Электронная библиотека » Нина Воронель » » онлайн чтение - страница 4


  • Текст добавлен: 15 октября 2019, 12:40


Автор книги: Нина Воронель


Жанр: Биографии и Мемуары, Публицистика


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 4 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Шрифт:
- 100% +
3

Все теперь стало иначе. Павел Наумович живет в нашей квартире и спит на диване в столовой. По утрам они с мамой Валей уходят на работу, потом Рената с Евой уходят репетировать, и мы остаемся в квартире вдвоем с Сабиной Николаевной. После той истории со шприцом она стала очень тихая и испуганная, говорит шепотом и вздрагивает от каждого стука в дверь.

Они таки послушались моего совета, вставили во все рамки картинки из разных журналов и повесили их на старые места. Куда они девали фотографии, я не знаю, но мама Валя уверена, что они сожгли их в плите в тот день, когда мы варили фасолевый суп. Плиту с тех пор ни разу не топили, потому что пока все еще лето и на улице очень жарко. Но говорят, что скоро наступит осень и я пойду в школу. Это, наверно, хорошо, потому что мне страшно надоело целый день сидеть дома. Правда, Сабина Николаевна стала учить меня читать книжки и говорить по-немецки. Оказалось, что она в нашей школе работает учительницей немецкого языка.

Я и раньше умела читать, но читала только детские книжки, очень глупые и скучные, а теперь мы с Сабиной читаем настоящую интересную книжку про Тома Сойера и Геккельбери Финна. А по-немецки я уже знаю песню про русалку Лорелею: «Их вайс нихт, вас золь ес бедойтен, дас их зо траурих бин». По-русски это значит: «Я не знаю, что со мной случилось, но мне почему-то очень грустно». И когда Ева возвращается после репетиции, она играет эту песню на скрипке и мы с ней поем ее хором. Получается так красиво, что Сабина Николаевна каждый раз плачет. А иногда она садится за пианино и тоже играет эту песню еще красивее, чем Рената.

Потом Павел Наумович уехал туда, где он живет, а маму Валю оставили работать в больнице, потому что она оказалась хорошая медсестра. И однажды она решила взять меня с собой в больницу, чтобы покормить настоящим обедом. Ведь с тех пор, как она стала работать медсестрой, у нее нет времени готовить настоящий обед. И ей неудобно, что Сабина Николаевна часто кормит меня вместе с Евой, потому что они, хоть, может, и евреи, но такие же бедные, как мы.

Она велела мне надеть голубое платье с оборочкой по подолу, и мы с ней пошли к трамвайной остановке. Я очень волновалась – ведь я еще ни разу не ездила на трамвае с тех пор, как мы жили в Ростове с мамой и папой. Красный трамвай со звоном подъехал к остановке, какие-то пассажиры сошли, а мы с мамой Валей поднялись по ступенькам и сели на свободные места на передней скамейке лицом к окну. Через несколько остановок кондукторша объявила: «Пушкинская улица, городской парк».

И я вдруг увидела свой старый дом, в котором я жила когда-то с папой и мамой. Я хорошо помнила адрес: Пушкинская, 83, меня заставили выучить его на случай, если я потеряюсь. Я сразу узнала всё – и балконы с цветами в горшках, и зеленую лужайку перед домом с клумбой посредине. А сразу за клумбой я увидела наш подъезд, туда как раз входила высокая женщина в красивом платье и в туфлях на каблуках. И мне вдруг показалось, что это – моя настоящая мама, что она отправила меня в Ахтырку с мамой Валей, а сама осталась тут жить без меня.

Я вскочила с места и заорала:

– Мама! – но мама Валя схватила меня за плечо и надавила со страшной силой.

– Садись, дура, и молчи! – прошипела она, а трамвай уже завернул за угол, и мой дом скрылся из виду. Мама Валя, не отпуская мое плечо, сказала:

– Забудь раз и навсегда, что ты тут жила. Ясно? – Я кивнула, что, мол, ясно, но никак не могла забыть этот дом и эту женщину в красивом платье, которая вошла в наш подъезд.

Но в больнице я отвлеклась, потому что мама Валя всем хвасталась, что я – ее дочечка, и все ахали и повторяли: «Какая красивая девочка!» А потом меня повели в столовую и угостили настоящим обедом из трех блюд: на первое красным борщом со сметаной, на второе котлетами с картофельным пюре, а на третье – вишневым компотом с медовыми пряниками. Я так объелась, что с трудом удержалась, чтобы не заснуть. Домой уехать я не могла, потому что мама Валя хотела, чтобы я ее дождалась и чтобы мы поехали обратно вместе.

Но к концу рабочего дня в больницу привезли какого-то больного на срочную операцию, и маму Валю не отпустили. Тогда она дала мне тридцать копеек на билет, отвела на остановку и усадила в трамвай. Остановка была конечная, и народу в трамвае было мало, так что я села на самое лучшее место у окна. Мы ехали очень долго, пока не доехали до Пушкинской улицы, и я опять увидела свой старый дом. Не знаю, что со мной случилось, я и подумать не успела, как выскочила из трамвая и побежала к круглой клумбе посреди зеленой лужайки.

Возле клумбы я остановилась, потому что сама не знала, зачем я выскочила из трамвая, который вез меня домой. Пока я думала, не пойти ли мне в нашу старую квартиру, чтобы проверить, не моя ли мама была та женщина в красивом платье, как из подъезда вышла девочка с косичками, такого роста, как я, а за ней выехал на трехколесном велосипеде маленький толстый мальчик лет пяти. Мне даже не нужно было долго смотреть на этот велосипед, чтобы понять, что он – мой. Когда мне было четыре года, на одном колесе я написала зеленой краской букву «С», а другое колесо поцарапалось об забор, на который я наехала. Я сразу узнала и зеленую букву «С», и три белых царапины на красном колесе. А толстый воришка нахально катил по дорожке прямо ко мне, не подозревая, что он едет на моем велосипеде.

И тут со мной случилось странное – в глазах стало темно, в ушах зазвенело, как будто в голову ввинтили большой винт.

Я бросилась на этого толстяка, повалила его на землю, заорала не своим голосом: «Отдай мой велосипед!» – схватила велосипед и побежала, сама не зная куда. Мальчишка взвыл диким голосом, девочка припустила за мной, а на балкон второго этажа выскочила та самая женщина в красивом платье. Нет, это не была моя мама.

Она закричала: «Что случилось, Митенька?» – и увидела, как Митенька ползет по траве, а я бегу от него с велосипедом в руках. Она завопила: «Даша, скорей!» – На ее крик из подъезда выбежала моя бывшая няня Даша и помчалась вслед за девочкой с косичками.

Я поняла, что через минуту няня Даша меня догонит и узнает. Я бросила велосипед и ринулась в кусты сирени, росшие вдоль забора. Кусты быстро закончились, и передо мной вырос забор. Он был не такой высокий, как два года назад, так что мне удалось через него перелезть. За забором тоже густо росли кусты, но уже не сирени, а шиповника. Я вдохнула воздух и нырнула в кусты шиповника, обдирая об колючки платье, локти и коленки.

Где-то сзади уже хрустели ветки и женские голоса перекрикивались:

– Девчонка, говоришь?

– Девчонка, беленькая, в голубом платьице.

– Маленькая?

– Да чуть повыше Митеньки.

– Раз маленькая, далеко не уйдет, тут ведь забор.

Но я уже умчалась далеко-далеко.

Ноги сами несли меня – ведь за нашим забором был городской парк, по аллеям которого я когда-то гуляла с няней Дашей, сперва в колясочке, потом за ручку, а потом на велосипеде. Я вихрем промчалась по знакомым аллеям, выбежала на лужайку у фонтана и, задыхаясь, упала на траву. Воздух заполнил громкий топот, и я вцепилась в ручку фонтана, похожего на большую кастрюлю – все, сейчас меня схватят, а я ни за что не дамся! Если бы я могла, я вцепилась бы в эту ручку зубами, но она была слишком толстая. Прошла минута, а может, две или три, но никто не появился ни в одной из трех аллей, сбегающих на лужайку, – это мое сердце стучало, как барабан на пионерском параде.

Не знаю, сколько времени я лежала возле фонтана, пока у меня хватило сил сесть и посмотреть на свои исцарапанные в кровь руки и ноги. А платье! Что стало с моим любимым голубым платьем, обшитым снизу белой оборкой! Оборка оторвалась в трех местах и стала грязной там, где я на нее наступила. Как я приду домой в таком виде? И вообще, как я приду домой? Ведь у меня нет денег на трамвай! Что ж, я решила идти пешком – дорогу можно найти по трамвайной линии.

И я пошла. Я шла долго-долго, уже стало темнеть, а нашей улицы все не было видно. И вдруг трамвайная линия раздвоилась – из двух рельс получились четыре, две из них побежали дальше, а две свернули за угол. Сначала я очень испугалась, а потом сообразила, что нужно просто дождаться нашего трамвая номер одиннадцать и посмотреть, по какой линии он поедет. Я села на скамейку на трамвайной остановке и стала ждать. Наконец из-за угла появился трамвай, но его номер был пять. Он остановился возле меня, из него вышли два мужчины и старушка с большой сумкой. Мужчины быстро ушли, а старушка поставила сумку на скамейку возле меня и спросила:

– Ты кого-нибудь встречаешь, девочка?

Я хотела ей ответить, что жду другой трамвай, но в горле у меня что-то стиснулось, и я не смогла произнести ни слова.

А старушка все не отставала:

– Что с тобой случилось? У тебя все руки и ноги в крови.

Я опять попыталась что-то сказать и опять не смогла.

– Ты больна? – крикнула старушка и схватила меня за плечо своей сморщенной лапкой. Я не знаю, откуда у меня взялись силы: я стряхнула старушкину лапку и помчалась прямо по рельсам не в ту сторону, из которой выехал трамвай номер пять, а в другую.

Бежать пришлось недолго – прямо за углом я увидела нашу улицу и через пару минут влетела в свою квартиру. Первое, что я услышала, был крик мамы Вали: «Ни в какую милицию я заявлять не буду!» – и умоляющий голос Сабины: «А вдруг с Линочкой случилось что-нибудь ужасное?» – И тут они увидели меня.

– Слава богу! – пискнула Сабина, а мама Валя подскочила ко мне и молча влепила мне такую затрещину, что я отлетела обратно на лестничную площадку. Ноги у меня подкосились, то ли от затрещины, то ли от усталости, и я плюхнулась на грязный цементный пол. Ударилась я не сильно, но в глазах у меня потемнело. Когда в глазах просветлело, я увидела над собой лицо мамы Вали, мокрое от слез. Она стояла передо мной на коленях, гладила мои щеки и бормотала:

– Линочка, деточка, я думала, что я тебя никогда больше не увижу.

Я тут же сообразила, чего она боялась – что кто-то меня узнал и увез туда, откуда не возвращаются.

– Все в порядке, – хотела я ее утешить. – Меня никто не узнал. – Но словно чья-то рука стиснула мне горло, и вместо слов у меня изо рта вырвался то ли хрип, то ли стон.

Мама Валя наклонилась, оторвала меня от пола и поставила на ноги:

– Что с тобой? Лицо в грязи, платье порвано, руки-ноги в крови! Скажи, где ты была?

Я опять попыталась ответить, и опять у меня ничего не получилось.

– Почему ты не отвечаешь? Перестань притворяться, – рассердилась мама Валя и начала меня трясти за плечи, так что у меня зубы застучали друг о друга. – Все равно тебе придется рассказать правду!

Я опять открыла рот, чтобы рассказать правду, но вместо слов из горла у меня вырвалось все, что я съела на обед – и борщ со сметаной, и котлеты с картофельным пюре, и вишневый компот с пряниками.

– Господи, что с ней? – зарыдала мама Валя, и тут вдруг вмешалась Сабина:

– Оставь ее, Валентина, – с тех пор, как приехал Павел Наумович, они перешли на «ты». – С нею случилась какая-то беда. Она не может сказать ни слова, потому что у нее типичный приступ истерии.

– Что ты о себе воображаешь? – завопила мама Валя. – Что ты знаешь про приступы?

– Я двадцать лет лечила детей от истерии в лучших клиниках мира.

– Ты? Лечила детей? Тогда что ты делаешь здесь, если не врешь? – возмутилась мама Валя. – В этом жалком городе, в этой жалкой квартире?

– Это долгая история, и сейчас не время ее рассказывать. Сейчас надо помочь бедной девочке, пока не поздно. Надо ее помыть, покормить, если удастся, и дать снотворное, чтобы она заснула. А утром посмотрим, как ее лечить.

Они нагрели воду на двух керосинках, поставили на кухне корыто, посадили меня в корыто и искупали. Мама Валя стала смазывать йодом мои бесконечные царапины:

– Это царапины от кустов шиповника. А они растут только в парке. Уж не выскочила ли ты из трамвая на Пушкинской возле парка?

Услыхав про Пушкинскую, Сабина перестала меня вытирать и застыла с полотенцем в руках:

– На Пушкинской возле парка? Странно – я жила там в детстве…

– Ты жила на Пушкинской возле парка? – начала мама Валя, но тут дверь распахнулась и в квартиру влетели Рената и Ева, розовые и веселые:

– Если б ты слышала, мама, как мы сыграли сегодня концерт Брамса для скрипки! Нам устроили настоящую овацию! – Ева замолчала, увидев меня всю в пятнах йода. – Что случилось со Сталиной?

– Она упала с лестницы и сильно ушиблась, – поспешно соврала Сабина. – Идите к себе, на столе приготовлен ужин, а я скоро приду, и вы все мне расскажете.

Рената глянула на мать и что-то поняла. Она потянула Еву за руку и быстро закрыла за собой дверь. Мама Валя надела на меня ночную рубашку и протянула мне стакан чая: «На, выпей».

Я сделала глоток, но горло снова стиснулось, и чай вылетел обратно. Я вдохнула воздух и хотела сказать, что не хочу чаю, но опять только замычала без слов. Мама Валя завернула меня в теплое одеяло и уложила в кровать. Но я никак не могла успокоиться – меня трясло с ног до головы.

Сабина убежала к себе и через минуту вернулась с маленькой бутылочкой. Она налила на дно чашки немножко воды и накапала в воду несколько капель. Потом набрала то, что получилось, в пипетку, отклонила мою голову назад и капнула несколько капель в нос, сначала в одну ноздрю, потом в другую.

– Вдохни глубоко и выдохни. Три раза подряд, – приказала она.

Хоть в носу защипало, я послушно вдохнула и выдохнула три раза подряд. Мне почему-то нравилось выполнять приказы Сабины, и даже мама Валя затихла и перестала с ней спорить и тыкать ей в нос свой диплом медсестры.

Сабина зачерпнула чайную ложечку из чашки и поднесла к моим губам.

– Пей, только очень осторожно, – сказала она, нажимая пальцем на какую-то точку у меня чуть пониже шеи. Я потихоньку втянула в себя горькое питье, и оно начало медленно спускаться мне в горло. Когда ложечка опустела, Сабина набрала вторую, и мы вместе проделали то же самое. Я очень боялась, что вся эта горькая гадость снова выплеснется из меня наружу, но горло слегка расслабилось и пропустило ее внутрь. Через пару минут руки-ноги мои перестали трястись и зубы перестали стучать.

Мама Валя взяла Сабинину бутылочку и попыталась прочесть надпись на этикетке:

– Никогда ничего подобного не видела. Ты кто такая, Сабина Николаевна? От кого ты прячешься? Что скрываешь?

Ответа Сабины я не услышала – мир вокруг меня качнулся и исчез. Там не осталось никого – ни Сабины, ни мамы Вали, ни няни Даши, ни толстого воришки верхом на моем велосипеде.

4

Целый месяц прошел для меня как во сне. А может, даже больше, чем месяц. По утрам мама Валя и Рената уходили на работу, Еву Павел Наумович устроил в летний лагерь, и мы с Сабиной оставались одни. Сначала Сабина читала мне вслух по-немецки сказки про Рейнеке Лиса, который никого не жалел и был ужасный обманщик, – она читала одну и ту же сказку много раз подряд, а потом просила меня повторить ее. Мне эти сказки нравились, они были очень смешные, и я изо всех сил старалась их пересказать, но слова застревали у меня в горле. Тогда Сабина стала читать мне по одной фразе несколько раз, а потом спрашивала:

– Ты могла бы повторить эту фразу, если б научилась говорить?

Я повторяла эту фразу про себя и кивала головой.

– А теперь следующую.

Я опять повторяла и кивала. И так день за днем, день за днем. Странно, но Сабина никогда не уставала от моего молчания.

Я уже выучила много сказок наизусть, но это не помогло мне начать говорить. Однажды мы с Сабиной так увлеклись, что не заметили, как Рената вернулась с работы. Она вела музыкальные занятия в нескольких детских садах и терпеть не могла свою работу. Поэтому она всегда приходила домой сердитая, но особенно сильно она рассердилась в тот день, потому что Сабина, занимаясь со мной, забыла приготовить обед. Мы в пятый раз читали про то, как Рейнеке Лис уговорил Кота Гейнци сунуть лапу в мышеловку, и вдруг дверь с треском распахнулась и в комнату влетела Рената с криком:

– Что, мамочка, обеда сегодня нет?

Сабина всплеснула руками:

– Ой, я совсем забыла про обед! – и поднялась со стула, чтобы побежать на кухню. Но Рената не выпустила мать из комнаты. Она загородила дверь двумя руками и начала ругаться по-немецки. Она решила высказать матери все свои обиды – по-немецки, чтобы я не поняла. Она только не учла или просто не знала, что я могу понять больше половины того, что она говорит. Я поняла не все, но достаточно:

– Конечно, дорогая мамочка, ты была очень занята с чужой девчонкой, а обо мне ты забыла. Забыла, что я каждый день бегаю из одного детского сада в другой, чтобы заработать деньги для всех вас. Ты всегда была такая, даже когда я была совсем маленькая. Ты всегда лечила чужих детей, а на меня тебе было наплевать! Тебе и на папу тоже было наплевать, ты и его забывала покормить, вот он и сбежал от нас!

Чем громче Рената кричала, тем больней мне в голову вкручивался винт, совсем как тогда, когда прямо на меня ехал толстый мальчишка на моем велосипеде. И когда боль стала невозможной, я крикнула по-немецки замечательную фразу из Рейнеке Лиса, которую мы как раз сегодня разучили с Сабиной:

– Сейчас же заткнись, а то я отдам тебя крысам!

Стало очень тихо – обе, и Рената, и Сабина уставились на меня, как будто увидели в первый раз. Потом Сабина обхватила мою голову и начала целовать, а Рената спросила:

– Когда ты успела обучить ее немецкому?

Сабина показала ей нашу любимую книжку:

– Мы читаем «Рейнеке Лиса».

– Но почему немецкую книжку? У тебя, что ли, русских нет?

По-моему, она искала, за что бы зацепиться, только бы придраться. Но Сабина ей не далась. Я не поняла всего, что она ответила, но зато запомнила слово в слово – от занятий с Сабиной у меня стала очень хорошая память:

– Когда у ребенка случается травма центра речи, это обычно связано с его родным языком. Но в этот центр иногда можно пробраться сбоку, через иностранный язык, если путь к нему не поврежден. Я попробовала и, видишь, получила результат!

– А по-русски она теперь тоже начнет говорить? – все еще сердито спросила Рената.

– Скажи что-нибудь по-русски, – попросила Сабина.

Я испуганно молчала – я не знала, смогу ли я говорить по-русски, и вообще, смогу ли я еще что-нибудь сказать или эта фраза выскочила из меня случайно. Наконец я прошептала:

– Их вайс нихт, вас золь ес бедойтет, дас их зо траурих бин.

Но Ренату это не устроило:

– Нет, пусть скажет что-нибудь по-русски! – Она обращалась не ко мне, а к матери, а обо мне говорила, будто я какая-нибудь вещь, а не стою с нею рядом и на нее смотрю.

Меня опять стала бить дрожь, и я заорала:

– Отдай мой велосипед!

– Разве у нее есть велосипед? – удивилась Рената, но спросила опять не меня, а Сабину. – Что-то я не замечала здесь никакого велосипеда.

Я еще больше рассердилась. С криком: «Отдай мой велосипед!» – я прыгнула на Ренату с такой силой, что вытолкнула ее в коридор. Она занесла руку, чтобы стукнуть меня, но Сабина повисла на ее локте:

– Остановись! Ты же видишь, что девочку надо лечить!

Рената отступила, но не замолчала:

– Тебя хлебом не корми, только дай тебе кого-нибудь лечить. Ты искалечила все мое детство, а теперь опять взялась за старое!

Мне стало жалко Сабину:

– Но у меня есть обед, мне мама Валя оставила. Я могу отдать его Ренате. – Я сказала это так ясно и четко, будто целый месяц не молчала, как чурбан.

– Ну, ты даешь! – на этот раз Рената наконец заметила меня. – Не только говоришь, как пионервожатая, но еще готова накормить голодных!

Я уже ее не слушала, я побежала на кухню и открыла крышку кастрюльки с борщом:

– Ой, тут много, тут на всех нас хватит! – и добавила по-немецки из Рейнеке Лиса: – Надеюсь, вы не откажетесь разделить со мной трапезу?

Рената так и покатилась со смеху, а Сабина, зажигая керосинку, спросила:

– Если мы все съедим, как же Валентина? Впрочем, мы ей сварим что-нибудь другое.

После обеда мы сварили маме Вале картошку и пожарили котлеты. Но когда она вернулась с дежурства и услышала, что я зову ее есть обед, она села прямо на пол в коридоре и зарыдала, как трехлетняя девочка. Потом мы все вместе весело ели картошку с котлетами, и только когда мы с мамой Валей вернулись в нашу комнату, улеглись в постель и погасили свет, она спросила:

– Скажи, зачем ты пошла в тот дом на Пушкинской?

5

Сразу после того как я опять стала говорить, начались занятия в школе, и я пошла в первый класс. Мне очень повезло – Ева тоже училась в этой школе, а Сабина Николаевна преподавала в старших классах немецкий язык. Так что первого сентября мы отправились в школу все вместе, и мне было не так страшно. Когда мы подходили к школе, из-за угла выехала машина, точно такая, как была у моего папы, и за рулем сидел шофер Коля. Я страшно испугалась, что он меня узнает, но он проехал мимо и остановился возле школьных ворот.

Из машины выпрыгнула та девочка с косичками, которая гналась за мной, когда я выхватила у Митеньки свой велосипед, и вошла в школу. Напрасно я боялась – когда мы с Сабиной и Евой подошли к школе, машина с Колей уже уехала. Ева пошла в свой класс на втором этаже, а Сабина Николаевна отвела меня в мой класс, первый Б, и ушла на свой урок. Учительница рассадила нас по партам, и я сразу заметила во втором ряду ту самую девочку с косичками. Сидеть за партой было очень неудобно. Парта – это такой стол вместе со стулом, который нельзя отодвинуть. Пока я пристраивалась, как сидеть на этом неподвижном стуле, и засовывала свои тетрадки в ящик под столом, учительница начала перекличку. Она называла имя и фамилию, и ученик или ученица вылезали из неудобной парты и говорили: «Это я!» – Учительницу звали Лидия Петровна, а девочку с косичками – Ирина Краско. Но когда Лидия Петровна вызвала Сталину Столярову, я на минутку забыла, что Столярова – это я, и даже подумала, как интересно, что в нашем классе есть еще одна Сталина.

Стало очень тихо – все крутили головами, чтобы узнать, кто же эта Сталина Столярова, и я тоже крутила головой вместе со всеми, пока вдруг не вспомнила, что это я. Тогда я вскочила с места, но застряла между стулом и столом, до крови оцарапала коленку и заплакала.

– Ты Сталина Столярова? – спросила учительница.

– Да, – тихо ответила я, страшно боясь, что Ирина Краско узнает меня и крикнет, что я вру и что меня зовут Сталина Палей.

– Почему же ты плачешь? – удивилась Лидия Петровна. Я не могла ей объяснить, почему я плачу, и потому сказала, что я плачу из-за поцарапанной коленки.

Лидия Петровна осмотрела мою коленку и сказала, что ничего страшного, простая царапина, надо пойти в уборную и промыть. Тогда я выбралась из парты, подошла к двери и взялась за ручку, но вспомнила, что не знаю, где уборная. Я только обернулась к учительнице, чтобы спросить, где уборная, как моя правая рука вдруг сама разжалась, упала с ручки, и я перестала ее чувствовать, как будто у меня не стало руки.

Я громко крикнула, что не могу открыть дверь, но никто не понял почему. Лидия Петровна подошла, открыла мне дверь, и я оказалась одна в пустом коридоре. Мне совсем не хотелось искать уборную и промывать царапину, мне хотелось найти Сабину Николаевну, но я не знала, где ее искать. Я вспомнила, что ее урок должен быть на втором этаже, и быстро побежала вверх по лестнице. Но на втором этаже был точно такой же пустой коридор и все двери были закрыты. Я пошла по коридору, прижимая ухо к каждой двери по очереди, пока наконец не услышала, как много голосов повторяют немецкий стишок, который я недавно разучила с Сабиной.

Я толкнула дверь левым плечом, она неожиданно легко распахнулась, и я почти упала в руки Сабины. Как только она ко мне прикоснулась, я разрыдалась и, ничего не видя и не слыша, заорала:

– Рука! У меня больше нет руки!

– А это что? – спросила Сабина и подняла мою руку, которая тут же упала вниз и повисла. В эту минуту громко зазвенел звонок. Все ученики вскочили с мест, завопили хором и умчались в коридор, и мы с Сабиной остались одни.

– Что случилось? – спросила она.

– Она спросила, кто тут Сталина Столярова, а я забыла, что это я.

– Так-таки забыла? – удивилась Сабина и посмотрела на меня странно. – А при чем тут рука? И почему у тебя из коленки течет кровь?

– Я поцарапалась, когда вставала из парты.

– Ладно, пошли промоем царапину и подвяжем руку. И иди обратно в класс. После школы мы разберемся, в чем дело.

Когда опять зазвенел звонок, я вернулась в класс с промытой коленкой и подвязанной рукой. Увидев меня, все засмеялись, но Лидия Петровна строго сказала, что некрасиво смеяться над несчастьями другого. И мы начали читать буквы в букваре, которые я давным-давно знала.

После уроков ко мне подошла Ира Краско и спросила:

– Ты ведь умеешь читать, правда?

Мне очень хотелось от нее убежать, но я удержалась и спросила:

– Откуда ты знаешь?

Она улыбнулась:

– Я заметила. – И я подумала, что она совсем не такая противная. Если забыть, что она живет в моей квартире и что брат ее ездит на моем велосипеде.

– У тебя есть хорошие книги? – спросила она.

Я кивнула:

– Есть. – И замолчала. Я старалась говорить с ней как можно меньше, хотя уже поняла, что она меня не помнит. Как хорошо, что утром перед школой я хотела надеть свое голубое платье, но передумала. Это платье она бы узнала наверняка!

– Давай будем меняться книгами, – предложила она. – Ты читала «Хижину дяди Тома»? Не читала? Так я тебе завтра принесу. А у тебя что есть?

– У меня есть «Буратино и Золотой ключик». Хочешь?

– Очень хочу! Так ты тоже завтра принеси!

Тут за мной зашла Сабина Николаевна и позвала меня вместе идти домой:

– У Евы есть еще два урока, а мы с тобой уже можем уйти.

Когда мы вышли из школьных ворот и пошли по улице, нас обогнала бывшая папина машина с шофером Колей за рулем. Из окна машины выглянула Ира и крикнула: «Сталина, не забудь завтра принести Буратино!» Услыхав мое имя, шофер Коля обернулся, но я успела спрятаться за Сабининой спиной.

– Что с тобой? От кого ты прячешься? – удивилась Сабина.

– Ни от кого я не прячусь! Я просто споткнулась.

– Ладно, пошли домой. Там мы разберемся во всей этой истории.

Но дома мы не смогли ни в чем разобраться, потому что приехал Павел Наумович и привез свежую курицу.

– Давайте варить бульон, девочки! – весело закричал он, как только мы открыли дверь. И они, забыв обо мне, занялись курицей – на них не каждый день сваливалось такое лакомство. А мне что оставалось делать? Мне тоже хотелось есть, и я начала варить свой обед – овсяную кашу. Поскольку мне было запрещено зажигать керосинку, я варила кашу на электроплитке – насыпала в маленькую кастрюльку три ложки овсянки и заливала стаканом воды. Главное было не забывать перемешивать. Оказалось, что делать это левой рукой непросто, в конце концов кастрюлька опрокинулась и каша разбрызгалась во все стороны.

– В чем дело? – спросил Павел Наумович, опуская в большую блестящую кастрюлю разрезанную на куски курицу. – Что у тебя с рукой?

– Ах да, осмотри ее, Павел, что у нее с рукой? – вспомнила обо мне Сабина, которая жарила лук с морковкой на примусе. – С курицей я управлюсь сама.

Павел Наумович покрутил мою руку вверх, вниз и вбок и объявил, что с его стороны там все в порядке, просто рука отнялась. Я поняла, что кто-то отнял у меня руку, но не поняла кто.

– В этой руке все по твоей части. Типичная истерия, – сказал Павел Наумович Сабине.

– Я так и думала, – ответила Сабина. – Просто хотела проверить для гарантии.

Прибавилось еще два новых слова – истерия и гарантия. Меня она утешила:

– Не пугайся. Я тобой займусь, и мы вернем тебе руку. А пока я помогу тебе сварить кашу.

Я съела кашу и запила куриным бульоном, которым они меня угостили.

После обеда Павел Наумович ушел, а Сабина повела меня к себе в столовую, и с этого дня начались наши странные ежедневные разговоры. Каждый день после школы Сабина укладывала меня на потертый диван в столовой и просила рассказывать ей мои сны.

Мама Валя пожаловалась Павлу Наумовичу:

– Что за выдумки, разговорами лечить ребенка. Лекарство ей надо дать хорошее, а не в игры с ней играть!

На что Павел Наумович ей ответил:

– Доверьтесь Сабине. Она большой специалист в лечении детских расстройств.

И мама Валя смирилась – она очень уважала Павла Наумовича.

А мы с Сабиной и вправду играли в игры: она говорила слово, а я отвечала первое, что приходило мне в голову:

– Окно – дверь.

– Трамвай – рельсы.

– Трамвай – остановка.

– Остановка – парк.

– Парк – бежать.

– Бежать – фонтан.

– Забор – кусты.

– Велосипед – …

Когда она сказала «велосипед», я ничего не могла придумать. Я начала дрожать, а она повторила: «Велосипед». Тогда я схватила подушку и бросила ее в Сабину левой рукой, а потом скатилась с дивана на пол и больно стукнулась головой об ножку стола. Она подняла меня, уложила обратно и накапала в нос что-то из своей бутылочки. Я перестала дрожать и вдруг заснула. Проснулась я от громких голосов – Рената и Ева вернулись домой, поели и собирались уходить на репетицию. Я не успела открыть глаза, и они думали, что я еще сплю.

– Мама, – сказала Рената, – ты еще долго собираешься возиться с этой калекой? Лучше бы ты разок сходила с нами и послушала, как мы играем.

– Я обязательно приду послушать, девочки. Вот только немного подлечу Линочку и приду.

– Я уже привыкла, что наша очередь всегда вторая, но иногда у меня лопается терпение.

– Пойми, я так давно забросила свою профессию. Мне иногда кажется, что я уже умерла.

Я услышала, как в голосе Сабины зазвенели слезы. Меня залила горячая волна, я вскочила с дивана, и заорала:

– Отдай мой велосипед!

– Она помешалась на этом велосипеде! – засмеялась Рената и ушла, громко хлопнув дверью.

Ева поцеловала мать и попросила:

– Не сердись на Ренату, у нее большие огорчения. – И выскочила на лестницу догонять сестру.

– Может, она права, я совсем ее забросила, – пробормотала Сабина, – но сейчас давай вернемся к велосипеду. Ведь у тебя нет велосипеда?

Я сразу сообразила, как надо ответить:

– Он мне приснился во сне.

– Давно приснился?

– Первый раз – давно. А с тех пор снится часто, почти каждую ночь.

– Что за велосипед – двухколесный?

– Нет, трехколесный, – я тут же испугалась, ведь он и вправду был трехколесный.

– Кто же у тебя забрал твой голубой велосипед?

– Не голубой, а красный, – прошептала я, все глубже увязая в подробностях. Мне ужасно захотелось все-все ей рассказать.

– Ну хорошо, пусть красный, но кто его забрал?

– Один толстый мальчишка с Пушкинской улицы.

– Разве ты ходила на Пушкинскую улицу? Это далеко.

– Я хожу туда во сне.

– А откуда ты знаешь, как выглядит Пушкинская улица, если ты никогда там не была?


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации