Текст книги "Тарон"

– Тарон, прекрати, мне же больно, – произнесла Нелли, пытаясь освободиться из плена объятий собственного мужа. – Тарон, отпусти меня, Тарон.

Но Тарон не слышал её. Он с жадностью и властно резко овладевал ею. От его близости Нелли начала стонать. Она не совсем понимала, что движет Тароном, но её тело было настолько истосковавшимся по его объятиям, что она крепко прижалась к нему, обняв его своими бедрами, ещё глубже ощущая Тарона в себе… Она наполняла нежностью свои стоны, царапая его спину, всё глубже и глубже желая ощущать его. Хоть Тарон не переставал называть её шалавой и вновь применял грубую силу, он все сильнее прижимал Нелли к себе, осыпал жадными поцелуями. Незнакомое чувство властвовало над ними обоими. Объяснить их ощущения, чувства было бы аналогично тому, как увидеть лавину или проснувшийся вулкан, вспыхнувший и неожиданно принесший разрушение в их семью. Но в ту минуту Нелли думала иначе. Она чувствовала, как её сжимают сильные руки Тарона, его прикосновения, которые отличались от тех, которые она ощущала раньше, а сейчас в них была сдержанная грубость, зверское желание, а не нежность и ласка. Она думала, что так Тарон избавится от боли и от собственного непонимания. Ей казалось, что Тарон неосознанно выбрал этот способ, не догадываясь, что ошибается в своих доводах. Нежно водила она пальцами по волнистой шевелюре мужа, закрывая глаза, чувствовала его дыхание на своём животе. Словно трепетная лань, она отдавалась ему, и сердце её шептало: «Люблю…», но Тарон не слышал её. Его взгляд изучал спальню, разбросанные вокруг кровати вещи Нелли и простынь, лежащую на полу, подушки, которые покоились в углу комнаты, его халат, на котором они сейчас лежали. Он стремился понять, но не мог, все вопросы, что кружились у него в голове без ответа: как это так, его любимая решила уехать, оставить его и могилу их ребенка. И уехать так далеко, во Францию. Он ласкал бедра Нелли и пытался понять, чтоб найти хотя бы объяснение самому себе… И даже не спрашивал у Нелли, почему она хочет так поступить, согласившись уехать. Что же её подтолкнуло принять этот шаг. И не мог подумать обратное, что это письмо ровным счётом ничего из себя не представляет, что это всего лишь официальное приглашение. Нелли собиралась поехать, чтобы отказаться. Ревность глушила его разум и сердце, и он упрямо не желал понимать причину и следствие. Тарон ощущал запах кожи своей жены – самый родной, притягательный запах, в нем он находил успокоение своей души, но сегодня даже этот бесценный аромат не смог унять его беспокойство, его дикую ревность, которой управлял его страх. Это был страх потери. И эта грань страха потери жены и дала ту трещину, от которой они оба спасались всю жизнь. Это самая ужасная грань страха, который обретает под собой реальную почву, когда человеческое сердце, каждый раз любуясь, смотрит на любимого человека и допускает мысль, что вот-вот настанет тот момент и пробьет час, когда останешься один. Совсем один, и даже когда любимый человек так близок к тебе, находится физически рядом, но эта грань страха от безумной любви, и эта грань не покидает человека до тех пор, пока, не укрепившись, станет реальностью во взаимной любви. Тарон, приподняв голову, посмотрел на Нелли. Она лежала, и её глаза были закрыты. Тайком от него Нелли плакала. В её слезах была боль от того, что перед её глазами так мучается Тарон. Он – её смысл жизни, но она чувствовала себя бессильной. А он смотрел на неё и думал, что её слёзы от того, что она согласилась оставить его и могилку их с Нелли Рупена.

Даже самое любящее сердце, что бьется ради любимого родного человека, может ошибаться в своих доводах, в тех выводах, которые звучат в сознании, затуманивая его. И заставляющие быть в плену страха потери…

– Тарон… Любимый, – тихо-тихо произнесла Нелли. В её голосе был слышен волнующийся ритм сердца, оно жило ради Тарона. Но в её словах, в её прерывистом дыхании и мольбе в глазах он слышал и видел только лишь жалость к себе вместо сострадания, отчужденность, а не стремление быть рядом… В бешенстве он вскочил с постели, потянув за собой халат, лежавший под любимой, и швырнул его ей же в лицо.

– Быстро оделась и вон из моего дома! – громко звучали в воздухе его слова. – Мне тошно от твоего присутствия!

Его лицо побагровело, а руки дрожали, сжимаясь то и дело в кулаки. Брошенные в ярости слова звучали приговором для Нелли, как вердикт пожизненного заключения в самую темную темницу. Не понимая его и не веря, что это всё на самом деле происходит, она делала попытки заговорить с ним, не отвечая на его крики, но он снова и снова орал: «Вон из моего дома!» Нелли не удержалась, и слёзы водопадом хлынули из её души, в ней плакала мать, страдала жена, сама любовь вместе с нею содрогалась от криков Тарона. Сквозь слёзы она, заикаясь, произнесла:

– За что ты так со мной?

Но Тарон слышал только голос своего страха и диким зверем набросился на жену, схватив за плечи, протащил её до двери и, открыв её, выставил её в таком состоянии из дома.

– Мне же больно, Тарон.

Но Тарон был глух. Его глаза блуждали в прострации, он отдался страху, овладевшему так легко его сущностью, его душой. Он с силой хлопнул дверью перед плачущей и дрожащей Нелли, стремительными шагами возвратился в спальню. Собрав все вещи Нелли, что попались ему на глаза, он вернулся к выходу и, открыв дверь, почти брезгливым жестом кинул их через порог.

– Шалава… Шалава… – без конца повторял он, шагая из угла в угол их с Нелли спальни. И тут на глаза попалось письмо. Злополучный конверт! Лежащий на полу, он бесил Тарона, и тот, схватив его, яростно порвал его на части, швырнул на пол и топтал обрывки письма. – Шалава! – орал Тарон, пиная то, что осталось от письма.

Сквозь свой крик он слышал плач Нелли и её мольбы и просьбы открыть ей дверь. Но это ещё больше злило его, и он в гневе начал рушить и разбивать в спальне все предметы, что попадались ему под руку. Он не щадил ничего, и летело всё, что было дорого им обоим. И только когда он понял, что голоса жены давно не слышно, он упал на пол, пытаясь присесть. Невидящим взглядом оглянулся по сторонам.

– Нелли… Нелли!.. – сдавлено произнес он. – Ты предала нашу любовь.

А разве можно было предать ту любовь, которая годами была испытана и была впитана и болью и радостью, вопреки всему она оберегала сердца Тарона и Нелли. Но теперь эта любовь находилась на чаше весов вкупе с предательством. И Тарон не хотел даже на миг понять, что это он их любовь, святое чувство, сравнил с чернотой ада. И сам, собственным поступком оттолкнул не только себя, но и Нелли, кинув в объятия, или, вернее, в пасть страданий, нечеловеческой боли. И их мучение только пускало корни, а их слёзы поливали корни своих мучений.

Прошло две недели после того, как Тарон выставил любимую из дома и она ушла, словно исчезнув в тумане. А Тарон все эти дни не выходил из квартиры. Он даже не умывался, и его серебристая щетина легко ложилась, словно иней, на его впалых щеках. Красивые черты лица Тарона постарели, словно прошли года, и морщины заплели свою сеть. Тарон молчал. Он даже не разговаривал с фотографией Рупена. Встав кое-как с постели, он вяло посмотрел на часы. Но только так и не понял, сколько времени он пролежал… С трудом подошел он к окну. Там, за стеклом, город спал, дыша ночной тишиной, укутавшись разноцветьем неоновых огней. Медленно потянувшись, он открыл окно спальни, выходящее на детскую площадку. Его бессмысленный взгляд упал на пустые качели, и машинально Тарон коснулся ладонью своей щетины. Струя свежего ветра наполнила его легкие, и он глубоко вдыхал чистый воздух и ощущал забытый запах земли, доносящийся до 18-го этажа 28-этажного высотного дома, в котором он обитал. После дождя влага парила в воздухе, оседая крохотными каплями на стенах домов. Взгляд Тарона изучающе пробежал по окрестностям двора и снова вернулся к детской площадке. Тарон уже хотел отойти от окна, как вдруг заметил что-то сверкнувшее где-то внизу. Он наклонился вперед, упершись лбом в стекло, прищурив глаза, внимательно всматриваясь в темноту. Чей-то взгляд, блуждая по окнам дома, словно искал глаза Тарона, и было что-то зовущее в этом тоскливом взгляде, что двумя маленькими угольками то и дело сверкал на том же самом месте, где стояли качели, на которых в тот зловещий день катался Рупен. Тарон догадался, что возле качелей кто-то находится и, накинув халат прямо на голое тело, поторопился на улицу. С нетерпением дождавшись лифта, Тарон выбежал с крыльца и бежал к детской площадке, а сердце стучало ещё быстрее, на грани разрыва, будто бы вот-вот вырвется из груди, стремясь к Рупену. Ведь Тарон думал о том, что это душа Рупена находится там и ждет его. Подбежав к этим самым качелям, где погиб Рупен, Тарон был очень удивлен увиденному. На том месте сидел щенок, всё его тело дрожало, и он жалобно поскуливал.

Глаза щенка блестели, отражая свет фонарей, его нежно-кремовая, почти белая шерсть была покрыта местами грязью. По щенку было видно, что он сильно напуган грозой и новым для него местом, и ещё этот холодный дождь… На вид щенку было месяца два, не больше, и было заметно, что щенок породистый и крупной масти. Тарон опустился перед щенком на колени, и тот хотел бежать к нему. Сделав рывок навстречу, заскулил, заплакав от боли. Задними лапами он пытался выбраться, но что-то держало его. Тарон заметил, что его лапка застряла в железках поломанных качелей. Протянув щенку свои большие ладони, Тарон проговорил:

– Не бойся, малыш. Сейчас я тебя освобожу.

Осторожно, чтоб не повредить лапку щенка, он высвободил его и бережно прижал его к груди.

– Не бойся, малыш, – и тут он заметил, что щенок поранен и его лапка кровоточит. – Мы с тобой пойдем сейчас домой и обработаем твою рану. Направившись к подъезду и ускоряя шаги, Тарон бережно прижимал щенка к себе. Дождь начал тихо ронять холодные капли, вновь омывая ночной город, и молнии освещали улицы, разрезая собою небеса над спешащим Тароном со щенком в ладонях. На бегу он вдруг споткнулся, поскользнувшись, упал на тротуар. Щенок от страха завизжал, не понимая, в какую переделку он попал.

– Даже такое бывает в жизни, малыш, – сказал спокойно Тарон щенку, погладив его по голове и чуть потрепав за ушами. – И падения и взлеты. Вставая на ноги и сам весь уже вымокший, Тарон старался не выпустить из ладоней щенка, бережно держа его.

Войдя в дом, он первым делом достал аптечку и обработал ранку перекисью водорода, положив ватку и подержав, чтоб не шла кровь. Это была неглубокая царапина. А после Тарон додумался, что надо бы щенка искупать и высушить. И, кинув халат в корзину для белья, Тарон включил тёплую воду и осторожно поставил щенка на дно ванны. Тот, расширив глаза от страха и от всего нового, крутил головой, не понимая, где это он, но в то же время успокаиваясь от присутствия Тарона. Зализывая свою ранку, он преданно смотрел на Тарона, а тот сам стал в ванну и, глядя на щенка, плакал, как ребенок. Прижавшись к его ногам, щенок начал тявкать и скулить, словно хотел сказать, что не надо слёз, давая знак, что он не один.

А Тарон, взяв в руки душ, начал смывать с себя слёзы, и потоки стекали по его телу, смывая с шерсти щенка грязь. Выключив воду, Тарон посмотрел на щенка, тот вилял хвостиком и поднимал голову, ища глаза Тарона. Подхватив чистый халат, он быстро накинул его на себя и полотенцем аккуратно обернул щенка и взял его на руки.

– Ну вот, мы и искупались, мы дома, малыш.

Так они вдвоём вошли в комнату Рупена. Щенок стал проситься на пол, и Тарон опустил его, кивая головой:

– Иди, не бойся. Знакомься. Это комната моего сына. Его имя Рупен.

Щенок закружился на месте, обнюхивая пол, и, прихрамывая, подбежал к кровати Рупена. Пытаясь вскарабкаться на постель, он снова падал, и оглянулся на Тарона, прося помощи. И наконец-то он оказался на кровати и обнюхивал постель Рупена, его подушку.

Успокоившись, щенок прилёг, свернувшись калачиком. Тарон, всё это время молча наблюдавший за маленьким щенком, присел на корточки рядом с ним и погладил его по голове.

– Добро пожаловать в моё одиночество, малыш, – сказал тихо Тарон. – Ты тут поспи. А то ты напуган всем, что произошло. Но не шали тут.

В ответ щенок зевнул, облизав руку Тарона, и спрятал нос в своих лапах. Подмигнув ему, Тарон вздохнул, обведя взглядом комнату сына, и тихонько прилёг рядом со щенком. Слёзы сами покатились из его глаз, он вновь ощущал силу этой зверской боли, душу терзали адские муки, и даже физическая боль не отрезвила бы его разум.

Перед глазами был Рупен. Вот он, стоит, улыбается, вот он радостный, его улыбка, его «Папа!»… И всё померкло… И вспышками кадр за кадром… Эти качели, застывшая вмиг детская площадка, утихшие голоса… Люди, плотным кольцом ставшие вокруг, и немой ужас в их глазах… Тарон сжал зубы, чтобы не закричать, но картина сменилась, и пред ним был тот молодой врач, которому собственными руками он отдал родного, единственного сына, Рупена! Воспоминания каруселью кружили Тарона, перемешивая кадры, словно колоду карт, и эти звуки, скрип ломающихся качелей, и следом грохот, и звук падающего тела… И вновь голос Рупена: «Папа!» Его преследовало ощущение теплой крови на руках, почти вишневый оттенок крови его любимого сына, на его рубашке, на пальцах… А вокруг чужие лица, скорбь в застывшем воздухе, сменяющиеся стуком молотка по крышке гроба Рупена, превращающимся в миллион ударов одновременно, со всех сторон. И ярким цветом на черно-белом фоне всего платочек, которым накрыли лицо Рупена. А сквозь этот шум – надрывный плач его бабушки. Ирэн не скрывала своего горя, белее молока лицо своей жены… Нелли! Нелли! И вновь чужие вокруг, незнакомые лица, немые голоса чьих-то сердец… Тарон руками схватился за голову, впиваясь пальцами в свои волосы и сделал жест, как бы отмахиваясь от чего-то. Он так хотел избавиться от голосов, преследующих его и звучащих одновременно вместе и порознь отовсюду.

– Хватит! Перестаньте! Оставьте меня в покое! – тихим голосом он умолял, говоря в пространстве комнаты. Он стонал от боли, которая коршуном терзала его душу. Но голоса ещё громче и громче были слышны, каждая буква отчетливо звучала в маленькой комнате его сына, отталкиваясь эхом от стен. А лица людей ещё ближе стали к нему, от их глаз веяло холодом и пустотой.

– Хватит, прошу вас, заклинаю, уходите, уходите!

Но лица тогда ещё более приблизились, на их щеках были видны потоки слёз и скорби. Но вдруг все они начали смеяться, плотным кольцом окружив Тарона, и их хохот был колючим и злым. Зрачки Тарона расширились донельзя, он губами безмолвно говорил:

«Оставьте меня. Уходите. Хватит…» Но вдруг он заметил, что эти чужие грязными руками хотят забрать его щенка. И он, быстро подскочив со своего места, взял щенка на руки, прижал его к груди и стал умолять:

– Не забирайте его, оставьте меня в покое, уходите от нас…

Тарон ещё долго бы так мучился с наваждением, моля оставить их вдвоём, если бы не ярко-огненная молния. Она так неожиданно и ярко сверкнула, осветив всю комнату, в которой находился Тарон и щенок. От света молнии голоса и лица исчезли в одно мгновение. Тарон и не предполагал, что наваждения ещё долго будут его мучить. Изможденный, он крепко прижал щенка к себе и заснул, не выпуская его из объятий.

Проснувшись утром, Тарон с трудом, но все же осознал, что находится в собственной квартире. Направившись сразу на кухню, Тарон достал из холодильника молоко, чуть подогрел его в микроволновке и налил в тарелку, преподнеся её щенку.

– Пей, малыш. Знаешь, так и буду тебя звать, Малышом.

Щенок, прихрамывая, дошел до миски и стал жадно лакать молоко. Иногда он отвлекался, хитро поглядывая на Тарона. А Тарон молча смотрел, как Малыш, виляя хвостиком, наслаждается вкусом молока. Посмотрев в сторону окна, Тарон подошел к нему и чуть его приоткрыл, впуская свежий воздух в кухню. Тарон отодвинул жалюзи, молча взирая на небо. А Малыш потопал следом и, уткнувшись носом в ноги Тарона, начал проситься на руки. Тарон поднял его, и Малыш радостно завертел хвостиком, и его маленькая мордочка была в молоке. Щенок потянулся головой к лицу Тарона и своим чуть шершавым языком стал его облизывать, заглядывая в глаза. Так он выражал благодарность за своё спасение. Глянув на ранку Малыша, Тарон вновь достал аптечку и обработал её, залив йодом. После подкурил сигарету и долго-долго без слов наблюдал за Малышом. Тарон стал бояться темноты и с приходом сумерек стал проверять, заперты ли двери, закрыты ли окна. Ему казалось, что вот-вот в живом воплощении придут чужие с насмешливыми лицами, и вновь отовсюду будут раздаваться голоса. Он со страхом ожидал, что они вернутся, и по ночам, прижимая Малыша к груди, задавал один и тот же вопрос вслух:

– Кто вам дал ключи от моей квартиры? Откуда у вас ключи?

А незнакомые лица улыбались зловеще ему в ответ и вызывающе обрызгивали, стараясь попасть в лицо, красной краской. И в этом диком страхе проходили ночи. Тарон даже звонил в полицию, прося помощи, описывая своих посетителей. Выехав, наряд полиции не обнаружил никого в квартире, кроме самого Тарона и его щенка, не отходящего ни на шаг от хозяина. Только по углам комнаты были разбросаны пустые бутылки, этикетки на которых гласили, что в них был ром. За несколько месяцев они десятками скопились повсюду, даже под диваном. Увидев опухшее лицо Тарона после бессонных ночей, полицейские пришли к выводу, что известный, выдающийся режиссер ушёл в запой. Посетовав, они стали его успокаивать и предложили уменьшить своё увлечение ромом. Но Тарон воспринял все их слова как личное оскорбление и, гневно сверкая глазами, с возмущением выпроводил их за двери квартиры. Постояв несколько минут у закрытой двери, он ещё мысленно вёл беседу с ними, негодуя. Запирая дверь ключом на все обороты замка, Тарон вытащил его из замочной скважины и, поискав глазами что-то, нашёл длинный шнурок, в одиночестве лежавший среди обуви. Продел ключ, завязав на три узла, и повесил ключ себе на шею. Это немного принесло успокоение его душе, холодный железный ключ быстро нагрелся на его груди, и в глубине души Тарону захотелось поверить, что никто из тех чужаков не потревожит его, не имея возможности войти.

После ухода Нелли он потерял счёт времени, а вернее, не замечал смену сезонов, ход суток. Он не смотрел на часы, а уж о календаре и разговора не могло быть. И засыпал, когда организм его уже не выдерживал бдения, почти не ел, а когда ел, то механически, мало отличая по вкусу солёное от сладкого. То и дело надевая и снимая один и тот же халат, ходя в одних трусах по квартире. Не предполагая даже, что не видел и не слышал любимую уже больше 6 месяцев. Не представлял, что любовь, что всегда была смыслом и стимулом его жизни, была напугана одним только видом Тарона. Небритый, с бородой и немытыми волосами, отросшими до плеч, с грязными ногтями он походил на дикаря чуть ли не первобытных времен. И повсюду невыносимый стойкий запах табачного дыма, впитанного в стены, алкоголя, клубки пыли…

Тарон повернулся к Малышу и возмущенно стал объяснять поведение людей в форме. В его речи звучали упрёки в их адрес, что они совсем потеряли стыд и совесть, впрочем, это неудивительно, что они много позволили себе, предлагая ему, самому Тарону, что-то сделать другое. Как он мог знать, что если вспоминали о нём, то не по той причине, что он, Тарон – известный человек, талантливый режиссёр, которого ценили за качества в душе, столь редкие в этом мире, его понимание, мировоззрение, отношение ко всем людям, боготворимый семьями, матерями погибших на войне сыновей… Как он мог знать, что был на слуху оборотной стороной медали, став лакомым десертом желтой прессы и вездесущих, как тараканы, папарацци. Ушлые журналисты богатели на нём, то описывая его текущую жизнь в трагичном ракурсе, то с долей сарказма, выставляя всё в свете клоунады. И народ покупал эту грязную еду для собственных мозгов, утоляя голод алчного любопытства. А Тарон, перемещаясь по комнатам, часами рассказывал Малышу о своей жизни, о тех, кто ему дорог. И во время своей повести ронял слёзы, не пытаясь сдержать страдания, и потянувшись к Малышу, гладил его по голове. Малыш чувствовал боль в голосе Тарона, в его ладонях. Каждый раз, слушая внимательно Тарона, Малыш спустя некоторое время подскакивал с места и начинал тянуть его на кухню, осторожно зубами хватая за руку. Тарон послушно шёл вслед за ним, и верный Малыш, усаживаясь у миски, ждал, когда Тарон сядет сам за стол и первый начнет трапезу. Это было знаком для Малыша, и он не притрагивался к своей еде, ожидая, когда Тарон начнёт жевать. Вся немногочисленная еда, состоящая из полуфабрикатов или из готовой пищи, доставлялась на дом по заказу Тарона. И каждый раз, когда звенел телефон и сообщали, что заказ доставлен, Тарон благодарил их и дожидался их ухода, быстро открывая дверь, вносил сам продукты и захлопывал, вновь запирая и пряча на своей груди ключ. А Малыш неотступно следовал за ним по пятам, его выразительные глаза следили за Тароном, и хоть щенок и не мог говорить на одном с Тароном языке, но они оба понимали друг друга, и щенок старался отвлечь Тарона от грустных, тяжелых мыслей своим баловством, а то и капризами. Но как только приходила ночь, Малыш, округлив свои большие глаза, смотрел, как, бросив всё, Тарон прибегает к нему, словно беззащитный ребенок, обнимая уже здоровое тело Малыша. И каждый раз, прижимая Малыша к груди, орал в пространство, озираясь по сторонам. А когда Тарон был спокоен, Малыш часто слышал одну и ту же интонацию в голосе Тарона, когда он начинал рассказывать о том, что совсем перестал общаться с внешним миром. И тоска, как осенние листья, кружилась в его голосе. Но стоило Тарону заговорить о Нелли, без которой он не представляет свою жизнь, как тембр голоса менялся, тихо звуча, и Малыш, навострив уши, поднимался и подходил к Тарону, теснее прижимался к нему и мордой утыкался в его руки, облизывая их, а потом клал голову на колени Тарону и не сводил взгляда с глаз Тарона. Чувствуя, как нелегко Тарону, Малыш смотрел и поскуливал, словно хотел сказать, что Нелли без любимого ещё тяжелее.

– Она моя жизнь, Малыш. Она моё дыхание. Свет моих дней. Ох, если б ты знал, она такая!.. – и он возвел руки вверх, словно этим жестом желая показать, что она для него богиня. – Но она ушла. И теперь жизни нет, нет этих жизненных красок за периметром этой квартиры. Запредельный мир – айсберг.

Возникла тишина, только скрипели деревья за окном от порывов ветра. В душе Тарона возникло ощущение дискомфорта, оглядываясь, он заметил, что там, за окном, наступает ночь, окутывая город бархатом цвета индиго, и звёзды бриллиантовой россыпью сверкали на ночном покрывале. Но Тарон не замечал этой красоты. Быстро встав с дивана, подошел к окну, плотно закрывая шторы:

– Надо закрыть другие окна и проверить, заперта ли дверь, Малыш, – и направил свои шаги в сторону коридора. Бормоча что-то себе под нос, Тарон вошел в их с Нелли спальню и, зашторивая окно, вздрогнул от неожиданно раздавшегося звука. Он не догадывался, что в квартире сквозняком может захлопнуться дверь комнаты. Тарон медленно со страхом повернулся назад. Но ожидания оправдались, перед его глазами возникли один за другим лица его мучителей. Сердце запрыгало, застучав быстро-быстро, и кровь, пульсируя, начала сдавливать его виски, а зрачки расширились, оставляя крохотный ободок синей лазури на белом фоне. И сквозь страх он услышал, как за дверью заскулил Малыш. Тарон не моргая смотрел на лица, на этот раз они пришли к нему окровавленные, и их слёзы капали, окрашиваясь в алый цвет вместе с кровью. Они стали протягивать ему навстречу свои костлявые руки и шептали имя его сына. Держась за голову, Тарон сделал пару шагов назад, надеясь, что они исчезнут. А голоса только ещё сильнее и громче заговорили, и повторяли имя «Рупен… Рупен…». И с каждой секундой их голоса превращались в вопли с хриплыми выкриками.

– Папа, помоги мне! – прорезался сквозь дикие вопли вдруг голос Рупена. Незнакомцы холодной стеной стали вокруг Тарона и звериным оскалом улыбались ему.

Ошеломленный Тарон впервые так ясно, так четко услышал родной голос его сына. «Папа, помоги мне!» – звал его голос сына.

– Где ты? Сынок? Сынок, отзовись, – закричал Тарон с дрожью в голосе. – Рупен! Сынок, Рупен, родной…

Он подошел близко к чужим людям, которых становилось всё больше, непонятно откуда появляющихся, и стоял перед ними. Глазами он искал в толпе сына, зовя и зовя его:

– Рупен, сын мой, где ты? Где ты? Рупен…

И вновь услышал его «Папа, помоги мне!». Тарон порывался навстречу голосу сына, не зная, в какой стороне его искать, и, сделав рывок вперед, наступил невзначай на игрушку Малыша, который всё это время скулил за дверью. Поскользнувшись на резиновой игрушке, Тарон, балансируя, еле удержался на ногах, схватившись за краешек зеркала. Оно покачнулось, но устояло на своих чугунных ножках. Оно было изготовлено, как в старину, вытянутое овальное зеркало, с добавлением золота, чтоб придать отражению тёплый оттенок. Глубоко и быстро дыша, Тарон ничего не соображал, его глаза бегали по их лицам, а эти чужие так чётко и ярко представали перед ним и хаотично перекрикивали друг друга. А Тарон всё искал Рупена. И одновременно ему хотелось сбежать из этой комнаты, подальше от сумасшедшего наваждения, не слышать этих тонких противных голосов. Но где-то среди них был Рупен, страх за него был больше, чем за себя, да Тарон и не думал, только одна мысль, что Рупена надо спасать, стучала пульсом в его мозгах. Он вглядывался в вопиющую толпу с кривыми руками и крючковатыми пальцами и шептал:

«Рупен, сынок, где же ты, родной?..» А его верный Малыш царапал лапами дверь. Пытаясь открыть, как учил его Тарон, Малыш становился на задние лапы и дергал за ручку дверь то лапой, то зубами, скуля от невозможности придти на помощь своему хозяину. Малыш не понимал, что дверь можно было открыть только с внутренней стороны. И от бессилия Малыш начал громко гавкать и царапать пол, как если бы можно было бы сделать подкоп под дверью. Его громкий бас раздавался по всей квартире, впервые за столько времени он начал лаять, широко расставив в стороны лапы. И в эту минуту Тарон обернулся на громкий бас своего питомца и оторопел, столкнувшись лицом к лицу с собственным отражением в зеркале. За все прошедшие месяцы он не видел себя, разве что в отражении, когда подходил к окну, но по его лицу было видно, что он смотрел сам на себя как на незнакомого ему человека. Посмотрев в отражение, что у него за спиной, он вдруг осознал, обращая внимание, что во всем пространстве комнаты было всё как прежде, то есть он был совсем один, огромное, во весь рост зеркало отражало интерьер комнаты, разбросанные вещи, резиновую игрушку Малыша… Но не было этих чужих, отвратительных людей. Видения Тарона исчезли вместе с их голосами, страшными, грязными руками. Резко повернувшись, Тарон быстро подошел к двери спальни. Но та самая дверь стала вдруг препятствием. Ещё месяцев шесть назад он заказал специальные замки для каждой двери в квартире, которые автоматически запирались, захлопываясь. Оглядевшись в поисках ключа, Тарон заметил, что снова не один в комнате, столкнувшись вновь со своими видениями. Торопясь, он обхватил зеркало, смотрясь только в него.

– Малыш, принеси ключи! – закричал он.

Зная, что он за дверью притих, Тарон пытался вспомнить, где же ключ, но когда Малыш жалобно заскулил, стал кричать:

– Не трогайте его!

И, подбежав к двери, всей силой ударил плечом об дверь, стараясь выбить её. Не жалея себя, так он разбегался и выбивал дверь до тех пор, пока не сломал её, и она соскочила с петель, с грохотом упав на пол, рядом с испуганным Малышом. Опасения Тарона, что его собственные видения мучают его питомца, со временем превратились в реальность. Он увидел, как они тянут его пса, растягивая в стороны, и, хохоча, лили на него сверху из ведра нескончаемым потоком густую кровь, и тот жалобно плакал, скуля. Тарон обвёл их хмурым взглядом и, обняв Малыша, что есть силы орал, изгоняя их:

– Не трогайте его! Уходите прочь!

А в ответ чужаки корчили ему гримасы и кривлялись телами. Силы начали оставлять Тарона, ноги подгибались от пережитого, но не кончившегося кошмара. Стиснув зубы, Тарон, взяв на руки Малыша, поднялся вместе с ним и вошёл в спальню, направляясь к зеркалу. И вновь видение словно испарились беззвучно в воздухе. В отражении были только они вдвоём, он и Малыш. Тарон усмехнулся, рассмеялся, и смех перешел в дикий хохот. Тарон хохотал, не в силах остановиться. Малыш испуганно смотрел на хозяина. Не понимая, что это с ним, так как не знал, что такое улыбка или смех Тарона. Что-то нечеловеческое было в этом гомерическом хохоте. А Тарон и не мог иначе, его душа, столько времени тонувшая в слезах, так выражала радость от того, что силой воли удалось спасти Малыша, и тот целый и невредимый снова рядом с ним. Он даже подпрыгнул и закружился на одном месте, и всё хохотал, не прекращая. И совсем по-детски воскликнул:

«Йахоу!» А тем временем Малыш, наблюдая за хозяином, притих, поведение Тарона было непривычным для него, с самого начала, когда его, ещё маленького, принес в дом Тарон, он адекватно воспринимал все ночные происшествия с Тароном. Для Малыша это всё было не больше, чем простая игра с участием Тарона. Хоть и чувствуя страх, он начинал скулить, но главное для него было всегда быть рядом с хозяином. Но на этот раз новая игра напугала его и насторожила. Малыш проницательно смотрел в глаза Тарону, словно хотел глубоко проникнуть в них. Он ни разу не смотрел так на своего спасителя. А глаза Тарона были наполнены слезами, и он всё хохотал и хохотал, держась одной рукой за живот и другой рукой опираясь на стену. Ощущая страх, Малыш, не сходя с места, молча взирал.

Усталые и измученные, они быстро заснули, а наутро раздался звонок в дверь, и вошли рабочие, одетые в джинсовые темно-голубые комбинезоны. От страха, не оставляющего в покое, Малыш поджал хвост и, сидя рядом с Тароном, не сводил с молодых парней взгляд. Все предметы интерьера вместе с мебелью были вынесены из квартиры ничего не понимающими работниками. А сам хозяин, спрятав руки в карманы халата, стоял у двери комнаты Рупена. Достав пачку сигарет, он, подкуривая, подмигнул сидящему рядом Малышу.

– Вы уверены, что нужно всю квартиру обставить одними только зеркалами? – задал вопрос с невозмутимым видом работник из магазина зеркал. Тарон позвонил туда, как только они начали свой рабочий день. Сделав заказ и выбрав простые, обычные зеркала, он ожидал, что будут подобные вопросы.