Текст книги "Зимний рыцарь. Сказки для барышень любого возраста"

Умрун пришел глухой ночью, на исходе лютеня. Первым о его появлении узнал, конечно, ендарь, который ворвался в нашу избушку и истошно заверещал:

– Урр! Урр! Врр!

Меня словно сорвало ветром с кровати. Белый тоже вскочил на лапы и протяжно завыл. В ответ донеслось нечто среднее между ревом, воплем и хриплой нечленораздельной речью – звук, который, услышав, не забудешь уже никогда. Голос умруна.

Единственного представителя нежити, которого я на дух не переносила и боялась до дрожи в коленках. Ходячая смерть, не брезгующая ничем – от крохотных пташек до лосей и медведей. Разумеется, люди и нежить тоже входят в их рацион. Твари особенно ценят сладкую человеческую кровь, но не побрезгуют и лесными жителями вроде лешего или ендаря. Мне приходилось уже иметь с ними дело три года назад. Именно тогда погиб мой предыдущий волк.

Умруна очень сложно убить – для этого надо отрубить ему голову и сжечь останки. Подобраться к нему сложно: когти на длинных, свисающих до колен руках ядовиты. Малейшая царапина от них причиняет мучительную боль, гноится и плохо поддается лечению. Я знала это по собственному опыту. К этому еще добавляются острые как иглы зубы, скользкая маслянистая кожа, выскальзывающая из рук при попытке схватить, и двухметровый рост. Правда, на них действует полынная настойка – а ее, к несчастью, у меня осталось очень мало из-за Сирин, и холодное железо – но, чтобы заставить тварь хотя бы замедлиться, требуется не меньше пяти ударов.

Умрун взвыл еще раз.

По коже пробежал мороз. Мне показалось, что тварь не одна.

– Сколько их?

– Трр! Урр! Трр! – заверещал ендарь, излучая красными глазами дикий страх.

Трое. Отец-Перун, за что нам такое испытание? С другой стороны, они давно не появлялись. Леший рассказывал, что в былые годы их появлялось до десятка за лето, и два – зимой. А сейчас – благодать. Три года ни одной бездушной твари.

Истошно заверещала в сарае Сирин, почуяв бредущую к ней смерть. Я выскочила из дома, зажав в одной руке горшочек с остатками полынной настойки, а в другой – большой охотничий нож. Белый рванулся за мной.

Полынь полетела в ближайшего умруна. Пока он выл и раздирал лицо когтями, мы с волком ринулись мимо него к сараю, к двери которого плелась вторая тварь. Белому удалось наскочить на его спину и повалить ничком на снег, разрывая горло. На умруна это не действовало. Он попытался встать, размахивая руками и стараясь задеть волка. Но тут подоспела я, оседлала жилистую скользкую спину и с размаха вонзила в нее нож. Раз, другой, третий… пока не заболела рука, а тварь перестала шевелиться и бессильно распростерлась на снегу. На какое-то время умрун обезврежен. Потом он придет в себя, но до этого времени мы успеем отрубить его голову и сжечь труп.

Надеюсь.

Воздух прорезал жалобный визг Белого. Я вскочила и обернулась – волк наседал на полынного умруна. Кожа на его лице свисала грязными клочьями, но это не мешало твари реветь, скалить зубы и ловить волка. А чуть дальше… Я до боли прикусила губу. Дагмар дрался с оставшимся умруном. Одна когтистая рука, отрубленная прихваченным кузнецом колуном, валялась неподалеку и то сжималась, то разжималась. Когти старались вонзиться в человеческую ногу. На плече Дагмара рубаха окрасилась багровым, и пятно быстро расширялось. На боку ткань тоже разошлась, но, кажется, коготь не задел тела.

– Голову! – заорала я изо всех сил. – Целься ему в голову! Ах ты тварь!

Полынный умрун отбросил Белого в сторону, располосовав ему бок. Волк, взрыкнув, дернулся и замер, заливая белый сугроб горячей кровью. С криком я бросилась на тварь, втыкая нож в глазницу, из которой брызнула темно-багровая пенистая жидкость, обжигающая кожу.

– Вот тебе! – выкрикнула я, с силой выдергивая нож и вновь втыкая его в плечо умруна. И тут же прыгнула вбок, уворачиваясь от атаки когтистой руки. Мы плясали в смертельном танце. Я била ножом туда, куда могла дотянуться, и изгибалась, уклоняясь от ответных ударов.

Пару раз умрун задел меня, и ранки невыносимо жгли. Снег холодил босые ноги, жар сражения опалял тело, пот заливал глаза, а ярость и тоска, заполняющие душу, выплескивались наружу, придавая силы усталым рукам.

– Отойди! – Меня отбросило к сараю. Мое место заняла фигура в багрово-белой рубахе. Колун опустился на голову умруна, раскалывая ее как переспелую тыкву.

Я дрожащей рукой вытерла пот. Кажется, все.

Нет.

Недобитый мною умрун захрипел, поднялся и неожиданно резко рванулся ко мне, метясь когтями в горло. Шмяк! С противным чавкающим звуком Дагмар вонзил колун в голову последней твари. Вот теперь действительно все.

– Дагмар, тащи дрова. Их нужно сжечь, – скомандовала я, кидаясь к Белому. Волк неподвижно лежал, но грудь его еле-еле вздымалась. Он еще жив. И будет жить.

– Потерпи, малыш, все будет хорошо, – шептала я, протирая рану снегом. Да, глубокая. Да, потеря крови. Но внутренние органы не повреждены. Зашить, наложить заживляющее зелье и ждать, пока молодой сильный организм восстановится.

– Дагмар! Принеси мою котомку! Дагмар!

Молчание. На трясущихся ослабевших ногах я повернулась, боясь того, что увижу, и уже понимая, что именно произошло. Дагмар лежал навзничь возле убитого им умруна, глядя в небо пустыми синими-синими глазами. Рубаха на его груди, залитая кровью, разошлась, обнажая располосованную когтями грудь. По бороде цвета закатного солнца текла тонкая багровая струйка. Скорбно заголосила Сирин.

– Замолчи! – рявкнула я на нее, видя то, что не заметила глупая птица. Дагмар дышал, как и Белый. И если с такой раной он смог выстоять на ногах и убить трех чудовищ, неужели он позволит себе после этого умереть?

– Живи, милый, – прошептала я, наклонившись над Дагмаром, стерла кровь и прикоснулась своими губами к его, вдыхая в него свои чувства, свои желания и свою жизнь. – Только живи. А с остальным мы справимся. Ендарь!

Крутившийся неподалеку черный комок подкатился ко мне и замер, выжидательно глядя.

– Бегом к лешему! Я одна не смогу затащить их домой! Нужна его помощь. Быстрее!

Ендарь умчался в лес, а я занялась самыми неотложными делами. Костер – он и согреет Дагмара и Белого, и уничтожит останки тварей. Смыть кровь, осмотреть на предмет более серьезных повреждений, зашить раны, накрыть теплым. Найти все зелья, мази и настои, которые могут помочь, и сообразить, где сейчас достать ту же полынь. Влить, смазать, забинтовать и ждать, пока они придут в чувство.

Леший появился так быстро, словно бежал всю дорогу. Так, наверное, оно и было. Он с неодобрением посмотрел на огромный костер, плюнул на несгоревшие еще трупы, и помог мне отнести в дом сначала Дагмара, а потом и волка. Я устроила их с максимальными удобствами, поблагодарила лешего и отпустила его к лесавкам, а потом села на крыльце и разрыдалась.

Громко, навзрыд, закрывая руками лицо. Надеясь, что в слезах уйдут боль, тоска, сожаление и то теплое пушистое чувство, наличие которого я так тщательно скрывала от самой себя.

Ничего никуда не делось, но мне стало немного легче.

Белый пришел в себя на второй день. Дагмар – на третий. Они пролежали еще долго, пылая лихорадочным жаром или дрожа от озноба. Леший лично приволок нам бочонок лучшего липового меда. Ендарь заглядывал каждый день, интересуясь состоянием здоровья раненых. Анцибал притащил ведерко страшно целебных водорослей со своего болота и не уходил, пока я не наложила их на раны. Водоросли, кстати, помогли и сняли воспаление. Сирин выходила днем из своего сарая, устраивалась под окном и пела грустные песни, способствующие, по ее мнению, выздоровлению.

Мужчины выздоравливали. К середине березеня я уже точно могла сказать, что кризис миновал, и теперь надо только дождаться полного восстановления сил. Белый уже выходил из дома и ел так, что за ушами трещало. Дагмар садился и понемногу перемещался по избе. Я сняла швы. Раны зарубцевались, оставив после себя безобразные шрамы. Дагмар презрительно пожал плечами, увидев их, и больше не обращал внимания.

Наконец, наступил день, когда он вышел из дома, отобрал у меня колун – тщательно отмытый от всех следов умрунов – и наколол дров на день. Тем вечером я села на крыльцо – одна – и подставила лицо ласковому весеннему солнышку. Тренькала в кустах синица, предвещая скорый приход тепла. По щекам ползли слезы. На душе было гадко и тяжело.

Я больше всего хотела, чтобы Дагмар остался со мной навсегда – и в то же время понимала, что это невозможно. Человек не может жить в окружении бесов и лесных духов. В сражении с умрунами он выжил не иначе как благоволением Перуна. В следующий раз ему может так не повезти, а я…я не хочу его хоронить. Дагмара надо отпустить.

Да, он будет сопротивляться – чары-то еще действуют. Но, может, если мне твердо выразить свою позицию – что я не хочу его видеть… Он какое-то время проведет в деревне, а там вскроется река и проснутся русалки. Дагмар очень быстро забудет про меня. Все образуется. Почти все – потому что я не хочу его отпускать…

Солнце медленно катилось за верхушки осин. Где-то далеко леший созывал расшалившихся лесавок. По щекам все текли слезы, не собираясь заканчиваться.

Пришел Белый, улегся рядом и положил морду мне на колени. Я рассеянно почесала его за ухом. Завтра мы вновь останемся вдвоем. Ну, если не считать Сирин, но и она скоро улетит.

Завтра. Уже завтра.

– Тебе пора уходить, – ровно сообщила я после завтрака, собрав нервы в кулак.

– Чего у нас не хватает? – осведомился Дагмар, потянувшись за теплой рубахой.

– Ты не понял, Дагмар, – покачала я головой. – Тебе пора домой. Ты загостился.

Дагмар встал и медленно подошел ко мне.

– Я не уйду.

– Послушай меня. Ты должен жить с людьми, в деревне, найти себе жену, воспитывать с ней детей…

– Я не уйду, – роняя слова, отрубил Дагмар. В его глазах разгорался упрямый огонек зачарованности.

– Дагмар, – устало выдохнула я, теребя кончик косы. – Тебя здесь держат только чары. Снять их – и ты забудешь меня.

– Какие чары?

– Которые наложила русалка, пока ты за мной подглядывал.

– Там не было русалок.

– Ты мог их не заметить, – терпеливо разъяснила я и тоже встала, прямо перед ним, почти касаясь его исполосованной шрамами груди. – Поверь, я знаю, о чем говорю.

– А я знаю себя, – угрюмо сообщил Дагмар. – Это не чары.

– А что же? – ехидно поинтересовалась я.

– Вот что.

Мужская ладонь легла мне на спину, притягивая поближе. Крепкие пальцы перышком прошлись по лбу, бровям, щеке.

– Люди называют это «любовь», – услышала я. Огонек в синих-синих, цвета осеннего неба глазах, ярко пылал. Я почувствовала, как меня затягивает в водоворот чувств, и решимость тает на глазах.

– Белый, ну скажи ему! – взмолилась я из последних усилий. Волк приподнял морду, зевнул и улегся поудобнее, отвернувшись от меня.

– Я никуда не уйду, – повторил Дагмар. – Голубка моя.

Два последних слова сорвали сжатую пружину. Я вырвалась из объятий Дагмара.

– Тогда уйду я!

Шубка на плечи, валенки на ноги, хлопок двери – и я побежала к реке, проламывая наст. Весна уже совсем рядом. Лед истончился. Его можно пробить и разбудить русалок. Ничего, проснутся чуть пораньше. Меня тоже, бывает, будят по ночам, если дело срочное. У меня очень срочное.

Я бежала, не разбирая дороги, увязая в осевшем березеньском снегу. Коса растрепалась, выбившиеся пряди лезли в глаза, и так заполненные слезами из-за душивших меня тоски, злости и обиды. Обиды в первую очередь на Белого. Почему он, такой преданный друг, поддержал не меня, а Дагмара? Из-за мужской солидарности или он чувствовал, что я неправа? А я могу быть неправа?

Щелк!

В первое мгновение я не поняла, что случилось, почему моя правая нога внезапно брызнула болью и застряла, и по инерции продолжила бежать. Лодыжка заболела еще сильнее, не сдвинулась с места, что-то лязгнуло, и я упала на четвереньки.

Щелк!

Теперь левую руку пронзила такая боль, что в глазах потемнело, а из груди вырвался истошный крик. Отец-Перун! Я могла бы и менее болезненным путем узнать о своей неправоте!

Я убрала со лба мешающие смотреть волосы и оценила обстановку. Плохо. Очень плохо. Будь прокляты охотники, расставляющие повсюду свои капканы! Стоило мне пошевелить застрявшей между страшных острых зубьев рукой, как половину тела заломило, и я чуть не свалилась в обморок. Осторожно, стараясь не делать резких движений, нащупала пружину и попыталась нажать.

Безрезультатно. То ли пружина заржавела, то ли была слишком тугой, то ли мне просто не хватало сил. Очень неудобно давить на капкан, опираясь только на одно колено и зажатую в зубьях руку, когда вторая нога при этом вытянута, напряжена и тоже болит, правда, меньше, потому что на ней валенок.

Я попробовала освободить хотя бы лодыжку, вытянув ее, но та запротестовала, отозвавшись болевой волной. Пришлось извернуться так, чтобы она минимально напоминала о себе, и изо всех оставшихся сил надавить на пружину. Я давила, давила и давила, пока из ладони не начала сочиться кровь, а из глаз не брызнули слезы. Тело бессильно опустилось. Я в отчаянии сжала снег и всхлипнула.

Земляной кошке тогда повезло: у нее была я. Правда, у меня есть Белый и Дагмар. Они придут и помогут мне. Дагмар разожмет капканы, поднимет меня, и я уже никогда не отпущу его. Просто не смогу. Если это действительно чары, то они действуют и на меня. Во мне пылает тот же самый огонь, что и в кузнеце.

Люди называют его «любовь».

Из тучи, нависшей над лесом, полетели вниз белые крупинки, может быть, последние в этом году. Я сжалась как могла, сохраняя тепло и ожидая своего мужчину.

Я не успела ни замерзнуть, ни припорошиться снегом. Дагмар пришел. Точнее, сначала прибежал Белый, радостно прорычал и полез вылизывать мне лицо. После него появился Дагмар. Он без особых усилий разжал железные зубья, вернее, просто разломал их надвое, поднял меня на руки и отнес домой, за все это время не произнеся ни единого слова. Уже позже, перебинтовав мне руки и напоив горячим травяным отваром, он отошел к окну и глухо проговорил.

– Я уйду завтра. Если хочешь.

– Нет. – Я поставила кружку и подхромала к нему, для устойчивости уцепившись за его широкие плечи. – Не хочу.

В синих-синих глазах цвета осеннего неба разгорался огонек, но теперь я уже не боялась раствориться в нем. Наоборот, только приветствовала это.

– Я никуда и никогда не отпущу тебя.

Белый протяжно зевнул и отвернулся, не желая смотреть, как Дагмар целует меня.

Дверь распахнулась, стукнув о стену.

– Мрр! Брр! Дрр! – заверещал ендарь.

– Отец-Перун! – вырвалось у меня. Обхватив одной рукой выступающий вперед живот, я заторопилась наружу. – Демид! Немедленно отпусти!

Двухлетний карапуз с волосами цвета закатного солнца упоенно выдергивал из земли торчащие из нее кисточки ушей. Сердито посмотрев на меня синими-синими глазами, он исчерпывающе сообщил:

– Кися!

– Я знаю, что кошка! Отпусти ее немедленно!

Демид неохотно выпустил из цепких пальчиков кошачье ухо. Из-под земли донеслось возмущенное шипение, и кисточки скрылись под травой. Ребенок обиженно заревел.

Вздохнув, я присела рядом с ним и прижала к себе, шепча что-то утешительное и оглядываясь вокруг. Мой средний сын четырех лет от роду носился по двору за лесавками. Или они за ним. В общей круговерти понять было невозможно.

За ребятней пристально наблюдал Белый, устроившись в тени чубушника. Он следил, чтобы буйные отпрыски лешего и кикиморы случайно не задели Данилу ручками-веточками.

Добрыня, старший шестилетний сын пытался залезть на спину Сирин, соскальзывая вниз по гладким перьям и начиная все заново. Птица мужественно сидела и не шевелилась, но чувствовалось, что терпение ее на исходе, и она вот-вот расправит крылья и взмоет над лесом.

Дагмар вместе с лешим орудовали топорами, сооружая пристройку к избе. В этой нам становилось тесно, учитывая скорое появление еще одного малыша.

– Отец-Перун, пусть на этот раз будет девочка, – попросила я, подняв глаза к небу.

Ребенок внутри протестующе пнул меня ножкой.

Последнее желание

Канун сочельника в этом году, прямо скажем, не удался. Выпавший в начале декабря снег растаял через неделю, заявившие было о себе морозы куда-то делись, и зима явно запаздывала. С неба сыпалась мелкая морось, под копытами Дымка хлюпала раскисшая грязь, с шляпы капало за шиворот, и в довершение всего охота вышла неудачной: звери явно не хотели выходить в такую мерзость, и у седла болтался всего лишь один заяц. После тяжелого дня у меня оставалось одно-единственное желание – добраться скорее до дома и расслабиться в бадье с горячей водой.

Я поторопила своего любимца. Дымок, вместо того чтобы пуститься в галоп, недовольно фыркнул и встал.

– Что такое? – удивилась я и присмотрелась. Впереди, еле вытаскивая ноги из грязи, брела бабка с котомкой на плече. Я мысленно посочувствовала ей: тут на четырех ногах тяжело, а на двух, да еще и одной хромой… И тут же выругала себя за нечувствительность, спрыгнула на землю и позвала:

– Бабушка! Давайте я вас подвезу?

Старушка сначала шарахнулась в сторону, поднимая руки в защитном жесте, но потом, разглядев, кто к ней обращается, облегченно выдохнула.

– Спасибо, деточка. Стара я уже стала, по этакой-то слякоти тащиться, еле ноги передвигаю, того и гляди, увязну до весны…

Поддакивая бабушке, я с трудом вытащила ее из грязи и подсадила на Дымка. Мощный жеребец мог нести рыцаря в полном доспехе, а уж стройную девушку и почти невесомую старушку и подавно. Я без угрызения совести села позади бабки и легким ударом по бокам Дымка отправила его вперед.

Правила вежливости требовали не молчать, а вести уважительную беседу с пожилой дамой, правда, рискуя получить в ответ полное перечисление всех ее родственников до седьмого колена включительно, их семейного положения, матримониальных намерений и готовящихся пополнений в семействе. Я тихо вздохнула и с некоторой опаской спросила:

– Бабушка, вы недавно в наших местах? Я вас не помню, хотя видела всех жителей деревни.

– Недавно, деточка, – неожиданно кратко отозвалась старушка.

– Приехали к кому-то?

– Нет, милая. Не осталось у меня никого, кому нужна была бы старая бабка. Одна небо копчу да жду, когда Господь к себе заберет.

– А вам есть куда идти? – встревожилась я, наскоро прикидывая, что скажет мама, если я приведу домой незнакомую бабушку. Она, конечно, нас не объест, да и дом большой, есть где разместить…

– На окраине деревни есть избушка-развалюшка, как раз для старой бабки, – весело рассмеялась старушка. – Там я и поселилась.

Я помнила ту избушку, и на самом деле развалюшку. Стены там, вроде бы, держались, и крыша не протекала как решето, но коротать в ней зиму…

– Бабушка, а вы не хотите пожить у нас? Хотя бы до весны?

– Господь с тобой, деточка! Крыша есть, кусок хлеба найду – а что еще древней бабке нужно-то? Вот и избушка моя.

Дымок остановился возле унылого заборчика. Избушка выглядела ровно так же, как мне помнилось – покосившиеся стены, подслеповатые окна, кривая труба, из которой не шел дым. Я помогла бабке слезть и с сомнением оглядела провисшую дверь.

– Бабушка, вы точно хотите здесь остаться?

– Конечно, милая. Поезжай, и пусть благословят тебя все святые за помощь старому человеку.

Но я не могла просто так оставить старушку в нетопленой избе. Пусть и не мороз на улице, но все равно не май месяц. Под неумолчные причитания, что бабка может справиться сама, я с трудом открыла дверь, прихватила с собой дров из поленницы и походную сумку, и вслед за старушкой зашла внутрь.

Внутри изба оказалась просторнее и значительно уютнее, чем представлялось снаружи: чисто выметенный пол, пучки трав под низким потолком, запахи мяты и донника, а не мышей и пыли. Но вот с холодом я угадала – при каждом выдохе изо рта вырывался клуб пара, а окно заледенело изнутри. Воспламенять дрова в давно потухшей печи оказалось не так и просто. Пришлось добавить растопки, и через несколько минут в избе бодро пылал яркий огонь, а в котелке нагревалась вода для травяного настоя.

– Бабушка, а еда у вас есть?

– Есть, деточка, – засуетилась старушка, поднимая крышку ларя. – Вот и картофелины, и морковка, и лучок – все, что нужно.

Ага. Потому что мяса бабке добыть некому и негде. Хорошо, что мне попался заяц, а то горевала бы старушка с одинокой печеной картофелиной. А так… Бабка и не пыталась протестовать, глядя, как я свежую и разделываю добычу, а наоборот, подсказывала, где и какие травки взять для лучшего вкуса. А когда от усталости и плохого освещения нож скользнул по моей ладони, оставив кровоточащий порез, помогла мне присыпать ранку сушеной крапивой и закончила резать тушку сама.

Травы заварились, в котелке запыхтело заячье жаркое, и я, наконец, засобиралась домой.

– Чем же отплатить тебе, деточка? – посмотрела на меня бабка подслеповатыми глазами.

– Мне ничего не надо, – устало улыбнулась я. Сейчас хотелось только согреться в горячей воде и забраться под одеяло.

– Так не бывает. У всех всегда есть заветные желания. Вот, возьми-ка.

Бабка протянула мне нечто странное – вроде корешка, много раз переплетенного и перекрученного. При очень большой фантазии в этом сплетении можно было увидеть трех играющих котят – вот лапки, вот хвостики, а вот мордочки.

– Не ошибись с желаниями, деточка. Их всего три, – напутствовала меня бабка.

Отец встречал меня у замковых конюшен.

– Я так и думал, что ты подъедешь сюда, – подмигнул он, помогая мне слезть с Дымка. – Мама уже в панике. Она уже часа два как требует отправить поисковые отряды. Я едва уговорил ее подождать до заката.

Мы одновременно посмотрели на запад, где за крепостной стеной, сложенной из красного кирпича, садилось солнце.

– Что, плохая охота была?

– Да. – Я передала поводья Дымка конюху и забросила на плечо сумку. – Один заяц, и того отдала бедной старушке. Кстати, отец, отправь кого-нибудь завтра ей помочь. Там дверь с петель падает и крыша протекает.

– А где живет твоя бедная старушка?

– На окраине, в избушке-развалюшке.

– Развалюшке… – задумчиво протянул отец. – Мне казалось, в ней давно никто не живет.

– Мне тоже так казалось, – согласилась я. – Но мы оба ошибались.

– Хорошо, – кивнул отец. – Утром пошлю пару крепких мужчин, пусть починят, что смогут.

– И еды пусть захватят. У бабки, кроме зайца, осталось две картофелины и три морковки.

– Обязательно, Кэт. Ты зайдешь к маме? Или мне самому сказать, что ты вернулась?

Я многозначительно оглядела себя: мокрая, в грязи, на голове, надо полагать, вместо прически воронье гнездо.

– Я все понял, – усмехнулся отец. – Тогда иди к себе. Я распоряжусь, чтобы тебе прислали горячей воды и ужин.

– Не надо, я сама попрошу. Главное, скажи маме, что со мной все в порядке, просто я устала и уже легла спать.

– Договорились, – подмигнул отец.

– Карл! Карл, ты здесь? Кэтрин еще не вернулась! Я же говорила тебе, что нужно было отправить людей на ее поиски!

– Мне пора. – Я быстро чмокнула отца в щеку и, прячась в тени, побежала к черному ходу. Отец отправился успокаивать встревоженную маму.

– Дорогая, Кэт давно вернулась, я просто не успел тебе сообщить. Она сказала, что очень устала, поест и сразу ляжет спать.

– Боже милостивый, она заболела! Я так и знала! Кто же будет охотиться в такую погоду, когда легко простудиться!

Я тяжело вздохнула. Мама была милой, доброй и заботливой женщиной, но иногда с ней приходилось так сложно…

Отдав распоряжения первой же попавшейся служанке, я поднялась к себе и начала неторопливо раздеваться, бросая одежду на пол – она и так уже грязная, хуже ей стать не могло. Накопившаяся усталость завладевала и телом, и мыслями – они текли все медленнее и ленивее. Мне не хотелось думать ни о прошедшем дне, ни о завтрашнем – особенно о завтрашнем, предвещающим множество хлопот и суматохи. Потом. После ужина. Или перед сном.

Тихий стук привлек мое внимание. Стучала служанка, принесшая ужин? Нет, стук доносился с пола. Я присела и подняла только брошенную рубашку. Из кармана на груди выпал бабкин подарок. Хмыкнув, я поставила его на каминную полку. Пусть стоит. Никакие желания он, конечно, не исполнит, такое бывает только в сказках, но вещица симпатичная сама по себе.

А вот теперь стукнули уже в дверь, и в мою спальню принесли много горячей воды и легкий ужин. И ванна, и еда так разморили меня, что я с трудом добралась до кровати и забралась под одеяло. За окном опять начался нудный дождь, ветер раскачивал деревья и стучал каплями в стекло. Засыпала я с одной мыслью – как же мне хочется, чтобы поскорее началась настоящая зима – с белым снегом и небольшим морозцем, чтобы не приходилось больше таскаться по распутице.

– Кэтрин? Ты еще спишь? Боже милостивый, ты на самом деле заболела!

Закрылась дверь, простучали каблучки по полу, зашелестело платье, и с тихим шорохом сдвинулся полог кровати. Я натянула одеяло на голову, не желая просыпаться прямо сейчас, когда мне снился такой хороший сон – меня кружит в вальсе красивый темноволосый мужчина в маске, и мне уже кажется, что сейчас я узнаю, кто это…

Рука мамы легла мне на лоб.

– Не горячая. Надо же, а я была так уверена, что ты заболела… Кэтрин, вставай, милая. Уже давно рассвело, и мне нужна твоя помощь. Кто, как не ты, объяснит кухарке, что в рыбу не нужно сыпать много специй? Меня она не послушает, как обычно, а омуль и без того хорош. Филип наряжает елку и требует, чтобы ты посмотрела. Нужно подумать, как рассадить гостей на праздничном обеде, а Адель…

– Все, мама, я осознала и встаю.

Я подавила вздох и протерла глаза. В комнате оказалось неожиданно светло и первый же взгляд на улицу объяснил, почему. За ночь плаксивая осень удалилась, забрав с собой дожди, и на ее месте властно располагалась зима. Я откинула одеяло, не обратив внимания на недовольный писк, и с радостным предвкушением, как была, босая и в одной рубашке, кинулась к окну.

Везде: и на замерзшей земле, и на деревьях, и на крыше конюшни лежало белое пушистое покрывало. Крупные хлопья продолжали сыпаться из светло-серой тучки над замком. Даже кирпичи в крепостной стене покрылись мириадами белоснежных иголочек инея. Серо-бурая унылость за несколько часов превратилась в сказку.

– Кэтрин, а это что? – нехорошим тоном спросила мама. Мне стало не по себе, хотя я давно вышла из детского возраста, да и ругать меня вроде бы было не за что.

– Где? – обернулась я. Мама пристально рассматривала что-то на кровати. Пятна на одеяле, что ли? Но им неоткуда взяться.

– Кэтрин, я сколько раз просила – не брать животных в кровать! Конечно, очень хорошо, что ты такая добросердечная и жалостливая, но поверь мне, пожалуйста! Это сейчас он такой маленький и умилительный, но пройдет совсем немного времени, и милая крошка вырастет в наглое животное, которое будет занимать большую часть кровати, оставлять повсюду шерсть и требовать, чтобы его кормили с руки.

Абсолютно не понимая, о чем говорит мама, я вернулась к кровати и застыла. В ногах, свернувшись в комочек, спал белый котенок, чуть подергивая розовым носиком.

– Мы договорились, Кэтрин? – сурово вопросила мама.

– Да, конечно, – ответила я, не совсем соображая, с чем, собственно, соглашаюсь.

– Тогда разберись с этим зверем, одевайся и спускайся в столовую. Я распоряжусь, чтобы тебе принесли чай. Или ты хочешь шоколад?

– Чай, – назвала я первое, что пришло на ум, только бы быстрее остаться в одиночестве.

– Хорошо, Кэт, я тоже с удовольствием выпью чашечку горячего шоколада.

Мама привстала на цыпочки, поцеловала меня в лоб, как маленькую, и наконец-то ушла. Я забралась на кровать, поджав под себя замерзшие на холодном полу ноги, и осторожно дотронулась до котенка. Тот открыл невероятно зеленые глаза, замурлыкал и лизнул мой палец шершавым язычком. Он определенно существовал. Так же определенно, как и то, что вчера вечером его не было в моей комнате. Я бы заметила.

Остается одно – его кто-то принес и положил мне на кровать – сама такая кроха не смогла бы забраться. И скорее всего, это сделал Филип, девятилетний сорванец. Больше некому. Наверное, хотел сделать мне подарок к Рождеству.

Но, во-первых, Рождество только завтра. Во-вторых, нехорошо дарить живых котят, пусть даже таких хорошеньких. А в-третьих, этот подарок нужно кормить.

– Сейчас, малыш, – проворковала я, почесывая котенка за ушком. – Я сейчас оденусь, мы с тобой спустимся на кухню, и тебе нальют молочка. А попутно зайдем к моему братику и поинтересуемся, где он тебя взял, потому что последний раз в замке котилась Маркиза, и было это в августе, а тебе не больше месяца.

Брат, как и говорила мама, обнаружился в бальном зале. Стоя на высокой стремянке, он, вытягиваясь в полный рост, прилаживал игрушки на верхушку разлапистой, уходящей под потолок елки. Девушка-служанка, взгромоздившись на табуретку, по одной подавала ему стеклянные шарики и разноцветных зайчиков, лошадок и птичек. У меня защемило сердце: лестница скрипела и раскачивалась каждый раз, как Филип тянулся к находящимся слишком далеко веточкам, а служанка или слишком старалась не повредить хрупкие игрушки, или не догадывалась, что лестницу следовало бы придержать. И почему мама не отправила сыну в помощь двух, а лучше трех девушек?

В общем, я знала ответ: потому что остальные занимались уборкой, натиранием и прочим наведением порядка в доме. Когда вечером ожидается прием на сотню человек, все слуги утром будут носиться как угорелые.

Посадив котенка на плечо, я быстрым шагом направилась к елке, стараясь не поскользнуться на натертом до блеска полу. К сожалению, массивная дверь за спиной от сквозняка захлопнулась с таким грохотом, что задрожали стекла в рамах. Филип порывисто обернулся.

– Кэт!

– Стой! – вырвалось у меня. От резкого движения мальчика лестница зашаталась, скользнула по полу и накренилась. Служанка, растерявшись от того, что на нее падает стремянка, спрыгнула с табуретки и отскочила в сторону.

– Держи ее! – Я уже бежала, рискуя упасть сама, и видела, что не успеваю – зал был большим, а мой брат слишком быстро летел на каменный пол вместе с лестницей. Грохот от падения стремянки смешался с воплем служанки и вскриком Филипа.

– Нет! – Я упала рядом с ним на колени, сжимая ладони брата. – Филип, нет, нет, нет! Ты не можешь умереть!

Нога мальчика неестественно изогнулась, руки заледенели, из уголка рта бежала багровая струйка, а из-под головы вытекала такого же цвета лужица. Остекленелые глаза пустым взглядом смотрели в полоток.

– Нет, Филип! Я так хочу, чтобы ты жил! Ты еще так мал, чтобы умирать! Летти, да позови же кого-нибудь!

Слезы текли из моих глаз, а в душе никак не могло уместиться осознание того, что Филип умирает.

– Ой, а я упал, – внезапно услышала я. – Кэт, ты поэтому плачешь?