Текст книги "Я, мой убийца и Джек-потрошитель"

Глава 10. Путешествие второе. Мэри Энн Николс

Снова темень, хоть глаз выколи. Тумана нет. Но запах… Воздух влажный, пахнет серой и чем-то кислым.

Мне пришлось топтаться на узкой улочке несколько минут. Ждала, пока глаза привыкнут к темноте. Как же англичане экономят на уличном освещении: фонарь только в конце Бакс-роу.

Осмотрелась. Булыжники мостовой мокрые, кое-где лужи – шел дождь. Подошла к невысокой постройке. Может, амбар какой, а не то, что я ищу? Протянула руку. Доски шершавые, кривые и влажные. Правее – кирпичная кладка: пористый камень, холодный от дождя. Едва слышное ржание убедило: я не ошиблась, я на месте, у конюшни, где через несколько минут будет лежать труп Мэри Энн Николс. Пора убираться отсюда.

Но где спрятаться? За спиной несколько кирпичных домиков, почти сросшихся друг с другом. Есть маленькая арка, там можно укрыться. Но Потрошитель, скорее всего, либо придет через нее, либо сбежит. Слишком опасно. Если бы в подъездах были окна, как в современных многоквартирных домах, лестничные пролеты с видом на двор стали бы идеальным убежищем, но нет: внутри подъездов стекол не вставляли.

Я начинала торопиться и паниковать. Куда же?.. Куда идти? И начинала догадываться, почему убийствами Потрошителя никто из магов так и не занялся. Банально негде спрятаться.

Между домами тоже опасно, хотя… Меня осенило. Напротив места убийства скрываться действительно страшно, но стоит пройти пару домов, нырнуть между ними, найти густой куст – и вуаля, убежище готово!

Я так и сделала. Пошла ближе к фонарному столбу и скрылась между домами. Куст, к счастью, тоже нашелся. Пришлось его хорошенько потрясти. Жирные капли – дождь с какими-то примесями – полетели в разные стороны, забрызгали и кирпич, и мою одежду, и лицо. Фу, гадость! Ничего не поделать. Сбив с листвы хотя бы часть воды, я пролезла между стеной и зеленью, начавшей желтеть, и затихла, прислушиваясь к ощущениям.

Неподалеку кладбище. Некоторые маги и некроманты любят скопища могил, почитают их местами силы. Темных влечет энергия скорби, боли, смерти, загробного мира. Но не меня. Меня кладбища пугают. Они вытягивают мои силы, вампирят. Защититься от их гибельного влияния невозможно. Чувствую, как под кожу проникают холод и страх, на душе становится муторно, неспокойно, мир блекнет, словно телевизор, теряющий яркость, четкость изображения и звук. Хочется убежать, но нельзя. Остается терпеть и ждать.

Я накачала энергии в глаза, усилила зрение до возможности восприятия аур и цвета в темноте. И пока у меня остались хоть какие-то силы, выпустила на волю эфирное тело, которое направилось к месту убийства.

Долго ждать событий не пришлось. Мимо конюшни протопал констебль. Стук сапог было слышно за пару десятков метров. В руках служитель порядка нес нечто, похожее на громоздкий металлический плафон. Если бы не читала о полицейских Викторианской эпохи[10]10
  Викторианская эпоха (1837–1901) – период правления Виктории, королевы Великобритании и Ирландии, императрицы Индии.


[Закрыть], не догадалась бы, что в руках у констебля незажженный фонарь. Полицейские обязаны обходить свои участки с зажженными фонарями, а эти штуковины не только большие и чрезвычайно тяжелые, но и освещают ничтожно малое пространство и нагреваются так быстро, что патрулирование превращается в пытку.

Когда моя эфирка проскользнула мимо блюстителя порядка, его рыжеватые густые усы смешно зашевелились – и мужчина резко и с чувством чихнул. Поставив ношу на мостовую, вытер рукавом кителя нос, снова чихнул, высморкался прямо на камни, поднял фонарь и продолжил патрулирование.

Этот тип – констебль Джон Нил. Он пройдет здесь же минут через тридцать-сорок и одним из первых увидит тело Мэри Николс.

А пока мужчина, стуча сапогами, погружался в темноту улиц.

Минут пять Бакс-роу была пустынна, пока не появилась немолодая полная женщина, которую шатало из стороны в сторону. Она была сильно пьяна. Шла зигзагами от середины узкой улочки к стенам зданий и обратно. Я мгновенно сосредоточилась на ее одежде. Распахнутое красно-коричневое длинное пальто свободного кроя, коричневое платье и тяжелые мужские ботинки – все очень старое и потрепанное. Только шляпка новая. Я мысленно схватилась за лицо, иными словами, мои эфирные пальцы коснулись эфирных щек и рта, когда я уверилась: передо мной первая каноническая[11]11
  Точное количество жертв Джека-потрошителя в настоящее время неизвестно и является предметом споров. Тем не менее существует список пяти «канонических» жертв, с которым согласны большинство исследователей и лиц, вовлеченных в расследование дела. С большой вероятностью можно считать, что от руки убийцы также погибла Марта Тэбрем, к списку пяти канонических жертв ее добавил инспектор Эбберлайн, один из руководителей расследования по делу Джека-потрошителя.


[Закрыть] жертва Джека-потрошителя Мэри Энн Николс.

Клянусь, я не поняла, откуда он выскочил, где прятался до этой минуты. Мэри Николс не видела его и подавно. Она просто почувствовала, как сзади кто-то обхватил лицо, запрокинул ее голову – и жесточайшая боль разлилась по ее шее горячей кровью. Потрошитель полоснул огромным ножом, но жертва продолжала вырываться, стараясь закричать. Безуспешно – трахея перерезана, бронхи и легкие захлебываются алым соком жизни. Второе резкое движение ножом – и мертвое тело Мэри Николс повалилось на мостовую.

Вскинутые руки упали над головой ладонями вверх. Поза будто демонстрировала, что жертва сдается, признает поражение. Левая рука коснулась деревянных ворот конюшни, к запястью правой подкатилась новая, только вчера купленная, шляпка.

Мэри Николс не собиралась сегодня умирать, несмотря на отсутствие крыши над головой, тяжкий труд в работном доме[12]12
  Работные дома впервые появились в Англии в XVII веке. Там бедняки выполняли тяжелейшую работу за еду и ночлег. Внутренний порядок мало чем отличался от тюремного. Существовала система поощрений и наказаний: за нарушение дисциплины могли быть назначены дополнительные работы, также практиковались телесные наказания, карцеры, ограничения в еде. Угроза помещения в работный дом заставляла многих бедняков соглашаться на любые условия работы на фабриках, что позволяло владельцам фабрик снижать зарплату.


[Закрыть] за миску жидкого супа и ночлег на грязной продавленной койке, несмотря на необходимость продавать тело за выпивку или мелкую монету. Она опустилась на самое дно, но сдалась не до конца. Смерть в лице серийного убийцы оборвала ее путь на земле. Широко раскрытые от ужаса и невыносимой боли глаза Мэри Энн смотрели в холодное, ночное, затянутое тучами августовское небо, быстро стекленея.

Дальше? Дальше все произошло настолько стремительно… Потрошитель – а это был убийца Марты Тэбрем, я даже не успела удивиться – задрал подолы платья, нижних юбок и сделал один длинный надрез на животе сверху вниз. Я в ужасе отступала к стенам домов. Маньяк расставил ноги убитой и склонился, уверенно и резко орудуя ножом. Я знала, что он делает небольшие надрезы внизу живота и на половых органах, но, к счастью, уже не могла этого видеть.

В голове крутились мысли и ассоциации одна ужасней другой. Когда отрубают голову живой рыбе, режут кальмара, отрывают лапки кузнечику, мухе, бабочке, они не кричат: не могут. Оттого эти убийства и пытки не кажутся нам такими зверскими. Вот если режут горло корове, козе, стреляют в собаку, нам дико, страшно, тошно, потому что они издают вопль, протестующий против смерти. Кричат, по-своему кляня убийцу или моля о пощаде. А если возопит гибнущий человек? Эта ассоциация и так и сяк крутилась в объятых ужасом мозгах, пока до меня не дошло. Если бы Мэри Николс кричала, я бы тронулась умом здесь и сейчас. Но она не сопротивлялась, не двигалась, не подавала признаков жизни. В полной тишине мне легче было пережить чудовищное зрелище. Неужели ор, крик, визг – можно называть как угодно – слышимый протест против смерти, убийства играет в нашем восприятии такую весомую роль?

Слева, недалеко от фонарного столба, послышались голоса, и Потрошитель, оставив истерзанное тело у всех на виду, скрылся в арке.

У меня почти нет времени – пора действовать. Мысленно надавав себе пощечин, я оказалась в физическом теле. О боже! Снова этот приступ паники, смешанный с истерикой. Ноги подогнулись, захотелось упасть на землю с визгом, но я каким-то чудом сдержалась.

Я в мгновение ока преодолела два дома, не замечая луж под ногами: адреналин гнал меня. Тьма загробного мира сгущалась над бездыханным телом. Я выхватила из кармана линзу, и на сей раз не приближаясь к жертве, вдавила кнопку и метнула кругляш к голове. Субстанция, полыхнувшая зеленым огнем, плавно перетекла в линзу, заполнив ее до отказа. Опустившись на одно колено, я подкинула к голове убитой второго «воришку». Слабый зеленый всполох – и связь с жертвой прервалась. Приборы вытянули все, что им под силу.

Какая же я дура! Не подумала, что приборы могут испачкаться в крови. «Пожалуйста, пожалуйста, пусть это будет не так!» – мысленно взмолилась я. Трусливо подкралась к Мэри Николс, схватила не глядя первую линзу и, сжав в ладони, поняла: она сухая. Схватить вторую поспешила из-за звука шагов. И другая оказалась сухой. Я судорожно сунула кругляши в карман, стараясь не смотреть в глаза убитой, и торопливо нажала кнопку часов времени. Все, когда они включены, я невидима для окружающих.

Вдоль улицы, мимо конюшни, ко мне и трупу шел какой-то мужчина. Видимо, Чарльз Кросс, который первым обнаружит Мэри Николс.

Пока часы автоматически рассчитывали время, когда я прибуду в квартиру Государя, я успела увидеть, как Кросс остановился перед телом, хмыкнул, отошел на середину улицы, заметила, как расширились от страшного предположения его глаза, как обветренные губы растянулись в некоем подобии буквы «О», как рука мужчины поднялась к лицу…

Отправление.

Место: Великобритания, Лондон, Бакс-роу, напротив конюшен.

Дата: 31 августа 1888 года.

Время: 3:45.

Прибытие.

Место: Россия, Москва, Филевский бульвар, 24, корп.2, кв. 24.

Дата: 30 января 2015 года.

Время: 21:17.

Слишком яркий свет. Ничего не видно, глаза режет. Пришлось зажмуриться. Кто-то схватил за плечи. Пытаюсь вырваться, но хватка крепнет. Страх стремительно нарастает.

– Не трогайте! Отпустите меня немедленно! – кричу что есть сил.

Открываю глаза, вижу темный силуэт, склонившийся надо мной, ухитряюсь запустить руку в карман пиджака, выхватываю электрошокер… Как больно! Запястье треснет.

– Александрова, вы с ума сошли? – спокойно, с ноткой напряжения от физического усилия, интересуется хрипловатый голос на чистейшем русском. – Это же я, ваш преподаватель. Это Горан, черт вас возьми!

Я будто со стороны вижу, как из руки выпадает электрошокер. Мужские пальцы так крепко сдавили руку, что я не смогла удержать средство самообороны. Перевожу взгляд на лицо нападавшего. Ну конечно, это Государь. Слишком уж я паниковала, чтобы сделать элементарный вывод.

Оказалось, я лежу на диване в гостиной. Государь сидит рядом, не выпуская моих запястий. Бра светит прямо в глаза. Некромант, видя, как я щурюсь и морщусь от света, кажется, понимает причину моего неистового сопротивления, отпускает руки и поворачивает бра в сторону, чтобы я могла видеть.

– Вы в курсе, что от вас одни неприятности? – так буднично спросил он, будто потасовки и не было.

Я не осталась в долгу:

– Вы в курсе, что от вас другие неприятности?

Профессор скупо улыбнулся. Оценил игру слов.

* * *

Лицо в грязных потеках от дождевых капель, а еще волосы испачканы и одежда. Для меня первой остановкой после возвращения стала горячая ванна, для одежды – стиральная машина.

Я забралась в горячую воду, но согреться так и не смогла. Слишком много холода, слишком много ужаса, слишком много напряжения – всего слишком. Отмокала минут пять: почти не шевелилась, вспоминая лондонскую ночь. Нет, так легче не станет. Воспользовалась мылом и шампунем. Нырнула в воду, смывая с волос пену. Если бы так же смыть образы и мысли… Вынырнула, с досадой хлопнула по воде ладонью, вытянула ноги к одному бортику, голову уложила на противоположный – как вдруг свет потолочных лампочек сменился густой темнотой, расслабляющий жар воды – холодом ночи, а вместо влажного пара ноздри заполнил смрад улицы. Как я снова оказалась на Бакс-роу, рядом с местом убийства?

Что… что вообще происходит? Я не понимаю. Несколько полицейских, зеваки, какая-то телега с колесами. Меня никто не видит? Слава высшим силам! Глянула на себя. Фух! Я попала в прошлое астрально: не в физическом теле. Уже хорошо.

А почему я сюда угодила? Я что-то должна увидеть? Тогда что?

Я пробралась к месту убийства… Черт возьми! Мои мучения еще не закончились. Тело пока на прежнем месте, но его готовятся забрать. Двое полицейских положили на мостовую доску, большую, размером с дверь. Посовещались и решили подпихнуть ее под убитую. Тот констебль, что помоложе, повернул бездыханную Мэри Николс набок, а второй, что постарше, пододвинул доску к ее спине. Пыхтели, чертыхались, мне было видно по аурам, что им и страшно, и неприятно. Но они же служители закона, значит, не имеют права показать зевакам свою слабость. Напротив, они, как могли, демонстрировали, что все под контролем.

Молодой констебль, придерживая жертву, угодил ладонью в кровь, пропитавшую пальто со спины, кровь, которая натекла из перерезанной шеи. Казалось, полицейский уронит тело и отскочит в сторону. Он держался. Опустил убитую медленно, поборол стремление вытереть окровавленную ладонь о сухие лацканы пальто Мэри Николс. Потянулся было к собственному карману – видимо, за платком, – но понял, что испачкает форму. Словом, метания молодого полисмена продолжались еще несколько секунд.

В итоге манипуляции с доской успехом не увенчались. Тело решили поднять. Молодой потянул жертву за плечи, старший обхватил ее лодыжки.

– О боже! У нее голова отвалилась! Смотрите! – истошно завопил один из зевак, длинный конопатый парень лет пятнадцати.

Я инстинктивно отвернулась. Не хотела видеть. Нет, то, что говорили, было не совсем правдой. Точнее, совсем неправдой. Голова Мэри Николс не отваливалась, на мостовую не падала. Но второй удар по горлу Потрошитель нанес с такой силой и яростью, что перерезал шею почти полностью, отделению головы помешал позвоночник, на котором остался след от лезвия. Как разошлись края кровавой раны, когда тело поднимали, и что увидели собравшиеся, мне знать не хотелось. Сквозь вскрики, возгласы и всхлипы все же удалось расслышать, как тело глухо ударилось о деревянные носилки. Я повернулась. Молодого констебля потряхивало: уже обе руки в крови, перед мысленным взором – зияющие кровавые раны на шее, которых испугались люди. Совершенно некстати подумалось, что парню не мешало бы выпить после такой «работы».

Оба полицейских взялись за небольшие ручки по краям доски, подняли деревянные носилки и погрузили их на телегу. Тело пришлось прочно закрепить ремнями, чтобы не съехало по дороге в морг работного дома. Рядом констебли водрузили свои фонари. Молодой обхватил ручки телеги спереди, тот, что постарше, пристроился у ее конца – и траурная процессия под вздохи и еле слышный говор зевак двинулась по темной улице.

Телега оказалась тяжелой, неповоротливой. Полицейским требовалась вся их сила и выносливость. Молодой направлял труповозку[13]13
  Громоздкие деревянные двухколесные телеги с черным кожаным верхом использовали в Лондоне не только для перевозки трупов, на них доставляли пьяных в полицейские участки.


[Закрыть] по неровной мостовой, старший подталкивал деревянную громадину что есть мочи.

Стук колес о камни, скрежет дерева, мрачная атмосфера, голоса людей – все это исчезло внезапно, враз.

Остывшая вода, пузырьки пены, ванна, свет. Я закричала. Вернее, заверещала: иначе этот звук не назвать.

* * *

Я стояла в темноте спальни, у своей кровати, укутанная махровым полотенцем. Зубы постукивали от холода. С волос капала вода, босые ступни утопали в ковре.

Услышав мой вопль, Государь безо всякого смущения ворвался в ванную и выволок меня, обернув первым попавшимся полотенцем. Я бы возмутилась подобным бесцеремонности, бестактности, пренебрежению приличиями… обязательно… если бы не боялась снова оказаться в холодном Лондоне, теперь уже в подвале работного дома, где будут проводить вскрытие Мэри Энн Николс.

Профессор спиной привалился к стене у двери и уходить не собирался. Выслушав мой сбивчивый рассказ о путешествии из ванны, он до сих пор не проронил ни слова.

– Это что, у меня, тихо шифером шурша, едет крыша не спеша? – не выдержав, первой прервала я молчание.

– Не-э-эт, – задумчиво протянул он через минуту, которая длилась для меня целую вечность.

Государь рывком оттолкнулся от стены, нажал настенный выключатель – и потолочная лампа залила комнату светом. Я зажмурилась.

– Одевайтесь! – приказал он.

Я открыла глаза и глянула на некроманта с возмущением. Негодующее «выйдите!» застряло в горле, ибо я слишком боялась остаться одна.

Государь заметил и перемену в моем лице, и оборвавшееся кашлем слово «вый…», потому холодно, без эмоций, будто отсекая ножом все мои домыслы о его поведении, заявил:

– Не обольщайтесь. Вы не в моем вкусе.

И повторил:

– Одевайтесь же! Только говорите все время, чтобы я знал, что вас снова не унесло.

Он повернулся спиной.

– Что говорить?

Я вывернулась из полотенца и соорудила из него тюрбан на голове.

– Начните с того, сколько раз вы были близки к смерти за последние… сколько вам там лет?

– Разве это имеет значение? Мое неконтролируемое перемещение…

– Не исключено, – перебил Судар.

– Ну, хорошо, – я торопливо натягивала одежду. – Я родилась захлебнувшаяся околоплодными водами и задушенная пуповиной. Еле откачали. Прям репортаж с петлей на шее, а не рождение.

Потом?.. Потом… Сколько же месяцев мне было? Не знаю. В общем, педиатр настаивала на прикорме картошкой. Картошка попалась нитратная, и… короче, матери та же самая врач сказала: «Что вы ее в больницу не отдаете? Она у вас все равно умрет». Бабушка подняла на ноги всех знакомых докторов и добыла какое-то редкое дефицитное лекарство – спасли меня.

Так… еще… В три года я едва не оказалась под колесами грузовика. У мамы была скользкая перчатка, я вывернулась из ее руки и побежала к автобусной остановке. Грузовик затормозил в каких-то сантиметрах.

В четыре года я съехала с горки неудачно: прям по льду и в речку.

В семь…

– Хватит. Достаточно, – снова перебил Судар.

– Отлично! – выдохнула я. – Все, я оделась. У вас фена не найдется?

Фен, что удивительно, нашелся. И Государь не отходил от меня ни на шаг, пока я сушила волосы.

– А когда последний раз смерть оказывалась поблизости? Не вас ловила, но была рядом? – прокричал профессор сквозь шум прибора.

– Не считая моих путешествий в Лондон?

– Да.

– Помните, вагоны сошли с рельсов между «Парком Победы» и «Славянским бульваром»? Синяя ветка метро, утро, пятнадцатое июля.

– Помню.

– Так вот, я ехала в то самое время по той самой ветке. От крушения и пополнения списка жертв своим именем меня отделило минут пятнадцать. Очень страшно выбираться было. Никаких сведений еще не поступило ведь. Думали, теракт. Люди в панике. Как-нибудь расскажу в подробностях, если надо.

Я выключила и отложила в сторону фен.

– Да вы уникум, – подивился Судар.

– Спасибо, что счастливицей не окрестили.

– В какой-то степени так и есть, пожалуй.

– Счастливчик бы столько встреч с костлявой не насобирал.

– Не гневите небеса. Вы до сих пор живы и здоровы.

«Ну, с вами-то мне недолго осталось», – чуть было не выпалила я.

Проблему моих неконтролируемых перемещений в Лондон Государь в ту ночь решил довольно своеобразно.

– В продуктивной фазе шизофрении, когда человек перестает контролировать перемещения своего эфирного тела, помогает безотказно. Снижает все паранормальные способности.

Мне на руку легла та самая розово-красная коробка таблеток, которые Государь давал на прошлой неделе, чтобы я успокоилась и уснула. Супер! Ну просто супер!

– Хотите сказать, что я шизоид?! – взвизгнула я.

Профессор вздохнул и закатил глаза.

– Господи! Нет же! Даже мысли такой не держу. Психика у вас что надо. Но на бензодиазепинах вам будет куда сложнее проявлять свои «выдающиеся» магические способности.

Мысль, что меня снова не утянет в Лондон без моего желания, безусловно, грела. Но вот эта часть разговора мне не нравилась. Судар опять не хотел объяснять. Ничего не хотел объяснять, черт возьми! И эти расспросы про смерть мне тоже не нравились.

Пока таблетка действовала, я отдала некроманту линзу, под завязку заполненную временем. Государь лишь удовлетворенно хмыкнул. Признаться, я ожидала большего проявления восторга: все-таки двенадцать лет подарила человеку. Вторую линзу оставила ему на хранение. Меня напоили чаем, и я подробно рассказала про первую часть сегодняшнего путешествия, уточнив под конец:

– Убийца Мэри Энн Николс и Марты Тэбрем один и тот же. – Говоря это, я машинально проверила свой центральный поток энергии.

Поток существовал, энергия текла, но я не могла по своему желанию ею управлять.

Увидев мое замешательство, Государь криво усмехнулся.

– Теперь попробуйте выйти из тела.

Я попробовала. Результата – ноль целых хрен десятых.

– Ну что, успокоились? Поняли, что в Лондон вас не снесет?

– В общем-то… да… – промямлила я.

– Отлично! Тогда идите спать. Вы устали. Да и я тоже.

– А завтра?.. Завтра мне снова придется это пить?

– Завтра будет завтра, – отрезал научрук и взглядом указал на мою спальню.

Осталось только довериться его авторитетному и авторитарному мнению и повиноваться.

Позднее утро. Я лениво обвела глазами комнату и резко села на кровати. В подсознании засела заноза. Вчера произошло нечто такое, что меня задело, но я подавила это чувство. После сна задавленная эмоция спешила проявиться смутным беспокойством и неудовлетворенностью.

Я снова прилегла и начала перебирать в уме события вчерашнего вечера, коих было предостаточно. Как ни странно, на Николс и Потрошителя моя заноза никак не отреагировала. В тех воспоминаниях была бездна страха, но больше ничего.

Бессознательное путешествие? Страх усилился, я инстинктивно сжалась под одеялом, но… в Лондон не попала. Проверила потоки, выход из тела – все способности восстановились, и угрозы я не чувствовала. Заноза уменьшилась и ощущалась куда как менее болезненно. Значит, есть еще какая-то мелочь. Какая?

«Не обольщайтесь. Вы не в моем вкусе», – повторил хриплый голос в моих воспоминаниях. О черт! Этого мне не хватало. Нашла о чем переживать перед лицом смерти.

И все же… Все же, обманывать себя – удел натур слабых, писала Маргарет Митчелл. Сама я считала самообман глупостью, а не слабостью – и по жизни себе не лгала. И сейчас не стану. Да, за все снесенные унижения, страхи и перспективы гибели мне отчаянно хотелось отомстить Государю. Каким образом? Самым женским, конечно. Влюбить в себя и отвергнуть. Вот, мол, вам! За безобразное отношение. А я вашей никогда не стану. Ах, какая сладкая была бы месть. О путях влюбления профессора в себя я, конечно, даже и не думала еще, но результата хотелось до боли. А тут – такой конфуз. Не в его вкусе. Ну и черт с ним!

Ладно, осознала, призналась себе, отвела душу – а теперь пора умываться и чистить зубы.

Едва я успела закончить с утренними водными процедурами, как меня перехватил Государь. Сухо пожелав доброго утра, он, ни слова более не говоря, потащил меня куда-то из квартиры. На первом этаже я начала протестовать и упираться, и Государю пришлось взять меня за руку. Подъездная дверь открылась, и я сразу поняла, зачем профессор приволок меня вниз. С мороза вошел консьерж, высокий дядька лет сорока – сорока пяти с квадратными плечами, от которого веяло холодом и сигаретным дымом.

После приличествующих ситуации приветствий Государь свойственным ему прохладным тоном напомнил консьержу, который, как я уже поняла, был здесь по совместительству и охранником:

– Я просил вчера вечером никого ко мне не пускать.

– Да, Горан Владиславович, – поспешил заверить работник, – я так и сделал. В толк не возьму, как эта пигалица пробралась к вам… Но уверяю…

Профессор не стал слушать уверений и перебил.

Что у него за дурацкая манера такая – всех перебивать? Я бы с удовольствием дослушала. В конце концов, говорят обо мне.

– И это была моя ошибка. Извините, – сухо сказал профессор. – Эту, как вы выразились, пигалицу пускать ко мне в любой день, в любое время дня и ночи. На нее не распространяются никакие запреты.

Консьерж-охранник опустил глаза вниз, на наши сцепленные руки, попытался сдержать ухмылку – не получилось, хмыкнул, достал из нагрудного кармана спецовки пачку сигарет и, пока закуривал, оценивающе оглядел меня.

– Конечно, Горан Владиславович. Как скажете. Пускать в любое время дня и ночи, шо ж тут непонятного. Сделаем.

Государь хотел что-то добавить, но отказался от затеи.

Мужчины попрощались. Государь – сдержанно и с достоинством. Консьерж-охранник нарочито подобострастно, однако хитрый прищур глаз говорил куда больше, чем наемный работник хотел бы выразить.

В лифте я заговорила первой.

– Он же решил, что я ваша… любовница, – к щекам прилила кровь.

– Вы прямолинейны, – развеселился Государь. – Но это качество мне в вас все больше импонирует.

Да, он прав. Можно было сделать вид, будто ничего не произошло. А я наоборот – сакцентировала внимание. Я закусила губу.

Улыбка в секунду исчезла с его лица, взгляд стал равнодушным. Профессор пожал плечами и как ни в чем не бывало возразил:

– А вам не наплевать, что он там решил?

– Ну, не знаю… может быть… – стушевалась я.

Некромант ухмыльнулся и слегка качнул головой вбок, будто говоря: «Вот видите».

– Но почему… почему вы не попытались объяснить? – не отставала я.

– Если бы я рассказал, что вы моя студентка, пишете у меня диплом, он бы решил, что я оправдываюсь, и укрепился в своих подозрениях. Так что не обращайте особого внимания.

Я фыркнула. Мне так не понравился оценивающий взгляд этого консьержа-охранника. Он будто прикидывал, могу ли я быть девочкой по вызову. Однако спортивный костюм, тапочки и моя ненакрашенная физия убедили его в бредовости такой идеи. А будь у меня ярко накрашенные губы, мини-юбка, кто знает…

– Как ваше свидание? – внезапно сменил тему разговора Государь.

– А ваше? – огрызнулась я.

– У меня не было свидания. Вчера вы многое слышали и поняли достаточно. Так как у вас прошло?

– Нормально прошло. Но не мое это, – продолжала я ершиться.

Ну почему меня так задела реакция этого мужика? Глупость какая. Потому что он меня вчера вытолкал взашей?

– То есть вашего отъезда на выходных не ждать? – преувеличенно любезным тоном поинтересовался хозяин квартиры.

– Даже не надейтесь.

– А жаль. Пора бы перестать вздыхать по Вильянову.

Я вздрогнула, как от удара, и резко повернулась к Государю. Вежливая улыбка, искорки в глазах – да он забавляется.

Расстроенная, я забыла, с кем говорю: на ком стоит концентрировать все свое внимание и, беседуя, взвешивать каждое слово.

– Да вы… да я… Да как вы можете?!

– Могу. Честно и откровенно.

– Как?..

– Как я понял? – смешок. – Когда мой аспирант заходит в аудиторию, ваше личико приобретает глупейшее выражение восторга. Становитесь похожи на жизнерадостную кретинку.

Я внутренне ощетинилась.

– Зато вы даже ради своей любимой измениться не смогли! – желчно выдала я, переводя стрелки на преподавателя.

– Измениться? Да вы, видно, шутите. Люди не меняются.

– Неужели?

– Говорю как есть. А желание изменить партнера, подогнать под свои чаяния – самая распространенная ошибка как мужчин, так и женщин. Человека надо либо принимать таким, какой есть, со всеми достоинствами, недостатками, тараканами, либо не начинать отношений с ним. Во всяком случае, серьезных.

Что же получается? Государь принимал свою девушку со всеми недостатками, а она хотела его переделать? Это он пытается сказать?

– Вы, может, и в любовь не верите? – не хотела я отступать и ввернула в беседу, как мне казалось, каверзный вопрос. Но я снова забыла, с кем говорю.

– Любовь – это слово, известное всем. Потому каждый понимает его по-своему. От того, как понимаете его лично вы, и будет зависеть ответ на вопрос «Есть ли любовь?». Позвольте узнать, какой смысл вы вкладываете в это чувство?

Блин, он уверенно переводит стрелки с себя на меня. Не первый раз. Да и не последний наверняка.

– А как вы понимаете любовь?

«Ловите ваш мячик обратно, Горан Владиславович», – мстительно подумала я.

– Любовь – это четкое понимание и принятие факта, что с этим конкретным человеком будет лучше, чем без него. Остальное – гормоны.

Я даже зависла, обдумывая сказанное Сударом. Все-таки положил на обе лопатки – я честна хотя бы перед собой. Люди до хрипоты спорят о любви – есть или нет, что она такое, – а он… он все давно для себя понял.

Открывала рот, как рыба, выброшенная на берег, но не знала, что сказать. Государя это явно забавляло. Он улыбался. Не надменно, не самодовольно – нет, просто улыбаться. Даже попытался ослабить удар, сгладить ситуацию.

– Вам кажется, что это слишком прозаично, просто?

Я одновременно пожала плечами и полукивнула в сторону.

– Но для меня это так. У вас может быть совсем иное восприятие любви.

К нашему совместному завтраку страсти улеглись. Хотя я и была зла, очень зла за утренний разговор. Чувствовала себя глупой порывистой девчонкой. И осознание этого не прибавляло ни уверенности, ни настроения. Пришлось перебороть себя, пригасить эмоции, ибо у меня были вопросы, и вопросы важные и серьезные.

– Горан Владиславович, энергетическое взаимодействие маньяка и жертвы строится по одному принципу: жертва цепенеет и отдает энергию, пока не обессилет и не умрет; маньяк же вампирит с наслаждением, после убийства находясь на пике силы. Донор и акцептор. Иной энергообмен между ними невозможен.

– Видите, как быстро вы уловили суть. Всего за два путешествия, – похвалил Государь, наливая мне в чашку чай.

– Так а диплом-то мне как писать? Про каждое убийство одно и то же ведь. И нового ничего не открою.

– Не волнуйтесь, нюансы будут в каждом случае. Насчет открытия нового… До вас этой темы никто не касался, документальных исследований нет, так что аудитория на защите будет у ваших ног. А что касаемо реальных открытий… – он немного помедлил, прежде чем продолжить, – поведаю вам маленькую тайну. Мне как вашему руководителю не так важны заслуги в области энергоинформационики, сколько нужно, чтобы вы набрались опыта. Мои выпускники имеют дело с маньяками и их жертвами не в прошлом, а в реальном времени. Они не знают заранее, чем закончится преступление и сколько опасных, грозящих жизни сюрпризов их ожидает. Они обязаны смотреть в лицо смерти, ловить зверей в обличье людей и рассматривать трупы детально, ибо мертвые способны дать немало подсказок, и спокойно, как бы страшно тела изуродованы ни были. Вы уловили ход моих мыслей?

– Да. Главное – практическая тренировка. Что в дипломе – не столь важно. Его я в любом случае смогу защитить без проблем.

– Именно.

– А почему вас интересовало, сколько раз я могла умереть?

– Вы – магнит для роковых событий. Это объясняет и то, что в вашей квартире невозможно стало находиться после первого путешествия, и то, что вчера вас уволокло к месту смерти вторично. Вы затягиваете костлявую в наш мир, а она тянет вас в свой.

– И что же мне делать? – испуганно пролепетала я.

– Ничего. Связать свою профессию со смертью. Посвятить ей часть своего времени, грубо говоря. Тогда она не станет преследовать годами в обличье грузовиков, уходов под лед и прочих ужасов, столь непосредственно угрожающих жизни.

– Да, но работа со смертью связана с большим риском.

– Безусловно. Но вы будете знать, когда и откуда исходит угроза, когда надо быть настороже, а когда – расслабиться. Это ваша плата. Цена высокая, не спорю. Но решать в конечном счете вам. Я лишь объясняю причины и следствия происходящего с вами.