Электронная библиотека » Нина Воронель » » онлайн чтение - страница 8


  • Текст добавлен: 15 октября 2019, 12:40


Автор книги: Нина Воронель


Жанр: Биографии и Мемуары, Публицистика


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 8 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Шрифт:
- 100% +

– Не стоит жалеть – утерла слезы Лилиана, – той жизни уже нет и в Вене, там все взорвалось и пошло прахом. Зато теперь вам следует уехать отсюда. Почему вы не пытаетесь получить эвакуационный листок?

– Неужели я должна это объяснять? Мне повезло – про меня забыли власти. Я двадцать лет прожила в Европе, я привезла в СССР психоанализ и за это была с позором изгнана отовсюду. Три моих талантливых брата были арестованы и расстреляны, моего мужа довели до самоубийства. И, как ни странно, про меня забыли – я зарылась в грязь так глубоко, что меня перестали замечать. Как вы думаете, стоит ли напоминать им о себе?

– Что ж, пожалуй, вы правы. А жаль, хорошо бы вам уехать, – вздохнула Лилиана и заторопилась. – Боже, как я у вас задержалась! На улице уже совсем стемнело!

– Лина, давай проводим нашу гостью до трамвая. Ведь мы, возможно, видимся в последний раз.

– Как страшно, как страшно! – повторяла Лилиана, спускаясь по лестнице. – Даст ли нам судьба пережить этот ужас?

На прощанье Сабина и Лилиана расцеловались, как сестры, и мы с Сабиной не спеша вернулись к себе. В квартире было темно и тихо, и, только случайно зайдя в нашу комнату за книгой, я обнаружила там маму Валю. Она лежала на кровати в темноте, не снявши ни сапог, ни даже рюкзака. Подумав, что она спит, я прошла на цыпочках к книжной полке, чтобы ее не разбудить, но услышала, что она тихо плачет.

– Что случилось, мама Валя?

– Сегодня в госпиталь пришло извещение, что Лев пропал без вести! – Тут мама Валя вдруг стала биться головой о кроватный столбик. – Ты понимаешь, что это значит? Если он попал в плен, немцы его убьют – ведь он еврей!

Она завыла и стала биться в истерике, на губах у нее выступила пена. На шум вбежала Сабина и бросилась растирать ей виски, но мама Валя не давалась, а, вырываясь из Сабининых рук, заходилась все сильней и сильней:

– У меня была такая несчастная жизнь! Сначала погиб брат, потом муж, а теперь, когда я наконец нашла человека, которого полюбила, он оказался еврей! И его за это убьют! Убьют! Убьют!

Сабина помчалась за своими чудодейственными каплями, которых почти не осталось на дне бутылочки. Пока она вливала капли маме Вале в нос, за окном заорал громкоговоритель и стальным голосом диктора Левитана сообщил, что, выравнивая фронт, Советская армия временно оставила город Киев.

– Немцы взяли Киев, – прошептала Сабина. – Теперь до нас уже совсем недалеко.

16

Через пару недель по дороге из школы я еще с улицы услышала большой шум, доносящийся из нашей квартиры. Я быстрей помчалась вверх по лестнице: кто бы это мог у нас так шуметь? К нам давно уже никто не приходил, и я очень разволновалась, сама не знаю почему. И не напрасно: когда я с разгону распахнула дверь, я увидела в нашей тесноватой кухне большую толпу усталых людей. Они сидели, кто где мог – кто на стульях, кто на полу, держа в руках тарелки с гречневой кашей. На столе устроились, болтая ногами, два маленьких человечка, мальчик и девочка, они ели кашу прямо руками из алюминиевой миски, которую Сабина пристроила между ними.

Поначалу мне показалось, что этих незнакомцев не меньше десятка, – наверно, так оно и было, – и все они говорили хором, стараясь перекричать друг друга. Но громче всех орал грудной младенец, которого молодая женщина пыталась перепеленать на нашем кухонном столике. Младенец размахивал ручками и надрывался от крика. По всей квартире среди узлов и мешков с вещами были разбросаны туфли, ботинки, куртки и детские игрушки. Сильно пахло потом, детскими какашками и грязными ногами.

Я обалдело застыла на пороге при виде этого бедлама, даже не пытаясь его осознать, пока меня не окликнула Сабина.

– Линочка, не пугайся, это беженцы из-под Киева, – сказала она как ни в чем не бывало, будто это могло объяснить, почему беженцы из-под Киева должны есть нашу гречневую кашу, с таким трудом добытую мамой Валей и заботливо припрятанную внутри пианино.

Пронзительный женский голос перекрыл конец ее фразы: «…сперва их вели по улицам большой толпой. Потом привели к Бабьему Яру, там сделали пропускной пункт. Туда по очереди отводили по 30–40 человек, у них там отбирали вещи и заставляли раздеваться. После этого полицаи с палками загоняли их к краю глубокого оврага. На другом краю оврага сховался пулеметчик и начинал стрелять. Выстрелы специально заглушали музыкой и шумом самолета, шо над оврагом кружив. После того как ров заполнялся трупами, их сверху засыпали землей».

– Откуда вы это знаете? Ведь вас там не было? – спросила Сабина.

– Ясно, шо не было. Были б мы там, не было б нас тут. А знаем мы от соседа Миколы, он у нас чуть-чуть блаженный. Он середь дня с Киева прибежал и к нам: удирайте, люди добрые! Там немцы всех жидочков ваших в Бабьем Яру постреляли, усех, старых и малых. В один день усех постреляли, а завтра сюда придут, тоже усех стрелять будут.

– А откуда вам известно, что в той толпе были именно евреи?

– Так немцы ж листки всюду порасклеили, чтоб двадцать девятого вересня еврейское население к восьми часам утра прибыло на улицу Мельника с документами и ценными вещами. Можете своими глазами посмотреть – Микола этот листок отколупал и нам принес, чтоб не сумневались.

Сабина повертела листок в руке и закрыла глаза.

– Ну, мы дитей схватили и побегли, – сказала молодуха с ребенком.

– Пешком? – не поверила Сабина.

– Та сперва пешки, через рощу, – вмешался толстый мужчина, немножко похожий на Павла Наумовича, – шоб нихто не побачив, а потом Гришка телегу в колхози украв, там, с колхоза все разбеглись, а телегу с конями бросили, как немцы с пушек палить стали. Мы все в телегу влезли, кони сперва хороши были, только потом мы их загнали, больно тяжело нагрузили, вот и пришлось телегу бросить. Но то уж под Харьковом было. Там мы сразу к комиссарам пошли и про Бабий Яр рассказали. Так они нам молчать велели, а за это дали билеты на поезд до Ростова.

Я испугалась, что теперь они поселятся у нас и съедят все наши припрятанные продукты:

– И вы собираетесь теперь остаться в Ростове?

– Ни за что! – крикнула молодая, приложив ребенка к груди. – Сюда ж немцы в два счета дойдут, так что отсюда тоже надо бежать.

И они через два дня убежали, со всеми своими детьми, узлами, корзинами, куртками и вонючими ботинками. Выколотили из начальства эвакуационные листки и погрузились в битком набитые коричневые товарные вагоны, уходившие на восток со станции Ростов Сортировочная. Вагоны воняли еще гуще, чем ботинки и пеленки беженцев.

– Раньше в этих вагонах возили скот, а теперь везут людей, – сказала Сабина маме Вале, которую мы чудом застали дома, когда вернулись со станции Ростов Сортировочная.

– И люди, небось, счастливы, что их увозят, пусть хоть в вагонах для скота, – ответила мама Валя, как всегда, рассудительная. И добавила: – Не постараться ли и нам отправить тебя на восток в телячьем вагоне?

– Забудь об этом думать, – приказала Сабина, поджала губы и, захлопнув дверь, ушла к себе, чтобы не слышать сообщения о том, что Красная армия временно оставила город Харьков. Потому что всем, даже мне, было ясно, что следующим после Харькова должен быть город Ростов.

Мама Валя натянула сапоги, надела на спину полупустой рюкзак с одной сменой белья и ушла навсегда. Мы, конечно, тогда еще не знали, что навсегда, думали – просто ушла на дежурство, но она исчезла, и две недели не было о ней ни слуху ни духу. Наконец Сабина не выдержала, вытащила из сундучка, что под кроватью, приличный жакет, на меня надела старое Евино пальтишко в клеточку, и мы отправились за тридевять земель в военный госпиталь.

Ехать так далеко на трамваях с пересадками было страшно: сирена теперь выла по нескольку раз в день, и многие дома лежали в развалинах, а однажды немецкая бомба попала прямо в трамвай. Сабина волновалась за Ренату и Еву, которые давно не вызывали нас на переговорную. В прошлый разговор Сабина строго-настрого наказала им любой ценой оставаться в Москве, хоть в громкоговорителе иногда проскальзывало, что немецкие войска приближаются не только к Ростову, но и к Москве. Недавно какой-то поэт сочинил стихи: «Отход немыслим – позади Москва», – и наш громкоговоритель повторял эти строчки по нескольку раз в день так упорно, что хотелось ему верить.

В госпиталь нас, конечно, не впустили, а усадили на скамейку на улице, рядом с проходной, и хорошенькая санитарка Поля в запачканном кровью белом халате пообещала выяснить, куда девалась старшая медсестра Валентина Гинзбург. Поля убежала и больше не вернулась. То ли она ничего не выяснила, то ли ей дали другое, более ответственное, поручение, но больше мы ее не видели. Но мы терпеливо ждали, тем более что другого выхода у нас не было – мы твердо решили найти маму Валю, а кроме как в госпитале, нам больше негде было ее искать.

Сабина несколько раз ходила к охраннику и снова и снова просила его позвать маму Валю, но он каждый раз объяснял ей, что сделать это не в его власти. Наконец Сабина решилась на отчаянный шаг и выпустила на сцену меня. Мне было велено подбежать к воротам и заплакать как можно громче, выкрикивая при этом:

– Мама! Где моя мама? Позовите мою маму!

У меня это получилось очень здорово, во-первых, потому что я и вправду начала волноваться за маму Валю, а во-вторых, потому что мне нравилось разыгрывать какую-нибудь интересную роль.

Я так убедительно рыдала и делала неуклюжие попытки влезть на ворота, что охранник сжалился надо мной и, остановив проходящего мимо очкарика в белом халате, попросил его позвать к проходной старшую сестру Гинзбург:

– А то дочка ее тут уже полдня убивается, маму ищет.

Очкарик удивленно поднял брови:

– Разве ты не знаешь, Федор, что сестра Гинзбург уже десять дней назад уехала на фронт с полевой бригадой? – И обернулся ко мне: – Что, вам никто об этом не сообщил?

Тут уж я зарыдала не понарошку, а в полный голос – я понятия не имела, как я буду жить без мамы Вали.

– Но она вернется? – дрожащим голосом спросила Сабина.

Очкарик внимательно осмотрел тоненькую фигурку Сабины в хлипком заграничном жакетике:

– Я надеюсь, вам, мадам, не нужно объяснять, что такое война.

Он так и назвал ее – мадам, как будто рассмотрел в ней что-то нездешнее и даже неземное.

Сабина твердо взяла меня за руку:

– Пойдем, Линочка, а то мы до темноты не доберемся домой.

И мы пошли к трамвайной остановке, с минуты на минуту ожидая, что вот-вот завоет противовоздушная сирена.

Без мамы Вали мы чувствовали себя никому не нужными и совсем одинокими, особенно когда возле нашего бывшего дома на Пушкинской нас застигла сирена. Трамвай остановился, и водитель велел всем выйти и бежать в убежище. Где тут убежище, мы не знали и решили просто пройти домой по знакомой дорожке через парк. Как часто и весело мы гуляли раньше по этой дорожке! А теперь там было страшно, хоть никакая бомба на нас не упала, но совсем близко грохотали зенитки, и в небе над нашими головами рычали самолеты.

Мы почти бегом добрались до своего дома и помчались вверх по лестнице, хоть это было строго-настрого запрещено во время воздушной тревоги. Мы хотели поскорей очутиться среди своих родных стен на своей родной кухне.

– Я хочу кушать! – закричала я и бросилась к пианино за очередной пачкой лапши, которой оставалось не так уж много.

– Спасибо Валентине, мы не так быстро умрем от голода, – сказала Сабина, зажигая примус, и отошла к шкафчику за кастрюлей. Я вдруг вспомнила, что мама Валя уехала на фронт, и мне сразу перехотелось есть. Но я не успела сообщить об этом Сабине, потому что совсем рядом что-то грохнуло и свет погас. Стало темным-темно, и только маленький огонек освещал кружок голубой клеенки вокруг примуса.

Я протянула руки вперед, как слепая, и пошла на ощупь искать Сабину, которая затаилась где-то в углу, а она, оказывается, так же на ощупь отправилась искать меня. И мы разминулись.

Но хитрая Сабина сообразила, что делать:

– Иди к примусу, и мы там встретимся.

Мы не встретились, а столкнулись, и я обхватила ее обеими руками:

– Теперь всегда будет так темно?

– Темно и тихо, – сказала она. И только тут я заметила, что наш неумолчный громкоговоритель замолчал, но меня это почему-то не обрадовало: я уже успела привыкнуть к его твердому несгибаемому голосу.

– И больше он не заговорит? – спросила я в ужасе. Ведь пока он орал у нас под окном, было ясно, что немцы до Ростова еще не дошли. А как же теперь? Откуда мы узнаем, как и где выравнивается линия фронта? И когда она выровняется вдоль Пушкинской, а когда вдоль нашей улицы Шаумяна?

Утром за окном было тихо, и хоть громкоговоритель по-прежнему молчал, я все же взяла портфель и отправилась в школу. И напрасно – школьная дверь была заперта, и к ней было пришпилено написанное от руки объявление, что занятия в школе временно отменяются. Было написано, что о начале занятий будет сообщено, но не было сообщено – как и когда. Кроме меня пришли еще и другие дети, их было не так уж много, но никто не хотел расходиться – стоять перед запертой дверью вместе было не так страшно, как идти домой поодиночке и ничего не знать.

Но в конце концов все постепенно разошлись, и я тоже поплелась домой, не представляя себе, что я буду делать целый день без школы и целый вечер без света. Зато Сабина встретила меня в кухне с полной тарелкой гречневой каши.

– Поешь, – сказала она, – и тебе станет не так грустно.

Но даже после каши мне было очень грустно и неясно, как жить дальше. К вечеру так и не включили ни свет, ни громкоговоритель. Сабина зажгла свечу, но это не помогло – было грустно, темно и тихо. И вдруг тишина взорвалась грохотом: совсем близко что-то зарокотало и забухало, будто кто-то перекатывал большие пустые бочки. Он подкатывал их все ближе и ближе, и они грохотали и бухали все громче и громче.

Сабина поднялась с дивана и сказала:

– Я думаю, это стреляют пушки.

И я вспомнила разные книжки про войну, которые мы с ней за эти годы прочли по-русски и по-немецки. В этих книжках часто стреляли пушки, но читать про это было совсем не то, что слышать, как пушки стреляют рядом с тобой.

Неожиданно в нашу дверь кто-то постучал – стук был громкий, но ничуть не похожий на грохот и перекатывание пустых бочек за городом. Я помчалась отпирать дверь с криком «мама Валя!», но за дверью оказалась та самая хорошенькая санитарка Поля, которая обещала разузнать в госпитале про медсестру Гинзбург, только на этот раз на ней был не белый халат, а пилотка и гимнастерка цвета хаки. Она быстро вошла и сбросила на пол тяжелый рюкзак.

– Я очень спешу, – затараторила она, – у меня есть для вас всего одна минута, потому что наш госпиталь срочно эвакуируют на восток, чтобы он не попал в руки немцев. Я должна сообщить вам, что старшая медсестра Гинзбург тяжело ранена и ее эвакуируют вместе с госпиталем. Она просила передать вам привет и этот рюкзак. А кроме того, она велела передать своей дочке Лине этот кисет, – тут она протянула мне красный бархатный кисет, затянутый красным шнурком, – чтобы та положила в него свою метрику, повесила его на шею и никогда не снимала.

– Даже в душе? – как дура, спросила я, но Поля меня не слушала.

– Где твоя метрика? – заорала она. Я взяла со стола свечу, пошла в нашу комнату и вытащила из ящика мамывалиной тумбочки свою метрику, в которой было напечатано, что я Сталина Столярова, русская.

Я вернулась в кухню, но не успела войти, как Поля выхватила у меня метрику, сложила в четыре четвертушки и спрятала в кисет. Потом, грубо схватив меня за голову, повесила кисет мне на шею и начала затягивать шнурок дрожащими руками.

– Так мне велела сестра Гинзбург, – повторяла она, как в бреду.

– Ты ее задушишь! – вступилась за меня Сабина и оттолкнула Полю.

Поля посмотрела на нее невидящими глазами и рванулась к выходу, но вдруг села на пол и, рыдая, прислонилась к дверному косяку:

– Я должна бежать, а то опоздаю. Но я не могу бежать, у меня ноги подкашиваются – там такой ужас, такой ужас, столько крови, столько убитых и раненых! Я не хочу туда возвращаться!

Сабина протянула Поле руку, чтобы помочь ей встать:

– Беги, беги, а то опоздаешь! – и тут до меня дошло то, что Поля сказала про маму Валю.

Я загородила ей дверь:

– Что значит, что медсестра Гинзбург ранена тяжело?

– Осколок попал ей в ногу и раздробил колено! – крикнула Поля, оттолкнув меня от двери. – Она потеряла много крови, но это не смертельно! Пусти меня!

И умчалась вниз по лестнице, оставив нас с Сабиной перед страшным горем и рюкзаком, полным муки и гречневой крупы. А меня, вдобавок, с красным бархатным кисетом на шее.

Мы в тот вечер рано погасили свечку и легли спать. Не знаю, спала ли Сабина, но я никак не могла уснуть, то и дело представляя себе маму Валю, всю в крови, с раздробленным коленом. Проснулась я поздно, кое-как проглотила ложку каши и села возле окна. Читать не хотелось, и ждать было нечего. Сабина тоже притихла, ушла к себе и прилегла на кровать, чего она среди дня обычно никогда не делала.

Так бы я и сидела весь день в бессмысленной тоске, если бы вдруг не явилась рыжая Шурка, наша соседка с первого этажа. Она была старше меня лет на пять и жила одна со старенькой бабушкой. Когда-то у нее, как у всех нормальных детей, были родители, но их посадили в тюрьму – не «по политической статье», как шепотом объяснила Сабине мама Валя, а по уголовной, что давало ей кучу преимуществ. Ей, конечно, тоже жилось несладко, и у нее часто не было денег даже на хлеб, но прятаться ей не приходилось, и загонять ее в детский дом никто не собирался. В этом году она должна была закончить школу, но решила больше не портить глаза над учебниками, остригла свои рыжие косы, сделала перманент и «загуляла». У нее появились новые платья и новые друзья, с которыми я не хотела бы встретиться ночью в подъезде.

Она поскреблась в дверь, и я ее впустила, хоть Сабина строго приказала мне из спальни никому не открывать.

– Линка, – прошептала Шурка свистящим шепотом, который был громче всякого крика, – пойдем со мной! Говорят, на макаронной фабрике все склады открыли, бери сколько хочешь, хоть на целый год!

Больше всего я удивилась тому, что она обратилась ко мне как к равной и даже по имени – ведь до сих пор она меня вообще не замечала и имени моего вроде бы и знать не знала.

– Как это – открыли склады? – не поверила я. – Кто открыл?

– Ну, может, не открыли, а просто замки посбивали, да какая разница – того, кто это сделал, там давно уже нет. А макарон, говорят, полно, их всех только на грузовиках увезти можно. И охраны нет никакой.

– А при чем тут я?

– Тебе что, жрать не надо? Скоро немцы придут, бабушка говорит, они нас кормить не станут. Так что пошли! Мне одной что-то идти не хочется!

– Лина, Линочка, никуда не ходи! – взмолилась из спальни Сабина, но я уже вытаскивала из-под кровати мамывалин рюкзак. Лучше было пойти с Шуркой за макаронами, чем сидеть беспросветно в мертвой квартире. Я наспех надела клетчатое Евино пальто, которое давно уже стало моим, и мы с Шуркой весело поскакали по лестнице. День был прекрасный, хоть и холодный, – только что прошел хороший дождик, и теперь во все небо светило нежаркое осеннее солнце. Улицы были странно пустынны, город словно вымер – никто никуда не шел и не ехал, и только пушки грохотали и ухали где-то совсем рядом.

– А как мы донесем эти макароны до дома? – спросила я Шурку, когда мы бежали по крутому Газетному переулку вниз, к Дону, где несколько лет назад построили макаронную фабрику.

– Это вопрос, – согласилась Шурка, – много мы на себе не дотащим. Нужен транспорт.

Мне стало смешно:

– Какой к черту транспорт, грузовик, что ли? Или мотоцикл?

– Ну, не мотоцикл, так что-нибудь попроще, – отмахнулась от меня Шурка, зыркая глазами во все стороны. Глаза у нее были, как у кошки, не глаза, а глазищи, – зеленые и прозрачные, они все время бегали из стороны в сторону, стараясь ничего не пропустить.

– Ага, вот эти, с ребеночком, удрали. – Палец ее показывал на террасу первого этажа, где на веревке висели мокрые детские носочки и штанишки. – Так что можно их квартиру проверить.

– Откуда ты знаешь, что удрали?

– Если б не удрали, они бы эти детские вещички не оставили на дожде мокнуть.

Поражаясь справедливости Шуркиного суждения, я пошла за ней, словно на привязи:

– А как мы в эту квартиру попадем? Ведь она заперта.

– Ну и что, что заперта? Я любую квартиру могу запросто отпереть. Вот полюбуйся, отмычки, – Шурка вынула из кармана две кривых отвертки и крючок на цепочке, – мое наследство от дорогого вора-папочки, чтоб ему все кости переломало.

Я с восторгом и ужасом следила, как она, ловко орудуя своими отмычками, в два счета отперла чужую дверь. Мы ввалились в пустую квартиру, явно небогатую, всю захламленную наспех брошенными вещами, – видно, хозяева очень спешили ее покинуть. Мы не нашли там никакого стоящего транспорта, кроме игрушечного грузовичка на веревочке.

– На нем больше одного кила не увезешь, – вздохнула Шурка, и мы побежали дальше, заглядывая то в одну, то в другую подающую надежды квартиру, пока наконец не наткнулись на отличную детскую коляску, синюю, кожаную, на четырех колесах.

– Вот это транспорт! – восхитилась Шурка. – И как они такое добро бросили? Наверно, евреи.

– Почему евреи? – я даже задохнулась от обиды, будто меня ударили под дых.

– Да чего ты, Линка? – удивилась моей обиде Шурка. – Что тут обидного? Если очень спешили, значит, евреи. Или ты не слышала, что немцы убивают всех евреев без разбора?

– Я слышала, но не верю.

– И напрасно не веришь. Лучше бы верила и уговорила свою Сабину уехать, пока не поздно.

– Я боюсь, уже поздно.

– Никогда не поздно, пока не убили, – мудро завершила Шурка, выкатила коляску на улицу, и мы помчались к макаронному заводу.

Оказалось, что все же иногда бывает поздно даже в таком простом деле, как макароны. К нашему приходу все макароны уже растащили и склады стояли пустые, зияя распахнутыми воротами.

– Не может быть, чтобы ничегошеньки не осталось, – заупрямилась Шурка. – Давай порыщем-поищем.

Я спорить не стала, я уже поняла, что Шурка будет искать хоть до утра, но с пустыми руками домой не вернется. Мы заглядывали во все углы, мы ползали по всем цехам и конторам, мы осматривали умывалки и уборные и нашли-таки целый ящик макарон, затиснутый в уборной за толчок. Видно, кто-то из рабочих спрятал его заранее, а забрать не смог – или не захотел: какой был смысл уносить один жалкий ящик, когда открыли склады?

Шурка ликовала:

– Как там в песне поется? Кто ищет, тот всегда найдет!

И мы отправились в обратный путь с ящиком в коляске, распевая на два фальшивых голоса: «Кто весел, тот смеется, кто хочет, тот добьется, кто ищет, тот всегда найдет!»

Рената бы наше пение не одобрила, но нам было плевать на Ренату – мы обыграли врага и везли в коляске свой маленький выигрыш.

Однако долго петь и радоваться нам не пришлось. На углу Московской нам преградили дорогу два парня в ватниках, у одного через плечо висела винтовка.

– Вы что тут везете, гражданочки? – спросил тот, что без ружья.

– А вы кто такие, чтобы вопросы задавать? – дерзко огрызнулась Шурка.

– Мы – гражданская оборона. Охраняем город от разбоя и грабежей, – ответил тот, что с винтовкой.

Шурка смело толкнула коляску прямо на него:

– Что ж, валяйте, охраняйте! А мы пойдем.

Но номер не прошел – он схватил ручку коляски своей грубой лапой:

– Никуда вы не пойдете, пока я не проверю, что у вас в коробке. А ну, посмотри, что там, Степанов.

Степанов вытащил из кармана складной нож и одним ударом пропорол картон – из дыры выскочила горсть макарон и рассыпалась по асфальту.

– Интересная картина! – протянул тот, что с винтовкой. – Две приличные девушки украли макароны с фабрики. Придется их задержать.

У меня сердце замерло и покатилось куда-то под ребра.

– А может, отпустим их, товарищ Петров? Макароны конфискуем и отпустим, а? – неуверенно попросил Степанов. – Уж больно молоды, глянь на эту, совсем ребенок.

– Пожалуй, можно и отпустить, – неохотно согласился Петров, – но чтоб знали, что это последний раз. А ну, дуйте отсюда, пока никто другой вас не засек!

Я помчалась было вверх по переулку, но Шурка была не из тех, что сразу сдаются.

– Я только коляску свою забрать хочу, – страха она не знала. – А то в чем я своего младшего братика возить буду?

– Бери свою коляску и дуй отсюда, – махнул рукой Петров, пока Степанов вытряхивал макароны из коляски, и Шурка помчалась за мной, толкая перед собой коляску.

На углу Шаумяна мы остановились, еле переводя дыхание, и оглянулись: Петрова и Степанова и след простыл.

– Вот гады, дезертиры проклятые, чтоб они подавились нашими макаронами! – выругалась Шурка.

– Так они не из гражданской обороны?

– Нет, Линка, тебя еще учить и учить! Какая на хер гражданская оборона, когда немцы, считай, уже тут? Ты хоть одного мильтона сегодня на улице видела?

Я подумала и призналась, что нет, не видела. А раньше их было как собак нерезаных, на каждом углу.

– А почему их нет? Потому что все сбежали. Все, кто мог. Все, кроме нас с тобой.

И мы поплелись домой, совсем не такие веселые, как в начале дня, когда мы бежали за макаронами.

К утру пушки перестали стрелять, и Сабина вспомнила, что у нас не осталось ни кусочка хлеба. Она попросила меня сбегать за хлебом, и я обрадовалась, что есть предлог выйти из дому – уж очень тоскливо было сидеть в четырех стенах. Но радость моя была недолгой: бакалейного магазинчика за углом, где мы покупали хлеб, больше не было: его разгромили, разбили окна и выдрали из стен все полки. Я сдержалась, чтобы не заплакать, и направилась домой.

Когда я завернула за угол, меня догнала Шурка с большой сумкой в руках. Как ни странно, она выглядела веселой и даже счастливой. Обогнав меня, она шмякнула сумку на асфальт для передышки:

– Тяжелая, зараза! – и обратилась ко мне почти по-дружески: – А ты, небось, зеваешь, Линка? Ведь вокруг столько добра брошено – бери, не хочу!

– Какого добра? – не поняла я.

– А ты глянь! – Шурка расстегнула сумку, – видишь, какого?

Сумка была битком набита коробками, коробочками и шкатулками, поверх которых уместился мраморный набор для письменного стола и фарфоровый кофейный сервиз, вроде разбитого нашего.

– А как ты это достала? Ведь квартиры заперты, – не удержалась я.

Шурка подняла сумку:

– Ты что, забыла про мои отмычки? – и двинулась было к дому, как вдруг из Газетного переулка выбежала группа красноармейцев, человек пять, и, топая сапогами, припустила в сторону Буденовского проспекта. Бежали они медленно, потому что каждый нес на плече ружье, а на спине тяжелый вещевой мешок. Позади всех бежал молодой лейтенант, тоже с мешком, но без ружья. Мы с Шуркой застыли, прижавшись к стене.

Сзади, со стороны Ворошиловского проспекта, раздалось громкое щелканье, будто кто-то танцевал испанский танец с кастаньетами.

– Стреляют из пулемета, – прошептала Шурка, еще больше вжимаясь в стену.

– На хер нам эти мешки и ружья! – крикнул красноармеец без пилотки, который показался мне старше других. Он сбросил свой мешок прямо на мостовую и начал снимать ружье с плеча.

– Запрещаю бросать оружие! – заорал лейтенант петушиным голосом и стал вытаскивать револьвер из кобуры.

– Кончилось твое время, товарищ комиссар! – огрызнулся красноармеец и, сорвав наконец ружье, выстрелил в лейтенанта. Лейтенант упал, а остальные красноармейцы, не останавливаясь, сбросили свои мешки и ружья и вихрем помчались по улице, даже не заметив нас с Шуркой.

Я стояла в остолбенении, не веря своим глазам, зато Шурка ни на минуту не растерялась.

– Хватай их мешки, Линка, пока другие не набежали! Там полно всякой жратвы, на два месяца хватит! – завопила она и, схватив два тяжеленных мешка, ринулась к нашему дому.

Я пришла в себя и тоже потащила один мешок, хоть он весил, наверно, больше, чем я.

Но не успели мы добежать до нашего подъезда, как из Ворошиловского проспекта выехали два мотоцикла и устремились в погоню за убегающими красноармейцами. Шурка толкнула плечом стеклянную дверь бывшей аптеки и проскользнула внутрь, не выпуская из рук своих мешков.

– Давай за мной, Линка! – прошипела она, и я вскочила в аптеку в последнюю минуту, когда мотоциклисты уже подъезжали к Газетному переулку. Я огляделась: от аптеки ничего не осталось, ни одной банки, ни одной склянки, ни одной бутылочки, кроме тех, которые воры растоптали по дороге. Из-за угла Буденовского проспекта донесся тот же дробный треск кастаньет.

– Да ведь эти, на мотоциклах, были немцы, ты поняла? – крик Шурки перекрыл треск пулеметов. – Давай скорей домой, Линка, пока нас никто не захватил!

Мы выскочили из аптеки – лейтенант по-прежнему лежал посреди мостовой, но солдатских мешков рядом с ним не было.

– Вот падлы, уже успели все мешки растащить! – выругалась Шурка неизвестно о ком. – Хорошо, что нам хоть что-то досталось!

Мы припустили к своему подъезду, и вскочили туда как раз вовремя – по улице мимо нашего дома протрещало еще несколько мотоциклов.

– Неужели все они – тоже немцы? – усомнилась я, но Шурка меня уже не слышала.

– Бабушка, ты глянь, что я принесла! – восторженно заорала она, вбегая в свою квартиру. Я потащила наверх свой трофейный мешок и остановилась на полпути: на лестничной площадке, этажом ниже нашей, ухватившись за перила дрожащими руками, стояла Сабина.

– Где ты была, Лина? Я чуть с ума не сошла от беспокойства. Почему так долго? – спросила она, голос ее дрожал еще больше, чем руки. – Кто там стрелял?

Я поставила мешок и села на ступеньку, чтобы отдышаться:

– Вот, принесла солдатский мешок. Шурка говорит, там полно еды.

– А где хлеб? Хлеба уже не было?

– Не было ни хлеба, ни хлебного магазина, все разнесли в щепки. И аптеку тоже, от нее осталась только дверь – я думаю, они не сумели ее разбить.

– Кто это – они?

– Наверно, те, которые растащили остальные мешки, пока мы с Шуркой прятались в аптеке.

– Какие мешки? И от кого вы прятались?

И тогда я решилась сказать ей правду:

– От немцев, которые ехали мимо на мотоциклах.

Сабина покачнулась и тоже села на ступеньку:

– Немцы уже в Ростове? Может, тебе померещилось?

– Ничего не померещилось, они мчались по нашей улице на мотоциклах.

Внизу хлопнула дверь, и Шуркин голос зазвенел, отдаваясь эхом в лестничном пролете:

– Вы что, обалдели? Расселись на лестнице как в кино! Сейчас же идите домой и заприте двери на все замки!

Я протянула Сабине руку, она послушно поднялась и волоча ноги двинулась вверх по лестнице. Я было двинулась за ней, но вспомнила про мешок и вернулась за ним – не для того ведь я его тащила, чтобы оставить на лестничной площадке.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации