Текст книги "Сестра-отверженная"

Одри: Нет ничего прекрасного в черном автомате. Знаешь, Адриенна, когда я училась в старших классах, редакторка школьного журнала сказала мне, смягчая свой отказ взять в номер мои стихи: «Одри, ты же не хочешь быть сенсуалисткой»[111]111
  Сенсуализм – предпочтение чувств и чувственного восприятия разуму и рациональности. В поэзии сенсуализм характерен, в частности для эпохи модернизма.


[Закрыть].

Адриенна: Мне говорили, что поэтессе нельзя быть злой, нельзя говорить слишком личное.

Одри: Когда я опубликовала «Применения эротического», многие женщины, прочитав, сказали, что это антифеминистский текст, что брать эротическое как ориентир – это…

Адриенна: Антифеминизм?

Одри: Что это снова сводит нас к невидимому, неприменимому. Что когда я пишу такое, я возвращаю нас обратно в ту точку, где есть только наитие без осознания.

Адриенна: Тем не менее, в этом эссе ты говоришь о труде и власти – двух самых политических из всех существующих явлений.

Одри: Да, но они видят в этом… И я объясняю это в самом начале: я пытаюсь сказать, что эротическое, даже само это слово, так часто использовалось против нас, что мы выучились относиться к самому глубокому в себе с подозрением, и именно так мы учимся свидетельствовать против самих себя, против своих чувств. Когда мы говорим о нашей жизни и о нашем выживании как женщин, мы можем использовать наше знание эротического творчески. Чтобы заставить людей свидетельствовать против самих себя, не нужно полицейских тактик или техник подавления. Нужно встроить это в них так, чтобы люди научились не доверять ничему в себе, что им заранее не одобрили, научились отвергать наиболее творческое в себе с самого начала – и тогда не придется даже это вытаптывать. Черная женщина обесценивает работу другой Черной женщины. Черные женщины покупают утюжок для выпрямления волос и кладут его в мой шкафчик в библиотеке[112]112
  Естественные и традиционные прически Черных женщин в обществе белого господства часто считаются «неопрятными» или «непрофессиональными». – Примеч. пер. и ред.


[Закрыть]. Это были даже не Черные мужчины – это Черные женщины свидетельствовали против нас самих. Этот отказ от эротического со стороны некоторых из наших лучших умов, наших самых творческих, глубоко анализирующих женщин тревожен и разрушителен. Потому что мы не можем бороться со старой властью на ее же условиях. Единственный путь – в то самое время, пока мы сопротивляемся, создавать новую целостную структуру, затрагивающую все стороны нашего существования.

Адриенна: И как ты говорила о курсах – о Черных исследованиях, о женских исследованиях, – это не вопрос того, чтобы нам «позволили» иметь собственную историю, литературу или теорию в рамках старой власти. Это про каждую минуту нашей жизни: что мы видим во сне, как встаем, чистим зубы и идем преподавать…

Одри: Есть различия в ситуациях выбора, с которыми сталкиваются Черные и белые женщины в жизни, в частности разница в ловушках, которые нас подстерегают из-за нашего опыта, нашего цвета. Различия не только в некоторых проблемах, с которыми мы сталкиваемся, но и в некоторых приспособлениях и оружии, при помощи которого нас пытаются нейтрализовать.

Адриенна: Я бы хотела, чтобы мы могли поговорить об этом подробнее в отношении нас с тобой, но и в целом тоже. Я думаю, что об этом необходимо говорить и писать – о различиях в вариантах выбора, которые предлагаются нам как Черным и белым женщинам. Есть опасность подхода к этому по принципу «всё или ничего». Я думаю, что всё куда сложнее. Белым женщинам постоянно предлагают выбор или видимость выбора. Но также и реальный выбор, что неоспоримо. Мы не всегда улавливаем разницу между ними.

Одри: Адриенна, у меня в дневниках есть много разговоров, которые я веду с тобой у себя в голове. Я поговорю с тобой и запишу это в дневник, потому что стереотипно или символически эти разговоры происходят в пространстве между Черной и белой женщинами, а не просто между Адриенной и Одри, как будто мы два голоса.

Адриенна: Ты имеешь в виду разговоры у тебя в голове и в дневнике или разговоры, которые мы ведем на этой земле?

Одри: Разговоры, которые существуют в моей голове и которые я записываю в дневник. И этот разговор как раз из таких – про разницу в ловушках. Я так и не забыла нетерпение в твоем голосе, когда по телефону ты сказала: «Когда ты говоришь, что знаешь это интуитивно, – этого недостаточно». Помнишь? Я никогда этого не забуду. Хотя я понимала, что ты имеешь в виду, в то же время я почувствовала полное уничтожение моего модуса, моего способа воспринимать и формулировать.

Адриенна: Да, но это не уничтожение твоего модуса. Потому что мой модус, по-моему, не лишен интуитивности, разве не так? И всю свою жизнь я несу этот крест: мне говорят, что я рациональная, логичная, холодная – а я не холодная, не рациональная и не бездушно-логичная. Но в каком-то смысле, когда я перевожу твой опыт на свой, мне иногда действительно нужна особая точность. Я слишком боюсь, что всё это скатится в такое: «О да, я тебя понимаю». Ты помнишь, этот телефонный разговор был по поводу эссе о феминизме и расизме, которое я писала. Я пыталась сказать тебе: давай не позволим этому превратиться в «ты меня не понимаешь», или «я не могу тебя понять», или «да, конечно, у нас полное взаимопонимание, потому что любим друг дружку». Это чушь. Так что если я прошу документации, то это потому, что я серьезно отношусь к пространствам между нами, которые порождены различиями, расизмом. Бывают моменты, когда я просто не могу по умолчанию считать, что знаю то же, что знаешь ты, пока ты не объяснишь наглядно, что ты имеешь в виду.

Одри: Но я привыкла связывать требование документации с сомнением в моем восприятии, с попыткой обесценить то, что я в этот момент открываю для себя.

Адриенна: Это не так. Помоги мне воспринять то, что воспринимаешь ты. Вот что я пытаюсь сказать.

Одри: Но документация не помогает воспринимать. В лучшем случае она просто анализирует восприятие. В худшем – создает экран, чтобы избегать сосредоточения на главном открытии, чтобы не прослеживать его до самого конца, до того, как оно ощущается. Вот опять – знание и понимание. Они могут работать согласованно, но они не заменяют друг друга. Но я не отвергаю твою потребность в документации.

Адриенна: И на самом деле я чувствую, что ты ее даешь: в стихах – всегда, а с недавних пор в том большом прозаическом тексте, который ты пишешь[113]113
  Zami: A New Spelling of My Name, первое издание: Persephone Press, 1982, переиздание: Crossing Press, 1983. – Примеч. авт. [На русском языке: Лорд О. Зами: как по-новому писать мое имя / пер. К. Казбек под ред. О. Дергачевой. М: No Kidding Press, 2021. – Примеч. ред.]


[Закрыть], и в наших разговорах. Сейчас я не чувствую в ней недостатка.

Одри: Не забывай, я библиотекарша. Я стала библиотекаршей, потому что правда верила, что так приобрету инструменты для упорядочивания и анализа информации. Я не могу знать всё на свете, но у меня будут средства, чтобы всё узнать. Но у них ограниченная ценность. Я могу задокументировать для тебя дорогу в Абомей[114]114
  Абомей – город в Бенине, ранее столица королевства Дагомея.


[Закрыть], и ты правда не сможешь добраться туда без этой информации. Я уважаю то, что ты говоришь. Но когда ты туда доберешься, только ты можешь знать, зачем ты пришла, что тебе там нужно – ты узнаешь это, пока будешь искать и, может быть, найдешь.

Так что на определенных этапах просьба о документации – это шоры, такая просьба ставит под сомнение мое восприятие. Однажды мне сказали, что я не описала богиню в Африке, женскую связь, которая проходит сквозной линией по всему «Черному единорогу»[115]115
  The Black Unicorn (New York: W.W. Norton and Company, 1978). – Примеч. авт.


[Закрыть]. Я смеялась. Я поэтесса, а не историкиня. Я поделилась своим знанием, надеюсь. Теперь вы можете его задокументировать, если хотите.

Не знаю, как это у тебя, Адриенна, но мне и так уже достаточно сложно перевести мое восприятие в слова, прикоснуться к этой глубине, вылепить это орудие, и документация в этом деле чаще всего бесполезна. Восприятие предшествует анализу так же, как видения предшествуют действиям или свершениям. Это как добывать стихи…

Это единственное, с чем мне всю жизнь приходилось бороться, – сохранять свое восприятие вещей, а позже учиться одновременно принимать и исправлять, причем перед лицом невероятного сопротивления и жестокого осуждения. И я очень долго подвергала сомнению свое восприятие и свое внутреннее знание, избегала их, спотыкалась о них.

Адриенна: Что ж, я думаю, есть еще один элемент во всем этом между нами. Он точно звучал в том телефонном разговоре, когда я сказала, что ты должна рассказать мне всё от начала и до конца. Я чувствовала сильное сопротивление некоторым твоим представлениям. Они могут быть очень болезненными для меня. Представления о том, что происходит между нами, что происходит между Черными и белыми людьми, между Черными и белыми женщинами. То есть не то чтобы я могла просто принять твое восприятие, не моргнув глазом. Кое-что в нем для меня очень сложно. Но я не хочу отрицать его. Я знаю, что не могу себе этого позволить. Возможно, мне нужно долго и внимательно смотреть, а потом спросить: «Могу ли я это применить? Что мне с этим делать?» Мне нужно попытаться сделать шаг назад и не погружаться в то, что ты так настойчиво провозглашаешь. Получается, часть меня хочет полностью противостоять, другая часть хочет полностью согласиться, но еще есть место между ними, где я и должна найти себе почву под ногами. Я не могу себе позволить отбросить твое восприятие или притвориться, что я понимаю тебя, когда это не так. И кроме того, если это вопрос расизма – и я имею в виду не только явное насилие, но и все различия в наших способах видения, – то всегда есть вопрос: как мне это применить? Что мне с этим делать?

Одри: «Сколько этой правды я могу увидеть / и жить дальше / неослепленной? / Сколько этой боли / могу я применить?»[116]116
  Из Need: A Choral of Black Women’s Voices, Chosen Poems, 115. – Примеч. авт.


[Закрыть] Всем нам мешает двигаться вперед неспособность поставить этот ключевой вопрос, отказ от этого важного шага. Ты читала статью, которую я написала для «Черного ученого»[117]117
  Скольжение по поверхности: несколько замечаний о препятствиях на пути к женщинам и любви, см. с. 56. – Примеч. авт.


[Закрыть]? Эта статья была полезной, но ограниченно, потому что я не поставила какой-то важный вопрос. И не задав себе этот вопрос, не осознав, что этот вопрос существует, я лишила эту статью большого количества энергии. Я всё перечитывала ее и думала, что она не такая, какой должна быть. В то время мне казалось, что я сдерживаю себя, потому что в «Черном ученом» это было бы совершенно неприемлемо. На самом деле проблема была в другом. Я сдерживалась, потому что не задала себе вопрос: «Почему женщины, любящие женщин, представляют такую угрозу для Черных мужчин, если только Черные мужчины не хотят занять место белых мужчин?» Это был вопрос о том, сколько я могу выдержать, и о том, что я не осознавала, что могу выдержать больше, чем мне тогда казалось. И еще это был вопрос о том, как применить это восприятие, если не просто в ярости или разрушении.

Адриенна: К слову о ярости и разрушении, что ты на самом деле имела в виду первыми пятью строками «Власти»[118]118
  The Black Unicorn, 108–110. – Примеч. авт.


[Закрыть]?

Одри: «Разница между поэзией / и риторикой / в готовности / убить себя / вместо своих детей». Что я чувствовала? Я была поглощена делом…

Адриенна: Белого полицейского, который застрелил Черного ребенка и был оправдан. Мы с тобой ходили обедать вместе примерно в то время, когда ты писала это стихотворение, и ты только об этом и говорила.

Одри: Я вела машину и услышала по радио новость о том, что этого копа оправдали. Меня тошнило от ярости, и я решила остановиться и просто записать что-нибудь в блокнот, чтобы быть в состоянии проехать через город и не попасть в аварию, настолько меня захлестывало отвращение и гнев. И я записала эти строки – я просто писала, и это стихотворение вышло без всякого сочинения. Наверное, поэтому я и рассказала тебе об этом, потому что я не воспринимала его как настоящее стихотворение. Я думала о том, что убийца учился в Джон-Джее, что я, возможно, видела его в коридоре или еще увижу. Где возмездие? Что можно было сделать? Среди присяжных была одна Черная женщина. Это могла бы быть я. А я вот преподаю в колледже имени Джона Джея. Должна ли я его убить? Какой должна быть моя роль? Убила бы я ее тоже – Черную женщину в коллегии присяжных? Какая сила была у нее, могла бы быть у меня, в момент, когда она решила занять позицию…

Адриенна: Против одиннадцати белых мужчин…

Одри: …этого атавистического страха перед коллективной властью, которая находится не в твоих руках. Вот суд присяжных – белая мужская власть, белые мужские структуры – как занять позицию против них? Как встать на позицию угрожающего различия, не оказавшись убитой или убийцей? Как обращаться с тем, во что веришь, как жить этим не как теорией, не как эмоцией даже, а прямо на линии действия, воздействия и перемен? Всё это вошло в эти стихи. Но в то время у меня не было никакого чувства, никакого понимания связей – только понимание, что я и есть та женщина. И что выйти на линию огня, чтобы сделать то, что должно, в любом месте и в любое время, – это так трудно, но и абсолютно необходимо, а не сделать этого есть самая ужасная смерть. И выйти на линию огня – всё равно что убить часть себя, в том смысле, что ты должна убить, закончить, разрушить что-то привычное и надежное, чтобы могло появиться что-то новое в нас самих, в нашем мире. И это чувство письма на краю, из безотлагательности, не потому что ты выбираешь его, но потому что ты должна, это чувство выживания – вот из чего вышли эти стихи, а еще из боли от смерти моего сына по духу, снова и снова. Однажды прожив любую часть своего видения, ты открываешь себя постоянному натиску. Необходимостей, ужасов, но и чудес, и возможностей тоже.

Адриенна: Я как раз хотела сказать: расскажи про другую сторону.

Одри: Чудес, абсолютных чудес, возможностей – это как непрерывные звездопады, метеорные дожди, постоянные связи. И потом пытаешься отделить то, что полезно для выживания, от того, что искажено, разрушительно для твоего «я».

Адриенна: Есть столько вещей, с которыми нам нужно это проделать – отбросить искажения, сохранить то, что мы можем использовать. Даже в том, что создали люди, которыми мы бесконечно восхищаемся.

Одри: Да, взять на себя обязательство быть избирательно открытыми. Мне пришлось сделать это с моим физическим выживанием. Как мне жить с раком и не сдаться перед ним в тех разнообразных смыслах, в каких это возможно? Что мне делать? И ведь когда сталкиваешься с этим, некому даже рассказать тебе о возможностях. В больнице я всё думала: ну, где-то должна же быть кто-то, какая-то Черная лесбиянка-феминистка с раком, как она с этим справлялась? А потом я поняла: эй, дорогая, пока что это ты и есть. Я читала все эти книги, а потом поняла: никто мне не объяснит, как через это пройти. Я должна тщательно выбирать, смотреть, что подойдет. Решимость, поэзия – да, всё в работу.

Адриенна: Я помню, как тебе только сделали первую биопсию, в 1977 году, и мы обе должны были выступать на панельной дискуссии в Чикаго. О «Преобразовании молчания в язык и действие». И ты сказала, что ни за что не пойдешь в Ассоциацию современных языков – помнишь? Что ты не можешь, что тебе это не нужно, что это не может представлять для тебя никакой важности. Но в итоге ты пришла туда и сказала то, что сказала, и сделала это для самой себя, но и не только для себя.

Одри: Ты сказала: «Может, просто расскажешь им о том, что ты только что пережила?» И я сначала возразила: «Да ведь это не имеет никакого отношения к теме дискуссии». И когда я это произнесла, я почувствовала слова «молчание», «преобразование». Я не говорила об этом опыте… Вот молчание… Могу ли я преобразовать его? Есть ли здесь какая-то связь? Прежде всего, как мне поделиться этим? Вот так набросок приобрел ясность на бумаге, как будто связи прояснились в процессе записывания. Это эссе[119]119
  См. Преобразование молчания в язык и действие, с. 51. – Примеч. авт.


[Закрыть] и «Литания о выживании»[120]120
  The Black Unicorn, 31. – Примеч. авт.


[Закрыть] появились примерно в одно время. У меня было чувство, возможно, телесное ощущение, что жизнь никогда не будет прежней. Если не сейчас, то рано или поздно мне придется с этим встретиться. Если не из-за рака, то по другому поводу мне придется всмотреться в условия, и значения, и причины моего выживания – перед лицом изменений. Многое из того, что я сделала, появилось раньше, чем я осознала, что у меня рак. Вопросы смерти и умирания, работа с властью и силой, чувство «за что я расплачиваюсь?», о котором я написала в том эссе, – всё это приобрело для меня важнейшее значение годом позже. «Применения эротического» написаны за четыре недели до того, как я узнала, что у меня рак груди, в 1978 году.

Адриенна: Опять же, это похоже на то, что ты говорила до этого – как ты писала стихи, которых еще не существовало, потому что тебе было нужно, чтобы они существовали.

Одри: Существование этого эссе позволило мне собраться и поехать в Хьюстон и Калифорнию, позволило мне снова начать работать. Я не знаю, когда бы я вернулась к писательству, если бы у меня не было этих слов. Ты за метила, как мы прошли полный круг, потому что именно здесь знание и понимание сплетаются. Понимание помогает делать знание доступным для применения – в этом и заключается безотлагательность, импульс, энергия. Я не знаю, как я написала большую прозу, которую только что закончила, но я знала, что я должна это сделать.

Адриенна: Тебе нужно было понять то, что ты знала, а потом сделать это доступным для других.

Одри: Верно. Сейчас это неразделимый процесс. Но мне самой нужно было сначала знать, что я знаю – мне нужно было почувствовать.

Орудия хозяина никогда не разрушат хозяйский дом[121]121
  Комментарий к панельной дискуссии «Личное и политическое» на конференции «Второй пол», Нью-Йорк, 29 сентября 1979 года. – Примеч. авт.


[Закрыть]

Я согласилась принять участие в конференции Института гуманитарных наук Нью-Йоркского университета год назад, полагая, что буду комментировать доклады о роли различия в жизнях американских женщин: различия по расе, сексуальности, классу и возрасту. Невключение этих вещей в рассмотрение ослабляет любую феминистскую дискуссию о личном и политическом.

Есть особая академическая самонадеянность в том, чтобы браться за обсуждение феминистской теории, не рассматривая наши многочисленные различия и не включая в разговор на сколько-нибудь значимых ролях бедных женщин, Черных женщин, женщин Третьего мира и лесбиянок. Однако же сегодня я, Черная феминистка-лесбиянка, стою здесь, потому что я была приглашена выступить на единственной панельной дискуссии в рамках этой конференции, где представлен вклад Черных феминисток и лесбиянок. О направленности конференции из этого остается сделать печальные выводы – в стране, где расизм, сексизм и гомофобия неразделимы. Когда читаешь программу, приходится предположить, что лесбиянкам и Черным женщинам нечего сказать об экзистенциализме, эротике, женской культуре и молчании, о разработке феминистской теории или о гетеросексуальности и власти. И что означает в личном и политическом плане тот факт, что тех двух Черных женщин, которые здесь всё же выступили, нашли буквально в последнюю минуту? Что это значит, когда орудия расистского патриархата используются для изучения плодов того же самого патриархата? Это значит, что изменения возможны и дозволены лишь в самых узких рамках.

Отсутствие лесбийского самосознания или самосознания женщин Третьего мира оставляет серьезный пробел в этой конференции и в представленных на ней докладах. Например, в докладе о материальных отношениях между женщинами[122]122
  Скорее всего, речь идет о докладе Мануэлы Фрейре «Как отношения между матерями и дочерьми влияют на методы женского освободительного движения». – Примеч. пер. и ред.


[Закрыть] я обратила внимание на модель заботы по принципу «или-или», полностью исключающую мое знание как Черной лесбиянки. В этом докладе не было исследования взаимности между женщинами, систем совместной поддержки, взаимозависимости, которая существует между лесбиянками и женщинами, идентифицирующимися с женщинами. Между тем, именно в патриархальной модели заботы женщины, «которые пытаются эмансипироваться, платят, вероятно, слишком высокую цену за результат», как говорится в докладе.

Для женщин потребность и желание заботиться друг о дружке не болезненно, а целительно, и именно в этом знании мы заново обретаем нашу реальную силу. Именно этой подлинной связи так боится патриархальный мир. Это только в патриархальной структуре материнство – единственная социальная сила, доступная женщинам.

Взаимозависимость между женщинами – путь к той свободе, что позволяет «я» просто быть, не для того, чтобы быть использованным, но для того, чтобы творить. В этом разница между пассивным и активным бытием.

Выступать просто за толерантность к различиям между женщинами – грубейший реформизм. Это полное отрицание той творческой роли, которую играет различие в нашей жизни. Различие нужно не просто терпеть – в нем нужно видеть резерв необходимых противоположностей, между которыми наша творческая способность может вспыхнуть, как диалектика. Только тогда необходимость взаимозависимости перестанет представлять угрозу. Только внутри этой взаимозависимости различных сил, признанных и равных, может зародиться сила искать новые способы бытия в мире, смелость и опора для действия там, где нет правил.

Во взаимозависимости взаимных (недоминирующих) различий таится та защита, которая позволяет нам спускаться в хаос знания и возвращаться с истинным видением будущего и с сопутствующей ему силой осуществлять перемены, которые могут сделать это будущее реальным. Различие есть та первозданная и мощная связь, из которой выковывается наша личная сила.

Как женщин нас приучили либо игнорировать наши различия, либо видеть в них повод для разделения и подозрения, а не силу перемен. Без сообщества нет освобождения – только хрупкое, временное перемирие между персоной и ее угнетением. Но сообщество не должно подразумевать ни требование отбросить наши различия, ни жалкие попытки сделать вид, будто этих различий не существует.

Те из нас, кто находятся вне круга приемлемых женщин, как их определяет общество; те из нас, кто выкованы в горнилах различия – бедные, лесбиянки, Черные, пожилые, – мы знаем, что выживанию не учат в университетах. Выживание – это учиться выдерживать одиночество, непопулярность, а иногда и осуждение, это учиться действовать сообща с теми, кого тоже определили вне структур, чтобы вместе очерчивать и искать такой мир, где мы все сможем процветать. Это учиться брать наши различия и делать из них преимущества. Потому что орудия хозяина никогда не разрушат хозяйский дом. Они могут на время помочь нам переиграть его в его же игре, но они никогда не позволят нам осуществить настоящие перемены. И этот факт несет угрозу только для тех женщин, которые всё еще считают хозяйский дом единственным источником поддержки.

Бедные женщины и женщины Цвета знают, что есть разница между повседневными проявлениями брачного рабства и проституцией, потому что это наши дочери стоят на 42-й улице[123]123
  42-я улица на Манхэттене, рядом с Таймс-сквер, в 1960–1980-е годы была центром секс-индустрии.


[Закрыть]. Если белая американская феминистская теория не считает нужным разбираться в различиях между нами, а значит и в различиях нашего угнетения, что вы тогда делаете с тем фактом, что женщины, которые убирают ваши дома и смотрят за вашими детьми, пока вы ходите по конференциям о феминистской теории, – это по большей части бедные женщины и женщины Цвета? Какая теория стоит за расистским феминизмом?

В мире, полном возможностей для нас всех, наши личные идеи помогают заложить фундамент политического действия. Когда академические феминистки не признают различие как ключевую силу, это значит, что они не смогли преодолеть первый урок патриархата. В нашем мире «разделяй и властвуй» должно превратиться в «определяй и поддерживай».

Почему для участия в этой конференции не нашлось других женщин Цвета? Почему два телефонных разговора со мной считаются за консультацию? Разве я – единственный возможный источник, чтобы узнать имена Черных феминисток? И хотя доклад Черной участницы оканчивается важными словами о мощной связи, которую создает любовь между женщинами, как насчет межрасового сотрудничества между феминистками, которые не связаны узами любви?

В академических феминистских кругах на такие вопросы часто отвечают: «Мы не знали, кого позвать». Но это всё то же уклонение от ответственности, всё та же отговорка, из-за которой искусство Черных женщин не попадает на женские выставки, работы Черных женщин – в большинство феминистских публикаций, кроме эпизодических «специальных выпусков о женщинах Третьего мира», а тексты Черных женщин – в ваши списки для чтения. Но как заметила Адриенна Рич в недавней лекции, за последние десять лет белые феминистки восполнили свои пробелы в образовании по такому огромному множеству вопросов; почему же вы ничего не узнали о Черных женщинах и о различиях между нами – белыми и Черными, – когда это имеет ключевое значение для выживания нашего движения?

Сегодня от женщин всё еще требуют, чтобы они латали дыры мужского невежества, просвещая мужчин по вопросам нашего существования и наших потребностей. Это старое и первейшее орудие всех угнетателей – занимать все мысли угнетенных делами хозяина. Теперь мы слышим, что женщины Цвета должны просвещать белых женщин – перед лицом колоссального сопротивления – в вопросах нашего существования, различий между нами и того, какие роли мы играем по отношению друг к дружке в нашем общем выживании. Это растрата сил и трагическое повторение расистской патриархальной мысли.

Симона де Бовуар однажды сказала: «Именно в знании подлинных условий нашей жизни мы должны черпать силу жить и причины действовать»[124]124
  Цитата из книги Симоны де Бовуар «За мораль двусмысленности» (Pour une morale de l’ambiguïté), 1947.


[Закрыть].

Расизм и гомофобия – реальные условия нашей жизни здесь и сейчас. Я призываю каждую из присутствующих заглянуть в потаенное место знания внутри себя и прикоснуться к тому ужасу, к тому отвращению перед любым различием, что скрываются там. Посмотрите, чье у них лицо. Тогда личное как политическое, может быть, начнет проливать свет на решения, которые мы принимаем.