начинает относиться к ним как к самым необходимым потребностям. Если бы вы поездили по свету, вы бы легко заметили, что то, что для вас совершенно необходимо, вовсе не является абсолютно незаменимым где-нибудь в других краях, там могут даже не подозревать о существовании столь нужных вам предметов обихода, и то, что так нужно вам, там вообще никому неизвестно и не представляет ни малейшей ценности. А значит, это не является необходимостью. Наши индивидуальные потребности – это следствие воспитания и жизни в определенной среде. Все это очень относительно, и не только относительно, но и преходяще.¹⁴

* * *

Но, в конце концов, я считаю, что потребности человека не так уж и велики. Помню, как однажды во Франции мы вчетвером отправились в поход в горы. Мы предполагали выйти из одного города и прийти в другой. Все путешествие должно было занять у нас восемь или десять дней. Естественно, что каждый из нас нес за спиной свою поклажу, состоящую из необходимых в походе вещей. Прежде чем отправиться в путь, мы собрались вместе, чтобы обсудить, без чего мы не сможем обойтись в пути. И всякий раз подобные обсуждения заканчивались следующим образом: «Ну, без этого-то мы уж как-нибудь обойдемся!» В конечном счете наша поклажа сокращалась до минимума… Помню, как один датский художник обычно повторял в таких случаях: «Когда я путешествую, мне нужна всего одна вещь, это – зубная щетка». Но кто-то заметил, что зубную щетку можно с успехом заменить собственным пальцем.¹⁵

* * *

Помню, это было давно, когда я находилась в компании молодежи, и они удивлялись, как это мне удается, проснувшись утром, легко и просто, одним прыжком, подниматься с постели. «Как ты это делаешь? – спрашивали меня они. – Нам для этого требуется прикладывать усилие воли». Они были очень удивлены, что для меня это не составляло никакого труда. Меня же удивляло, в свою очередь, как раз обратное, почему они не могли вставать утром бодро и легко. «Как же может быть иначе, – недоумевала я, – если вы решили встать с постели, то вы встаете и все». Но человеческое тело подвержено тамасу, и требуется прикладывать усилие воли, чтобы поднять его с кровати и начать действовать.¹⁶

* * *

Обычно все религиозные учения имеют в своей основе… очень ограниченное знание, облеченное в отточенные, тщательно выверенные формулировки, легко запоминающиеся и прочно закрепляющие в вас убеждение, что именно они и только они и содержат в себе полную и окончательную истину. Так что для того, чтобы обладать этой истиной, вам нужно всего лишь изучить то, что написано в книге. Это так удобно! У каждой религии есть своя книга или несколько книг – катехизис, индуистские тексты, Коран, – одним словом, какой-то свод священных книг, которые вам нужно выучить наизусть. Вам внушают, что именно это и есть истина, и вы совершенно уверены в том, что так оно и есть, и чувствуете себя очень уютно. Это очень удобно, вам не нужно прилагать усилий, чтобы что-то постичь, понять, познать. А те, кому неведома эта «истина», которую посчастливилось постичь вам, идут по ложному пути, и вы даже молитесь за тех людей, которые живут не по ней! Все это свойственно всем без исключения религиям. Но во всякой религии встречаются и те, кто знает о духовной жизни больше и чья вера не столь примитивна. Я была знакома с одним из таких людей, приверженцем католической веры. Это была важная фигура в своей среде. Я рассказала тому человеку об известных мне вещах и задала вопрос: «Почему вы действуете таким образом? Почему поощряете невежество?» И он ответил следующее: «Эти действия можно назвать политикой успокоения: действуя подобным образом, мы поддерживаем мир в умах и душах людей. Если бы мы действовали иначе, мы бы не смогли заставить людей слушать нас, верить нам, жить по тем правилам, которые мы проповедуем. Именно в этом и состоит секрет долгожительства религий, на этом они и держатся, благодаря этому существуют». Кроме того, он рассказал, что в этой религии, как и в древних эзотерических культах, есть люди посвященные, знающие. Существуют особые школы, в которых передается древняя традиция. Но говорить об этом запрещено, это должно храниться в тайне. Истинное содержание, значение религиозных символов отлично от того, что преподносится пастве. Но обычных прихожан в это знание не посвящают.

Истоки такой религиозной политики – особое благородство и сострадание ее деятелей, как они сами думают и утверждают, рассуждая приблизительно так: «Если людям с ограниченными умственными способностями – а их немало – открыть какие-то слишком высокие, слишком великие истины, то это вызовет у них смятение, душевное беспокойство, сделает их несчастными. Все равно им этих вещей никогда не понять. Так зачем же без надобности их тревожить? К поискам истины они не способны. И в то же время, если сказать им: «Уверовав в определенные истины, ты попадешь на небеса, в рай», они будут вполне довольны и счастливы». Видите, все так просто и очень удобно. Благодаря такой политике религии существуют столь длительное время, без нее не было бы никаких религий.¹⁷

Абдул-Баха

Могущество и величие той или иной религии обычно оцениваются в зависимости от числа ее последователей, хотя истинное величие религии связано вовсе не с этим. Величие духовной истины измеряется не количеством ее приверженцев. Мне был знаком глава одной из современных религий, сын ее основателя. Однажды я услышала от него, что такая-то религия формировалась в течение стольких веков, другой потребовалось столько-то, в то время как основанная ими религия за пятьдесят лет снискала себе более четырех миллионов верующих. «Видите, – добавил он, – какую великую религию мы основали!» Религии, конечно, могут определять свое величие по числу своих приверженцев, но Истина всегда будет оставаться Истиной, даже если у нее не будет ни одного последователя.¹⁸