Текст книги "Московские загадки"

Имена учителей домашних остаются неизвестными, зато пушкиноведы в 1920-х годах высказывают немало предположений о реальном учебном заведении, в котором мог оказаться маленький Пушкин. В Москве было множество иностранных пансионов. Рядом с Большим Харитоньевским переулком, у Красных ворот, существовало в те же годы и «Частное народное двухклассное училище». Кому-то из исследователей представлялся вероятным даже иезуитский пансион. Но по-настоящему ни одно из предположений не совпадает с образом учительницы в пушкинских стихах, написанных в 1830 году. И если был точен образ Юсупова сада, тем более должен был быть взят из действительности образ первой учительницы, от которой маленький Пушкин убегал в тень Юсупова сада:

 
Смиренная, одетая убого,
Но видом величавая жена
Над школою надзор хранила строго,
 
 
Толпою нашею окружена,
Приятным, сладким голосом, бывало,
С младенцами беседует она.
 
 
Ее чела я помню покрывало
И очи светлые, как небеса.
Но я вникал в ее беседы мало.
 
 
Меня смущала строгая краса
Ее чела, спокойных уст и взоров,
И полные святыни словеса.
 
 
Дичась ее советов и укоров,
Я про себя превратно толковал
Понятный смысл правдивых разговоров,
 
 
И часто я украдкой убегал
В великолепный мрак чужого сада…
 

И все-таки переезд в домовладение графа Петра Львовича Санти можно объяснить все той же тенью бедности, которая не оставляет семьи Пушкиных. Маленькое домовладение, маленький двор, без сада и какой бы то ни было зелени, весь застроенный деревянными постройками, тесными и неудобными. Основной дом имел по фасаду всего 13 метров, а в глубину десять. Среди жильцов здесь ютились некий чиновник Петров, уездный землемер, отец знаменитого живописца Федотов, дворовый портной графа Березинский, согласно объявлениям в «Московских ведомостях», «производивший женское портновское мастерство» и притом имевший нескольких учеников. У Пушкиных, кроме членов семьи, было еще не меньше шести человек дворовых. В этой московской квартире Пушкин будет оставаться до 1807 года. И это в ней Сергея Львовича будет посещать Н.М. Карамзин, к которому на редкость серьезно отнесется мальчик.

В биографической заметке о погибшем сыне Сергей Львович расскажет: «В самом младенчестве он показал большое уважение к писателям. Не имея шести лет, он уже понимал, что Николай Михайлович Карамзин – не то, что другие. Одним вечером Николай Михайлович был у меня, сидел долго: во все время Александр, сидя против него, вслушивался в его разговоры и не спускал с него глаз. Ему был шестой год».

Теснота и неудобства явно не угнетали ребенка. Огородники оставят в его душе ощущение подлинной Москвы. Радушной. Многолюдной. Всегда гостеприимной. Не умевшей и дня прожить без толпы гостей, какого бы ущерба ни наносили такие гостеванья. Ведь это не куда-нибудь, а к «Харитонью в переулке» старушка Ларина привозит в Москву на ярмарку невест свою Таню. После долгой поездки по Тверской и главным улицам.

 
У Харитонья в переулке
Возок пред домом у ворот
Остановился. К старой тетке,
Четвертый год больной в чахотке,
Они приехали теперь.
Им настежь отворяет дверь
В очках, в изорванном кафтане,
С чулком в руке, седой калмык,
Встречает их в гостиной крик
Княжны, простертой на диване,
Старушки с плачем обнялись,
И восклицанья полились…
Больной и ласки и веселье
Татьяну трогают; но ей
Нехорошо на новоселье,
Привыкшей к горнице своей.
Под занавескою шелковой
Не спится ей в постели новой,
И ранний звон колоколов,
Предтеча утренних трудов,
Ее с постели подымает.
Садится Таня у окна.
Редеет сумрак; но она
Своих полей не различает:
Пред нею незнакомый двор,
Конюшня, кухня и забор.
И вот: по родственным обедам
Развозят Таню каждый день…
 

У Огородников было и еще одно чисто московское преимущество – близкое соседство и родных, и друзей. Селиться старались рядом, видеться по несколько раз на неделе. Здесь кругом свои и можно, по выражению современника, «наносить друг другу визиты совсем по-домашнему, разве что не в халате и туфлях на босу ногу».

В Малом Харитоньевском переулке (№ 2) живет дядюшка Василий Львович Пушкин. Правда, в 1803 году, после бракоразводного процесса с Капитолиной Михайловной Вышеславцевой, уже признанный поэт уезжает в длительное путешествие по Западной Европе, составляет там библиотеку и в Париже берет уроки театрального искусства, учится, по его собственному признанию, «простоте и живости разговорной речи вместо той выспренности, которая еще царила на театральных подмостках».

В Малом Козловском переулке под № 12 поселяется поэт и баснописец Иван Иванович Дмитриев, «патриарх русской поэзии», как его будет со временем называть Гоголь. В 1799 году Дмитриев вышел в отставку и переехал из Петербурга в Москву, где, как он сам пишет в книге «Взгляд на мою жизнь», купил «деревянный домик с маленьким садом, близ Красных ворот, в приходе Харитония в Огородниках, переделал его снаружи и внутри, сколько можно было получше; украсил небольшим числом эстампов, достаточною для меня библиотекою и возобновил авторскую жизнь». Началась эта жизнь «между строев и караулов, или в коротком промежутке свободы между отставкою из гражданской службы и вступлением опять в оную».

В своем крошечном садике Дмитриев мог днями возиться с грядками и там же принимать своих литературных друзей. Для устроенных поэтом солнечных часов В.А. Жуковский составил надпись:

 
И час, и день, и жизнь мелькают быстрой тенью!
Прошла моя весна с минутной красотой!
Прости, любовь!
Конец мечтам и заблужденью!
Лишь дружба мирная с улыбкой предо мной!
 

По Большому Харитоньевскому переулку, 14 устраивает литературные вечера вдова Е.П. Хераскова, а в доме № 12 живет начинающий поэт Иван Иванович Козлов, в будущем автор пользовавшейся известностью у современников поэмы «Чернец».

Но эта жизнь в Огородниках продолжается только до 1807 года. Хозяином дома П.Л. Санти становится С.В. Шереметев, а в следующем году братья и сестры Пушкины продают доставшийся им после смерти матери О.В. Пушкиной дом в Малом Харитоньевском переулке. Впрочем, значительные изменения вносит в нее и приобретение бабушкой-«Ганнибальшей» в конце 1804 года сельца Захарова, близ Больших Вязем. На лето, начиная со следующего года, туда отправляется вся семья, а главным образом дети. Пушкин впервые по-настоящему встречается с русской деревней. С Москвой же его знакомит его верный дядька. С Никитой Козловым мальчик бродит по Огородникам, поднимается на Меншикову башню, гуляет у Чистых прудов, с берега которых только что был перенесен строительный лесной склад. Драматург и поэт Н.В. Сушков напишет уже после гибели поэта:

«Старый дядька Никита Козлов, можно сказать, не покидал своего питомца от колыбели до могилы. Он был, помнится, при нем и в Москве, где шаловливый и острый ребенок уже набирался разных впечатлений, резвясь и бегая на колокольню Ивана Великого и знакомясь со всеми закоулками и окрестностями златоглавой столицы».

Существует предположение, что в 1807 году Пушкины успели недолго пожить и в Малом Козловском переулке, в доме Одоевских, на углу Фурманного переулка. В 1809 году литературная жизнь в Огородниках окончательно замирает: Иван Иванович Дмитриев получает назначение министром и переезжает в Петербург. Говорили, что больше всего он жалел, что приходится оставлять тишину и покой «у Харитонья» и свои цветочные грядки.

Сегодня большинство названных адресов условны. Исчезли и продолжают исчезать по всей Москве дома пушкинских лет, уступая место не столько новым жилым домам, сколько всякого вида торгово-развлекательным центрам, борьба с которыми на деле становится вопросом обеспечения государственной безопасности. И все же даже условные адреса нужно знать и запоминать, как уголок пустой комнаты в далекой польской деревушке Желязовой Воле с короткой надписью: «Здесь родился Шопен». Следы прошлого, великих людей, истории, культуры, их недостаточно перечислять – гораздо важнее почувствовать как живой пульс в огромном мегаполисе, захлестываемом страстями наживы, поисков легкой жизни под единым, повсюду рекламируемым лозунгом: «Бери от жизни все!» И памятка, пусть даже на новых зданиях, о вехах прошлого всегда остается вехой нашего собственного, очень личного пути, нашей собственной связи с историей.

А какой интерес представлял бы сегодня домик Лариной, как его называли в Москве, «у Харитонья в переулке» (в прошлом № 11/14) – деревянный, одноэтажный, обитый горизонтальными досками «рустами» в подражание каменной кладке, с его ставнями на окнах и небольшим навесом над входными дверями! Пушкин не вдавался в житейские подробности остававшихся милыми его сердцу московских владений. Зато М.Н. Загоскин дал полное описание одного из них: «Тетушка жила в своих наследственных деревянных хоромах на Чистых прудах. Я не знаю, что меня больше поразило, наружная ли форма этого дома, построенного в два этажа каким-то узким, но чрезвычайно длинным ящиком, или огромный двор, на котором наставлено было столько флигелей, клетушек, хлевушек, амбаров и кладовых, что мы въехали в него, точно как будто в какую-нибудь деревню…» Зато хорошо сохранившийся и представляющий один из интереснейших архитектурных памятников Москвы дом Трубецких на соседней Покровке (дом № 22) не несет никаких отметок пребывания здесь маленького Пушкина. Между тем это сюда «возили», по словам сестры поэта, маленьких Пушкиных не только в гости, но и на знаменитые детские балы. Детские балы бывали и у танцмейстера Иогеля на Тверском бульваре, но у Трубецких они казались интересней, теплее, тем более что маленький Сашка ловкостью в танцах не отличался. Необычный по архитектурному решению «дом-комод» на Покровке окружен издавна легендами. По одним, он был построен императрицей Елизаветой Петровной в подарок своему фавориту Алексею Григорьевичу Разумовскому. По другим, она провела в нем ночь после венчания в соседней церкви. Но приходится огорчить любителей романтических версий: никаких доказательств церковного брака дочери Петра I не существует, не говоря о том, что в узаконении подобного союза после вступления Елизаветы на престол не было смысла. Вся семья фаворита была обласкана и осыпана царскими милостями, но отношения с самим Алексеем Григорьевичем стали куда более спокойными и не задевали воображения тридцатидвухлетней женщины. Простоватость Разумовского в новом положении Елизаветы Петровны все больше начинала докучать, как и его трусоватость – разочаровывать. Арестовывать правительницу Анну Леопольдовну, собственную двоюродную племянницу, вместе с уже признанным императором Иоанном VI Антоновичем, дочь Петра поедет, по существу, со случайными людьми. Разумовский не только будет уговаривать цесаревну отказаться от подобной затеи, но и вообще останется дома. На всякий случай. Единственная наперсница императрицы Мавра Шувалова будет тратить немало усилий, чтобы поддерживать явно слабеющую привязанность царственной подруги.

Но в отношении дома на Покровке важно другое. Он был выстроен при Екатерине II, между 1766 и 1772 годами, и только стилистически относился к более ранней эпохе, представляя образец барокко в московской архитектуре. Дом не имеет обычного для Москвы того времени сада, но полностью захватывает всю принадлежащую ему землю внутренним двором, окруженным со всех сторон в едином стиле с главным корпусом решенными флигелями. Своеобразная внутренняя планировка дополняется необычным решением главного зала, превращенного в деревянную резную беседку, раздвинутую по его периметру. Скорее всего, именно в нем и происходили детские праздники и уроки танцев.

Покровка, 22. Дом Трубецких.

Первоначально дом принадлежал графу М.Ф. Апраксину и перешел к Трубецким в 1772 году в связи с тем, что последним пришлось лишиться своего двора в Кремле из-за строительства здания Сената. В пушкинском детстве в доме жила семья троюродного брата Сергея Львовича – камергера князя Ивана Дмитриевича Трубецкого с супругой Екатериной Александровной, урожденной Мансуровой, и пятью детьми примерно такого же возраста, как поэт. Это Юрий, Николай, Аграфена, Александра и Софья, вышедшая впоследствии замуж за пушкинского приятеля Александра Всеволодовича Всеволожского. Домашний учитель маленьких Трубецких «с Покровки», историк М.П. Погодин вспоминал, с каким пиететом все они относились к поэтическому дару их дальнего родственника. Сохранились слова княжны Александры Ивановны, сказанные в сентябре 1826 года на балу у французского посла, что она стала лучше относиться к Николаю I – «потому что он возвратил Пушкина». Эти слова очень тронули поэта.

В годы жизни во дворе Санти у маленького Сашки появляется добрый гений, который не оставит его до последних дней, – Александр Иванович Тургенев, восторженный поклонник «Прекрасной креолки», перенесший все свои добрые чувства на ее нелюбимого сына. Положение Александра Ивановича в доме Пушкиных было достаточно сложным. Он на целых девять лет моложе дамы своего сердца. Его молодость льстит «Прекрасной креолке», как и его внешность, черты которой поэт сохранит в портрете Владимира Ленского:

 
С душою прямо геттингенской,
Красавец, в полном цвете лет,
Поклонник Канта и поэт.
Он из Германии туманной
Привез учености плоды:
Вольнолюбивые мечты,
Дух пылкий и довольно странный,
Всегда восторженную речь
И кудри черные до плеч.
 

А.И. Тургенев был воспитанником Благородного пансиона при Московском университете, где началась его дружба с В.А. Жуковским, а затем Геттингенского университета, где Александр Иванович выбрал историко-политические науки. Он рано выделяется на гражданской службе, сопровождает Александра I за границу. Двадцати пяти лет он назначается директором департамента главного управления духовных дел иностранных исповеданий и будет соединять с этой должностью звания помощника статс-секретаря в Государственном совете и старшего члена Комиссии составления законов. С таким знакомцем Пушкины не могли не считаться. Его предложение о помещении будущего поэта в Царскосельский лицей было для них вымечтанным, но и осуществиться смогло только благодаря деятельному содействию Александра Ивановича, даже став молодым человеком, поэт не вполне оценил покровительство Тургенева. Имя «доброго гения» он даст ему уже в связи с южной ссылкой. Сразу после гибели поэта отец его напишет А.И. Тургеневу: «Александр Иванович Тургенев был главным, единственным орудием помещения его в царско-сельский императорский лицей и ровно через 25 лет он же проводил тело на вечное последнее жилище… Да узнает Россия, что Вам она обязана любимым ею поэтом, а я, как отец, поставляю за утешительную обязанность изъявить Вам все, чем исполнено мое сердце. Неблагодарность никогда не была моим пороком. Простите, будьте везде счастливы, как будете везде любимы. Не узнаю, увижу ли вас, но покуда жив, буду любить и вспоминать о вас с благодарностью. Искренне почитающий Вас Сергей Пушкин. Июня 4-го 1837 г. Москва».

Но эта оценка придет задним числом. При жизни поэта все выглядело иначе. Теперь же А.И. Тургенев оказался единственным человеком, поехавшим с гробом поэта в Святые горы. Если не считать дядьки Никиты Козлова. Тургенев ехал в кибитке, дядька – на дровнях, рядом с гробом, обняв его из последних сил. Никто из родных, начиная с жены, этого пути проделать не захотел.

Менялись адреса, менялись и самые квартиры в их внутреннем устройстве. Надежда Осиповна не терпела однообразия, нуждалась в постоянных переменах, и страсть к переездам дополнялась у «Прекрасной креолки» страстью к изменению меблировки. В результате вчерашняя гостиная становилась спальней, спальня – кабинетом, людская превращалась в детскую, независимо oт того, какие привычки уже успели сложиться у членов семьи и особенно у детей. Беспокойный дух Надежды Осиповны непонятным образом уживался со способностью прекращать разговаривать с тем или иным членом семьи, месяцами словом не отзываться к нашалившему или досадившему ей ребенку. Это редко касалось любимицы – дочери Ольги, в дальнейшем и Льва, но почти всегда выпадало на долю нелюбимого Сашки, тоже молчаливого, замкнутого, как матери казалось, нестерпимо неуклюжего. Вмешательство бабушки Ганнибал одно несло с собой тепло и беззаботную радость детства. К ней можно и нужно прибавить имя няни Арины Родионовны, но здесь возникает еще одна и опять-таки непреодоленная трудность.

Арина Родионовна, сама родом из ганнибаловской вотчины Суйды, близ Гатчины, была крепостной Марии Алексеевны. Во всяком случае, в исповедных росписях семьи Пушкиных в Огородной слободе упоминаний о ней нет. В 1803 году она числится среди дворовых «Ганнибальши» на ее съемной квартире как вдова Ирина Родионовна 45 лет. И это один-единственный раз до переезда семьи в Лефортово. Между тем известно, что поэт называл няню мамой, что занимала она в семье Пушкиных совершенно особое положение, да и до конца своих дней прожила у сестры поэта, которая и подумать не могла с ней расстаться. Арина Родионовна была будто единственным хранителем скудного на человеческое тепло семейного пушкинского очага. Ведь кроме трудного характера матери, поэт сталкивался и с особенностями характера отца, человека несомненно просвещенного, превосходно владевшего французским языком, склонного к театральным увлечениям, но предельно скупого, попрекавшего грошовыми тратами всех домашних и способного ворчать целый день из-за разбитой рюмки, доказывая, что стоила она не двадцать, а целых тридцать пять копеек. Свободу маленький Сашка обретал только в Захарове.

М.А. Ганнибал приобретает сельцо в конце 1804 года. По утверждению М.А. Цявловского, Пушкин начинает там бывать не с 1806-го, а с 1805 года вплоть до своего отъезда в Петербург, в лицей. Прощаясь с Москвой, Пушкин прощался тогда с детством, с Захаровом.

Его родное Подмосковье

«Прекрасная креолка» недоумевала; Александр собрался в Захарово! В канун свадьбы! В то самое Захарово, в котором никто из семьи не был уже двадцать лет. Откуда сын уехал мальчишкой. И где нет никого близких. «Сентиментальное путешествие», – не сможет удержаться Надежда Осиповна от иронии в письме дочери.

И она права о сумятице чувств, вызванной предстоящей переменой в жизни – желанной и… нежеланной. Чего стоит одна мысль поэта о том, что ему не хватало счастья на одного – откуда же возьмется оно на двоих! Во всех сложностях материальных расчетов и взаимоотношений с будущими родственниками. Кажется, Захарово – страна детства возникает как вымечтанная пристань простых человеческих радостей, беззаботности, семейного тепла. Не был ли захаровский дом единственным настоящим домом по сравнению с вихрем постоянно сменявшихся московских квартир? И не случайно хочет поэт найти здесь и свое последнее пристанище – лечь в эту землю.

Пусть «сентиментальное путешествие» не удалось: слишком многое изменилось в усадьбе, слишком постарели былые сверстники из числа деревенских мальчишек и девчонок, нашедшие и самого поэта куда как постаревшим – «нехорошим» – и не ставшие обрывать сочувствия. Зато сколько тепла подарила ему приветившая гостя дочка няни Марьюшка, наспех спроворившая яишенку, сердцем отозвавшаяся на сетования поэта. А былые захаровские впечатления – они все равно останутся на всю жизнь, пронижут все пушкинское творчество. Природа, усадебный обиход, близость исторических событий и – люди. Те самые соседи, которые «шумной толпой» входят в захаровский дом в «Послании к Юдину». Спешат к обеду, толкуют между собой.

И кстати – кто они?

Конечно, большинство из них составляли московские знакомые. Но в деревне круг знакомых неизбежно сужался, теснее сходился, а деревенская скука заставляла чаще ездить в гости и принимать соседей у себя. Оказывается, захаровское окружение – это литературные мостки старой столицы, перекинутые из Огородной слободы и Лефортова.

В год появления Пушкиных в Захарове соседнее Таганьково составляло собственность семейства Бекетовых. По документам владелицей числилась Ирина Ивановна Бекетова, одна из четырех дочерей и наследниц сказочных богатств Мясниковых-Твердышевых на Урале. Десятки душ крепостных, заводы, несчитаные капиталы – все это стерло всякие преграды на пути появления невест-миллионщиц при екатерининском дворе, где они получают полную свободу действий. По словам современника, «состояние сестриц было таково, что перед его лицом естественно забывалось и незнатное происхождение, и недостаточное воспитание, любой промах вчерашних девиц рассматривался как милая странность, проявление оригинальности и никогда не подвергался порицанию».

Между тем Ирина Ивановна становится супругой полковника Петра Афанасьевича Бекетова, родного брата неудавшегося фаворита императрицы Елизаветы Петровны, Никиты Афанасьевича, и Екатерины Афанасьевны, матери поэта и баснописца Ивана Ивановича Дмитриева, долголетнего покровителя и юного Пушкина, и Гоголя.

Увидев заснувшего за кулисами придворного театра дежурного корнета Никиту Бекетова, Елизавета Петровна пришла в такой восторг, что тут же вызвала музыкантов и распорядилась, чтобы они «самой сладостной мелодией» хранили его сон. Никита Бекетов проснулся без пяти минут фаворитом и грозным соперником графа Алексея Григорьевича Разумовского, долгие годы занимавшего это место. В партии старого фаворита начался отчаянный переполох, и любимая подруга императрицы графиня Мавра Шувалова нашла способ «уладить недоразумение». Она посоветовала молодому претенденту мазь, чтобы сохранить так понравившийся государыне цвет лица. Бекетов последовал совету почтенной дамы и на следующее утро проснулся с лицом, покрытым ярко-красной сыпью, которая была немедленно истолкована как признак «дурной болезни». И тем не менее императрица продолжала колебаться. Только дружный хор ближайшего окружения вынудил ее отправить Бекетова в ссылку – на должность губернатора Астрахани, где Никита Афанасьевич, несмотря на молодость, сумел завоевать всеобщую любовь и уважение. Он прославился не только редким хлебосольством, но и изобретенным лично им рецептом приготовления знаменитой «бекетовской» икры.

Рассказам о Никите Афанасьевиче в московском доме Петра Бекетова не было конца. И это с его внуками Всеволожскими – Никитой, Александром и Марией, в замужестве Сипягиной, близко сойдется Пушкин. Их дом он собирался изобразить в своем оставшемся неоконченным романе «Русский Пелам». В октябре 1824 года поэт напишет Никите Всеволожскому: «Ты помнишь Пушкина, проведшего с тобой столько веселых часов – Пушкина, которого ты видел и пьяного, и влюбленного, но всегда верного твоим Субботам».

Никите Афанасьевичу Бекетову напишет эпитафию его племянник Иван Иванович Дмитриев:

 
Воспитанник любви и счастия богини,
Он сердца своего от них не развратил;
Других обогащал, а сам как стоик жил
И умер посреди безмолвия пустыни.
 

Но главный гость в Семенкове – любимец Ирины Ивановны, убежденный холостяк Платон Петрович Бекетов, издатель-меценат, коллекционер, воспитывавшийся в пансионе Шед Шадена вместе с Н.М. Карамзиным. С 1776 года он служил в Петербурге, а с 1789-го вышел в отставку и поселился на Кузнецком мосту в Москве, где в 1801 году во флигеле своего дома открыл типографию и книжную лавку. Типография очень скоро признается лучшей в старой столице. Бекетовские издания отличались совершенством оформления, красотой шрифтов и конечно же подбором авторов, среди которых находятся И.И. Дмитриев, Н.М. Карамзин, В.А. Жуковский. Сама же лавка становится первым московским писательским клубом. Платон Бекетов выпускает в общей сложности около ста названий. В 1807–1811 годах он издает «Собрание оставшихся сочинений» А.Н. Радищева в шести частях.

На его средства выходят журналы «Друг просвещения» и «Русский вестник». Круг интересов Бекетова отличается исключительной широтой. Он состоит членом обществ: любителей российской словесности, испытателей природы, в 1811–1823 годах председательствует в Обществе истории и древностей российских при Московском университете. Его отца Пушкины в свои захаровские годы уже не застали: он умер в июле 1796 года, Ирина Ивановна до конца оставалась их соседкой – она скончалась в 1812 году. Семейное захоронение Бекетовых находилось в Новоспасском монастыре, где над могилой отца установлен превосходный памятник работы И.П. Витали.

Таким же небольшим, как Таганьково, было и соседнее Семенково: двенадцать дворов, около сотни крепостных. Зато оно имело хороший барский дом со службами, большой сад с «плодовитыми деревьями», по определению современных документов. Сюда не могло не тянуть прежде всего Василия Львовича Пушкина. Владелец Семенкова – «в бригадирском чине» Алексей Иванович Кокошкин – был родственником сенатора Федора Федоровича Кокошкина, завзятого театрала, способного актера-любителя, да еще и режиссера, выступавшего вместе с Василием Львовичем. Ф.Ф. Кокошкину Москва будет обязана устройством казенной сцены – Большого и Малого театров, приглашением лучших актеров тех лет и самого М.С. Щепкина. В захаровские края сенатор приезжал вместе с первой своей женой Марией Ивановной, урожденной Архаровой, к ее родителям. Архаровым принадлежали поместья нынешние Горки-10, Иславское и Горышкино. Как раз в 1606 году Ф.Ф. Кокошкин впервые выступил на литературном поприще с комедией «Перегородка», переведенной им с французского. Сын же хозяина Иван Алексеевич Кокошкин уже пользовался славой «забавного» драматурга. Его изданная в 1790 году в Петербурге комедия «Поход под шведа» с успехом шла на петербургской сцене и часто повторялась в Эрмитаже, забавляя Екатерину изображением трусости изнеженных гвардейцев. В том же году Иван Кокошкин опубликовал «Стансы: Екатерина II».

История Семенкова нашла интереснейшее продолжение и во второй половине XIX века. Его владелицей становится первая русская женщина-химик Юлия Всеволодовна Лермонтова, дочь начальника Московского кадетского корпуса. Попытка поступить в Петровскую сельскохозяйственную академию не увенчалась для Юлии Всеволодовны успехом. О ее неудаче узнает математик Софья Васильевна Ковалевская и вступает с ней в переписку. Переписка перешла в тесную дружбу. В 1869 году супруги Ковалевские вместе с Юлией Всеволодовной уезжают за границу, где в 1874 году обе получают ученые степени, Лермонтова – доктора химических наук. По возвращении в Россию она работает в лабораториях A.M. Бутлерова в Петербурге и В.В. Марковникова в Москве.

Однако попытки продолжения научных занятий в России оказываются для обеих подруг безрезультатными. В одном из писем С.В. Ковалевская пишет: «…обращались к министру, но министр решительно отказал и даже одному моему знакомому… выразил так, что и я, и дочка моя успеем состариться прежде, чем женщин будут допускать к университету. Каково?» Весной 1881 года Ковалевская уезжает из России, Лермонтова прекращает занятия химией и наглухо закрывается в своем Семенкове. Здесь она начинает заниматься разведением высокопродуктивных пород крупного рогатого скота и рыбы, используя в своем рыбхозяйстве, в частности, опыт, имевшийся еще в Древней Руси. До сих пор в Семенкове существуют так называемые «Лермонтовские пруды». Октябрьские события расстроили хозяйство Лермонтовой, попыток помощи со стороны А.В. Луначарского было недостаточно. Имение стало «бывшим», а в 1919 году не стало и его давней владелицы.

Ближайшими друзьями владельцев Семенкова Кокошкиных были, помимо Василия Львовича Пушкина, Жуковский, Батюшков, один из основателей литературного общества «Арзамас» Д.В. Дашков. Талантливый актер-любитель, Ф.Ф. Кокошкин «игрывал» и с очень способным актером по душевному влечению князем С.Ф. Голицыным.

Кстати сказать, у Голицыных в округе были немалые владения. Княгиня Варвара Васильевна, родная племянница Г.А. Потемкина-Таврического, была редкой хозяйкой, сама, и притом очень успешно, вела дела в своих поместьях. А это и нынешнее Богачево, называвшееся на рубеже XVIII–XIX веков деревней Ешманкой, с четырнадцатью дворами и неизменной сотней крестьян, и, на первый взгляд, совсем скромное Аляухово с семью крестьянскими дворами при шестидесяти крепостных. Зато по другую сторону речки Нахабни стоял рядом двухэтажный господский дом со службами, и бок о бок с ним «куренной заводик о трех кубах». Бабы местные занимались прядением льна и ткачеством.

К Голицыным охотно приезжали литераторы – в Москве, в своем дворце на Никитском бульваре, Варвара имела литературный салон, где впервые выступил с чтением своих од К.Ф. Рылеев, постоянно бывал И.А. Крылов. Те же порядки сохранялись и в аляуховском поместье. Недаром «златовласой Пленирой» назвал хозяйку Державин.

Литературные чтения были знакомы и соседнему поместью в Матвейкове-Сергиевском, принадлежавшем Варваре Андреевне Обресковой. Вдова известного русского дипломата, оставившего к тому же интереснейшую переписку с автором «Недоросля» Д.И. Фонвизиным, Обрескова была племянницей супруги знаменитого князя Я.П. Шаховского. От дяди и тетки она получила в наследство московский «Соловьиный дом» (на углу Арбатской площади и Никитского бульвара) и записки князя – интереснейшие мемуары, отличавшиеся редкой объективностью и точностью в изложении исторических фактов и человеческих характеристик. Известно, что в Матвейкове устраивались чтения мемуаров.

Садово-триумфальная пл. (ресторан «София»).

Немало памяток должно было сохраниться и от самого Обрескова, прожившего очень бурную жизнь. Алексей Михайлович окончил в 1740 году Сухопутный шляхетный корпус, но начал настоящую служебную карьеру, только попав в составе посольства А.И. Румянцева в Константинополь. В 1751–1753 годах он оставался там в качестве поверенного в делах, а последующие пятнадцать лет – в должности резидента. С началом русско-турецкой войны Обресков был заключен в Семибашенный замок, где провел в темнице три года. В дальнейшем ему довелось принимать участие в Фокшанском и Будапештском конгрессах.

К числу местных литературных гнезд относится и село Сидоровское, которое в приданое за княжной Натальей Ивановной Щербатовой перешло к ее мужу, однофамильцу и дальнему родственнику, князю Михаилу Михайловичу Щербатову. Талантливый историк, он получил в свое время указание от Екатерины II разобрать материалы Кабинета Петра I, что давало возможность работать в богатейших и недоступных для исследователей Патриаршьей и Типографской библиотеках.

Воспользовавшись благоприятными обстоятельствами, М.М. Щербатов начинает писать собственную «Историю» в 15 томах (до низложения Василия Шуйского). Одновременно он издает такие исторические памятники, как «Царственная книга», «Царственный летописец», «Летопись о многих мятежах» и «Историю Свейской (Шведской) войны» с собственноручными пометками Петра I.