Текст книги "Исповедь"

«Но ты старина, впадаешь из крайности в крайности», ответил я. «Неужели ты и в самом деле, считаешь, что все стремятся вести светскую жизнь?»

«Отнюдь нет», ответил он, на моё утверждение.

«Большинство людей склонны вести более размеренную жизнь, чем ты себе её представляешь. Большая часть людей возводит на пьедестал семейные ценности, тем самым увеличивая демографический рост населения».

«Отставь дружище, все эти предрассудки. Кто мы если мы не пытаемся изменить наш бренный мир. Семья – это, то слово, которым защищаются безвольные увальни, пытаясь привнести в свою жизнь хоть каплю смысла», не стараясь дальше меня переубеждать, ответил Александр.

А я, действительно задумался над его фразой, кто мы, если мы не пытаемся изменить этот мир?

Наверное мы не цепляемся за жизнь, не впиваемся в неё когтями, и не используем того что нам даровано природой, а даровано нам только одно – красота человеческих способностей.

Именно так мы проводили свои бессонные ночи до тех пор, пока в жизнь Александра прочно не вошли алкоголь и наркотики.

Порой мне думается, что ошибки молодого поколения произрастают от содержащейся в них бесхарактерности и безволии духа. Чувство меры и благоразумия давно утратили свою когда-то прочно-установившуюся значимость. Прискорбно признавать тот факт, что ныне мы усугубляем свою жизнь не только людьми и чувствами, которые порождаются ими, но и безжизненными предметами, пагубно воздействующими на нас. Их влияние неопределённой длительностью приживается в уголках нашего сознания, руководя нами как марионетками кукольного театра. Обладание их нами проявляется в обезображивании высеченной в нас природной красоты. То, что сотворено и рождено в нас чувством неувядаемой красоты, мы предаем утопии, тем самым утопая в высушенном водоёме океана своей души.

Люди подвластные этому заблуждению удовлетворения, теряют вкус к жизни, потворствуя своим заблудшим желаниям.

До сих пор не могу забыть, как он увлёкся этими губительными для человеческой души пороками. Он подпитывал себя ими и раньше, но не столь часто и не доходя до крайности потребления.

В то время на втором курсе, с ним свёл дружбу молодой человек по имени Марсель, приятной наружности, но не внушающий доверия добропорядочного человека, при знакомстве с ним. Как выяснилось потом, он снабжал и подсадил многих наших сокурсников на наркотики, тем самым зарабатывая на жизнь.

Такие люди торгующие смертью, чуточку затянувшимся расставанием с жизнью имеют благотворное влияние на слабовольных потребителей. И те и другие одинаково заканчивают своё существование, хотя вторые в свою очередь познают радость, окрыляющую их на небольшой отрезок времени. Марсель всегда был немногословен. Он тщательно выбирал своих жертв, которые до поры до времени приносили ему материальную прибыль. С Александром у них были чисто деловые отношения, если это так можно назвать. У них обоих возникло друг к другу взаимное безразличие.

Я рассчитывал на то, что это окажется мимолётным увлечением Александра, беря в расчёт его молодость и безрассудство. Но когда я осознал, что это достигло своего апогея, я все, же решился обсудить с ним всё, что беспокоило меня, на сей счёт. Но было уже поздно.

16

«Эмиль», – он посмотрел на меня всё теми же взывающими к пониманию глазами, и ответил. «Я никогда не проявляю бесхарактерности в своих поступках, это мой осознанный выбор. Ты можешь считаться с ним, если ты мне друг, либо идти к чёрту со своими нравоучениями cher ami».[21]21
  Дорогой друг (франц.)


[Закрыть]

На секунду я задумался, изменится ли что-либо, если я покину его и оставлю его со всеми пороками, которыми он окружил свою жизнь. Но я проявил слабость, и остался рядом с ним со щемящей сердце жалостью.

Как всё же странно устроено наше восприятие о любимых нами людей. Мы решаемся им простить даже самую неизгладимую боль, нанесённую ими. Чем ближе мы подпускаем их к своему сердцу, тем незыблемее они получают прощение в наших глазах. Основываясь на утверждении Александра, что книги лучше людей, так как они не задают вопросов, но дают на многое ответы, то можно смело предположить, что он не познал истинной любви, с её необыкновенными чувствами порождающие высокие творения.

17

Мне отчётливо вспоминается октябрьский день числа бесконечности, с его осенними полуобнаженными деревьями непристойно разбрасывающие листья по всему двору. В этот дождливый день, свойственный душе поэта я застал, придя домой к Александру с одной из его суточных удовольствий занимающимися любовью. Да я всегда знал, что он использует особ женского пола с единственной целью удовлетворения собственного эго. Я приблизился к двери, откуда в придыхании доносились животные стоны и вопли дикой страсти, не достигшие своего апогея. С совсем сжигающим изнутри меня любопытством я опустился на колени и начал воочию довольствоваться документальной эротической кинокартиной сквозь замочную скважину, которая была лишена камерных наблюдений операторов и присущих прожекторов подающие получасовое зрелище в хорошем свете. Я становился единственным зрителем, запечатлевающим это природное соитие на свою любительскую киноплёнку. Наблюдая за тем как их вспотевшие тела, перемежались на бежевой оттоманке еле стоявшей на четырёх ножках и не видавшей доселе столь физических порывов, я поймал себя на мысли, что и мне бы хотелось принять соучастие в этом кровавом преступлении против моральных принципов. Я был свидетелем своей ревности. Он сжимал в своей правой руке её тонкую цилиндрическую шею и шептал ей на ухо разные непристойности для пущего довольствования друг другом. Она же в свою очередь окольцевала в замкнутом объятии его адамову плоть. На каждое второе его вступление её небольшая округлость живота лоснилась к его могучему торсу. Всем своим налегающим станом он доказывал свою вездесущность и доминирования над ней. Теплынь, исходившая от их тела котловин, прожигала своим жаром матерчатый покров почти распластанной оттоманки. Их одежда, недавно прикрывающая их пороки, была неуклюже разбросана по паркетному полу. На его левой ноге оставался, надет только белый носок, который он запамятовал снять во всплеске обуреваемых чувств. Этот белоснежный носок из бамбуковой ткани бережно оберегал его ахиллесову пяту.

На ней же оставалась не снятой серебряная цепь, движущаяся в ритме её дышащей груди, а заменяя кулон во впадине между небольшими женскими холмиками, пролегали инициалы её имени. Такое скромное имя в два слога «Со-фи», не соответствовало её откровенной натуре. После того как они перестали довольствоваться друг другом, дойдя до наивысшей точки наслаждения, она с отсутствующей ей скромностью села подле меня, сказав одно:

«Знаешь у твоего друга весьма скверный характер, но мне вспоминаются слова из фильма: «Трудно хранить злобу в сердце, когда в мире так много красоты».[22]22
  Имеется в виду фильм «Красота по – американски» реж. Сэм Мэндес


[Закрыть] А этим зелёным глазам простительно прощать человеческие пороки».

Её испепеляющие истиной слова, навсегда врезались в моё сознание. Единственное в чём расходились наши взгляды с ней, так это в том, что я не только питал к нему преобладающую природную страсть к красоте, заложенную в каждом из нас.

Мои чувства были объяты неразрывной нитью платонической любви. Платонические чувства, которые я испытывал долгие годы, подпитывали мою душу кровоточащую во мне неисцелимой раной. Отрекаясь от людских предрассудков, ко мне пришло полное осознание того, что я умею жить в полной мере гармонии своих безудержных чувств. К сожалению, овладению этой способности лишено бессчётное количество людей.

18

После завершения их неуёмной страсти они живо небрежно оделись и вышли из комнаты, оставив за дверью греховный аромат душистых чувств. Я едва успел бесследно проскользнуть в широкую гостиную, своим присутствием нарушая безлюдное пространство. Разлёгся на кресле в стиле модерн, обитый атласной пурпурной тканью, подлокотники которого были изогнуты с двух сторон в виде недописанной буквы «С». Слыша их приближение, я претворился, что впал в искушающую дремоту. Но даже через наигранные закрытые глаза, я чувствовал на себе его догадливый взгляд, говоривший о том, что я плохой актёр. Вместо этого он произнес, повышая голос тем самым будто бы будя меня:

«Эмиль, ты знаком с божеством именующее себя Софи?», с присущей ему окраской определения выражающее кого-либо спросил меня Александр.

Софи врываясь порывом ветра в безликий мир Александровского подсознания, растопила обледеневшую преграду отрешения им от жгущего чувства любить. Она являла собой манящее прикосновенное притяжение, опыляющее чарующим ароматом своего природного благоухания, способствующее к пробуждению любое бездыханное существо, созданное творцом и принявшее человеческое обличье. Её глаза цвета индиго омывали её взгляд морской волной, в которых можно было утопать, подсчитывая каждую каплю захлёбывающую тебя своим всесильным соблазнением. Она нарушила неприглядную темноту его сердца, вот уже давно пульсирующую по венам прозябающей плоти. Несмотря на противоборствующее недопонимание, порой в непогоду громыхающее между ними, оно никогда не мешало испытывать равноценные и смежные чувства животной страсти, которые пробуждались в них звездными ночами. Обнаруживая попутно в ней творческий плод, зарождённый в ней как в музе, которая оплодотворяла его созидающей стезёй изгибающаяся и придающая форму его воображению. Она замарала свою опочивальню добродетели и красоты, служа ему беспрекословно рабой его естественной нужды, которой он довольствовался, погасая её мерцающий огонь в глазах. Она была его музой, музицирующая струнами его души. Муза громогласное слово, отождествляемое только с женским родом, которое соотносимо только с прекрасным полом, сотворённое пожертвованным ребром адамовой плоти. Моё потаённое желание, навело на меня свору размышлений, отчего это музой свойственно выступать лишь слабому полу, нашего мироздания. Неужели они наделены особой зарёй небесного очарования. Она в действительности любила его, позволяя ему довольствоваться ею и использовать её в своих неблагочестивых целях порочной страсти.

«Да только визуально, невербальное знакомство с ней воодушевило меня оценить всю прелесть её неописуемой красоты», с ревнивой дрожью в губах, ответил я.

«Признаться, встретив её, я не мог беспристрастно остаться в стороне, не заполучив её расположения», надменно ответил он. «Тогда увидев её, мы обмолвились лишь парой слов, но не могу не заметить, что этого было предостаточно, чтобы произвести на неё незабываемое впечатление о моей натуре, не терпящей поражения в методах обольщения. Правда, не смею отрицать, что испытываю к ней лишь дикую страсть телесного вожделения».

Мне невыносимо было слышать, с каким дерзким безразличием он высказывался о ней. Я не мог не жалеть её блаженного восторга им обернувшегося в разорванное сукно разочарования. Их безначальное увлечение друг другом не успело перерасти в роман, требующий каждодневного прокладывания ступеней взаимоотношения. Сезонное протяжение их романа, повлекло к подъёму его художественных работ. Впоследствии их взаимное пленение друг друга в тяжеловесные оковы безвременной любовной неги, прорезалось в посвящение ей одной из его заведомых картин. Его несправедливое пренебрежение мной, так и не привело к раскрытию меня как занавеса, в его грохочущих немеркнущей красотой картинах. Как, однако, дальнозорки, мы пребываем, по отношению ко всем, кто вероломно служит нам, предавая земные клятвы и собственные принципы, возведя на алтарь в первую очередь своё беззаветное посвящение нам. С поздним осознанием их, не обесцениваемой верности, о которую мы опираемся, плывя по бушующему течению нашей жизни, нам подчас в виду нашего ослепления несвоевременно удаётся признать их бесценную значимость, которой вознаграждает нас судьба. Она, как и всё чем прельщал себя Александр, обернулась в глухую степь забвения, улетучиваясь в сонм не окликаемого прошлого. После её бесследного ухода, застойная наркотиками жизнь Александра, заставила прочувствовать его многозначительную пропажу источника созидания, на вымощенных пустых холстах.

19

Отвергая от себя ежедневные заботы бытовой повседневности, тяготеющие над нами, он счёл себя не принадлежным к бесцельной деятельности трудовых будней. Рьяно забросив учёбу, он подобно бушующей волне окунулся в мир искусства, в мир в котором преобладали радужные краски нанесённые гуашью по бесцветному холсту. И, тем не менее, никогда не миновал и не избегал своего порочного блаженства. Весь свой ежемесячный доход, начисляющийся его отцом, он спускал на вредоносную гадость, омертвляющую его тело. Мой заработок и моё пособие сироты едва хватало на оплату квартиры и моего пропитания. Его вечная просьба обождать и перетерпеть трудности, которые настигли нас, склоняла меня к ежедневному труду. Отец, узнав об его отчислении не смог стерпеть неблагодарности со стороны губящего себя сына. В отместку его увлечениям он с безраздельным прискорбием выгнал его из дома. Александр же в меру своей гордыни покинул без вопросов и сожалений родительский дом. Он переселился ко мне. Мы ютились с ним в двух мизерных комнатках по размеру сопоставимые с их коридором отцовского дома.

Побуждением моей безотчётной преданности послужила, невозмутимая вера в его созидаемые им творения. Поневоле став заметным свидетелем его торжествующих надеждой художественных работ, я облегчённо порою и бессознательно оглушал свой внутренний здравый смысл, взывающий меня время от времени вытеснить растлевающие меня чувства. Но всегда незаметно поддаваясь сладчайшему желанию служить для него опорной субстанцией, прельщало моё существо. Являясь глашатаем его упоительного эскапизма, он заслонял неминуемую нами действительность, ниспадающими иллюзиями своей безымянной музы.

Ежедневно воплощая свои пламенно-сокровенные видения на холсте, кипящие изнутри его плоти личностной отрадой, он признался мне, что безумно мечтает стать новатором нового течения изобразительного искусства. Наша волнительная беседа по поводу не рождённого им нового течения, произошла накануне выпавшего первого снега. Со скоростью не уловимого ветра войдя через незапертую дверь нашего «место обитания» рьяно всплёскивая и жестикулируя руками, Александр водрузился с искрящимся огоньком в глазах беспокойно делиться со мной только что развернувшейся в нём идее нового видения своих творений.

«Послушай Эмиль, я гулял по избитой нами окрестности вдоль парка и на мгновение замер, довольствуясь падающим снегом, нечаянно мой взор приковало оцепенение пешеходов на перекрытую движением дорогу. Не могу понять, как всё это связано с тем, что на меня снизошла идея отобразить на холсте дорожную суету, на которой будет изображено бессчётное количество людей теряющие первородное своё умение жить. Но именно это бездыханное мгновение врезалось в моё сознание, которое позже послужило новому выражению своего видения выплёскиваемое жидкостью красок».

«Уверен дело не в этом», ответил я. «Ты просто как обычно был под воздействием этой гадости, что омертвляет твоё тело».

«Не будь ханжой Эмиль, твои тщетные попытки образумить меня ни к чему не приведут. Неужели для тебя является сложностью поддержать меня, ты ведь прекрасно знаешь, что ты единственный на свете кому я всецело доверяю. А твои колкие иногда и суровые замечания умерщвляют мою веру в самого себя. Так что отбрось свои убогие суждения по поводу наркотиков, и стань для меня прямо и стойко вытянутой рукой дружбы, взвивающейся над этим чуждым для меня миром».

С тех самых произнесённых безобидных слов Александром, ко мне мимоходом пришло осознание того, что все мы в действительности нуждаемся в поддержки и одобрении, со стороны других людей, особенно когда эти люди укореняются в нашем сердце непомерной любовью.

Для себя я изрёк, самое нерасторжимое свидетельство того, что когда кто-либо делится с вами подобно воздушному шару или змею мечтаниями своей окрылённой души, не торопитесь отвергать кажущиеся для вас немыслимые исполнения безрассудных желаний. Может быть вы, мы или они служим ни свергающей горой понимания по отношению к тем, кто подобно исповеди грешника обнажает пред нами ранимую душу творца красоты, которой потом мы только способны попросту довольствоваться и получать платоническое вожделение, которым наградил нас человек безрассудных желаний.

Выворачивая своё сердце наизнанку, и распахивая крылья бестелесного понимания к поступкам, выбору и действиям окружающих нас людей, мы снимаем с себя тяжеловесный груз осуждения, к которому так часто подвержено наше естество. Именно таким я представлял себе мир, наполненный чувством понимания, несущий в себе самопожертвования во имя свободы любить.

Он никогда не питал благих намерений по отношению к окружающим, его доброту довелось сникать только мне одному.

Александр бездушно прожигал свою жизнь, окружая себя только безнравственными и губительными желаниями. Соотнося жизнь к пагубным привычкам, он с лёгкостью мог с ней проститься, но его всегда удерживала страсть познаний всего сущего, которая обезоруживала его сомнения по поводу смерти.

Он полностью изменил моё мировоззрение, с её несокрушимыми основами благодаря которым я твёрдо шагал по выщербленной лестнице своей жизни. И я примирился с мыслью, которую давно носил в себе, что если человек меняет вашу жизнь, и вы принимаете эту жизнь, то вы действительно любите этого человека.

Отсутствие умения жить, обусловлено тем, что многие из нас зависимы от морали, законов и правил возведённых тщедушными обывателями жизни. Существование таких людей приводит нас к ампутации возможности дышать в полную силу и, не борясь с ними, мы добровольно соглашаемся к эвтаназии своих собственных чувств.

20

Беззаветно жертвуя собой во имя него, я посвятил свою молодость на поиски денежных средств, для ежедневного обеспечения его этой треклятой зависимостью. Александр став многозначительной и неотъемлемой частью моего существования подвергшей меня к воровству ради его забавы, путём которой я предал собственные принципы человечности, укоренённые во мне с детских лет, в угоду его дикому пристрастию.

Мне приходилось время от времени менять место работы, учитывая незначительную плату за свой труд, я был вынужден обманным путём добывать денежные средства, с тех с кем мне довелось работать. Мне не составляло большого труда, приобретать доверие в глазах коллектива окружавшего меня, в тот или иной период. Моя внешность послужила мне верной порукой, полного доверия по отношению к себе со стороны безразличных мне людей.

С каждым приходящим днём своих трудовых будней, несомненно, вселял в меня многозначительность утверждения, что внешность обманчива. Становясь ведомыми моего непроницаемого внешнего лоска, окружаемые меня люди уподоблялись глупой стае никнущей пред тем, кто возглавлял её, подобно такому сравнению я снискал неумолимое подчинение доверия со стороны рабочего персонала.

Будучи всецело подверженным, водовороту своей зависимости, Александр и не помышлял о том, чтобы найти трудовой дохрд непременно служащей источником обретения положенной ему ежедневной дозы. Он с невероятной долей обладания моим подсознанием, внушал мне свою непринадлежность, к какому-либо труду уцепившись, как ему казалось, за беспрепятственную идею стать потрясающим художником своего поколения.

Являясь олицетворением моей веры в свои возможности, я провозгласил себя посмертно служить его отчаянной идее до тех пор, пока не иссякнет подобно огню его бездонные глаза. Опустошая свой разум невзирая ни на что от повседневных забот окружающие нас ежечасно, он начал вести обособленную жизнь изрядно подпитывая её почестями, что привносил я в его сотворённый мир несбыточных надежд.

Возвращаясь устало с работы мне не хотелось вновь принимать участие и способствовать гибели того что всецело дорого было мне. Я шёл по усеянному прямому асфальту тротуара и думал, какова же тяжеловесная ноша того кто подпитывает свою любовь пагубной привычке творить. Моя каждодневная исполнимость его прихотей, со всем тщанием толкала его с обрыва в пропасть самоуничтожения. Я понимал и осознавал мою неумелость воздействия над ним. Повисшая надо мною совесть не могла скользнуть и действовать сообразно трезвому рассудку. Она проступала во всех моих благих помыслах. Она с вездесущим осуждением моих жалких действий не покидала меня ни на шаг.

Я вернулся домой и пытался проворно избежать его всюду пленительное обладание моими внутренними мыслями и внешними действиями. Но он, как и следовало ожидать, превозмог моё ухищрённое боренье против его тяготения. И он первым нарушил моё клятвенное данное себе молчание.

«Мой дорогой Эмиль, ты когда-либо задумывался о смерти, о предстоящем каждого из нас исходе?», с бархатной нежностью взгляда, спросил меня внезапно Александр.

Мне не сразу удалось утолить его сластолюбивую жажду ответа. Вытесняя марево бессмысленных мечтаний умереть воедино с его душой наполненной безрассудными идеями, я пытался хоть как-то изъять наружу истлевающую одиночеством жизнь.

«Признаться, Александр мне не приходилось ещё до сей поры вступать в рассуждение об этой не покидающей нас мысли на протяжении всего нашего жизненного пути. Основываясь на догматах наших предшественников встречавших её далеко не с распростёртыми объятьями, позволю себе рискнуть сказать, что я дружественно приму её, если на тот момент мне не доведётся разделить с кем-либо такую неверную подругу как жизнь. В обратном случае, если судьба не благословит меня на безотрадное одичание до конца моих дней, то я буду беспрерывно бороться с оковами, пришедшей ко мне смерти».

«Mon ami осмелюсь задать тебе вопрос, как бы ты хотел умереть?», с невинным тоном голоса спросил меня Александр.

Смотря на меня со свойственным ему янтарным пожаром в глазах, он ожидал лаконическую гамму описания сего действия. Увы, я смог удовлетворить его лишь парой фраз, не изумивших его безграничное воображение.

«Пожалуй, я бы хотел, чтобы меня кремировали, хотя с моей стороны это будет жестоко по отношению к моей плоти, но я полностью уверен, что это не будет заботить меня, когда дрогнет последний мускул моего тела. Не желаю оставлять что-либо после своего ухода в небытие, единственное, что должно остаться так это прочная нить воспоминаний обо мне в памяти извечно любимых мною людей».

«А ты позволишь, мой друг развеять твой прах такому ничтожному художнику и безверному другу как я?», с ясно выражающейся мольбой во взгляде спросил он.

«Вопреки твоему непомерному сумасбродству Александр, я смогу только на тебя одного возложить столь безотрадную миссию», с притаившейся грустью в душе ответил я.

Именно в той откровенностью незатихающей беседе, я пришёл к выводу, что ему никогда не доведётся обречь себя такой ответственностью за мой уход, так как он первым покинет страстно-вожделяемый им мир.

Ежеминутно объединяя все свои усилия, я решился спросить у него лишь одно, какой он представляет себе свою смерть.

«Эмиль моё видение смерти целиком зависимо от всемогущего чувства любви, порочной страстью которой я невообразимо наделяю других людей, обернётся для меня конечным пунктом жизни-владения. Но я, как и многие из нас подвержен сентиментальности увековечения памяти о себе. Моим заветным желанием выступает мечтание умереть в день собственного рождения. Рождаясь с криком, я бы хотел завершить свой безымянный путь жизни зиянием шумов веселья и криков благодарения за свою бездарно прожитую жизнь. Мне бы хотелось замкнуть целый круг жизни, которую я стараюсь исколесить вдоль и поперёк».

На тот момент никто из нас двоих не мог вообразить, что именно такой палитрой красок описанной Александром закончится его бушующая силой воли жизнь.

21

Наше сожительство с ним с каждым приходящим днём переполнялось невообразимой аквамариновой волной взаимопонимания. Сопряжённые благочестивой дружбой мы непреднамеренно притязали свои мировоззрения в заповедь несоизмеримой преданности, ведущую нас, к неге увенчанную в окольцевавшую нас верность. Дни пролетали с молниеносной скоростью, оставляя на бестелесном покрове памяти, шрамы невосполнимо-невозвратимой радости упоения друг другом. Их невозможно было сосчитать, сосчитать все мгновения и придать их численному количеству, они поддавались сравнению тщетной попытке сосчитать количество еженощных звёзд на устланном покрывале небосвода. Наша жизнь не поддавалась движению ритмического метронома. Мы опережали жизнь, невзирая на все сущие временные рамки, не доигрывая ни один такт судьбоносного произведения. Никогда не следовали сентенции чопорного мироздания. Всегда отвергали безмятежное и душевное спокойствие, то есть атараксию во всех её формах проявления, отождествляя себя со сплавом жидкого и твёрдого металлов, неспособные взаимодействовать вместе в невозмутимом течении жизни. И только меня одного превозмогало фантасмагорическое наваждение все-возможности амальгамного взаимодействия двух наших неугомонных душ.

Безоглядно обезображивая свою плоть устоявшейся зависимостью, он даже не мог допустить необходимость излечения от занемогшего им ядовитого недуга. Он отторгал любое моё новоявленное убеждение покончить с застойным в нём отравляющим ядовитым снадобьем. Переменить восприятие своего образа жизни, он не желал ни под каким предлогом, тем самым изводя моё существование. Рьяно загоняя себя в пропасть взрытой своими же руками под всецелым воздействием омертвляющей зависимости. Долгие прожигающие меня надежды подкармливали моё ожидание мною воображаемой перспективой появления в его сознании просвета благоразумия.

После окончания четвёртого курса моего скверного обучения, он с вопиющим несогласием отказался вернуться, как бывало прежде и провести беспечное лето в своём родном доме. Я просил и убеждал его не выращивать и не подкармливать в себе гроздь гнева к единственному кровному близкому человеку. Мои благие намерения примирить его с отцом не привели к желаемому мною результату. Я объяснял ему, каково это не иметь подле себя кровных уз, которые в конечном итоге со всеми возмущениями примут тебя со всеми твоими погрешностями пред ними.

Порочная суета большого города возобладала им, не решаясь променять её, он всегда утверждал, что красота, которую мы вылепливаем из обломков своего воображения, должна находиться в движении, и только в движении жизни можно найти её кладезь, выкопанный в просторах нашей души, и увековечить её, придавая ей форму бессмертия. Каждый неминуемый день очернял воплощение его мечты и всё твёрже укоренял в нём потребность наркотического воздействия. Первозданная красота, обернувшая его с рождения непроницаемой пеленою призрачного влечения, увядала с последним солнечным лучом предзакатного зарева, опаляя блеск бездонного омута глаз. Тяга к сумрачному ослеплению ежедневно омрачало его первородное адамово обличье красоты.

Изнемогая от страждущего упадка мощи творения, он, утеряв зарницу претворяющую ложиться краски в витающие картины его воображения, начал злоупотреблять наркотиками постепенно полёгшие в изрядные припадки. Покамест продолжалось присутствие бессилия значения «как» найти новое плодотворное поле выражения своих работ, усеянное свободой его творческих порывов, вместе с тем начали учащаться приступы наркотической зависимости. Однажды возвратившись со своей рабочей ночной смены, я застал его простёртого лежащим на холодном ванном кафеле. Его лицо было покрыто непонятно безжизненным блёклым цветом, глаза омертвело, закатывались назад подобно обморочному состоянию, веки приняли неприятный отёкший цвет мути, вся его врождённая красота затерялась в сгустке серого тумана придающий его лицу смертельное увядание. Судорожно лежа и перебиваясь с бока на бок, по телу его струились горючие волны пота, свидетельствовавшие о жаре пробивающий его изнутри, и заставляющий непроизвольно сдёргивать с себя по клочку одежды, в которую как ему казалось, будучи в припадке, он был насильственно заключён. Подняв и облокотив его туловище об ванную перегородку, я обнаружил, что он лежал в выплеснутой им самим луже рвоты. Бессвязно движениями губ и запрокидывая свои руки в ванную, он пытался донести до меня, что желает, чтобы я его вымыл от мерзкой слизи изверженной от непредусмотрительной передозировки.

Принявшись раздевать его, я неосознанно начал испытывать порочную страсть соприкосновения с обнажённой формой тела. Погрузив его в воду и начав вымывать его, в моих действиях прикосновения начинала проступать нежность, непосильно затмевающая уразумение насколько я проявляю малодушие, пользуясь столь неблагоприятным стечением обстоятельств. Отстраняясь от нахлынувшего меня чувства опьяняющего соблазна, я подверг своё здравомыслие, в конце концов, одержать верх над буреломным натиском телесной близости. Последующие выпадающие возможности притронуться к сокровенному источнику плотского тепла, я отвергал со всем отречением. Так же самоотверженно, как и многие безрассудно любящие люди готовые отречься во имя кого-то от ежедневного приёма пищи, воды и воздуха, который ежесекундно мы вдыхаем и выдыхаем уже с согретым изнутри нас чувством любви.

Уложив его в постель, меня начал обуревать не покидающий меня страх потерять его, лишиться всего, что вело меня к борьбе против тех и того, что царило снаружи нашего оберегающего места обитания, и против всего, что истребляло мою душу своим жестоким непониманием. Сев неподалёку от его изголовья, и закрыв глаза, меня начал оглушать гомон мыслей гласящие о возможности его потери, которые не единожды я прокручивал в своей голове. Спустя несколько минут я возрадовался прозвонившемуся сквозь мои мысли звонку. Неожиданно для меня, звонивший оказался его отцом, он намеревался оповестить Александра о своём ближайшем приезде, но сославшись на его сон, он передал через меня, что скоро приедет навестить его. После разговора с ним, я находился в исступлении от его непредсказуемого желания приехать к нам. За три года нашего обучения, он ни разу не удосужился проявить отцовский трепет и любознательность, где и как живёт и учится его уже совершеннолетнее чадо. Наутро я поведал обо всём Александру, но столкнувшись с его безразличным взглядом, я понял, что приезд его отца не заботил его, ни на йоту. Его обеспокоенность была обусловлена тем, что произошло прошлой ночью. Я описал без прикрас ему, какую отвратительную картину я застал, придя домой. Он бессчётное количество раз извинялся предо мной, а я, принимая всё это как благожелательно свалившуюся на меня заботу о нём, преднамеренно отогнал от себя порицание, которое необходимо было выказать ему, дабы привести его сознание к уразумению.