Текст книги "Фельдмаршал в бубенцах"

Глава 11
Кредитор

Дни тянулись раздражающе медленно. Служба была скучна, да оно, возможно, и к лучшему. Слишком занятные будни солдата – знак недобрый. Годелот понимал это, но все равно тосковал.

Отношения с однополчанами меж тем окончательно наладились. Шотландца нередко приглашали посидеть за кружкой в одном из окрестных трактиров, и он начал даже поигрывать в кости, к чему прежде не имел ни малейшей тяги. Шутник Карл и вспыльчивый Морит уже числились у Годелота в закадычных приятелях, а история с выплеснутым в лицо вином перешла в богатый архив забавных полковых баек.

Первые дни после встречи с Пеппо Годелот пребывал в полной душевной гармонии и с нетерпением ожидал новостей. Омрачала оптимизм шотландца только тягостная досада от твердого ощущения: с доктором Бениньо ему больше не поладить.

Врач ничем не выказывал враждебности к Годелоту. Он здоровался с ним так же сухо и корректно, как со всеми прочими. Но именно поэтому шотландец знал: Бениньо лишил его своего доверия. Теперь он стал для герцогского врача лишь одним из гарнизонных солдат, и не более.

Это осознание доводило Годелота до лютого, неистового бешенства на себя. Поддавшись секундной ярости, не сумев держаться достойно в ситуации, когда не было права на ошибку, он потерял единственный козырь, который ему так щедро сдала в этом доме судьба. Он лишился влиятельного союзника, лишился именно сейчас, когда так много вопросов начали обретать зыбкие ответы и когда этот союзник был ему особенно необходим.

А кроме того, отметая в сторону давно осточертевшую ему паутину интриг, Годелот понимал, что ему отчаянно не хватает доктора. Их странной и хрупкой духовной связи. Суховато-иронических наставлений, ошеломительных открытий, невероятных рассказов. Коротких жестких суждений, переворачивавших привычный мир подростка с ног на голову. Заставлявших его пристально вглядываться в обыденные вещи и обнаруживать в них неведомые прежде чудеса.

Дни тянулись своим чередом, попеременно заполненные то скукой, то нехитрыми солдатскими развлечениями, пока не наступил очередной ничем не примечательный вечер. Гарнизон едва успел отужинать, когда явился капрал Фарро и сделал неожиданное объявление: мальчик-скороход занемог, и есть подозрение на корь, порой называемую малой оспой. Болезнь превесьма неприятная да к тому же люто заразная. А покуда бедолага изолирован от прочих обитателей особняка до выяснения, чем же он все-таки хвор. Все же до единого, кто проживает в доме, должны поочередно явиться к доктору для спешного осмотра на предмет угрозы эпидемии.

Солдаты отнеслись к новостям по-разному. Кто-то за плоскими шутками прятал заметное беспокойство, кто-то вовсе безразлично пожал плечами, но приказы не обсуждаются. Без лишних разглагольствований распределившись по старшинству, гарнизон особняка потянулся к доктору Бениньо. По мере осмотра никто еще не был признан больным, поэтому напряжение понемногу спадало, и к тому моменту, как подошла последняя очередь, Годелота, – корь успели с общим облегчением снять с повестки дня, хотя врач и предупреждал о малопонятном «периоде инкубации».

Соратники уже удалялись вниз по лестнице, почтительно стараясь не громыхать сапогами. Морит, обернувшись, помахал шотландцу:

– Догоняй! В караулке подождем!

Тот натянуто кивнул в ответ и подошел к знакомой двери, чувствуя себя так, будто за ней скрывался приснопамятный каземат инквизиции. Взялся за ручку и несмело вошел.

– Добрый вечер, господин доктор, – хрипловато произнес Годелот и откашлялся.

– Входите, Мак-Рорк, – деловито отозвался врач, звеня чем-то в недрах объемистой корзины. – За вами еще кто-нибудь есть?

Подросток попытался говорить тверже:

– Нет, господин доктор, я последний.

Бениньо еще некоторое время шумно звенел склянками, а затем уронил руки на стол и замер.

Годелот с полминуты постоял неподвижно, потом негромко спросил:

– Доктор… мне нужно что-то сделать? Снять колет или… что-то в этом духе?

А врач обернулся к юноше и посмотрел ему прямо в глаза знакомым, совсем прежним взглядом.

– Нет… не нужно… – пробормотал он. – Садитесь, Годелот. Мне… очень надо с вами поговорить.

Шотландец секунду помедлил, машинально огляделся и двинулся к тому самому креслу у камина, в котором сидел в прошлый раз. Опустившись в его мягкое нутро, он замер, следя за доктором. Сердце взволнованно заколотилось. Неужели сейчас что-то изменится?.. Но почему Бениньо выглядит таким растерянным и подавленным?

А врач тоже подошел к камину, сегодня холодному и темному, сел напротив солдата и хмуро потер лоб сжатыми пальцами обеих рук.

– Годелот. Мы с вами совсем не общались в последнюю неделю. Полагаю, нам обоим стоило обдумать тот непростой разговор. Надеюсь, вы сумели… прийти к каким-то разумным выводам. – Он снова вздохнул. – Впрочем, я не об этом хотел поговорить с вами. Я лишь надеюсь, что тот вечер не сделал меня… вашим врагом.

Подросток озадаченно пробормотал:

– Вовсе нет, доктор, что вы… Напротив. Я думал, что вы не простите мне того случая. Я вел себя тогда, как…

– …как глубоко порядочный, но глупый мальчишка, – отрезал Бениньо. – Оставим это, Годелот.

Губы врача передернулись. Он побарабанил пальцами по подлокотникам кресла, глядя куда-то в угол за спиной шотландца, а потом продолжил с видимым усилием:

– Друг мой. Ваши однополчане будут ждать вас. Поэтому я перейду к делу, хотя, право, чувствую себя препаршиво, говоря с вами об этом. Годелот, мне нужна ваша помощь. Очень нужна. Поверьте, я не стал бы обращаться к вам, будь у меня иной выход. Но… вы единственный, кому я могу доверять. Не потому, что мы друзья. Просто потому, что вы действительно честный человек, еще не тронутый гнильцой прагматизма и житейской сметки. Как красиво нынче называют подлость, господи помилуй!

Шотландец ожидал чего угодно. Он никогда не знал, что скажет этот человек в следующий миг. Но просьбы о помощи он не ждал. Однако раздумывать было не ко времени. Настал тот самый момент, о котором говорил ему Пеппо. Доктор снова позвал Годелота, и упускать этот шанс было нельзя.

Юноша спокойно кивнул:

– Что я могу сделать для вас, господин доктор?

А Бениньо подался вперед, и лицо его окаменело:

– Годелот. Я прошу вас взять короткий отпуск, съездить туда, куда я попрошу вас, и передать то, что я вам дам.

Шотландец несколько секунд молчал, потом склонил голову:

– Я не уверен, что мне предоставят отпуск, господин доктор.

Но Бениньо лишь покачал головой:

– Все зависит от того, как просить. Сошлитесь на полученное наследство. Я даже напишу вам подобающее письмо. Да, не улыбайтесь так скептично. В бытность мою студентом мой лучший друг изучал право. Я часами слушал его скучные разглагольствования. Прошло много лет, но я и сейчас сумею составить бумагу так, что человек, не имеющий отношения к юриспруденции, не заметит неточностей. – Он вдруг горько скривил уголок рта. – Забавно… Я, ничего не объяснив, уже сулю вам поддельные документы. Как легко толковать о морали, пока не припечет!

Он усмехнулся, все так же горько кривясь, а подросток невольно подался навстречу:

– Доктор, не так давно я обманом влез в ваш кабинет. Так что считайте, что мы квиты. Я слушаю вас.

– Авантюрист, как и прежде. – К Бениньо уже вернулось обычное самообладание. – Но, Годелот, мной движет не прихоть. У меня мало времени. Возможно, его совсем нет, и я вынужден рисковать. Хуже того, я вынужден рисковать вами. Но я в отчаянном положении.

Врач покусал губы, стряхнул с подлокотников кресла воображаемый сор, как всегда делал в минуты волнения. Затем заговорил глухо и твердо, словно окончательно решившись:

– Мне нужно, чтобы вы съездили в деревню Бурроне, это в сутках пути отсюда. Нашли там некого человека и передали ему от меня письмо и бутылку вина. Все дорожные расходы я оплачу, включая хорошую лошадь. Ее можно взять взаймы у барышника. Выберите любую, что вам понравится, никакой экономии.

Брови солдата дрогнули:

– Какая секретность, чтоб передать бутылку вина…

Но Бениньо взметнулся из кресла:

– К черту вино! Это просто условный знак! Господи, Годелот… Я знаю, вам не хочется быть использованным вслепую. Но, поверьте, друг мой, вам не нужны мои заботы! Меня не отпустят из особняка одного. Никогда. Иначе я не утруждал бы вас этой просьбой. Но я покидаю дом крайне редко и обычно вместе с ее сиятельством. Вы же – другое дело. Годелот! – Бениньо резко обернулся. – Не думаете же вы, что я прошу вас о такой услуге за пустое «спасибо»? Вы не останетесь внакладе, клянусь вам!

Шотландец задумчиво наблюдал за врачом. Тот мерил комнату широкими шагами, а пальцы терзали оборки манжет так, что слышался треск нитей. Ошибаетесь, доктор. Мне нужны ваши заботы. Знать бы, что способно так сильно вывести вас из равновесия…

Однако Бениньо понял молчание солдата на свой лад. Он остановился напротив и промолвил очень тихо и твердо:

– Отвезите письмо, Годелот. Я ничего не буду сулить вам сейчас. Но я буду у вас в долгу. И вы сможете взыскать этот долг, когда решите, чего хотите.

– Господин доктор, мне ничего не нужно от вас. Я выполню ваше поручение.

Вероятно, ему показалось. Но в этот момент Годелот мог поклясться, что в глазах Бениньо отразилось такое облегчение, будто с его плеч сняли чугунную пушку. Врач шагнул к юноше и крепко сжал его плечо:

– Благодарю вас, Годелот. А теперь ступайте. Если вы проведете здесь больше времени, чем другие, это покажется странным. Я все подготовлю сам и дам вам знать.

Солдат поднялся, поклонился врачу и сделал шаг к двери.

– Господин доктор, – обернулся он, уже с досадой сознавая, что лучше бы промолчать, – простите… Вы чем-то напуганы?

Но Бениньо нимало не рассердился на этот прямой вопрос. Он только устало потер виски:

– Пустое, Годелот. Возможно, я просто становлюсь по-стариковски мнителен. Но я чувствую: вот-вот произойдет что-то ужасное. Герцогине не докладывают ничего существенного, но что-то не так. Полковник Орсо начал пить. Я знаю его двенадцать лет и никогда не видел во хмелю. Напали на вас, потом убили Марцино. Что за чертовщина творится, господи?! Мне стыдно признаваться в этом, Годелот, но я почти готов уверовать в церковную околесицу о расплате за грехи. Над герцогиней сгущаются тучи. – Он резко встряхнул кистями рук, словно пытаясь освободиться от прилипшей паутины, и поднял глаза на шотландца. – Друг мой, оставим этот разговор. Со всеми случаются минуты слабости, но с ними нужно справляться без свидетелей. Ступайте. Я надеюсь, что вы не передумаете.

– Не беспокойтесь, господин доктор. – Подросток отвесил еще один поклон и взялся за ручку двери. – О, доктор Бениньо, простите! – встрепенулся он. – А как же скороход? С ним все обойдется?

Но врач только махнул рукой:

– Бог с вами, у мальчугана самая обыкновенная крапивница, он переел вишен. Два дня обильного питья, и он обо всем забудет.

– Постойте, так, значит, весь этот осмотр…

– …просто предлог, чтоб вызвать вас на разговор, не привлекая ничьего внимания. Ступайте наконец, вас ждут!

Шотландец вышел из кабинета и скорым шагом двинулся к лестнице. Что ж. Он до сих пор ничего толком не понял, а может быть, ввязался в очередную передрягу, но это несомненный успех.

* * *

Доктор Бениньо подошел к делу с артистизмом. Сутки спустя в особняк явился посыльный с письмом для рядового Годелота Хьюго Мак-Рорка, надписанным витиеватым почерком и скрепленным сургучной печатью. С этим посланием Годелот явился к полковнику Орсо сразу после смены с караула.

– Мой полковник, – начал он, вытянувшись перед командиром, – дерзну испросить вашего милостивого разрешения отлучиться на три дня в Феррару. Сегодня получил уведомление, что умер мой родственник по материнской линии и мне причитается малая доля наследства.

Орсо неторопливо развернул письмо, поданное подчиненным. Прочел и положил на стол.

– Вот как. Что ж, примите мои соболезнования, Мак-Рорк. Вы давно были на родине в последний раз?

– Восемь лет назад, ваше превосходительство, после смерти матушки я не бывал в Ферраре.

– Хм… – Полковник постучал кончиками пальцев по бумаге. – Это весьма долгий срок. Сей стряпчий – щепетильный человек, раз упомнил о вас, составляя список наследников. Не всем так везет.

– Так точно, мой полковник! – отчеканил Годелот, а потом прибавил: – Мне едва ли причитается что-то существенное. Но, даже если горсть медяков, я очень хотел бы съездить. Я и не знал, что у меня все еще осталась родня.

Орсо помолчал.

– Понимаю, Мак-Рорк. Чертовски понимаю вас. Что ж, езжайте. До Феррары вам за три дня не обернуться. Возьмите четыре. Да погодите благодарить! Это не великодушие, а просто нежелание снова ждать, пока вы очухаетесь после порки за опоздание. Подорожные получите у капрала. И, Мак-Рорк, будьте осторожны.

Годелот рассыпался в благодарностях и откланялся. Самый сложный этап был пройден, оставалось получить указания от доктора…

Эскулап и тут не оплошал. Зайдя к капралу Фарро за подорожными деньгами и документами, шотландец получил распоряжение зайти к врачу.

– Того, малец, – прогудел Фарро, – доктор обычно всем, кто далече едет, поручения дает. Ему чегой-то бывает из снадобий потребно, чего в Венеции трудно раздобыть. Так что ты к его милости поднимись да как следовает и послушай, чего надо. Он и деньжат даст. Гляди, пострел, с ними по уму! Лихих людей завсегда хватает. Ступай. И того, не в срок вернешься – сам знаешь, чего схлопочешь. Бывай, неслух.

…Врач уже ждал Годелота. Заперев дверь, он подвел своего эмиссара к столу и коснулся пальцами пробки высокой, затейливо украшенной бутылки. Годелот машинально ругнулся про себя: это вино стоило не меньше его трехмесячного жалованья.

– Вот, – проговорил Бениньо, – вы должны приехать в Бурроне, эту деревню легко найти, она весьма процветает. Там отыщете постоялый двор «Эдемовы кущи». Да, знаю, идиотское название, но хозяин им очень горд. Именно хозяин-то вам и нужен. Его зовут мессер Берсатто, он самодовольный, очень скупой, но добродушный тип. Передайте ему это вино и этот конверт, – на стол легло тщательно запечатанное послание, – и скажите, что это подарок от его друга из Венеции, который шлет ему свою искреннюю благодарность. Он поймет. Ответа не ждите, тут же покидайте деревню, чтоб духа вашего там не было. Для вашей же пользы советую вам одеться неброско, чтобы вас не запомнили… – Врач помолчал. – Годелот, я не знаю, безопасна ли эта эскапада. Я уже ни в чем не уверен после событий недавнего времени. Мне по-настоящему неловко перед вами. Прошу вас, не оставайтесь надолго один. Тритесь среди людей, будьте начеку. И помните: я у вас в долгу.

Следующим утром юноша отбыл из Венеции в свой странный вояж. Высадившись с парома, в первой же деревне на материке он собирался было отправиться к барышнику. Однако после недолгих раздумий свернул к купеческим лабазам.

Годелот не знал, что тем же вечером к полковнику Орсо постучался серенький и дешево одетый субъект.

– Ваше превосходительство, – вполголоса доложил он, – все чисто. Парень за лошадьми и не сунулся. В полдень отбыл в Феррару на телеге одного из купеческих обозов.

– Прекрасно! – усмехнулся Орсо и бросил осведомителю монету. – Можете идти.

Глава 12
Кривые тропы случайностей

Паолина погрузила метлу в лохань и принялась с плеском разбрызгивать воду по только что выметенному полу. Она ощущала душевный покой, и это непривычное чувство, теплое и хрупкое, хотелось завернуть помягче и припрятать поглубже, чтобы сохранить его пусть ненадолго. Только сегодня утром шестилетняя девочка, больная тифом, впервые проснулась без жара и попросила поесть. Даже сестра Юлиана скупо улыбнулась, выходя из кельи.

Девушка легкомысленно поболтала метлой в воде, глядя, как вокруг прутьев закручиваются прозрачные гребешки. В такие дни ей порой казалось, что она вовсе не узница, а выпавший ей жизненный жребий намного важнее и интереснее, чем размеренная жизнь сельских обывателей…

…После визита доминиканского монаха в Паолине всколыхнулись все былые страхи, заслоненные ее противостоянием сестре Юлиане. Перебирая каждое слово разговора с отцом Руджеро, она трепетала, что сказала много лишнего и могла навредить Пеппо или матери Доротее.

Клуша… С чего она вдруг взяла, что с этим разноглазым клириком нужно быть честной? Ей пора уже привыкнуть, что в мире не так уж много порядочных людей. А уж среди церковников и вовсе полно мастеров толкования, которые самые простые слова вывернут туда, куда им удобно. Одна сестра Фелиция чего стоит.

Но дни шли, новостей не было, и повседневные заботы постепенно начали вытеснять разговор со странным визитером. Тем более что с того самого дня в отношении к ней сестры Юлианы наметился перелом.

С Паолины как-то почти незаметно сняли часть хозяйственных забот, освободив ей время для чтения. Неуловимо изменился круг пациентов, к которым девушку допускали каждый день. Теперь это чаще бывали простые и однозначные травмы и болезни, служившие прямым наглядным уроком к накануне прочитанной главе. Учеба стала понятнее, времени на сон – больше, и Паолина отодвинула в сторону свое ревнивое стремление кому-то что-то доказать и уже с искренним усердием углубилась в пучину лекарской премудрости.

Сестра Юлиана по-прежнему была суха и холодна с подопечной, но теперь Паолина нередко чувствовала, что в спину ей устремлен задумчивый и немного вопрошающий взгляд наставницы, будто та молчаливо искала ответы на собственные потаенные вопросы…

…Она уже волокла тяжелую лохань к кладовой, когда в конце полутемного коридора показалась сестра Стелла и почти бегом направилась к Паолине. Девушка поставила лохань на пол и машинально отерла о фартук вдруг взмокшие ладони. Что она снова натворила, если за ней посылают с такой спешкой? А монахиня приблизилась к прислужнице и проговорила слегка задыхающимся голосом:

– Паолина, ты лохань-то оставь, не убежит она, а сама торопись в общий зал. Солдат там один при смерти. Никого к себе не подпускает, словно сестры к нему с каленым железом рвутся. Лишь тебе исповедаться согласен. А препираться некогда, плох он очень. Клянется, что ежели именно перед тобой души не выплеснет, не упокоиться ему вовеки, грех на нем, какой ты одна отпустить умеешь.

Девушка в замешательстве смотрела на сестру Стеллу.

– Мне?.. Я умею?.. Но епитимья… – сбивчиво пролепетала она, а монахиня без всяких церемоний подтолкнула ее вперед.

– Беги давай и не кудахтай! – повысила она голос. – У смерти правила свои, с ней не торгуются!

Паолина и не думала торговаться. Она уже мчалась по коридору к лестнице, чувствуя, как глубоко в животе сжимается какой-то холодный ком. Что это за грех такой, какой может отпустить только поломойка, еще не принявшая и сана послушницы?

Она выбежала в залитый солнцем внутренний двор и бросилась к двери второго крыла, куда не входила уже несколько недель. Успевшее забыться зловоние наотмашь ударило по лицу, но Паолина лишь налегла на тяжелую створку и распахнула дверь в общий зал, сумбурно бормоча молитву. У самой капеллы стояла сестра Оделия, тут же устремившаяся ей навстречу.

– Ох, наконец-то, милая, – суетливо забубнила она. – Давай-ка поскорее, мается-то как, бедолага…

Паолина почти бежала за старушкой по пятам, теперь зная, кто так спешно позвал ее к своему смертному одру. На койке, хрипло дыша и мучительно скребя изъязвленные руки, распростерся аркебузир Таддео. Его лицо было странного багрово-желтого цвета. Слезящиеся глаза жадно следили за приближающейся девушкой.

– Пришла… – прокаркал он, и Паолина на миг сжалась, но тут же через силу распрямила спину и опустилась на уже приготовленную скамью у самой койки.

– Я здесь, Таддео, – тихо вымолвила она. – Я слушаю вас.

– Ты… ты ступай себе… – Аркебузир закашлялся, глядя Паолине через плечо. Сестра Оделия была опытной, поэтому, огладив Паолину по спине, без пререканий исчезла.

С минуту старый солдат молчал, с усилием втягивая воздух в измученные легкие, потом облизнул сухие губы.

– А ты того, выслушай, как надо, не просто молитвы бубни, – заговорил он четче, будто собравшись с силами. – Я-то, старый гриб, подохну, да и поскорей бы. А другим бы жить было… да жить. – Он перевел дыхание. – Слышь, ты того… хлеб мне носила… сыр там… лепешки. Про отставника какого-то лопотала. А я, паскудная душа, себя умасливал, что верю. Жрать хотелось. А ведь харчи-то от него, верно? От парнишки того слепого, что ко мне приходил. Я тогда от страху едва разом в ящик не сыграл… Такой лай поднял, что самому тошно стало. А он… а он во как. Только кажный раз в полотно еду заворачивал. А все лоскуты от одного куска были. Полоса такая, с одного края желтей. Ему-то где приметить, слепому. Да что уж… – Таддео снова разразился кашлем и схватил Паолину за руку. – Ты того, детка, выслушай. Он меня чего спросить хотел, а я сразу в иглы. Только не могу я с этим в земле лежать. Не будет мне тишины. Кто б он там ни был – а пущай знает. Слушай.

* * *

Час спустя сестра Оделия заглянула в зал и встревоженно приподнялась на цыпочки. Но тут же кивнула с видимым облегчением и засеменила к койке. Таддео недвижно лежал, устремив в потолок спокойные остекленевшие глаза, коленопреклоненная Паолина у изголовья шептала отходную молитву. Монахиня остановилась за спиной у прислужницы, терпеливо дождалась последнего «Аминь». Когда девушка поднялась с колен и осторожно затянула изможденное лицо умершего кромкой одеяла, сестра Оделия проговорила:

– С душой исповедала. Поверь мне, старухе, не каждый с такими безмятежными глазами отходит. – Монахиня шагнула ближе, и взгляд ее потеплел. – Сама-то как, милая? Исхудала. Сестра Юлиана шуток не шутит, только куда ж так дитя загнала.

Сестра Оделия была верна себе – она источала ровную тихую доброту, и Паолина вдруг ощутила, как давно не была в этом зале и как не хватало ей этой безыскусной доброты в ее новом окружении.

– Сестра Юлиана меня наукам учит, – улыбнулась девушка, – а худоба… так с ней только бегать легче.

Но морщинистое лицо монахини, похожее на мятый сафьян, вдруг погасло, а улыбка в глазах сменилась задумчивостью.

– Ты научилась лгать, детка, – ровно констатировала сестра Оделия, – любезно лукавить, захлопывая дверь перед чужим носом. Это обычно называют зрелостью. Хотя, по мне, это одно из горьких несчастий уходящей юности. – Монахиня по-птичьи склонила голову набок. – Не надо прятать глаза. Я же не в укор. Не в тех я годах, чтобы попрекать человека не им выдуманными законами.

Она умолкла и снова всмотрелась в лицо, обрамленное велоном. Губы Паолины были плотно сжаты, глаза сухи, только непослушный нерв чуть трепетал у виска. Сестра Оделия протянула руку и провела худой шершавой ладонью по девичьей щеке:

– Повзрослела ты. Только худо тебе. Уж не знаю, чего там Таддео-горемыка со своей души на твою перевалил. Ты не спеши назад. Сходи в часовню, помолись, поплачь. Глядишь, полегчает. Ступай, об усопшем позаботятся.

– Спасибо, сестра Оделия… – прошептала Паолина, поклонилась, принимая благословение, в последний раз оглянулась на неподвижные очертания тела на койке и двинулась к выходу из зала.

Спустившись со щербатых ступенек крыла во внутренний двор, девушка замерла, не замечая, как полуденные лучи накаляют черную ткань рясы.

Она точно знала: она сделала все, что от нее зависело. Она сняла с Таддео груз, бремя которого придавливало его душу к земле, и дала ему уйти бестревожно.

Она точно знала: это не ее дело. Она должна лишь сохранить тайну исповеди, как подобает будущей Христовой невесте.

Она точно знала: она ничего больше не может сделать, даже если очень захочет. Она узница, находящаяся под бдительным присмотром. Она не знает даже названий близлежащих улиц. Она чужая в Венеции.

И она точно знала: она не вправе не вмешаться. Не вправе сохранить тайну исповеди. Не вправе счесть это не своим делом. Не вправе ничего не предпринять, даже если не хочет.

Паолина все так же стояла у крыльца, стискивая холодные влажные ладони и боясь двинуться с места. Ей казалось, что первый же шаг станет окончательным выбором, после которого пути назад не будет И да, она точно знала, что вот-вот совершит ошибку, о которой, возможно, будет горько сожалеть.

Ну же… Это и правда не ее дело. Ее жизнь едва начала обретать новый смысл. Она больше не прозябает в слезах и жалости к себе самой. Она учится и, вероятно, однажды сможет спасти немало жизней. Разве не это важнее всего? В конце концов, Таддео ни о чем ее напрямик не просил. Так зачем лезть вперед судьбы, быть может, окончательно ломая свое едва наметившееся будущее? Кроме того, давайте начистоту. Чтоб защитить ее, Пеппо принял на себя удар. И будет черной неблагодарностью отплатить ему за это глупым безрассудством, которое сделает его усилия напрасными. Да, именно так.

Паолина вдохнула, до боли впиваясь ногтями в ладони. Все это было совершенно правильно и разумно. А еще – очень страшно. Потому что она точно знала, что все равно поступит неразумно и неправильно.

Девушка разжала кулаки и твердым шагом двинулась ко входу в церковь, чувствуя, как мелко подрагивают колени, шея взмокает под велоном, а нутро сворачивается гадкой путаницей холодных нитей. Она взошла по старинным ступеням, несмело подняла голову, встретившись взглядом с безмятежно-задумчивыми мраморными глазами Христа. Задышала все чаще и чаще, будто перед прыжком в воду, а потом развернулась, вышла из тяжелых растрескавшихся дверей, огляделась и быстро пошла по переулку прочь от госпиталя.

* * *

Этот город был ужасен. Порой, глядя из окна кастелянской на грязно-цветной ковер крыш, Паолина недоумевала: неужели так много людей способны жить бок о бок? Увезенная из Гуэрче и сразу же ввергнутая в лоно церкви, девушка раньше ни разу не видела города.

Дома здесь были высоки, замшелы и несуразны, улицы засорены и полны суетливых неприветливых людей. Сор плавал в серо-зеленой воде, из окон прямо в каналы выплескивались помои. Зловонная духота, толкотня, грубые окрики, визгливая ругань, нетрезвый смех – Паолина никогда не знала, что обычный городской квартал так похож на преисподнюю. Переулки вились нескончаемой сетью, совершенно одинаковые, неразличимые. Они кишели нищими, пестрели грязным тряпьем, под ногами отвратительно чавкала осклизлая слякоть. И в этом безграничном, полутемном, переполненном людьми вертепе ей нужно было отыскать всего одного человека, который не хотел, чтобы его отыскали…

Около часа оглушенная, ошеломленная, перепуганная девушка почти бесцельно бродила по лабиринту переулков. Она не боялась воров – красть у нее было нечего, но слышала немало рассказов сестры Фелиции о том, что случается подчас на городских улицах с вполне добропорядочными женщинами, и беззвучно молилась, чтобы монашеский хабит защитил ее.

Наконец Паолина, совершенно опустошенная и измученная зноем, остановилась у аляповатой статуи какого-то осанистого человека.

Метаться по городу было бесполезно. Она знала, что берется за непосильное дело, но даже не предполагала всей его безнадежности. Как можно отыскать в этом муравейнике кого-то определенного? Не мнила ли она, что Пеппо сам вдруг попадется ей на улице? Да ничего она не мнила. Она вообще ни о чем не подумала, бросаясь в эту безумную затею. Она даже не знает, в какой стороне сейчас госпиталь. Хотя если выйдет на одну из площадей, то, вероятно, увидит колокольню.

Это соображение вдруг слегка прояснило сумбур мыслей. Да, госпиталь можно найти по колокольне. Все что угодно нужно искать по каким-то приметам. Значит, необходимо собраться. Просто собраться и подумать, как разыскать в рабочем районе человека.

Паолина потерла виски. От шума и жары мутило, отчаянно хотелось пить, но в кармане не было даже медяка. И отступать было некуда. Ну же, что теперь делать? Отец Руджеро говорил, что Пеппо оружейный мастер. Слепой оружейник. Не попробовать ли начать с этого?

Девушка тяжело поднялась с постамента и двинулась по улице, на сей раз стараясь не просто заполошно оглядываться по сторонам, а быть внимательнее. Вскоре ей попалась оружейная мастерская – вывеска с изображением перекрещенных клинка и мушкета, пусть совершенно закопченная и уже нечитаемая, была вполне красноречива.

Паолина несмело толкнула дверь, оказавшись в жарком мире летящих искр и металлического лязга. Появление в мастерской монахини не осталось незамеченным. Лязг притих, а на девушку устремилось несколько пар недоуменных глаз. Тощий человек с оспинами на лице встал с низкого табурета, отирая ветошью крепкие жилистые руки:

– Как вас сюда занесло, сестра? – спросил он хмуро и удивленно. Паолина откашлялась:

– Мессер, я ищу молодого слепого оружейника по имени Джузеппе. Вам он знаком?

Повисла пауза, а потом из угла кто-то присвистнул:

– Ого! А я не сойду заместо него, сестричка?

Подмастерья разразились хохотом, но хозяин рявкнул:

– Заткнитесь, болваны! – Он обернулся к Паолине. – Нет, сестра, не слыхал. Да и в нашем ремесле без глаз никуда. Вы не обессудьте, только, может статься, приврал вам этот слепой прохвост. Я все оружейные мастерские в Каннареджо знаю – нигде такого кудесника не упомню.

Девушка потупилась:

– Спасибо.

Она вышла из мастерской, стараясь не поежиться под прицелом любопытных взглядов, и снова пошла вперед. Дура… Пеппо скрывается, а рабочего в мастерской найти проще простого. Тогда как же его искать? Господи, как хочется пить… И подол рясы уже омерзительно грязен, и чепец надо лбом взмок от пота. Вернуться назад? Ее отсутствие уже могли заметить. Она будет наказана, за ней станут следить еще строже, и она уже ничего не сможет сделать. Все окажется напрасным.

…Следующие два часа Паолина так же скиталась по сети улиц и улочек. Она заходила в лавки и задавала вопросы, сначала робко, потом настойчиво, потом устало.

Никто не знал слепого оружейника Джузеппе. Одни раздраженно огрызались: мол, этот проклятый город кишит калеками, всех по именам не упомнишь. Другие загорались алчным обывательским любопытством и начинали сами расспрашивать, отчего вдруг церковь ищет слепого мастерового, что он натворил и какое наказание ему грозит. И Паолина с внутренней тошной гадливостью ощущала, что ее уклончивые отрицания только злят людей, надеявшихся на описание отвратительных злодеяний и сладкий ужас от предвкушения казни.

Попадались и третьи, которые без особой стыдливости ухмылялись, напрямик спрашивая, не сбежать ли собралась развеселая монашка со своим слепым хахалем, который, похоже, уже наигрался и не особо жаждет продолжения истории.

Паолина содрогалась, словно от пощечин. Отводила глаза, сквозь зубы цедила какие-то жалкие фразы и презирала себя за то, что будто бы оправдывается перед этими сальными усмешками, наглыми взглядами и погаными душами. Раньше ей казалось, что люди злы из-за собственных болезней, нищеты и обиды на судьбу. Чушь… Они просто гадки и жадны до чужих бед, как черви до падали. Никогда еще девушка так не ненавидела мир, никогда еще так сильно не жаждала вернуться в тихое лоно монашеской жизни.