Текст книги "Десять поворотов дороги"

Глава 17. МУСОРНЫЙ ТУПИК

Вечерело. Публики собралось не больше десятка, если не считать спящего на углу нищего, храпевшего ритмично и самозабвенно. Впору было принять его в труппу для аранжировки. С неба сыпал колючий дождь с ледышками – прародитель серого цвета и отставшей от стены штукатурки.

«Прыгающая лягушка» выступала в Мусорном тупике – местечке у Восточных ворот, вполне оправдывающем свое название. Вид на городскую стену перекрывала целая гора мусора, тщательно оберегаемая семьей Бушей – многочисленным и жестоким кланом тошеров и мусорщиков, управляемым Шикарной Джонни – темнокожей шестидесятилетней женщиной весомых достоинств. Одним из них была слоновья непреклонность в делах, благодаря которой мусорные отвалы Сыра-на-Вене регулярно пополнялись телами незадачливых конкурентов, посягнувших на территорию семейства (или отдельными их частями – при смягчающих обстоятельствах).

Сама она не пропускала ни единого представления, занимая на правах владелицы подмостков королевскую ложу у окна личного будуара во втором этаже дома – прямо над головами комедиантов. Время от времени оттуда раздавались аплодисменты и грубый хохот, поощрявший клоунов тузить друг друга с самоотдачей.

За месяц со дня знакомства никто из «Прыгающей лягушки» не встречал Шикарную Джонни на улице. Судя по наблюдаемому фрагменту, выбраться наружу представляло для нее немалую проблему: лицо и плечи почтенной леди почти перекрывали собой окно, оставляя лишь узкую полоску над головой, через которую курсировали откормленные зеленые мухи, в которых недостатка не ощущалось.

Немало беспокойства госпожа мусорной империи вызывала у Гумбольдта, коему явно благоволила. Хвет, у которого свербело в носу от вони, выходил, приплясывая, вперед, заводя известную нам шарманку:

– А теперь, уважаемая публика! Перед вами выступит мировая знаменитость! Глотатель шпаг, огня и нечистот! Бывший церемониймейстер Его Величества! Колдун и полиглот – Великолепный Хряк!!!

– На хрен жирного!!! – командовали из ложи. – Гумми, покажи класс!

После чего тощий, словно покрытый ржавчиной клоун, в третий или четвертый раз выходил вперед, вжав голову в плечи, чтобы сотворить свое искусство. Шикарную Джонни разрывало от смеха. Публика – сплошь ее потомки и приживалы – вежливо аплодировала, поглядывая наверх. Королеве нравится спектакль. Королева в восхищении. Возрадуемся!

Хряк, лишенный сцены, вздрагивал щеками от злости, отступая назад к повозке. Кляча косила на него карим глазом, продолжая шарить губами в торбе, ни грамма не сочувствуя толстяку.

– Не ревнуй, папаня, – подтрунивал над ним Хвет, тыча в мягкий бок дудкой. – Женишься на ее дочке: то же самое, только на полтора века моложе. Будешь принцем большой помойки! Карьера, хах! Самое оно для тебя.

В самом деле, впереди остальных стояла подбоченясь точная копия мадам Буш, толстокостная и крупная, как замковая башня, но еще достаточно подвижная, чтобы самостоятельно спуститься по лестнице. Девица не без интереса поглядывала на Хряка, который приходился ей по плечо.

Восхищение госпожи Буш имело твердую цену: из окна поверх горшка с засохшей геранью летела горстка липких перепачканных монет. Каждый предмет, попадавший в руки семейства Бушей, через минуту выглядел так, словно неделю отмокал в дегте. (Чистоплотный Бандон предлагал обжигать монеты на костре, чтобы не подхватить чуму.) Вдогонку за монетами летела засаленная бумажная розочка – одна из десятка, украшавших немытые кудри Шикарной Джонни.

Хвет, выполнявший функции казначея, живо выуживал из грязи гонорар, стараясь делать это одной рукой, потому что второй ему раньше или позже придется… Впрочем, не важно. За этим Гумбольдт кланялся, всем видом обозначая финиш представления, растопырив руки, выводил на поклон остальных артистов – и мгновенно лез на облучок, спеша укатить от опасной фурии. Бандон едва успевал схватить за уздцы Клячу, чтобы не пришлось догонять повозку.

***

– Я больше не желаю выступать на помойке, – заявила Аврил очередной раз, кутаясь в мокрую попону за спиной Гумбольдта.

Пожитки, с которыми труппа колесила по кантонам, выгрузили в сарай вдове, так что теперь все разместились в полупустой повозке.

Небо между домами сделалось грязно-синим, как вареная жила. Улицы в этой части города были настолько узкими, что приходилось поджимать свешанные с борта ноги, чтобы не биться коленями о стены.

Заявление Аврил осталось без ответа.

– Надо что-то делать! Мы что, за этим сюда приехали? – не унималась она, глядя на всех по очереди.

Ее глазам предстало несколько сгорбившихся, промокших до нитки спин и лошадиный круп, лоснящийся от дождя, как огромный шерстяной леденец.

– Вот, женим Гумбольдта, заживем по-человечески. Та куча барахла у стены, вестимо, пойдет в приданое, – зевая, предложил Хряк. – Что там с денежкой у нас? – он быстро переменил тему, не дав ввязаться в разговор «жениху».

– На еду хватит, – мрачно отрезал Хвет.

– На еду?! – забеспокоился толстяк, ерзая под мокрой мешковиной.

– Нам еще вдове платить за жилье. Рано или поздно…

– И Клячу перековать, – пробасил Бандон. – Вишь, хромлет?

– Что за хрень! Ничо не хромлет, идет, как невеста! Мне надо выпить от унижения, – заявил Хряк, раскачиваясь взад-вперед на задке повозки. – Я артист! Требую уважения к своему таланту! Без вина я не могу войти в образ.

– Не свались в лужу, мешок ты с причиндалом.

Чем дальше от Мусорного переулка, тем оживленнее становился Гумбольдт, будто с него снимали кандалы. Особенно с языка. Обычный заряд сквернословия к нему понемногу возвращался, и теперь честолюбие каждого находилось в опасности.

– Хряк, денег только на поесть, – терпеливо пояснил Хвет.

– Эх… А может, нам брагу поставить? – предложил разочарованный толстяк. – Только ждать долго, пока созреет…

– Поставь, поставь… Все тебе дело, – ответствовал ему Бандон.

– Тебя надо подковать, а не кобылу, жлоб! – обласкал его недовольный Хряк. – Что за жизнь?

– Я и говорю, – тут же проявилась Аврил. – Пора или двигать дальше, или менять что-то. Хвет, что скажешь, а?

– Я тут видел одно объявление… – вкрадчиво отозвался Гумбольдт – тоном, не предвещавшим ничего хорошего. – Что-то вроде комедиантской артели. Может, и хрень, конечно…

– О чем речь, Гум? – заинтересовалась Аврил.

Из-под попоны высунулась мордочка макака, чуткого к настроению хозяйки.

– На вот, – протянул Гумбольдт вчетверо сложенную бумажку.

На размякшем оттопыренном уголке читалось солидное, набранное жирным слово «Гильдия».

Глава 18. ХРАМ НАУКИ

Вблизи недостроенного здания университета собралась толпа. Казалось, здесь вот-вот начнется распродажа века, если таковая бывает в семь утра на строительной площадке. Всюду слышались крики, стук чего-то железного обо что-то каменное, шорканье пил о бревна, хруст и тарарам. Как безумные скрипели лебедки, а лошади ржали так, словно неслись в авангарде битвы.

Кир стоял в конце длинной очереди, голова которой терялась где-то за штабелями досок и кирпича. Из-за угла сторожевой будки на него неодобрительно смотрела замотанная по шею статуя стародавнего поэта, писавшего во времена, в которые во всей стране не нашлось бы столько людей, сколько собралось в это утро здесь. Впрочем, он и писал в основном про богов, овец и урожай, так что люди поэта не особо интересовали[13].

Обитатель будки – сторож с пышными бакенбардами находился подле, тщетно пытаясь отогнать ревущую беременную ослицу от мешка с деликатесной по ее понятиям паклей. Ослица была настойчива, и спор решался не в пользу двуногого стража.

Надо всем этим скопищем людей, животных и предметов возвышался каменный исполин с прорезями дверей и окон, грани которого методично покрывали штукатуркой бригады маляров в деревянных люльках, скользивших вдоль стен подобно водомеркам на поверхности пруда. При этом верхние орошали брызгами нижних, создавая почву для несмолкаемого скандала.

Верх здания украшала обильная балюстрада, состоящая из каменных истуканов, мифических животных и алхимических сосудов, напоминавших по форме раздувшееся куриное сердце. Одно из них, возносимое на канатах, угрожающе раскачивалось сейчас над головой Кира.

– Храм науки, в качель его, – расслышал он в толпе, но кто это сказал, было не ясно.

Медленно, но верно очередь продвигалась вперед и дошла наконец до юноши, которого голод и смятение довели до полубессознательного состояния.

– Кто будешь?! – крикнул на него усатый малый, зло выбивая трубку об угол верстака, заменявшего ему стол.

Кир суетливо протянул регистрационную карту, стараясь не смотреть в вытаращенные воспаленные глаза своего случайного визави. Усач сгреб ее мозолистой горстью и бегло осмотрел, будто его интересовали не буквы даже, а какое-то пятно на бумаге.

– Так, убогий… – прохрипел усач, с треском раскуривая трубку. – Идешь вот с этим туда, – он одновременно всучил юноши затасканный картонный жетон и показал трубкой направление, – там все дадут. Оплата в конце недели. Работаем с восьми. Жратва за казенный счет. Что попортишь – вычтут. Сломаешь шею – твои проблемы. Уяснил? Вали! Дальше!

Очередной «клиент» с крысиной мордочкой вместо лица подошел к верстаку, подавая усачу исписанный листок. Кир уже не слышал, о чем они говорили, рысцой направляясь за угол огромного склада, из ворот которого тащили пыльные мраморные плиты.

Через полчаса он уже поднимался вдоль высокой стены в хлипкой дощатой люльке с ведром белил и растрепанной кистью на длинной палке. Под ногами суетились люди, а еще дальше под холмом раскинулся бескрайний залитый солнцем Сыр-на-Вене, желавший ему добра всеми крышами и дымами. Ему было одновременно страшно, весело и непонятно как.

Но тут вдруг аттракцион прекратился, люлька, подскочив, встала, а с края крыши на Кира уставилось веснушчатое лицо с узкими, как щелки, глазами:

– Новый?! Я Бамс! На, держи конец! Дальше будешь сам! Вон туда вяжи, тупица, на крюк! Отпустишь резко – вывалишься на хрен! Не дергай! Покедова! Жив будешь, выпьем пива «У Фроси»!

На этом голова над стеной исчезла. Неловко балансируя кистью, Кир держал в руках мокрый конец веревки, отпускать который сейчас, по всему судя, было бы весьма опрометчиво.

Он еще раз посмотрел вниз. Не то слово – страшно! Теперь город и все вокруг смеялось над ним, делая ставки на то, сколько сей неприспособленный к верхотуре субъект протянет в своей шаткой колыбели. Даже вороны закладывали не в пользу Кира. Особенно вороны.

Оттуда же, из ада, пославшего его на штурм крепостной стены, кто-то истошно свистел и ругался, – судя по всему, на него: мастер был недоволен произошедшей заминкой и требовал немедленно приступить к побелке. Кир обмакнул кисть в ведро с густо разведенной известью и оставил робкое пятно на каменном боку исполина.

***

Здание будущего университета впечатляло. Что бы ни говорили о старике Ганглии, нынешнем правителе Кварты, но в кои-то веки за почти сорок лет своего правления тот не поскупился на что-то, кроме тюрем и фейерверков. Бытовало, впрочем, подстрекательское и ненадежное мнение насчет того, что решения в государстве принимались тем лучше, чем старше и безразличнее к делам становился его глава. Может быть, может быть… В нашем государстве не так, а потому сравнить нам не с чем.

Первое, что сделал Кир, оказавшись во время обеда предоставленным самому себе, – обошел здание полукругом и нырнул в еще лишенный дверей проход, чтобы осмотреть его изнутри. Прохладное осеннее солнце пробивалось сквозь взвесь каменной пыли, щекотавшей глаза и ноздри. Даже самые осторожные шаги по каменным плитам отдавались гулким эхом в пустующих коридорах. И даже отвратительные крики рабочих снаружи преломлялись, превращаясь во что-то почти волшебное. По крайней мере от хулений грузчиков и мастеровых не хотелось сразу помыть руки.

Кир петлял из коридора в коридор, шагал по лестницам и уже перестал понимать, где находится. Выбраться обратно по своим следам не представлялось возможным: внутренности здания сливались в памяти в один гордиев узел, разрубить который можно было, лишь найдя другой выход. К ужасу молодого человека, пропетляв еще с четверть часа и уже, кажется, достигнув желаемого, он, вместо того, чтобы оказаться в нижнем этаже, обнаружил себя на верху очередного лестничного марша. Вправо вела просторная галерея, неизвестно куда ведущая.

Как назло, за все время экскурсии он не встретил ни одного человека, оказавшись лишенным шанса спросить дорогу. Иногда двое орали друг на друга или смеялись совсем рядом, кто-то насвистывал шансон, – но за поворотом ничего не оказывалось, кроме очередного выверта пространства, ведущего, казалось, петлей обратно.

Если бы Кир что-то знал об архитекторе отстроенной громады, он бы меньше этому удивлялся, но о безумном Чха Лонге, бывшем мастере лабиринтов императора Цып Циня, парень даже не слышал. Запутанность внутренних переходов была, так сказать, авторским штришком безусловного гения, лишившегося почетного места при дворе после того, как любимая наложница императора Мягкий Лепесток На больше трех дней добиралась до его летнего домика, расположенного через двор от гарема. Нетерпение венценосца было таковым, что Чха Лонг едва унес ноги, переодевшись крестьянином, и остановил свой бег, лишь достигнув Сыра-на-Вене, где немедленно предложил услуги по специальности. К его разочарованию, фешенебельных гробниц в Кварте не строили, новых дворцов не возводили, и в лабиринтах не было особой нужды. А вот архитекторов с опытом действительно не хватало.

Со вздохом мастер взялся за дело, казавшееся ему рутиной, но очень скоро его лицо снова осветила улыбка убежденного маньяка: университет был гораздо больше, чем любая из гробниц с горечью оставленной родины. Чха Лонг поработал на совесть и с размахом. Потомки непременно оценят его вклад в геометрию многомерного пространства…

Поскольку забираться вверх уже не было никаких сил, а внизу еще оставалась надежда обнаружить выход, Кир прошел немного по галерее, а затем начал медленно спускаться по узкой боковой лестнице, пытаясь высмотреть в окнах какой-нибудь знакомый пейзаж. Окна выходили на внутренний двор и никаких ориентиров не давали.

На площадке тремя этажами ниже он остановился как вкопанный: каменный пол там покрывал вытертый старый коврик, фактурой и цветом напоминающий мокрую дворнягу. И лежал он перед кособокой дверью с табличкой, на коей значилось: «Кафедра всеобщей физики». При этом «кафедра» и «физики» были набраны строгим канцелярским шрифтом, а «всеобщей» крупно приписано от руки ядовито-зеленой краской.

Это могло означать спасение. Если кто-то регулярно приходит сюда, значит, он обязан знать дорогу к выходу!

На стук в дверь никто не ответил. Кир толкнул ее вперед и решительно шагнул навстречу судьбе, испытав немалый конфуз: он стоял в темном тамбуре перед еще одной, обитой взлохмаченным войлоком дверью, на которой значилось «Не шуметь!». Похоже, коврик у входа изготовили из доброго куска этой обивки – снизу не хватало ровно такого прямоугольника, что остался за спиной Кира.

Стучать в мягкое было бессмысленно, и, помявшись, юноша осторожно приоткрыл дверь, ожидая увидеть что угодно. Искушение было слишком велико, да и первый шаг уже сделан…

Кир просунул голову внутрь, обнаружив в таинственном помещении заваленные бумагой столы, табачный дым и нескольких спорящих меж собой стариков[14] перед замысловатой записью на доске. Дар предвидения, рисовавший в воображении что-то соблазнительное и загадочное, в очередной раз подвел его, и очень круто.

Плотный старик в тяжелых очках и красном вязаном жилете неодобрительно посмотрел на голову пришельца и, не прекращая потягивать трубку и проделывать что-то с деревяшкой перочинным ножом, хрипло протянул:

– Хэ-э-эм… Чего тебе?

Ответ оробевшего на пороге Кира звучал соответственно:

– Я… в общем… здесь…

– Ну? Заходи уже! – прикрикнул «красный жилет».

– Ага… – согласился Кир, втягиваясь из-за двери внутрь.

– Садись, не мельтеши, – старец отодвинул деревяшку, стряхнул стружки с живота, оставив их на коленях, неспешно сложил нож и начал выбивать трубку о глиняное блюдце, заменявшее ему пепельницу.

– Спасибо. Можно присесть сюда?

– Эмн… – раздраженно отмахнувшись от гостя, «красный жилет» вернулся к прерванному разговору и очередным междометием подбодрил стоявшего с записями коллегу.

Третий, худой и седовласый, едва взглянув на Кира, плюнул на пальцы и попытался оттереть мел о полы пиджака. Хозяин пиджака никак не отреагировал и продолжил, глядя в свои записи:

– То есть если у вас в ящике, например, попугай… И вы хотите знать, жив он или нет…

– К черту попугая! – рявкнул «красный жилет». – Попугаи дебилы. Допустим, в ящике студент! Хотя студенты тоже дебилы, – он покосился на Кира, вероятно, всех младше шестидесяти считая одновременно студентами и дебилами. – Но, по крайней мере, они способны надеть штаны перед лекцией. Большинство. Не то что попугаи.

– Это негуманно, но что-то в этом…

– А по-моему, то, что нужно! Ну?! – «красный жилет» откинулся в кресле. – Допустим, на костре стоит плотно забитый ящик с самым тупым студентом курса… Что дальше?

– Слушайте, да не все ли равно, кто у вас в ящике?

По лицу раздраженного оппонента читалось, что этот вопрос не вырвать из повестки дня даже клещами.

В эту секунду за открытым окном раздался истошный лай, и что-то с шипением протаранило крону дерева. Сорвавшийся от переживаний кот в сопровождении своего недоброжелателя унесся в лабиринты задворок, которые волшебством прирастают к любому крупному зданию, даже если оно еще не достроено.

– Все! Стоп! Коллеги! В комнате стоит ящик с котом. Звуконепроницаемый ящик! Совершенно непрозрачный! Черный, забитый наглухо гвоздями! Он стоит на столе, – говорящий показал, как именно тот стоит: – Вот такой, ни больше и ни меньше, на дубовом столе с резными ножками. В центре стола! Вот он, представьте себе, черт бы вас побрал, этот ящик! – тот, что был у доски, явно терял терпение.

– Ладно, пусть будет кот, – флегматично сдался «красный жилет» и кивнул худому на соседнем стуле, разжигая трубку.

Докладчик приободрился, перестав размахивать руками.

– И вы не знаете достоверно, жив он там или нет.

– Ха! А если мне без разницы?

– Представьте, что для вас это важно, профессор.

Тот глубоко затянулся и посмотрел в потолок. У жестяного плафона с оплывшей свечкой кружили страдающие мигренью мухи. Так продолжалось некоторое время в полном молчании. По всему было видно, что мысль об интересе к состоянию запертого в теснинах кота никак не помещается в сознание профессора.

– Слушайте, мне пора в лабораторию. Предлагаю перенести доклад на завтра, – худой с хрустом распрямился и, ни на кого не глядя, вышел вон, захлопнув за собой дверь.

– Ладно, продолжим после, – сдался обладатель мифического кота. – А вы что думаете, молодой человек? – неожиданно обратился он к Киру, язвительно улыбаясь.

– Я бы не стал сжигать студента, – испуганно ответил Кир, чем вовсе не вызвал оваций.

– Оптимист! – ответил «красный жилет» и, взяв докладчика под локоть, так же покинул кафедру.

Кир принял за лучшее тихо проследовать за ними.

Глава 19. ДВУЕДИНАЯ АРМИЯ

Что-то с силой ухнуло в сруб бревенчатой баньки. Кожан тихо выругался, глядя на пуп, но позы не переменил, продолжая старательно потеть. Затянутое слюдой окошечко с ладонь давало лишь щепоть мутного растворенного в пару света. Хочешь посмотреть – выходи наружу.

– Озорничай мне, – тихо пробубнил кузнец, закрывая глаза на волосатом блюде лица.

Удар повторился. С потолка на голову посыпался мелкий сор. Кожан махнул мокрыми кудрями и с кряком встал, сбросив благостное оцепенение.

– Шоп тебя…

Только теперь он прислушался к тому, что происходило снаружи. А там, кажется, слышались крики и даже явственно раздавался лязг.

– О-о-о-о… – засобирался мужик, наскоро вскакивая в широкие штаны, принимавшие паровую ванну тут же, рядом с владельцем.

В третий раз шибануло так, что вся постройка заходила ходуном. В топку посыпались обломки кирпича – похоже, на крыше снесло трубу. Кожан в одних портках вывалился в облаке пара вон, сжимая в руке ковш… И уперся в каменную глыбу, которой тут определенно не было до того.

Где-то над головой у кузнеца глыба размахивала лапищами, не глядя вниз. Р-раз! – с кровли пластами полетел дерн вперемешку с ломаным горбылем. Затем кулак размером с конский круп проломил крышу, выпустив вверх столб пара, которым еще недавно наслаждался Кожан. Сам он так и стоял, раскрыв рот, потому что образ действий в этакой заварухе был ему неизвестен. Парней из соседних деревень он гонял почем зря, да и своим нередко доставалось от кузнеца, но вот с обезумевшими утесами ему встречаться не приходилось. Обычно те стоят смирно, и если уже чем навредят, то если сам сверзишься с них или скатится сверху какой камень. А так-то нет – не ходят они по лесу и лапищами не машут, как пьяный конюх…

Глыба усердно работала кулаками, уничтожая приземистую постройку. Кожан бочком отступал, стараясь слиться с травой, что при его габаритах было занятием непростым.

Баня стояла на отшибе у родника, откуда вид на деревню скрывал пригорок. Судя по шуму, за ним происходило что-то дурное. То есть еще более дурное, чем здесь, хотя куда уж…

Когда Кожан, пластаясь, вскарабкался на вершину холма, то успел лишь увидеть, что его деревни, в сущности, больше нет… Откуда-то из-за плеча мелькнула короткая бородатая тень. Свет в глазах кузнеца померк.

***

Отдельные горстки троллей и гномов словно шары подкатывались к большой, растянувшейся лентой армии, вставшей за Великой Скальной Грядой, что окружала с севера Кварту. Лагерь раскинулся на обширной пустоши, пересеченной руслом реки, называвшейся полутора десятками имен, – смотря по тому, кто и в какой ее части находился. Гномы называли ее Ак’Тын, тролли – Ыхпар, люди за Грядой – Вена, а какие-то неприметные существа, сновавшие у подножья гор, – просто Рек. Что выдумывать, когда и без того хватает забот?

За бессчетные тысячелетия вода пробила в скалах исполинскую расщелину, издали походившую на ворота: два узких каменных гребня смыкались над руслом величественной аркой на высоте орлиного полета. Если не считать, что оттуда что-нибудь вечно валилось на голову – камни, куски лишайника или продукты жизнедеятельности орлов – очаровательное место, достойное кисти гения. Не подходи слишком близко, и всего-то.

Известнейший путешественник Торт Недадал дважды пересек этот головокружительный перешеек и оказался впечатлен им на добрую сотню страниц с гравюрами. Если не считать поколений неграмотных пастухов, помешанных на лечебных травах старушек и монахов из Обители Святого Пережду, Торт Недадал – единственный, чья нога ступала в этих местах, оставив значимый отпечаток, ибо остальные не издавали потом книжек (в твердом переплете всего за полтора доллара с доставкой, плюс талон на скидку в обувном магазине).

На стороне Кварты вдоль Гряды раскинулся Синий лес. С другой, как сказано, была пустошь, скупо одаренная травой и кустарником… Что еще? А еще – камни, камни, камни вокруг.

В этот вечер у гномов намечался праздник Крутого Мозгомеса – древнего гномьего короля, варившего эль из голов своих врагов. Эль был таким добрым, а врагов у могучего Мозгомеса так много, что более полугода принадлежащая клану вершина Г'рх сотрясалась от празднующих победу племен… До тех пор, пока коварный старый Глогги Жор с ее подножия не напал на истощенных праздником соседей и не одолел их во сне. (Недобрые языки добавляли, что сделал он это в одиночку при помощи мокрого полотенца, которым старался унять мигрень от непомерно шумных жильцов сверху.)

Так или иначе, этот праздник у гномов был из любимейших и ознаменовывался чудовищным количеством выпитого эля, песнями и жестоким похмельем целых кланов. В ожидании тонких ценителей спиртного нагроможденные пирамидой бочки возвышались в тени скалы, по размаху составлявшей ей конкуренцию.

Все в этот вечер предвещало беду – и не надо для этого никаких примет вроде подрагивающих внутренностей жертвенного голубя или неизвестно откуда взявшейся собаки в оранжевых носках. Наличие сотен пьяных гномов вполне исчерпывает потребности любого, даже самого безнадежного оракула в деле предсказания длинного ряда бедствий, как то: порча частной собственности в особо крупных размерах, вооруженное нападение на окружающих и самих себя, межвидовые оскорбительные выходки, а также спонтанные поиски золота в неприспособленных местах, после которых на утро оставались глубокие колодцы со страдающими от похмелья гномами на дне.

Тысячерукий хоровод гномов, вооруженных топорами и факелами, танцующих с подвывертом древний танец вокруг гигантского костра, был в разгаре, и суровые глаза блестели под начищенными шлемами, не предвещая ничего доброго врагам гномьей расы, а также гномам-с-другой-горы ну и дюжине-другой своих, если на то пошло. Кое-кто из плясунов уже высматривал подходящие участки почвы под ногами, которые могли скрывать неразведанные золотоносные жилы… В общем, все шло как нельзя лучше и традиционно до слезы умиления.

***

Вонь стояла такая, будто у каждого воина за пазухой было по дохлой кошке. Судя по безумному взгляду большинства, так оно и было, если не хуже.

– Экка’дхарк’эниг! – возопил сотник, размахивая топором.

Кожан стоял неподвижно. В голове у него звонил огромный назойливый колокол, каждый удар которого отдавался тупой болью. «Как надо ушибли, мелкие сволочи», – думал он сквозь мутную пелену, глядя на приплясывающих гномов. Судя по выражению на мордах троллей, с таким определением для своих союзников они были полностью согласны.

Что за неведомая сила собрала в кулак толпы непримиримых врагов, уму непостижимо. Если воспламенившая вдруг оба лагеря ненависть к людям, то изрядно подкрепленная чем-то еще. Люди веками жили бок о бок с первыми и вторыми. Не сказать чтобы очень мирно, но жили как-никак, сторонясь друг друга, делая вид, что соседа не существует вовсе, – иногда это самое лучшее, согласитесь, для поддержания гармонии отношений. С троллями же гномы воевали испокон веков, желая друг другу одного – полного и окончательного истребления.

Набравшийся эля сотник напирал на Кожана, размахивая обоюдоострым топором, и кто знает, во что бы все вышло, если бы пьяный гном не поскользнулся на камнях и не опрокинулся навзничь, взмахнув руками. Глухой удар поставил точку в его личной биографии: топор, проделав пару кульбитов, с треском вонзился в лоб растянувшемуся воину, мгновенно его прикончив. Не зря говорят, что гномы варят отличную сталь – тот самый случай, когда лучше не искать подтверждения самому.

В наступившей тишине какой-то из троллей одобрительно заворчал. Нить, отделявшая худой мир от войны, со звоном оборвалась…

***

Неизвестно, чем бы кончилась потасовка, если бы кто-то из участников знал ее конечную цель. Или хоть легонько подтолкнул в нужном направлении. Возможно, оба войска просто уничтожили бы друг друга, отчего множество народа вокруг вздохнуло бы с облегчением. Но большинство гномов вообще не видели истории с топором и не слышали провокационного бурчания своего исторического врага, решив, что просто настало время покуролесить.

Задние ряды бросились наподдать передним, в свою очередь кинувшимся на троллей. В итоге передние были смяты, как бумага между ладоней. Задние уже не могли остановиться, а тролли оказались слишком медлительны, чтобы что-нибудь предпринять в ответ, кроме как стоять, сгрудившись в живую волнующуюся стену.

Кожан, не блиставший особой сметкой, но мысливший основательно, щедро используя приметы и наблюдения деревенской жизни, быстро сообразил, что море разливанное малорослых засранцев, орущих боевой гимн, представляет серьезную проблему (в первую очередь для него самого, кому и без этого уже припечатали дубиной). Орущий гном, размахивающий налево-направо боевым топором, – очень верная примета, вернее летящего между глаз камня или окрика «Эй, ты, иди сюда!» в переулке.

Кузнец, отталкивая вопящего бородача со сбившимся на лицо шлемом, уронил взгляд на увесистый бочонок с элем, подкатившийся в сутолоке к его ногам… Обычно это проделывали с набитой смолой и сеном козлиной шкурой, но подошла и тара пенного портера. С криком «Игра-а-а!» Кожан бросил бочонок в гущу толпы, завладев ее вниманием. В длинном регистре игр множественной вселенной появилась новехонькая запись «Регби: игровой процесс, состоящий в попытке отобрать у соперников продолговатый тяжелый предмет с помощью приемов уличной драки; допустимы порча одежды и крайне непристойные выкрики».

***

Когда все кончилось, Кожан, шатаясь, стоял перед неровной шеренгой, почти сравнявшись с держащим его за плечо троллем. Cо спины их не отличила бы и жена.

Могучий Камнепад вручил кузнецу здоровенный каменный молот, пророкотав заученные с детства: «Камень о камень во имя правды!» – троллий аналог рыцарского напутствия. (О какой правде шла речь, выяснять не станем, но с рыцарями всю дорогу так – и не нам вдаваться глубоко в суть.)

Кузнец принял молот, со знанием дела осмотрел и взвесил в сильной руке. Тот оказался чуть легче его любимого Болванщика[15]. А так-то добрый инструмент, сделан с умом, толково. Кожан, крякнув, замахнулся – мышцы, достойные першерона, вздулись – и опустил нового друга на булыжник. В стороны полетели искры. Кусок базальта с треском развалился на части. В медлительном сознании камня промелькнуло что-то вроде долгого шепчущего «о-ох», слышного лишь другим камням. Стоящие вокруг тролли одобрительно затопали (этнический эквивалент аплодисментов).

– Бдокк бон гхар, – заключил Камнепад, одобрительно похлопав Кожана по плечу. – Бдокк!

Кузнец ничего из сказанного не понял и тихо опустился на землю, вновь потеряв сознание…

***

Высокая белокурая женщина, до подбородка закованная в латы, прошла, никем не замеченная, вдоль раскинутых в низине шатров и скрылась под нависающим гранитным балконом одной из ближайших скал.