Текст книги "Сестра-отверженная"

IV

Ташкент разделен на две части. Есть старая часть, которая пережила колоссальное землетрясение 1966 года, и есть новая часть, лежащая на окраине старого Ташкента. Она отстроена совсем недавно и выглядит очень современно, ее восстановили в кратчайшие сроки после землетрясения, которое практически уничтожило город. Восстановление шло силами всего Советского Союза. Люди приехали из Украины, Беларуси – отовсюду, и отстроили город заново. В новой части города соседствуют разные архитектурные стили, потому что каждая группа приезжих строитель/ниц возводила свой вид зданий. Получился словно памятник совместному труду множества людей. Это стало одним из моих самых сильных впечатлений в Ташкенте. Старая часть – по сути, центр Ташкента – очень и очень похожа на город в Гане или Дагомее, скажем, Кумаси или Котону[15]15
  Республика Дагомея – название государства Бенин до 1975 года. Кумаси – второй по величине город в Гане. Котону – крупнейший город Бенина.


[Закрыть]. При дневном свете она так сильно напоминает некоторые места в Западной Африке, что это кажется просто невероятным. В сущности, если Москва – это Нью-Йорк, но в другом месте и цвете – потому что и в Нью-Йорке, и в Москве живет чуть более восьми миллионов человек и, очевидно, у этих городов должно быть много общих проблем, хотя Москва, видимо, решила их совсем по-другому. Так вот, если Москва – это Нью-Йорк, то Ташкент – это Аккра. В нем столько африканского: и торговые палатки, и смесь старого и нового, и гофрированные жестяные кровли на глинобитных домах. И запах кукурузы на площади, хотя площади современнее, чем в Западной Африке. И даже некоторые цветы и деревья, например, каллы. Только почва там была красная, латеритная[16]16
  Латерит – красная глинистая почва, характерная для тропического климата.


[Закрыть], и пахла совсем по-другому.

Ташкент расположен совсем близко к границе с Ираном, и люди здесь очень разные. Я впечатлена их видимым единением, тем, как русским и азиат/кам вроде бы удается сосуществовать в многонациональной атмосфере, которая вынуждает их ладить между собой, независимо от того, насколько они друг дружке нравятся. И дело не в том, что здесь нет националист/ок или расист/ок, но государство занимает позицию против национализма, против расизма – и это делает возможным функционирование такого общества. И, конечно, следующий шаг в этом процессе должен совершаться на личном уровне. Однако я не вижу, чтобы кто-либо пытались или хотя бы даже предлагали переходить к этой фазе, и это вызывает тревогу, потому что без этого шага социализм остается заложником незавершенного, навязанного извне ви́дения. У нас есть внутренние желания, но их сдерживает внешний контроль. Но по крайней мере климат здесь кажется благоприятным для таких вопросов. Я спросила у Хелен о еврей/ках, и она отвечала несколько уклончиво, как мне показалось, сказав только, что в правительстве есть евреи. Основная позиция, по-видимому, заключается в презумпции равенства, хотя порой между ожиданиями и реальностью заметен большой разрыв.

Мы посетили киностудию и посмотрели несколько детских мультфильмов, которые раскрывали свои сюжеты красиво, глубоко, с большим юмором и, что особенно примечательно, без того насилия, к которому мы привыкли в мультипликации. Они были поистине очаровательны.

После двух загруженных встречами дней в Ташкенте, около половины восьмого утра мы отправились автобусом в Самарканд, легендарный город Тамерлана Великого. Немного вздремнув в автобусе, я почувствовала себя чуть живее и смогла смотреть по сторонам. Мы направлялись на юго-восток от Ташкента, а Ташкент находится к юго-востоку от Москвы. Это невероятно красивые места. Они кажутся чужими и знакомыми одновременно. Это хлопковый край. Хлопковые поля тянутся милю за милей, а из Москвы набитые поезда везут сюда студент/ок на двухнедельные каникулы, веселиться и собирать хлопок. Атмосфера царила праздничная. Мы проезжали деревеньки, и я видела маленькие рынки, где женщины сидели, скрестив ноги, на голой земле, продавая кто несколько кочанов капусты, кто корзинку фруктов. И стены, за которыми видны глинобитные дома. Даже стены очень напоминали мне Западную Африку – стены из глины, которая трескается теми же старыми, знакомыми узорами, которые мы видели столько раз в Кумаси и к югу от Аккры. Только здесь глина не красная, а светло-бежевая, и я вспоминаю, что я в СССР, а не в Гане или Дагомее. Конечно, лица белые. Проскальзывают и другие отличия. Города и деревни в прекрасном состоянии, а параллельно нашему маршруту пролегает мощная железная дорога. Мимо нас проходят длинные, исправные на вид поезда, грузовые с цистернами и пассажирские по десять вагонов, проходят через стрелочные посты с бело-голубой керамической плиткой и крашеными крышами, и всем этим управляют женщины. В России всё кажется крупнее, массивнее. Дороги шире, поезда длиннее, здания больше. Потолки выше. Всё будто в увеличенном масштабе.

Мы остановились пообедать в колхозе на празднике сбора урожая, который завершался обязательной, но очень увлекательной культурной программой, и водка лилась рекой. Потом мы танцевали и пели вместе со студент/ками, которые приехали на автобусах собирать хлопок. Позже вдоль дорог мы видели буквально холмы из хлопка, которые грузили в поезда.

В каждом городе, который мы проезжаем, есть кафе, куда деревенские житель/ницы могут прийти и провести вечер, поболтать, или посмотреть телевизор, или послушать пропаганду – кто знает? – но у них есть место для встреч. И повсюду в деревнях, которые выглядят очень старыми, строятся новые четырехэтажные здания, фабрики, новые многоквартирные дома. Мимо проезжают поезда, груженные бетонными плитами и другими стройматериалами, углем, и камнем, и тракторами, и даже один поезд с целой вереницей маленьких автомобилей. В России есть три марки автомобилей. Везли самую дешевую и популярную – сотни и сотни машин штабелями, все одного и того же лимонного цвета. Очевидно, в том месяце фабрика выпускала желтые.

Я смотрела, как мимо нас проезжает вся эта промышленность, и тут, в этом автобусе по дороге в Самарканд, мне стало ясно, что эта страна не столько индустриальная, сколько работящая. Во всем здесь чувствуется дух усердного и плодотворного труда, и это очень располагает. Более того, я узнала, что область между Ташкентом и Самаркандом когда-то была известна как «голодная пустыня»[17]17
  Голодная степь (узб. Mirzacho‘l, рус. Мирзачуль) – пустыня на левом берегу Сырдарьи, на территории Узбекистана, Казахстана и Таджикистана.


[Закрыть], потому что здесь никогда не было дождей, и хотя земля здесь плодородная, она была покрыта слоем соли. Расцвести эту местность заставили технология выведения соли, тяжелый труд человеческих рук и инженерное искусство, и она действительно цветет. Ее теперь возделывают, в основном засевают хлопком. Здесь живут люди, проложены длинные оросительные каналы и трубы, которые питают деревья в городах и колхозах. Весь Узбекистан производит стойкое впечатление освоенной пустыни, приносящей щедрые плоды. Позже, когда после праздничного обеда мы направились на юг, мы остановились в оазисе, и я сорвала несколько пустынных цветов – маленьких цветов c низеньких кустиков, которые росли в песке. Я попробовала один из них на вкус просто так, и он оказался настолько соленым, насколько сладкой бывает жимолость. Словно сама земля всё еще производит соль, добавляя ее во всё, что она рождает.

Очень красив мрамор во всем Узбекистане. Лестницы в гостиницах, а иногда и улицы отделаны чудесным розовым и зеленым мрамором. Это было в Ташкенте, название которого означает «Каменный город». Но по пути из Ташкента в Самарканд я не видела никаких камней или скал вдоль дороги. Не знаю почему, если только от того, что это освоенная пустыня. Дороги были отличные и широкие, что, конечно, необходимо для постоянно курсирующих туда и обратно грузовиков и тяжелой техники.

Еще одно теплое приветствие ожидало нас в Гулистане, что означает «голодная пустыня»[18]18
  Поселок Голодная степь получил свое название в 1905 году, в 1922-м был переименован в Мирзачуль, а в 1961-м получил статус города и название Гулистан, что значит «цветущий край». – Примеч. пер. и ред.


[Закрыть]. Но теперь здесь деревня роз. Мы посетили колхоз, заглянули в один из домов, посмотрели детский сад. Дом женщины, к которой мы зашли, впечатлял, как я сказала позже кому-то за обедом, когда меня спросили, что я думаю. Я сказала: «Она живет лучше меня», – в некоторых отношениях так и есть. Колхоз в Гулистане, который называется «Ленинград»[19]19
  Колхоз «Ленинград» в Гулистанском районе ныне носит название Бахор.


[Закрыть], – один из богатейших колхозов района. Я никогда не узнаю имени той доброй молодой женщины, которая пригласила меня в свой дом, но и не забуду ее. Она подарила мне его гостеприимство, и пусть мы не говорили на одном языке, я почувствовала, что она такая же женщина, как и я, так же мечтающая о том, чтобы все наши дети жили в мире на своей земле и чтобы труд их рук приносил добрые плоды. Через Хелен она рассказала о своих троих детях, один из которых еще грудной младенец, а я рассказала ей о своих двоих. Я говорила по-английски, а она – по-русски, но я ясно ощущала, что наши сердца говорят на одном языке.

Несколько дней спустя в Самарканде я снова вспомнила о ней, когда мы с Фикре, эфиопским студентом из Университета имени Патриса Лумумбы, пошли за покупками на рынок. Помню, на рыночной площади к нам подошла женщина-мусульманка и подвела ко мне своего маленького сына, спрашивая Фикре, есть ли и у меня тоже маленький сын. Она сказала, что никогда раньше не видела Черных женщин, что она видела Черных мужчин, но никогда не видела Черных женщин и что ей так понравилось, как я выгляжу, что она захотела показать мне своего сына и узнать, есть ли и у меня сын. Мы благословили друг дружку, обменялись добрыми словами, и она ушла.

В Самарканде была отлично образованная и красноречивая молодая азиатская женщина, студентка-антропологиня, как она рассказала, которая вела для нас экскурсии в музеях и делилась с нами своими обширными знаниями по истории. В вечер нашего приезда в Самарканд и на следующий день, когда мы смотрели музеи, я ощущала, что очень многого мы не видим. Например, мы прошли мимо витрины, где лежало несколько монет, и я узнала в них древние китайские, потому что я использовала такие же для гадания по «Книге Перемен»[20]20
  «Книга Перемен», или «И Цзин» – древний китайский текст с гексаграммами, которые используют для гадания на монетах. – Примеч. пер.


[Закрыть]. Я спросила нашу экскурсоводку, из Китая ли монеты. Она посмотрела так, будто я грязно выругалась. И ответила: «Нет, они отсюда, из Самарканда». Очевидно, что монеты попали сюда через торговлю, в этом и было дело, но, конечно, я не могла прочитать объяснение на русском под витриной, а она, по всей видимости, оскорбилась тем, что я сказала слово «Китай». Все женщины, которых я здесь встречаю, словно излучают чувство защищенности и сознания собственной силы как женщин, как производительниц и как людей, и это очень воодушевляет. Но в то же время я ощущаю в них какую-то твердокаменную косность, неготовность задавать и даже слышать вопросы, что пугает и огорчает меня, так как кажется разрушительным для прогресса как процесса.

Мы прибыли в Самарканд около половины десятого вечера, утомленные насыщенным днем. Мы попали на главную площадь как раз вовремя, чтобы успеть на последнее световое представление у могилы Тамерлана. Чем меньше об этом будет сказано, тем лучше. Но на следующий день мы с Хелен и Фикре сбежали с экскурсии из очередного мавзолея на рынок через улицу. Это было очень приятно и приободрило меня, как и всегда. Люди на рынках находят способ добраться до сути: у меня есть то, что ты хочешь, у тебя – то, что хочу я.

Изразцовые гробницы и медресе (древние школы)[21]21
  Медресе – мусульманские учебные заведения, в Средние века – университеты. Благодаря особой архитектуре медресе стали важным элементом облика центральноазиатских городов.


[Закрыть] Самарканда поистине прекрасны, затейливы и исполнены тишины. Для их восстановления была проделана невероятно кропотливая работа. Проходя по этим местам, я всем своим существом чувствовала тишину и неподвижность, зная, что здесь похоронено так много истории. В гробнице Биби, любимой жены Тимура[22]22
  Тимур – Тамерлан. Бибихоным (узб. Bibixonim, в традиционной русской передаче также Биби-ханым) – прозвище его жены Сараймулькхоным (тж. Сарай-мульк ханым).


[Закрыть], я нашла два пера, и мне показалось, будто я пришла туда, чтобы найти их. У гробницы Биби красивые минареты, но сама гробница никогда не использовалась. И мечеть никогда не использовалась[23]23
  Грандиозная мечеть Бибихоным действительно начала разрушаться вскоре после окончания строительства в 1404 году – как считается, из-за ошибки в расчетах и несовершенных технологий того времени. Однако склеп при мечети использовался: в нем похоронены Бибихоным и ее мать. Мечеть оставалась полуразрушенной до 1974 года, когда началась ее реконструкция. Сегодня значительная часть мечети восстановлена.


[Закрыть]. Говорят, что Биби была любимой женой Тамерлана и он «любил ее всем сердцем». Но ему приходилось много уезжать в походы, и он покидал ее так часто, что разбил ей сердце, и она умерла. Когда он вернулся и узнал о ее смерти, он был очень расстроен, ведь он так сильно любил ее, и поклялся, что построит для нее самый большой мавзолей в мире, самую богато украшенную мечеть, и так он и сделал. Но потом, когда мечеть уже была почти достроена, она обрушилась. Говорят, это произошло по ошибке архитектора, но мечеть так и не использовали. Один-ноль в пользу призраков-женщин.

Изразцовые гробницы и медресе впечатляют, но пленил мое сердце всё же рынок. Позже в тот день мы пошли на очередное мероприятие солидарности с угнетенным народом Откуда-то там. Единственное, в чем я была вполне уверена, – речь не шла о солидарности с угнетенным Черным населением Америки. Этот вопрос я, конечно, давно уже поднимала, но всё еще ждала ответа. Мы стояли на территории фарфоровой фабрики под палящим солнцем, которое чуть не спекло мне мозги, и я думала о разных вещах. Народы Советского Союза во многом кажутся мне людьми, которые пока не могут позволить себе быть честными. Когда они смогут, то либо чудесно расцветут, либо погрязнут в разрухе. В Штатах меня раздражает то, что люди притворяются честными и поэтому у них так мало пространства, чтобы двигаться в сторону надежды. Я полагаю, в Америке есть определенные проблемы, и в России есть определенные проблемы, но по сути, когда встречаешь позицию, которая ставит во главу угла людей и их жизни, а не прибыль, то можно прийти к совсем другим решениям. Интересно, как здесь будут решаться похожие человеческие проблемы. Но я не совсем уверена, что здесь во главу угла действительно ставят людей, хоть на словах об этом и говорят чаще, чем в США.

На следующий день у меня была встреча с мадам Избальхан, главой Общества дружбы Узбекистана[24]24
  Узбекское общество дружбы и культурной связи с зарубежными странами – советская общественная организация. Аналогичные организации действовали и в других советских республиках.


[Закрыть]. Встречу назначили по моей просьбе – я попросила разъяснить мой статус на этой конференции. В конце концов, почему не было мероприятия солидарности с угнетенными народами Черной Америки? Что тут скажешь. Мадам Избальхан говорила два часа, и суть ее слов сводилась к следующему: всё, что у нас есть, нам дала наша революция. Как я поняла, она подразумевала: если захотите у себя устроить такую же – всегда пожалуйста, но не ждите, что мы вмешаемся.

Но в то же время она очень волнующе говорила об истории женщин Узбекистана – истории, которая заслуживает более подробного описания, чем я могу здесь привести. Она рассказывала о том, как начиная с 1925 года здешние женщины боролись за избавление от паранджи, чтобы вырваться из мусульманского заточения в двадцатый век; как они отдавали свои жизни за возможность ходить с открытым лицом, учиться читать. Многие из них боролись, и многие погибли ужасной смертью в этой борьбе от рук собственных отцов и братьев. Это история подлинного женского героизма и стойкости. Я вспомнила о южноафриканских женщинах, которые в 1956 году выходили на демонстрации и умирали за право не носить с собой пропуск[25]25
  Во времена апартеида в ЮАР Черные и все другие расиализированные люди были обязаны постоянно носить пропуск – по сути, внутренний паспорт с подробными сведениями об их происхождении, месте жительства, работе и пр. Полиция проверяла их в любой момент под угрозой ареста и насилия. – Примеч. пер. и ред.


[Закрыть]. Для узбекских женщин революция означала возможность показать свое лицо и пойти в школу, и они умирали за это. В Самарканде на площади стоит бронзовая статуя – памятник павшим женщинам и их отваге[26]26
  Очевидно, речь идет о памятнике Свободе работы Эдуарда Руша. Монумент венчает женская фигура, однако большинство источников описывают ее как олицетворение Свободы и не упоминают о женщинах-революционерках. Памятник был открыт в 1919-м и снесен в 2009 году. Внутри него находился склеп с останками шестерых погибших в гражданской войне 1917–1918 годов.


[Закрыть]. Дальше мадам заговорила о женщинах современного Узбекистана и о том, что теперь между полами полное равенство. Много женщин сейчас возглавляет колхозы, много женщин на министерских постах. Она сказала, что для женщин есть масса возможностей участвовать в управлении и что в Союзе Советских Социалистических Республик сегодня нет разницы между мужчинами и женщинами. Я, конечно, была тронута статистикой, но еще меня не оставляло ощущение, что дело обстоит несколько сложнее, чем кажется на первый взгляд. Всё это звучало слишком гладко, слишком заученно. Мадам рассказала о яслях, о детских садах, где о детях заботятся, пока родители трудятся в колхозах. В крупных городах, таких как Москва и Ташкент, детские сады бесплатны. Но в Самарканде есть символическая плата около двух рублей в месяц, что совсем немного, сказала она. Я задала ей один вопрос: «Поощряют ли мужчин работать в детских садах, чтобы у детей с раннего возраста была заботливая мужская фигура?» Мадам Избальхан немного замялась. «Нет, – ответила она. – Мы считаем, что в детском саду у детей появляется вторая мать».

Мадам Избальхан – очень сильная, красивая и решительная женщина, прекрасно владеющая фактами и в высшей степени харизматичная, и я ушла от нее почти переубежденной и перекормленной виноградом.

Виноград в Узбекистане потрясающий. Кажется, он живет собственной жизнью. Его называют «мизинцем подружки невесты»[27]27
  Скорее всего, имеется в виду сорт «дамские пальчики», или «хусайне», традиционно выращиваемый в Узбекистане.


[Закрыть], это про размер ягод. Они очень длинные, зеленые и невероятно вкусные.

Я ушла, и моя голова была полна революционных женщин. Но теперь я еще сильнее склоняюсь к мысли, что мы, Черные американ/ки, сидим в пасти дракона совсем одни. Как я всегда и подозревала, если оставить в стороне риторику и заявления о солидарности, на деле никто нам не поможет, кроме нас самих. Когда я прямо спросила о позиции СССР по вопросу американского расизма, мадам укоризненно ответила, что СССР, конечно, не может вмешиваться во внутренние дела никакой другой страны. Теперь я жалею, что не спросила ее про русских евре/ек.

В Самарканде мы с Хелен пошли искать фруктовый базар. Она спросила дорогу у мужчины, который проходил мимо то ли с маленькой дочкой, то ли с внучкой, но я склоняюсь к тому, что это была его дочь, потому что в Узбекистане многие взрослые выглядят гораздо старше своего возраста. Должно быть, это свойство сухого воздуха. Как бы то ни было, Хелен остановилась, чтобы разузнать дорогу к базару, что дало ему повод завязать разговор, как это часто случается в России. Он спросил у Хелен, из Африки ли я, и когда услышал, что я из Америки, то сразу же очень захотел поговорить об американских Черных людях. Понятно, что у народов России есть довольно сильный интерес к Черным американ/кам, но этот интерес несколько преуменьшают. Фикре, моего эфиопского спутника-студента, часто спрашивали обо мне по-русски. Я уже выработала что-то вроде слуха к языку и стала это замечать. Часто Фикре умалчивал, что я из Америки. Большинство тех, кого я встречала в Ташкенте и Самарканде, думали, что я из Африки или с Кубы, а Кубой все тоже очень интересуются. Это увлечение всем американским проявляется снова и снова.

Тот человек хотел узнать у меня, могут ли американские Черные люди ходить в школу. Я сказала «да», и Хелен сказала ему «да», и тогда он спросил, позволено ли нам преподавать, и я ответила: да, я преподаю в Городском университете Нью-Йорка. Он очень удивился. Он сказал, что однажды видел телевизионную передачу о Черных людях Америки. Что у нас нет работы. Хелен начала ему отвечать, но он прервал ее. Тогда она сердито передала мне, что он хочет, чтобы говорила я, потому что хочет посмотреть мне в лицо, чтобы видеть, как я отвечу. Я попросила Хелен передать ему, что вопрос не в том, что мы не можем поступить в университет, а в том, что часто, даже когда Черные люди получают высшее образование, они потом остаются без работы. Что сложнее найти работу и как-то заработать на жизнь, если ты Черный человек, и что процент безработицы среди Черных американ/ок в разы выше, чем у белых.

Он подумал немного, а потом спросил, должны ли Черные люди платить и врачам. Про это говорили в телевизионной передаче. Я слегка улыбнулась и ответила, что платить врачам за медицинскую помощь должны не только Черные люди, а все люди в Америке. Ох, сказал он. А если у тебя нет денег, чтобы заплатить? Что ж, сказала я, если у тебя нет денег, чтобы заплатить, то иногда это значит, что ты умираешь. И мое движение в этот момент нельзя было понять никак иначе, хоть ему и пришлось ждать, пока Хелен переведет. Мы оставили его стоять посреди площади в полном замешательстве, он смотрел мне вслед, разинув рот и подперев подбородок рукой, словно пораженный тем, что где-то люди могут умереть от того, что для них нет медицинской помощи. Такие моменты до сих пор отзываются во мне снами о России, хотя я давно уже вернулась.

Мне кажется, что русские сейчас многое принимают как должное. Думаю, они считают естественными бесплатную госпитализацию и медицинское обслуживание. Они считают обычным делом бесплатные университеты и бесплатное школьное образование, они не ставят под сомнение всеобщий хлеб, даже с парочкой роз в придачу[28]28
  «Хлеба и роз» – социалистический лозунг, восходящий к речи американской профсоюзной активистки Розы Шнейдерман: «Работнице нужен хлеб, но ей нужны и розы».


[Закрыть], хоть и без мяса. Все мы склонны не замечать того, что имеем, и видеть то, чего у нас нет.

Однажды ночью, после полуночи, мы с Фикре гуляли по парку в Ташкенте, и к нам подошел русский мужчина, с которым у Фикре состоялся короткий и резкий разговор, после чего мужчина кивнул и ушел. Фикре не захотел объяснить мне, о чем они говорили, но у меня сложилось стойкое впечатление, что мужчина пытался снять кого-то из нас: то ли Фикре, то ли меня. В некоторых отношениях Ташкент в России – место особых возможностей. Я спросила Фикре, какова советская позиция по гомосексуальности, и Фикре ответил, что публичной позиции нет, потому что это не публичный вопрос. Конечно, я знаю, что это не так, но мне так и не удалось подробнее узнать правду, а Хелен – слишком приличная девушка, чтобы обсуждать что-либо связанное с сексом.