Текст книги "Десять поворотов дороги"

Глава 12. ОБЪЯТИЯ СТОЛИЦЫ

Сыр-на-Вене, расположенный на перекрестье незатихающих ветров – несущих песчаные облака с юга и пропитанных влагой с восточных незамерзающих озер, встретил путешественников серой ненастной взвесью, какая обычно ознаменовывала собой начало зимы в столице.

Погода в этих местах обладала постоянством пьяной походки, мгновенно переходя от грозового аллюра к удушливому штилю и обратно, а флюгеры на городских крышах существовали в состоянии вечного нервного срыва, не поспевая поворачиваться в изменчивых струях воздуха.

Иногда же в этом безумном синоптическом механизме вдруг что-то ломалось, и тогда на несколько дней город погружался в тяжелый неподвижный туман, покрывавший липким киселем камни, предметы и прохожих. Редкие спасшиеся от застройки деревья стояли метлами в киселе, усаженные притихшими голодными птицами. Книги коробились, словно забытые недорослем в парилке, доски на полах разбухали, и дома совсем по-человечьи стонали по ночам, пробуждая желание им ответить.

В такое именно утро понурая Кляча, прижимая уши от сыплющей с небес влаги, вошла по осклизлой мостовой в величественный Сыр-на-Вене через Северные пустующие ворота. За ней у бортов повозки тянулась сонная укутанная в тряпье процессия, с участников которой мерно капала вода.

Туман съедал краски, оставляя глазу лишь выскобленные дочерна медленно плывущие тени. Добавь Гойя эту сцену в самую мрачную из своих картин, никто бы и слова не сказал.

– Лягушачий рай, – только и выдохнула Аврил, зябко поводя плечами под утратившим форму шерстяным капотом. Из-под него в тон хозяйке раздался жалобный «у-ук», не пожелавший показаться наружу. Будем, не без натяжки, считать это приветственным гимном новой жизни, достойным первому впечатлению.

Справа и слева от дороги простиралась высокая городская стена с разновеликими выступами и башнями, до середины скрытая прилепившимися к ней постройками, коим несть числа. Некогда заполненный водой ров был теперь обильно завален камнями вперемешку с мусором строительным и мусором обыденным домовым, в котором с энтузиазмом рылись тощие собаки, не подавая голоса. Дома строили прямо над этим рвом, перекрывая его балками. Под каждой из таких резиденций в результате оказывалась почти безграничной вместимости выгребная яма, устроенная предусмотрительными предками и остроумно использованная потомками. Запах от этого остроумия вокруг стоял необыкновенный.

Собственно, крепостная стена была весьма условной границей города, ибо далеко за ее пределами разрастались районы, не входившие официально в столицу и при этом с высоты птичьего полета на сей факт плевавшие. Здесь, не считая богатых пригородов запада, селились те, кто не мог устроиться в самом Сыре, но и возвращаться в родную деревню не собирался.

Над самыми воротами восседала, нахохлившись, здоровенная каменная птица, не определившаяся с видовой принадлежностью. Ее голова с длинным клювом располагалась на выпуклом мешковатом теле с лапами наподобие гусиных. Если смотреть снизу, а именно на это, справедливо полагать, было рассчитано зодчим, создавалось стойкое впечатление, что вас намеревается клюнуть в темя огромный пучеглазый пингвин, держащий в когтях корону, которую вот-вот выронит на дорогу. Все, кроме Клячи и Педанта, невольно подняли головы, проходя с опаской под изваянием. Как выглядел герб Северного кантона сверху, нам достоверно неизвестно, но, вестимо, тоже не лучшим образом.

Из узкой горизонтальной бойницы у ворот свешивалось на веревке белье, находчиво размещенное там то ли на просушку, то ли, напротив, – для полоскания под нескончаемым дождем. Над бельем этим, отпихнув ставню, возникла взлохмаченная женская голова, обремененная свисающими кудряшками. Гумбольдт приветственно помахал ей рукой, выпростав последнюю из-под покрывающей его ветоши. Единственная свидетельница пришествия презрительно сплюнула, не уловив торжества момента, и добавила к выцветшим кальсонам пару треугольных пеленок.

Говоря в целом, с общих наблюдательных позиций, было бы преувеличением считать, что каждый клочок земли в столице стоил безумных денег, хотя это и справедливо для большей ее части – просто каждый такой клочок был занят чьим-то задом или ботинком, который ни в какую не хотел сдвинуться. Проще говоря, даже в нищих восточных кварталах Сыра было не протолкнуться ни днем ни ночью, не считая пары предрассветных часов, в которые рабочие еще не встали, а воры только ложились спать.

Любому путешественнику, решившему остаться здесь надолго, предстояло освоиться в этой неписаной географии, которая делит город не на улицы и районы, а на известные жителям сектора, нарезаемые невидимой рукой по дороговизне, благоустройству и безопасности, находящимися в прочной связи между собой.

Пришельцы, покамест далекие этой науки, миновали никем не охраняемые ворота и начали подъем по одной из расходившихся в стороны улиц в надежде найти приют после долгого путешествия. В последние несколько дней, увлеченные азартом пути, они почти безостановочно продвигались в сторону столицы, вконец измотав себя и лошадь, с трудом тащившую за собой повозку. На лицах читалось только одно: какой хрен мы это затеяли? Обувь разлетелась в ошметки, а постоянно мокрая одежда слежалась до такой степени, что снимать ее приходилось целиком в надежде хоть немного подсушить у костра. Надежда эта, по большому счету, не оправдывалась, и на рассвете вы получали ровно то же, да еще и холодное, как щека покойника.

Широкая улица, ведущая от ворот, быстро разошлась на капилляры узеньких переулков, верхние этажи домов в которых почти соприкасались карнизами. Утром можно было поздороваться за руку с соседом из дома напротив, сидя за столом у себя на кухне. Между многими обшарпанными конурами в самом деле были уложены широкие доски с веревочными перилами или без оных, служившие мостами для обитателей чердаков. Весьма остроумное усовершенствование, немало экономившее время любовникам и ворам.

От всего этого хитросплетения стен, переходов и балконов внизу царил почти полный мрак, а неподвижный воздух, что использовался поколениями от отца к сыну, обладал помимо запаха собственным болезненно-коричневым цветом и, не удивимся, прескверным старческим характером.

– Ну… что теперь? – спросил сам себя Хвет, когда от осыпающейся стены отделилась сутулая растрепанная тень, направившись в сторону повозки.

Его рука медленно потянулась к поясу, на котором висел нож. Потом еще нож. И еще несколько узких метательных ножей в кармашках на спине. А также шило с деревянной ручкой и легкий медный кастет, подогнанный по руке. Бежать в узком изогнутом переулке было некуда, и что бы ни грозило свершиться, теперь этого было не миновать.

Бандон стянул с себя отяжелевший плащ, являя миру ядовито-желтую рубаху с ободряющей надписью «Не ешь натощак!», и сунул его в повозку.

Тень на секунду остановилась, словно осмысливая увиденное, а затем продолжила зигзагами двигаться навстречу. Сама она не выглядела угрожающе. Оптимизма не внушали еще четыре, мелькнувшие у нее за спиной. Если хотя бы у одной из них имеется арбалет, желтую майку Бандона будет несложно перекрасить в красный.

Из-под конской морды перед Хветом вырос сутулый человечек в лохмотьях и с целой связкой цепей и амулетов на шее и запястьях с воспаленной шелушащейся кожей. Его рот в струпьях был кругло открыт, а дебиловатые глазки щурились во мраке, как от яркого света, сочась ненавистью.

Тени за ним тоже пришли в движение, не особенно скрываясь от потенциальных жертв. Одна из них что-то отрывисто сказала другой, и та метнулась на противоположную сторону переулка. Было ясно, что уродливый бродяга лишь тянет время, чтобы остальные удобнее приготовились для атаки.

Хвет неожиданно и сильно толкнул чужака в грудь, не дав ему проронить ни слова. Тот кучей тряпья свалился в лужу, проехав в ней на спине и став, безусловно, гораздо чище от соприкосновения с водой. В переулке послышался неприятный смешок, а сутулый в луже зашипел как змея, тряся взлохмаченной головой.

Несколько секунд ничего не происходило, пока в Бандона с крыши не полетел камень, в кровь пропахав плечо.

Тени как по команде неспешно двинулись вперед, вынимая спрятанное оружие, когда впереди раздался приглушенный цокот тяжелых, добротно подкованных копыт. Кляча, до того смирно стоявшая под дождем, громко заржала, вскинув морду, и с треском въехала повозкой в стену табачной лавки. Уже напавшая было на труппу шайка, испустив в воздух несколько воняющих, как сточная канава, ругательств, мгновенно растворилась в тумане. Над головами громко хлопнула затворяемая ставня.

Очень скоро из-за поворота прямо на растерянных комедиантов двинулась лавина черных всадников с плюмажами. Бандон едва успел отвести кобылу, убрав ее с дороги вместе с повозкой в какую-то подворотню.

Строем по двое не меньше полусотни стражников с каменными лицами проскакали мимо, даже не взглянув на притаившихся оборванцев.

Сбитый с ног Хветом сутулый человечек явно был ненормален или глух, как колода, или то и другое вместе. Он все также валялся в луже посреди переулка, плюясь и молотя в воздухе кулаками. Подельники, убегая, даже не позаботились его окликнуть, оставив на произвол судьбы. Строй воинов, не сбавляя хода, прошелся по нему, оставив за собой ком красного от крови тряпья. Бедолага даже не хрустнул как следует, мгновенно превратившись в хлюпающее месиво.

Ошарашенная труппа выбралась из укрытия, гадая, какое еще безумное приключение можно втиснуть в неполный час, что они находились в городе.

– Я туда не пойду! – наотрез отказалась Аврил проследовать мимо растоптанного тела. – Обойдем кругом по другой какой-нибудь улице. Какой кошмар! Они даже не пытались остановиться или объехать… А лошади? Нормальная лошадь не топчет человека, как сухостоину! Конь под этим уродом с перьями даже ноздрями не повел! Ты видел, Хвет? Что это, а?

Парень только пожал плечами, констатируя непостижимость столичных нравов. Самого его немало занимала перспектива снова встретиться с новыми знакомыми, временно отступившими в переулок. Что до оборванца на дороге, то, судя по всему, служители закона и правопорядка в Сыре-на-Вене были гораздо опаснее тех, от кого защищали общество. Еще один важный вывод – положим в копилку и двинем дальше.

Случившаяся сцена произвела на всех гнетущее впечатление. Не меньшее, чем нападение грабителей, в котором для странствующих комедиантов не было чего-то необычного. Впрочем, происходило такое, как правило, в совершенно глухих местах далеко от человеческого жилья – на перевалах, в лесу, где-нибудь на отшибе, наконец. Грабители с большой дороги в этом смысле были куда более цивилизованными, считая, что каждому овощу свое место. Здесь же, судя по всему, могли перерезать глотку прямо у лавки гробовщика, чтобы, так сказать, сократить издержки на перевозку.

Для одного утра было достаточно дождя, вони, уличных засад и всяких там красавцев в плюмажах, которых и людьми-то можно было считать с большой натяжкой. Труппа повернула назад, решив срочно найти пристанище, а уже потом разбираться со всем прочим, – например, с тем, чем им вообще заниматься в этом паршивом городе.

Глава 13. ДВЕ СЕСТРЫ

Все окна и двери Вестингарда, вечно болтавшиеся на сквозняках, разом остановились, а затем с грохотом захлопнулись, отрезав внутреннее от внешнего. Воздух сделался неподвижен, превратившись в холодное стекло, о края которого можно было порезаться, если вдохнуть слишком быстро. Пламя в камине сгорбилось и опало, прижимаясь к углям, и едва терлось о кованую решетку. На краю слуха послышались тяжелые шаги. Если бы в доме находилась сейчас экскурсия, мирно разглядывавшая старинные канделябры, то в ближайшую кардиологию поступило бы пациентов по числу туристов плюс один крайне разочарованный профессией экскурсовод с нервным тиком.

Леди Ралина всем телом повернулась к входу в библиотеку, в котором, как в раме, из темноты возникла высокая фигура в зеркально начищенных доспехах.

Фигура увеличивалась, приближаясь. На пороге она остановилась, словно пребывая в нерешительности, а затем сделала шаг вперед, снимая шлем и перчатки. По инкрустированным лилиями наплечникам рассыпались длинные бесцветные волосы (надушенные и с алыми вплетенными ленточками, если вам интересно). Двери библиотеки медленно притворились, демонстрируя выдержку старого камердинера, лишь жалобно скрипнув одной петлей, – потемневший за века дуб явно не одобрял таких гостий.

– Тебе нечего тут делать! – вскричала хозяйка Вестингарда так, что по всему дому раздалось эхо.

– Я сама решаю, где находиться, сестра.

Голос вошедшей был тяжелым, как скрежет ворота. Но спокойствия в нем было не больше, чем в морских волнах, на секунду откатившихся назад, чтоб в следующую сильнее ударить в берег.

– Ты не можешь! Чешир…

Гостья резко оборвала хозяйку:

– Он и мой муж тоже! Не впутывай его, я тебя предупреждаю!

Ее кожа, не прикрытая доспехами, словно вспыхнула белым пламенем. Она была вне себя от ярости, тщетно пытаясь сохранять хладнокровие. Это могло стать преимуществом для леди Ралины, если бы та сама не закипала, словно котел на очаге:

– Договорились, сестра. Он тут ни при чем, – выдавила из себя хозяйка и плотно сжала бледные губы.

Гостья примирительно развела руками:

– Пусть развлекает себя снами о чудных женушках. Так гораздо спокойнее… для всех.

Леди Ралина кивнула, не сводя глаз с алых зрачков гостьи. Кажется, в этом обе женщины полностью сходились: барон Чеширский, он же Клязиус фон Вестингард или Констроп де Вердан (как кому нравится) в эти минуты благодушно созерцал долгий сон во множестве миров, где имел обыкновение пребывать. И для всех будет только лучше, если он не примется за что-нибудь с энтузиазмом. Уж вы поверьте! Последний раз, когда он решил кое-что подправить, пришлось набивать целый трюм слонами и носорогами, чтобы спасти хоть кого-то…

Сколь бы ни было этих самых миров и какими бы разными они ни были, в каждом из них барона окружало мяукающее воинство, всюду оставляющее клоки шерсти и селедочные головы. Возможно, его пристрастие к кошачьим стало одной из главных причин, почему во множественной вселенной водилась рыба.

Когда женщины заговорили о бароне, висящая над диваном портьера шелохнулась, и ее складки на мгновение сложились в улыбку. Обе натянуто улыбнулись в ответ. Гостья даже помахала рукой. Не буду отрицать, это выглядело несколько странно… Но странность и волшебство здесь были буквально всюду, так что не станем придираться.

– Ты расшевелила этих тупоумных, чтобы нарушить заведенный порядок? – обвинительно спросила хозяйка гостью. – Они ненавидят друг друга с начала времен, но ты их объединила, натравив вместе на людей. Зачем? Скуки ради?

– Да, – просто ответила она. – Кстати, ты о ком конкретно? Они буквально соревнуются в тупости. Гномы и тролли были созданы не для прогресса в философии, сестрица… Я возьму? – гостья показала на крепость из стоящих на столике бутылок, выхватив пузатую с ядреным яблочным бренди. – Впрочем, я знавала одного гнома, что вплотную подошел к идее всепорождающей пустоты. Оставалось всего полшага… М-м-м… недурно! – Пустая бутылка полетела под диван. – Если бы не кончилась выпивка. Бедолага был нищ как крыса, так что ему пришлось протрезветь и впутаться в какую-то заварушку, в которой ему раскроили череп. Когда винный погреб бездонен, с умными мыслями становится куда лучше, – гостья игриво подмигнула.

Странно было видеть, как эта трехметровая женщина в стальных латах ерничает о пьяных гномах, но мы уже договорились воздерживаться от критики насчет всяких необычностей в этом доме. Свой огромный меч гостья буднично прислонила к косяку, будто шелковый зонтик перед коктейлем. Кузнец, что изготовил его, должен был обладать недюжинной силой.

– Хорошая библиотека, дорогая.

– Не называй меня так, Ноас! – снова вспыхнула Ралина.

– О, не забыла мое имя? Не буду, не буду! Всяк, познавший имя твое, обретет власть надо тобой… – нараспев продекламировала она. – Подлый обман, я пробовала. Хотя… пользуйся, вдруг у тебя получится. Столько имен. Кажется, настоящего уже и не существует?

Гостья прошлась вдоль ближайших полок, погладив корешки белыми как мел пальцами. По ним пошла рябь. Названия на некоторых изменились, а один из фолиантов, особенно упорный в своих суждениях, начал вздрагивать и дымиться.

– Ты ведь тоже знаешь этот секрет?

Хозяйка коротко кивнула:

– У нас были одни учителя. До поры. Помнишь старого Грагга?

Гостья прикрыла глаза и нараспев произнесла, словно мантру:

– Ни одна книга на свете на самом деле не написана… Книгу можно лишь убедить в ее содержании… Шельмец! Столько лет прошло, а помню каждое слово. Прости за De l’infinito[10], ему упорства не занимать.

Она отошла от полок и сделала зигзаг по комнате, разглядывая мебель и безделушки. Пророческий труд Джордано Бруно тут же успокоился, перестав дымить и пощелкивать переплетом.

– Ты ведь не прекратишь?

– Нет. Пусть немного позабавят друг с друга. Представь: гномы и тролли – лучшие друзья! Те и другие охотятся на людей, сами не понимая, какого хрена происходит. Каково?! Нехилое приключение, дорогуша. Шикарная пьеса. И я не намерена ее прозевать, – твердо сказала гостья. – Сестра… – начала она было, посмотрев на обманчиво хрупкую фигуру хозяйки, что смотрелась куклой рядом с пришедшей, но тут же перебила сама себя: – Много дел, милочка! Не скучай и не переборщи с этим, – она кивнула на бутылки. – Я оставляю твой дом.

С такими словами закованная в латы женщина легко подняла меч весом с конскую ляжку и вышла через распахнувшиеся перед ней двери. За ней тянулся шлейф сладковатого запаха свежей крови.

Леди Ралина даже не проводила ее взглядом.

Глава 14. КАЖДОМУ СВОЕ

В последние дни заметно похолодало, так что ворота оставляли закрытыми даже на ночь. Лошади с храпом вдыхали тяжелый воздух. Самые молодые беспокойно били копытами в деревянный настил, кроша в пыль солому на полу. Под крышей яростно возились птицы, устроившие гнезда среди стропил. Время от времени с деревянных балок вниз срывался очередной кот, оглашая конюшни матом отчаянья.

Тунгри не любил это время. Не потому даже, что становилось больше забот, что день был короток и мир по шею стоял в холодной темноте. Он сопереживал лошадям, зная за столько лет, насколько мучительно этим умным и жизнерадостным животным, рожденным нестись свободными по высоким травам, стоять взаперти здесь, в дощатой полутьме, жуя зачерствелую солому, или тащиться изнуренными на ветру, ломая взгляд о стиснутую шорами картинку убогих улиц.

Он шептал лошадям часами в сером сумраке только им одним известное, стоя рядом в пропотевшем ватном халате. Иногда совсем тихо, иногда чуть громче, чтобы было слышно во всех стойлах. И тогда лошади затихали до утра.

Потом, уже к полуночи, Тунгри шел в пристройку, которую занимал двадцать лет, и, не вздувая огня, ложился спать тут же на голой лавке. Ему снился сон, в котором он сам был другим, юным, наделенным мягкой податливой судьбой, лишенной троп, которая могла, казалось, вывести его куда угодно. Той судьбой, что с годами обратилась из гибкой от соков ветви в сухую жердь, приставленную к бревенчатой стене, вырваться за которую ему уже не было дано.

Но иногда, очень редко, он тоже слышал тихий шепот у своей головы и улыбался во сне, растворяясь в лучистом чуде…

В дверь пристройки настойчиво постучали.

***

На удивление скоро после прибытия сполна насладившись столичным гостеприимством, путешественники поспешили выбраться наружу тем же путем, что вошли в город, – не хватало еще заблудиться в этих змеиных гнездах…

Обнаружив какую-то покосившуюся конюшню у Северных ворот, за место в которой драли фантастическую цену, они наконец высушили одежду и вдоволь наелись горячей жирной похлебки, от которой всех шестерых потянуло в сон.

Как оказалось (что бы никогда не пришло в голову жителю деревни), особо дорого было устроить на ночлег немолодую покладистую Клячу, за место для которой просили едва не больше, чем за всю остальную труппу, – не считая Аврил, которой тут же и не раз многие предложили ночлег, за который обещали заплатить сами.

Растянувшись на пахучем сене, они проспали так сутки напролет, наслаждаясь теплом и абсолютным покоем. Только изредка во дворе брехали собаки, да какой-то особо настойчивый петух гонялся за своим гаремом – судя по отголоскам скандала, безрезультатно и с потерями для себя.

Затем путешественники встали и основательно заправились беконом с тушеными бобами, пока глаза не полезли на лоб от сытости. (Важным открытием стало то, что, придерживая их ладошкой, можно съесть вполовину больше.)

После ужина все снова зарылись до носа в сено с твердой убежденностью никуда из него не выбираться до конца времен. Рай на земле вполне мог выглядеть как отгороженный досками угол в старой конюшне, плюс дымящийся котел с сытным варевом. И никакого расписания. Времена суток тоже пусть постоят в сторонке. И очень кстати, что тут вовсе нет окон. Отсутствие золотых канделябров, так и быть, скрипя зубами, перетерпим. Как и сортир во дворе – тоже мне проблема столетия…

***

– Утром надо разведать, что да как, – раздался в темноте голос Хвета. – Пора приниматься за дело, денег у нас не пропасть.

За перегородкой дернулась во сне лошадь.

– Спи уже, а, Хвет…

– Я выспался.

– О… – мученически застонала Аврил.

– Пройдем по площадям, место присмотрим, – присоединился к нему Бандон. – Тут, небось, еще платить придется, чтоб выступать дали…

– Бан, заткнись.

– Прости, Аврил.

– Надо найти ночлег подешевле. Этот урод-хозяин содрал с нас как за дворец! – возмутился Гумбольдт из своего угла, потягиваясь со скрипом и щелчками, будто кто-то ломал на части старую прялку.

– Заткнитесь вы все! Я хочу спать! – закричала Аврил, перепугав Клячу. Лошадь отчаянно заржала и ударилась боком в стенку.

– У-ук! – заявил о себе макак.

– Ты еще не выспалась? – сочувственно поинтересовался Гумбольдт.

– Сколько раз нужно сказать об этом?!

– Ладно, утром разберемся, что делать…

– Приятных снов.

– Ага.

После минутной тишины из темноты выдал тираду Хряк – оттуда, где, по разумению, никого не могло быть:

– Если кто пойдет в сортир, не наступите на меня. Тут у двери прохладнее… – толстяку вечно было жарко, и он искал, где бы прилечь на сквозняке.

– Сходим тебе на голову, – живо пообещал ему Гумбольдт.

– Поцелуй меня на ночь, безмозглая каланча, – ответил Хряк старому другу. – Ай-й-о!

– Еще слово, Хряк, и я кину в тебя поленом, – пообещала добрая фея Аврил, снова заваливаясь на подстилку.

– А это что было?!

– Первое полено.

– Ты мне чуть глаз не выбила!

– В следующий раз буду точнее. И заткнитесь вы все, ради всех богов! И ты тоже, Гум, – строго предупредила девушка, по звуку нащупывая следующий метательный снаряд.

– Я ничего и не говорил.

– Гум!

Тишина.

– Пойду пройдусь.

– Я с тобой.

Шаги и шорохи в темноте.

– Ай! Я же просил! Ты наступил мне на лицо, кретин!

– Проваливай с дороги, жирдяй, ты припер дверь.

– У-ук?

– Аврил, ты идешь с нами?

– Да!!!

***

Пока комедианты заняты разведкой ночного города, соберем часть разбросанных камней, ибо безусловным упущением со стороны автора является то, что мы еще ни разу не остановились на жизнеописании и чувствах весьма необычного молодого человека, каковым, бесспорно, является спасенный комедиантами оборванец, угодивший в яму в зарослях ежевики.

Не будем юлить: в его голове и без того, чтобы прибиться к странствующей труппе, хватало тараканов, жуков-древоточцев и других куда более крупных тварей. Скажем, он был одним из немногих, у кого там прогуливались бизоны и мамонты – к тому же стадами, тесня друг друга на тощих пастбищах.

«Такие рождаются раз в столетье», – далеко не всегда является комплиментом. В Трех Благополучных Прудах этакого чудака не было со времен первой хижины, сооруженной безымянным неандертальцем, и многие, включая родителей Кира, вздохнули с облегчением, когда тот решил покинуть дом, «направившись в мир в поисках себя».

Пара дней, проведенных им в яме с вывихнутой ногой, дали немало пищи для размышлений. Ее количество вообще возрастает с недостатком пищи телесной, что объясняет число непреложных истин, явившихся человечеству из разного рода пустынь и отдаленных горных монастырей. В тех случаях, когда скудную диету разнообразят вдыханием дыма некоторых растений, откровения становятся особенно захватывающими. Чудища, котлы с грешниками и тотальное нашествие жаб – те еще темы для разговора. Но предмет этот, хотя и прелюбопытный, выходит далеко за границы нашего рассказа…

Кир, присоединившись к труппе, впервые за годы после младенчества почувствовал себя в собственной тарелке. Дело тут было не только в соблазнительной Аврил, не сторонившейся, к его удивлению, общества молодого человека, но и во всех остальных, казавшихся ему чуть ли не воплощением идеалов равенства и свободы.

«Прыгающая лягушка» и вправду существовала неким подобием коммуны, хотя ни один ее участник понятия не имел, что это такое, и не прочитал в жизни ни одной книжки, не считая скабрезных стишков, какие продавались рулонами на сельских ярмарках с прицелом на удобное использование после чтения.

Приходится только удивляться, где сам отпрыск рыбака и домохозяйки, не умевших даже читать, нахватался либерально-демократических идей, щедро спрыснутых уксусом коммунизма. Ответ был прост: родной дядя Кира, ездивший ежегодно на заработки в большие города, привозил оттуда массу обескураживающих изданий, питая страсть к печатному слову без разбора и разумения. Были тут и «Искусство ночных услад» ярчайшей госпожи О, и «Помесячник огородных дел» Иссоха Реппа, и «Социальный портрет современника» Кривва Ходда, и многое другое, чего нормальному человеку в голову не придет читать.

Когда дядя этот не покупал книг, то начинал пить, просаживая заработок под ноль. Его супруга быстро сообразила, что к чему, и прекратила придираться насчет необычной страсти, тем более что другие мужья и того хуже – привозили из города домой в основном триппер шести замечательных разновидностей. Пусть уж пылятся в сундуке бумажки, авось пригодятся кому потом… И пригодились, если считать эту смуту в голове племянника должным накопительству результатом.

С младых ногтей Кир был убежден, что должен жить в столице или типа того, занимаясь по-настоящему важным общественно-полезным делом. Лучше, конечно, именно в столице, ибо там «творилась история», туда стекалось все и оттуда во все уголки замшелой и косной Кварты разносились идеи, способные изменить судьбу целого мира, хочет он того или нет.

Воздухом проселков и окраин он уже вдоволь надышался и теперь решил взять быка за рога, ковать, пока горячо, и тому подобное. Всегда существует вероятность ухватиться за хвост спящего тигра… А ведь кому-то достает ловкости держаться за него всю жизнь, попутно состригая купоны. Отчего же не юному книгочею из рыбацкой деревни, зараженному идеей социальной справедливости?

В голове его, и без того полной всякого бурлящего в совершеннейшем беспорядке, теперь происходили сложные эволюции, выводы из которых должны были дать ответ на фундаментальные вопросы бытия.

К сожалению, юноша не имел склонности к алкоголю и не был страстно увлечен женщиной, оттого не мог вовремя разгладить лишние морщины на полушариях, изводя мозг пляской воображаемых идеалов. И вот теперь он был в главном городе Кварты! Справедливости для отметим, что все еще за ее юридическими пределами, но такие тонкости в нашем деле не в счет.

Теперь же его страстно увлекла новая идея: двигаться вместе с армией, отправившейся на север, чтобы защитить кантон от объединившихся с какого-то перепоя гномов и троллей, спустившихся с гор и громивших селение за селением. Каждый день долетали слухи о том, что на севере творилось неладное. Пропустить главное сражение века, столкновение цивилизаций, что бы это ни значило, – не тут-то было!

(Это утомительное эссе важно для понимания сюжета – потому, отдавая должное терпению читателя, но опасаясь им злоупотребить, двинем дальше!)

***

Вечером следующего дня «Прыгающая лягушка» в полном составе собралась в оккупированном за грабительский прейскурант сарае.

Кир, весь день просидевший взаперти, страдая желудочным расстройством, заговорщицки вышел на видное место у стены и кашлянул, как способны кашлять ораторы и подавившиеся шерстью кошки:

– Кхе-кх! Друзья. Эмм… Я хочу кое-что обсудить, будьте так добры, – обратился он к расположившейся на пустых бочонках компании.

К стене были приделаны две скрученные в рулон облезлые козьи шкуры, годившиеся разве на растопку. Когда все взгляды устремились на них, парень дернул за бечевку, раскатав первую.

На умащенной плесенью шкуре ушедшей в Лету козы углем были изображены три соединенных стрелками квадрата и еще какая-то клякса наверху, вестимо, обозначавшая сумму всего мыслительного процесса. Квадраты могли бы быть поровнее, и стрелки тоже… Но во главу угла был поставлен смысл в ущерб изяществу.

Гумбольдт, отложив куриную ногу, резко моргнул, будто кто-то дунул ему в лицо. Бандон завороженно смотрел на угольные фигуры, скрестив огромные руки на груди. Хряк расплылся в идиотской улыбке – единственный вид улыбок, на который он был способен. Хвет прикинулся, что его тошнит, и, согнувшись, укрылся за занавеской. Аврил восхищенно впилась глазами в Кира. По всему судя, ей было все равно, что он скажет, лишь бы продолжал говорить.

Оратор выставил вперед узкий подбородок, расправил плечи (та еще сцена!) и показал рукой в направлении «плаката»:

– С тех пор как началась эта заваруха с троллями и гномами, все бегут с севера на юг, правильно?

– Ну? Да ты гений, блин! – отреагировал Хряк, сплевывая под ноги.

Неизвестно откуда в руке у Кира оказалась ветка, указующая последовательно на квадраты:

– Это – три причины, почему нам нельзя оставаться здесь. А это, – он дернул за шнур, раскатав на стене вторую шкуру, – почему мы должны двигаться на север.

– Два ежа тебе в зад, Кир! Что за хреновину ты устроил? – Хряк готов был выйти из себя, хотя его мятущемуся духу должно было быть вполне просторно в обширной туше.

– Ничего я не устроил. Ты сам-то подумай. Счастлив ты в этом городе?

– Че? Я в нем три дня еще не прожил, – удивился Хряк.

– А я понял, – вмешался Бандон. – И согласен с доходягой: нам пора валить отседова. Обратно на север валить. Не по нутру мне этот городок. Вот не по нутру!

– Весь народ прет на юг, а мы кинемся на север, откуда только что притащились?! На хрен, Бан? Перед кем выступать-то? Будем собирать заячью капусту на ужин? К тому ж – там полно всяких гномов с топорами… Ты же сам слышал, что гуторят. Дурь полная, вот что я вам скажу.