Текст книги "Девушка, которая ушла под лед"

Глава 12

Деккер явился вовремя и очень нарядный.

Раньше я бы стала подшучивать над ним из-за классического джемпера и брюк цвета хаки: «Ты что, собрался разменять партейку в гольф? А, нет, ты, наверное, сегодня участвуешь в политических дебатах». Но мы ехали практически молча. Каждая реплика давалась путем невероятных усилий. Ничего не говорить оказалось легче.

От нашего городка до города, где шел спектакль, вела пустынная дорога, над которой нависали голые ветви деревьев. На заднем фоне зеленели еловые лапы.

– О чем хоть этот мюзикл? – наконец произнес Деккер после двадцати минут молчания.

Я прочитала аннотацию на программке:

– История о бывшем каторжнике, который становится мэром и забирает ребенка проститутки, погибшей во время какого-то французского восстания. А еще тут про полицейского, который пытается их поймать, а затем совершает самоубийство.

Деккер почти улыбался.

– Серьезно? По описанию – блокбастер. Дождаться не могу!

Я пропустила его сарказм мимо ушей. Потому что на самом деле очень хотела посмотреть. Бывший каторжник, который сумел стать тем, кем ему было не суждено стать. Он обманул судьбу. Он спас людей.

Места нам Деккер взял на балконе. Он плюхнулся в кресло, вытянул ноги в проход, развалился, устроив голову на подлокотнике. Я сидела, сложив руки на коленях. В кино мы обычно таскали попкорн из общего ведерка и пили газировку через одну соломинку, время от времени сталкивая локти друг друга с общего подлокотника. Теперь же мы изо всех сил старались не коснуться друг друга даже случайно.

Поэтому почти три часа мы вжимались в кресла, лишь бы не шевельнуться и не сдвинуться к центру. Я сосредоточенно смотрела на сцену. Настолько сосредоточенно, что даже не наблюдала за Деккером. Обратила внимание на него только в конце, когда за душой бывшего каторжника явился призрак проститутки, а у смертного одра стояла дочь и они запели:

 
Руку мою возьми – к спасенью меня отведи.
Любовь мою возьми, ведь вечна любовь.
И помни истину всегда, что сказана была:
Кто любит, тот Богу смотрит в глаза.
 

В горле образовался ком – так бывает, когда неожиданно сталкиваешься с чем-то удивительным, с чем-то абсолютно прекрасным. И все вдруг обретает смысл, предстает в совершенно ином свете. Я отвернулась от Деккера и промокнула глаза рукавом. Почувствовала, как Деккер коснулся моего плеча, как запустил пальцы мне в волосы. Но тут все зааплодировали, и он убрал руку. Момент был потерян.

Каким-то образом спектакль стал началом восстановления наших отношений. В машине Деккер снова болтал как раньше. Как будто исчезло то невысказанное, гнетущее, что разделило нас.

– Теперь понятно, почему книга такая толстая. Там же его целая офигенская жизнь описана.

– Ну, вообще, два десятка офигенских жизней.

– Мне понравилось, Ди. Хорошо, что мы сходили. И я даже рад, что ты заставила меня начать читать эту книжку.

– Вау! Деккер, да неужели ты теперь возьмешься за список обязательного чтения?

– О нет! С чего бы?

Я открыла рот, чтобы ответить, но не успела – колеса попали на обледеневший участок дороги и нас занесло. Одна рука на приборной панели, вторая – на стекле, по кругу несутся огни фонарей. Деккер выругался, завизжали тормоза, машина выровнялась, поймала сцепление с дорогой – мы съехали на гравий. И остановились. В ушах пульсировала кровь, рядом тяжело дышал Деккер, прерывисто гудел остывающий двигатель. Такой же барабанной дробью у меня в голове колотилось сердце, когда я пришла в себя в больнице. Я тогда не чувствовала ничего, затем вдруг ощутила все и сразу: я рыдала и не могла остановиться, потому что это все оказалось болью. Заполняющей все на свете болью. Нужно выбраться. Я распахнула дверцу машины и вывалилась в ночь.

– Садись назад, – дрожащим голосом попросил Деккер.

– Мне нужен воздух.

– Тогда стой на месте.

Он завел двигатель и задним ходом вывел машину из грязи, на асфальтированную обочину.

Я осталась в темноте. Из-под снега торчат комья мерзлой земли. Голые деревья. Кое-где зеленые хвойные. Стволы окутывает белесый туман.

Деккер развернулся посреди дороги – теперь машина снова смотрела в сторону дома. Я пошла к лесу, положила ладони на грубую кору ближайшего дерева. Прислонилась лбом к стволу, глубоко вдохнула ледяной воздух.

Хлопнула дверца машины, подбежал Деккер.

– Дилани! Какого черта! Я же сказал тебе стоять на месте!

Я приподняла голову и посмотрела на него.

– Я здесь.

– Я вижу, что ты здесь. Но я же просил тебя оставаться там!

Он положил руки мне на плечи и с силой вдавил в ствол.

– Да что с тобой? – спросила я и вдруг ощутила, как трясутся у него руки. Зрачки расширены. Рот открыт. Он был напуган. Поэтому я произнесла уже гораздо тише: – С нами все в порядке, все хорошо.

И без какого-либо предупреждения губы Деккера коснулись моих – решительно, отчаянно. Я хотела было оттолкнуть его, но руки сами обвили его шею, я притянула его к себе – ближе, ближе. Пальцы Деккера вцепились в мое пальто, будто он боялся, что, если не будет держать меня, я ускользну. Он целовал меня так, будто пытался найти что-то – ответ на вопрос, который ему никак не давался. А у меня был только один ответ: пока он целует меня, никто другой не имеет значения. Ни Трой, ни Тара – никто.

Но Деккер прервал поцелуй. Фары осветили пригорок, выхватили нас из темноты, и мы отшатнулись друг от друга. И как только Деккер перестал целовать меня, все остальные вновь обрели значение. Мы поплелись к машине.

– Ты же с Тарой, зачем ты это делаешь?

Он рывком защелкнул ремень безопасности, крутанул ключ зажигания так, что взревел мотор – на максимуме возможностей для мотора минивэна. Когда мы выехали с обочины на дорогу, он сказал:

– Это было ошибкой.

Но я же видела, как он целовал ее. Как будто уже делал это миллион раз. Я видела ее дурацкую красную машину у его дома.

– Не прикидывайся, что это было только один раз. Я видела, что она вчера приезжала к тебе.

Деккер сжал челюсти, вцепился в руль, костяшки пальцев побелели. Он не стал отрицать. Не сказал, что она пришла без предупреждения, что он просил ее уйти, что ему жаль. Даже не попытался оправдаться. Я открыла было рот, чтобы попросить его объясниться. Но не произнесла ни слова. Потому что вдруг поняла: ошибкой он назвал не Тару – меня.

Выруливая к моему дому, Деккер откашлялся и спросил:

– Ты встречаешься с тем парнем, с которым я видел тебя на днях?

Я пожала плечами. А как на самом деле?

– Он меня знает и понимает.

Произнеся эти слова, я осознала, что они принадлежат не мне, а Трою.

– Это я тебя знаю.

– Он тоже был в коме. Он понимает, каково это.

– Если бы ты мне рассказала, я бы тоже понял. Ну понятно: ответ «да». У вас что-то закрутилось.

Так вот как оно обычно закручивается: знакомишься с парнем, с которым есть кое-что общее, целуешься с ним в Рождество… Или все закрутилось раньше, тринадцать лет назад, с мальчишкой, который пообещал меня рассмешить и с тех пор каждый день выполняет свое обещание? Какая теперь разница? Ничего не вернуть. И впереди у нас ничего нет. Мы увязли в болоте.

Я накинула сумку на плечо и выпрыгнула из машины.

– Думаю, это не твое дело.

– Согласен, – ответил Деккер. Я захлопнула дверцу. Но он опустил стекло. – Я просто хотел понять, откуда ты его знаешь. Потому что я прекрасно помню, где видел его. Вот и все. – Я замерла, упершись рукой в бедро, вскинув брови: типа, а какое мне дело. Но раз я стояла, то дело было. – В больнице. Я видел его в больнице.

Деккер поднял стекло и уехал. Я заставила себя ступить на крыльцо только после того, как он зарулил к своему дому. Внутри все сжалось после его слов, но я старалась не думать о причине, пока не поднялась к себе в комнату.

Переодеваясь, я заметила, что над локтем остались синяки. Я растянула кожу, пытаясь рассмотреть отпечатки пальцев Троя. Что он за человек? Разговор с Деккером поставил меня перед необходимостью решить простейшую логическую задачу. Как Трой узнал, что мы похожи, еще до знакомства со мной? Откуда он вообще про меня узнал? Сначала я думала, что он прочитал обо мне в газете. Это оказалось ложью. Затем я думала, что он заметил меня у дома миссис Мерковиц. И это не так. Теперь выяснилось, что он знал меня по больнице. Может, он ходил к врачу на консультацию по поводу головных болей? В конце концов, если он так легко врал моим родителям, то что ему мешает врать мне?

Пока я решала эту задачку, в голове возникла еще одна. Человек начинает умирать, и нас к нему тянет. Человек начинает умирать, и мы появляемся рядом. А если наоборот? Мы появляемся, и человек начинает умирать. Впервые я поняла, как важен порядок частей предложения. Если меня притягивает смерть, то это странно и, скажем так, дерьмово. Но если это я притягиваю смерть, то все гораздо, гораздо хуже.

Я сползла по стене на пол, обхватила голову руками, впилась пальцами в макушку. Что-то в моей голове не так. И любое из определений: счастливая случайность, аномалия и тем более чудо – сюда не подойдет.

Происходящее там – мерзость. И только с Троем я могу об этом поговорить.

Я хотела попросить у мамы машину, но кухня оказалась пуста, когда я спустилась утром к завтраку. Мама не готовила, не натирала шкафчики и столы, не мыла посуду. Ее нигде не было. Я проверила кладовку, гараж, прачечную. Мамы не было. Тогда я вернулась на второй этаж и заглянула в приоткрытую дверь спальни.

В комнате с плотно задернутыми шторами, скрючившись на полу, сидела мама, а вокруг лежали фотоальбомы. Я сначала подумала, что она смотрит свои детские снимки, но потом узнала обложки. Эти альбомы делала сама мама, украшая каждый лист, подбирая фото и картинки, ленточки и вырезки. По одному альбому на каждый год моей жизни – до самой начальной школы. А там уже каждый год стал похож на другой.

Она водила пальцем по снимку, как будто пыталась вспомнить девочку, запечатленную на нем. Как будто та девочка – настоящая, а я – только призрак прошлого. Как будто девочка со снимка – умерла. Нет, не так. Умерла для нее. Как ее родители когда-то. По спине пробежал холодок. Я тихонько ушла. И взяла машину.

Трой, видимо, не ждал меня так рано. А может, после того как я прогнала его вчера днем, не ждал вовсе. Он напугал меня тогда. Тем, что может быть таким властным, таким злым.

За стойкой регистрации сидела все та же женщина. Она помахала мне, когда я проходила мимо, и указала пальцем, где искать Троя. Как и в прошлый раз, смерть звала меня отовсюду. Из-за некоторых дверей шло слабое притяжение, из-за некоторых – более интенсивное. Но самое ощутимое было в конце коридора. И Троя я снова нашла там. Прислонившись к дверному косяку, я смотрела, как он заботится о больной старухе. Куском влажной ткани он обтер ей лицо и оставил ткань на лбу, пока собирал с подноса остатки еды.

Зря я так плохо думала о нем. Не имела права. Я бы не смогла ухаживать за старым, больным, находящимся при смерти человеком. Я неправильно поняла его поведение. Конечно, он имел право злиться – я тоже иногда злилась. Плохое настроение я привыкла выливать на Деккера. А сейчас даже родители боялись того, что со мной происходит. Они отказали мне в кредите доверия, и боль от этого была сильнее, чем от ожога на ладони. А Трой заслужил, чтобы в него поверили, даже сильнее, чем я. Ведь человек, в котором столько сострадания, может творить только добро?

Я уже поднесла руку к приоткрытой двери, чтобы постучаться и войти, но замерла на полужесте. Трой вытряхнул содержимое стаканчика с лекарствами на поднос, перебрал таблетки пальцами: синяя, розовая, белая, желтая. Три из них собрал в кулак, оставив только желтую. Не особо хорошо я его и знаю, оказывается. Может, именно так он добывает себе обезболивающие. Или сидит на сильных препаратах. Или продает их на сторону, чтобы оплатить квартиру. Но, конечно, все можно оправдать, исходя из его ситуации. Он не идеален. Он сломлен. Он жертва обстоятельств.

Трой подошел к раковине и смыл туда таблетки. Пока таблетки уплывали в канализацию, он набрал в бумажный стаканчик воды. Подошел к старухе, положил ей в открытый рот желтую таблетку и дал запить парой глотков. Я бесшумно шагнула в комнату: конечно, его поведение меня поразило, но ведь он не приторговывает сильнодействующими препаратами – и это вызывает облегчение.

А затем Трой нагнулся к старухе и прошептал ей в самое ухо:

– Мучиться осталось недолго. Потерпи, еще немного потерпи.

Его слова эхом отозвались у меня в голове, разбудили смутные воспоминания. Я быстро отступила, подошва скрипнула по линолеуму, и Трой резко обернулся на звук.

– Привет, ты только пришла?

Вместо ответа я попятилась. Трой выругался себе под нос. Я побежала к выходу.

– Стой! – прозвучало вслед.

Трой нагнал меня до того, как я успела выбежать в главный холл, и быстро затащил в пустую палату. Закрыл дверь и прислонился к ней спиной, заблокировав для меня любую возможность выйти.

– Это не то, о чем ты подумала.

– А что я подумала? Что ты забрал ее таблетки или что ты…

Я опустила глаза на рукав, под которым скрывался длинный тонкий шрам. Острый металл, боль, крики…

– Ты…

– Это не то, о чем ты подумала, – повторил он, поднимая одну руку, будто пытался показать, что ему нечего скрывать. Но другой рукой он крепко держал дверь. – Клянусь тебе, я все могу объяснить, но только не здесь. Не сейчас.

Шов отозвался свербением, и я почесала его через рукав.

– Это ведь ты сделал? – спросила я, указывая на Троя пальцем. Кожа на шве неестественно натянулась. Затем я махнула рукой в сторону комнаты, где осталась умирающая старуха.

– А что ты делаешь с ней?

– Помогаю ей. Облегчаю ее страдания.

Спуская таблетки в канализацию. Рассекая мне бритвой вены. Я проглотила образовавшийся в горле ком. Закрыла глаза.

– И как именно ты облегчаешь страдания?

Трой медленно покачал головой, шагнул в мою сторону.

– Единственно возможным способом.

Я сама не ожидала, что оттолкну его с такой силой. Распахнув дверь, я выбежала в холл, пробежала мимо регистраторши и выскочила на морозный воздух. В машину я села, дрожа не только от холода.

Я не могу вернуться к Трою. Не могу пойти к Деккеру. И домой пойти не могу. Поэтому я ехала куда глаза глядят. Сворачивая на случайных перекрестках, прокладывая маршрут из ниоткуда в никуда. Может, именно так выглядит ад? Девушка, оставшаяся совсем одна, которой некуда пойти.

Глава 13

Я проехала жилые кварталы, оставила позади озеро. Теперь я оказалась на той же дороге, по которой вчера меня возил Деккер. На ней не было даже нормальной асфальтированной обочины, но и полоски грунта по краям полотна тоже постепенно исчезали, уступая место плотно растущим высоким деревьям. Люди попытались проложить путь через самое сердце природы и оставить свой след. Только через сколько лет природа опять поглотит его? Через сколько лет корни прорастут наружу, разрушив асфальт? Через сколько лет от цивилизации не останется и следа?

А потом я развернулась и поехала назад в город. Потому что и в конце этой лесной дороги меня никто не ждал. Но направлялась я не домой. Я проезжала по улочкам городка: я здесь никогда не была, но они все равно казались знакомыми. Неизбежное сходство. Как моя жизнь, только перенесенная в другие декорации. Все это время в голове звучал шепот Троя. Я видела очертания его лица, склонившегося надо мной в темноте палаты. Он спрашивал, мучаюсь ли я. Обещал, что все скоро закончится. Тысячу раз эти фразы всплывали у меня в мозгу. Но я никак не могла понять, о чем он говорил: о жизни или о смерти.

Я вела машину и иногда чувствовала притяжение. Еле ощутимое справа. Позади. Впереди. Никуда не спрятаться от него. Смерть повсюду. Она пробирается в мой мир, ищет меня. Точно знает, что я сбежала от нее, и пытается вернуть.

Ощутив сильное притяжение, я поддалась ему. Съехала с узкой витиеватой дороги, огибавшей городок, и вывернула на равнину, поросшую кустами. Скоро заросли закончились, и я оказалась на бетонной дороге. Передо мной раскинулась линия жилых домов и витрин магазинов. А затем их снова скрыли деревья.

Я медленно ехала через жилые кварталы, пока не оказалась у ранчо цвета растопленного сливочного масла. Широкая веранда, два белых кресла-качалки, поскрипывающих под порывами ветра. А может, их раскачивают призраки. Я заглушила двигатель и стала наблюдать.

В этом доме кто-то болеет. В этом доме кто-то скоро умрет. Притяжение было сильным, но руки не дрожали. Мозг вел себя, как и полагается нормальному мозгу. Но смерть ходила рядом. Внутри приоткрылись белые кружевные шторы. Узенькое женское личико смотрело прямо на меня. Белая ночная рубашка сливалась со шторами, поэтому казалось, что тела нет, а лицо парит в воздухе.

Безжизненное, бесцветное лицо призрака. Я опустила лоб на руль и тяжело вздохнула. Трой был прав: для нее все позади. Эта женщина стара, одной ногой стоит в могиле. Как я могу ее спасти? Никак. Лицо продолжало смотреть на меня. Будто понимало, что я само воплощение смерти. Предупреждение. Бесполезное, кошмарное предупреждение. Я потрясла головой, завела машину, надавила на газ и уехала.

Я чуть не проехала мимо собственного дома, потому что увидела рядом машину Троя. Сначала хотела проскочить мимо, но мама стояла у окна и успела заметить меня. Через стекло она тоже казалась безжизненной, бесцветной. Когда она стала такой? Я упустила момент. Озеро Фалькон поглотило меня почти месяц назад. Может, оно поглотило и ее?

Я припарковалась на подъездной дорожке, поднялась на крыльцо, вошла. В гостиной мама была одна, но я знала, что Трой где-то рядом.

– Где он? – потребовала я ответа, обшаривая глазами дом.

– Я чуть с ума не сошла! Как ты могла так поступить? Просто взять и уехать, ничего мне не сказав!

– Что? – Утро всплыло перед глазами. Как давно это было. – Ты была занята.

– Я? Занята? Так занята, что ты не могла отпроситься? Боже мой, Дилани, да в кого ты превратилась!

Удар. Быстрый, резкий удар острейшей бритвой. Вот что я ощутила. Слова режут плоть, как режет лезвие. Прежняя Дилани обязательно бы спросила, может ли уехать. Прежняя Дилани, у которой мозг на снимке окрашен в равномерный серый цвет. А я – не она, я – кто-то другой.

Металлический скрип по бетону. Я быстро пересекла кухню, прачечную, распахнула заднюю дверь. Она стукнулась о стену, задребезжали стекла. Следом прибежала мама.

– Ты что здесь делаешь? – крикнула я.

Трой набрал полную лопату снега и выкинул на газон. Затем снова набрал снег – металл противно заскрежетал по бетону дорожки.

– Он помогает мне, – сказала мама. Голос показался мне очень, очень далеким.

Я смотрела на Троя. Он перестал чистить снег, поставил лопату вертикально, оперся на древко, тяжело дыша. По тому, как он махал тяжелой лопатой, по пустоте во взгляде, по напряженному рту я видела, что он не помогает – он дает выход ярости. Дает выход ярости, счищая снег с нашей дорожки.

Мама продолжила:

– У тебя же не хватило воспитания вовремя явиться на собственное свидание.

– Думаю, мы еще успеем в кино, – сказал Трой, глядя на меня, но изо всех сил стараясь делать вид, что не смотрит.

Я бросила взгляд на маму, затем на Троя. Он еле сдерживает злость, она – даже не пытается.

– Идем, Дилани, – произнес Трой, беря меня под локоть.

Он протащил меня за собой через дом, а я позволила это сделать, потому что в тот момент не знала, кого бояться сильнее. То ли незнакомца, который оказался совсем не тем, за кого себя выдавал, то ли женщины, рядом с которой выросла, но которая слишком быстро превращается в чужого человека.

Трой поехал в сторону, противоположную кинотеатру.

– Куда ты везешь меня?

– К себе.

– Нет. Я поеду только в кино.

Он бросил на меня короткий взгляд и улыбнулся.

– Я тебя недооценивал.

– А я тебя переоценивала.

– Зря ты так, – сказал он, но все же свернул, выехал к кинотеатру и припарковался с другой стороны здания.

Я выскочила из машины, прежде чем он заглушил двигатель. Ни за что я не собиралась сидеть с ним в машине наедине, пусть даже при свете дня. Потому что помнила, как он смотрел на меня, расчищая лопатой снег. Помнила, какой след остался от его пальцев у меня над локтем, а ведь тогда он даже не прикладывал усилий. А шрам с четырнадцатью поперечными стежками уже сам по себе служил достаточным предостережением.

Трой купил билеты, будто у нас и правда было свидание. Он взял меня под локоть, протащил мимо стойки с попкорном в кинозал, в дальний угол последнего ряда. И хотя в зале было еще несколько парочек, все равно мы оказались практически наедине. Никто не знал, что мы пошли сюда. Хотя если я заору – все услышат.

Так я думала ровно до начала фильма: на экране шел свежий боевик, состоящий из сплошных взрывов и стрельбы. Я вжалась в дальний угол кресла, спиной к стене. Трой нагнулся ко мне и говорил прямо в ухо. Только так можно было хоть что-то услышать сквозь грохот спецэффектов.

– Ты сбежала и не дала мне объяснить.

Я приблизилась к его уху, вздрогнула с омерзением из-за того, что наши щеки соприкоснулись.

– Ты мне врал с самого начала. О том, зачем работаешь там.

– Не врал. Я ненавижу страдания.

– И что же ты делаешь с таблетками?

– Я дал ей обезболивающее. А те, другие, только растягивают ее мучения, заставляя жить дольше, чем ей того хочется.

– Ты убиваешь ее!

– Она все равно умрет. Единственное, чем я могу помочь, – это ускорить смерть.

Он коснулся губами моего уха – я отпрянула.

– Ты не вправе брать на себя этот выбор.

– Это не выбор. Это мое обязательство. Моя цель.

Отодвинувшись, насколько это было возможно, я уставилась на Троя во все глаза: он серьезно? Или это такая нездоровая шутка?

Он схватил меня за плечо и снова притянул к себе.

– Не тебе меня судить! Ты не была тогда в машине с моей семьей. Родители умерли сразу. Та сторона машины, где они сидели, превратилась в месиво. А сестра сидела за мной. Знаешь, сколько она умирала? Три дня. Три проклятых дня. Она умоляла помочь ей. Она истекала кровью, она была вся переломана, она впадала в забытье. Она не просила спасти ее жизнь. Она просила избавить ее от мучений.

Трой развернулся к экрану и сделал вид, что смотрит фильм. На его лице играли кроваво-огненные блики. Он продолжил говорить, и мне пришлось придвинуться к нему.

– А я не мог. Я застрял и не мог выбраться. Ночью она замолчала. И после я ничего не помню. Я пришел в себя в больнице, у кровати никого не было. Мне не позволили умереть. И я даже не сумел прекратить ее страдания.

– Так почему не говорить им правду? Не говорить, что они умирают? Чтобы они сами сделали выбор.

– У них не хватает смелости сделать это самим. Они хотят, но не могут.

– Нет! Ты не прав. Я бы выбрала жизнь. Я бы боролась.

– Даже через страдания? А я – нет. Я бы выбрал быстрый вариант.

Закружилась голова, я уставилась на экран, пытаясь поймать ориентир в пространстве. Но снова появилось ощущение падения. Закрыла глаза – не помогло. Я стремительно летела вниз.

– Моя соседка. Открытые окна. Это ты сделал. А родители подумали, что я.

Я не пыталась говорить ему на ухо, поэтому не знала, слышит он или нет.

– И пожар. Ты больной! Разве это не страдания?

На руке еще виднелся след от его пальцев. Трой перегнулся ко мне и прошипел в ухо:

– Он выпил успокоительное. Он ничего не понял, гарантирую тебе. Ничего не почувствовал, поверь.

– Ты явился ко мне в больницу, а я хотела жить. Подумай об этом, Трой.

Я вспомнила, как пришла в себя, как кричала.

– Ты заставил меня страдать!

Он вздрогнул.

– Ты не понимаешь! Зачем они поддерживали твою жизнь? Ты же не видела себя: аппараты дышали за тебя, кормили тебя, держали тебя в клетке. Если бы врачи оставили тебя в покое, ты бы не страдала. Я пытался помочь тебе. Я приходил каждый день. А когда уходили родители и медсестры, и вся толпа тупых врачей, которые типа тебя спасали, я все равно не мог ничего сделать, потому что у тебя торчал твой придурок-сосед.

– Деккер?

– Без понятия, как его зовут. Сидел весь такой грустный. Просто сидел и ждал, пока ты придешь в себя. Наблюдал за твоими страданиями. Не пытался избавить тебя от них. Да не будь ему наплевать на тебя, он бы помог тебе умереть.

– Я хотела жить, – произнесла я снова, но уже тише.

– Ты не понимала, чего хотела.

– Но я же жила! Ничего не было известно. Это был не конец. Всегда остается один шанс из тысячи, миллиона.

Трой посмотрел на меня.

– И ты считаешь, что живешь?

Я плотно сжала кулак, вонзив ногти в ладонь, только чтобы убедиться: жива.

– Я не умерла.

– Но это не значит, что ты жива.

Я вскочила и, замерев над Троем, бросила:

– Не приближайся больше ко мне!

Он схватил меня за руку – за ту же, где уже оставил синяк.

– Не будь дурой, Дилани!

И, не отпуская руки, повел меня к выходу из зала.

В холле не было людей – только какой-то пацаненок задумчиво наблюдал, как кружится в аппарате попкорн.

– Я все расскажу! Вот увидишь! Расскажу о себе, о тебе. Расскажу им, что ты наделал!

– А что я наделал? Ну-ка расскажи. Я в нетерпении. Знал, что твоя соседка болеет, поэтому пооткрывал у нее в доме окна? Ты серьезно? – Он внимательно смотрел на меня. – Думаешь, родители тебе поверят?

– А пожар? Ведь были свидетели. Наверняка тебя кто-нибудь видел.

Трой растянул рот в улыбке, но видела я только сколотый зуб, черноту и пустоту за ним.

– И как ты думаешь, кого могли заметить свидетели? Меня в черной одежде или тебя в ярко-красной куртке? – Он замолчал, давая мне время на обдумывание. – И как ты думаешь, что покажет расследование? Ты, случаем, ничего не касалась? Я был в перчатках. Интересно, а не обнаружится ли, что ты связана с местом преступления? – Он сжал мою ладонь так, что я вскрикнула от боли. Скучающий пацан глянул в нашу сторону, но сразу же вернулся к созерцанию попкорна. – Ну и как ты думаешь, Дилани, что тогда тебе грозит?

Перед глазами замелькали картинки. Таблетки. Руки привязаны к кровати. Больница. Или даже хуже… Я толкнула свободной рукой распашные двери и вышла на улицу. Ослепительно-яркое солнце ударило по глазам. Трой инстинктивно заслонился ладонью от внезапного света и выпустил мою руку. И в этот момент я побежала.

Я перебежала дорогу – грузовик пронесся прямо у меня за спиной. Оглянулась на кинотеатр: Трой стоял на том же месте, руки опущены, прищурил глаза, смотрит на меня. Затем он спокойно шагнул на дорогу и пошел в моем направлении. Я пробежала почти весь квартал, оставив позади пиццерию. Я бежала домой. Еще шесть кварталов. Шесть кварталов по покрытому снегом асфальту, до озера, там налево, и еще один квартал. Мне не под силу такое расстояние. Если Трой решил меня поймать, у него получится. Тогда я развернулась к пиццерии, но Трой уже был там – стоял ровнехонько под зеленым навесом у входа.

Я рванула через парковку, поскользнулась, чуть не упала и, лавируя между машинами и опираясь о капоты, наконец проскочила за магазины. Я держалась за кирпичную стену, чтобы снова не свалиться. Между мусорными баками и стеной места было совсем мало, пришлось протискиваться, обдирая куртку. Я чуть не застряла. Даже подумала, а не остаться ли здесь, потому что Трой больше меня и точно не пролезет в эту щель? Да нет, что у меня вообще в голове? Я собираюсь вечно сидеть за мусорным баком? Поэтому я протиснулась дальше и дернула дверь заднего хода пиццерии.

Заперто. Послышались шаги Троя. Больше того – я почувствовала его приближение. Почувствовала его ярость. Его уверенность в своих силах. И побежала. Задняя дверь обувного: заперто. Задний вход банка: заперто. Ну кто бы сомневался. Впереди вырос огромный деревянный забор, калитка в котором была закрыта на навесной замок с цепью. Он отрезал путь к задним дворам домов соседнего квартала.

– Дилани!

Я не видела Троя, потому что мусорные баки загораживали обзор, но по голосу было ясно, что он совсем близко. Я дернула последнюю дверь и – о чудо! – она открылась. Только радость длилась недолго: я оказалась в малюсеньком грязном чулане, в котором была еще одна дверь, толстая, закрытая на замок. Я развернулась к выходу, закрылась изнутри на засов и сползла на пол.

В комнатушке не было батареи, я сидела на голом полу, который явно не убирали две сотни лет. Хоть убей, я не могла вспомнить, какой же магазин находился следом за банком. В памяти всплывал только зеленый навес, такой же как над всеми остальными магазинами. Стеклянная входная дверь – как и у других. Но ни одного слова вывески я не помнила. Полоска света, проникающего с улицы, исчезла.

Будь я смелее, я бы выскочила из своего убежища, зарядила обидчику коленом в пах и убежала со зловещим смехом, пока бы он корчился на земле от боли. Но надо смотреть правде в глаза. Я слабая. Я медленно бегаю. На открытой местности я не хищник – я добыча. Но все же я оказалась достаточно умна, чтобы убежать и спрятаться. И не вылезать из укрытия.

Заскрипел снег под массивными ботинками. Задребезжала дверная ручка, а сама дверь заходила ходуном под весом навалившегося на нее Троя. Дверь скрипела, но пока выдерживала.

– Дилани, ты здесь? Мы не закончили разговор.

Я прикрыла рот рукой, будто убеждая саму себя, что надо молчать.

– Тебе не кажется, что ты ведешь себя глупо? Как ребенок. Не собираешься же ты всю ночь просидеть запертой в похоронном бюро?

Похоронное бюро. Я вздрогнула. Достала из кармана новенький телефончик, включила на беззвучный режим. Затем нажала единичку – номер быстрого набора. Уменьшила громкость до минимума. «Ответь, ответь, ответь. Ну пожалуйста».

– Можно я перезвоню? – пробормотал Деккер в трубку. Я молчала. На заднем фоне слышались голоса и музыка, и клянусь, если бы я прислушалась, то разобрала бы голос Тары. Да и прислушиваться не пришлось бы.

– Дилани? Ты здесь? Сейчас… – Музыка уходила на задний план. – Я слышу, как ты дышишь. Чего ты молчишь? – Дверь сотряс очередной удар. – Дилани, ответь! Что-то случилось?

Как можно тише, почти беззвучно, я выдохнула:

– Да.

Голос Деккера зазвучал громче, будто он прижал телефон к самому лицу.

– Где ты?

– В городе. В похоронном бюро, – прошептала я.

– Да какого черта ты там делаешь? – Я промолчала. – Еду! Жди!

И пока Деккер не повесил трубку, я успела сказать:

– С заднего хода.

– Не вешай трубку, – сказал Деккер, и я послушалась.

Снова задребезжала дверная ручка, затряслась дверь, глухо зазвенел засов. Скорее всего, Деккер тоже слышал, как Трой прорычал:

– Дилани, я знаю, что ты здесь!

Деккер не произнес ни слова – только дышал в трубку, дышал быстро, тяжело. Потом он переключился на громкую связь, окружающие его звуки стали очень громкими, и я нажала отбой.

Трой рассмеялся:

– Я слышу тебя, Дилани! Кому ты звонила? Твой дружок едет сюда?

Спустя несколько минут заскрипел снег под подошвами, заверещали колеса, хлопнула дверца машины. Я отодвинула засов, распахнула дверь, на мгновение ослепла от яркого дневного света и не могла понять, то ли это Трой помчался за Деккером, то ли приехал Деккер и прогнал Троя. Когда глаза привыкли к свету, я увидела только машину Деккера и, вздохнув с невыносимым облегчением, побежала к ней быстрее, чем я вообще могла бегать.