Текст книги "Сестра-отверженная"

Адриенна: То есть не могла выделить их, проанализировать, обосновать?

Одри: …Написать о них прозу. Да. Я написала много таких стихов – это те, по которым ты познакомилась со мной, из «Первых городов»[79]79
  The First Cities (New York: Poets Press, 1968) [Первый поэтический сборник Лорд. – Примеч. ред.]. – Примеч. авт.


[Закрыть], еще в старшей школе. Если бы меня попросили рассказать что-нибудь об одном из этих стихотворений, я бы говорила банальнейшие вещи. Единственное, что у меня было, – это ощущение, что я должна держаться за эти чувства и должна как-то выпустить их наружу.

Адриенна: Но они тоже преобразовывались в язык.

Одри: Да. Когда я писала что-то, в чем наконец получалось это ухватить, я читала это вслух, и оно оживало, становилось реальным. Оно начинало повторяться, как эхо, и я понимала: я попала в точку, это оно. Как колокол. Верная нота. Так и находились слова.

Адриенна: Связано ли для тебя писательство с преподаванием?

Одри: Я знаю, что учить кого-то – это техника выживания. Для меня, и думаю, в целом, это единственный способ по-настоящему учиться. Потому что так я сама училась всему, что было необходимо, чтобы жить дальше. И я исследовала эти вещи и учила этому других в то же самое время, когда училась этому сама. Я учила саму себя вслух. Всё это началось в Тугалу[80]80
  Колледж Тугалу – высшее учебное заведение в городе Джексон, штат Миссисипи. Был основан для обучения Черных студент_ок.


[Закрыть], на поэтическом семинаре.

Адриенна: Ты была больна, когда тебя пригласили в Тугалу?

Одри: Да, мне было… Я чуть не умерла.

Адриенна: Что произошло?

Одри: Диана Ди Прима – это было в 1967-м – открыла «Поэтс Пресс»[81]81
  Диана Ди Прима (1934–2020) – поэтесса-битница. Основанное ею в 1965 году независимое издательство «Поэтс Пресс» фактически просуществовало с 1965 до 1969 года и выпустило несколько десятков книг, в том числе поэтов-битников, ставших впоследствии известными. – Примеч. пер. и ред.


[Закрыть]. И сказала: «Знаешь, пора бы тебе написать книгу». А я ответила: «Кто же ее издаст?» Я хотела отложить те стихи, потому что поняла, что слишком много правлю их вместо того, чтобы писать новые, и именно так я поняла, снова опытным путем, что поэзия – это не пластилин. Нельзя постоянно переделывать стихотворение. Оно такое, какое есть, и надо знать, когда остановиться, и если тебе нужно сказать что-то еще, ничего страшного. Но я всё шлифовала и шлифовала их, и Диана сказала: «Пора их печатать. Выпусти их». И «Поэтс Пресс» напечатало «Первые города». И вот я работала над этой книгой, готовила ее, и она должна была пойти в печать… Мне прислали корректорские правки, я опять взялась шлифовать и тут поняла: «Это будет книга!» Я ставлю себя под удар. Эти стихи будут читать люди, которых я даже не знаю. Что же будет?

Казалось, это переломный момент, а я вся горела в делах, потому что с деньгами дома было очень плохо. Я взяла и устроилась на работу, днем я сидела с двумя детьми, а по ночам работала в библиотеке. Джонатан плакал каждый вечер, когда я уходила, и я слышала его крики, когда шла по длинному коридору до лифта. Я работала ночами, и устроилась в ученицы к мастеру по витражным окнам, и подрабатывала в офисе у матери, и устраивала Рождество для друзей и подруг; и сильно заболела – я перестаралась. Мне было так плохо, что я не могла встать, и к телефону подошел Эд[82]82
  Эдвин Эшли Роллинс – муж Лорд с 1962 по 1970 год, отец ее детей, юрист.


[Закрыть]. Звонил Гален Уильямс из Поэтического центра[83]83
  Гален Уильямс – директор Поэтического центра при Молодежной еврейской ассоциации (YM-YWHA) на 92-й улице в Нью-Йорке. Основанный в 1939 году Поэтический центр (ныне – Поэтический центр имени Унтерберг) был и остается важным очагом нью-йоркской литературной жизни.


[Закрыть], он спросил, не хочу ли я поехать в поэтическую резиденцию в Тугалу, Черный колледж в Миссисипи. Меня рекомендовали на грант. Это Эд сказал: «Ты должна поехать». У меня был такой упадок сил, что я не представляла, как это сделать. Мысль о том, что кто-то видит во мне поэтессу, была очень пугающей. Книга, кстати, еще даже не вышла, понимаешь?

Адриенна: Но вдруг тебя уже принимают всерьез какие-то незнакомые люди.

Одри: Да. В частности, меня попросили быть публичной – не говорить с аудиторией, а выступать перед ней. Но у меня уже было такое чувство, что я воскресла из мертвых, а значит, всё стало доступным. Я подумала: «Что ж, отлично, поглядим» – не потому что чувствовала, что смогу, – просто знала, что это что-то новое и другое. Я ужасно боялась ехать на Юг. Там еще оставались отголоски старой мечты: в Тугалу я собиралась отправиться много лет назад. Мы с моей подругой Элейн хотели присоединиться к Ездокам свободы[84]84
  «Ездоки свободы» (Freedom Riders) – движение за гражданские права Черных людей в США 1960-х годов. Боролись с расовой сегрегацией в межрегиональных автобусах, совершая поездки смешанными группами Черных и белых активист_ок; регулярно подвергались нападениям полиции, Ку-клукс-клана и других белых групп. – Примеч. пер. и ред.


[Закрыть] в Джексоне, когда возвращались из Калифорнии в Нью-Йорк в 1961 году, но в Сан-Франциско мама Элейн встала на колени и умоляла нас не ехать, потому что там нас убьют, и мы не поехали. Так что поездка в Тугалу, в Джексон, была частью мифической…

Адриенна: Звучит так, будто раньше у тебя было более романтическое представление о том, что значит поехать на Юг, а шесть лет спустя, с двумя детьми и всем, что произошло за это время на Юге…

Одри: Мне было страшно. Я подумала: «Я еду». На самом деле, это было первое, что я смогла противопоставить той ярости и боли, которые я чувствовала каждый вечер, когда оставляла дома своего плачущего мальчика. Я подумала: ну вот что, раз я могу каждый вечер выходить из дома, слыша, как ребенок надрывается, и идти работать в библиотеку, значит я должна найти в себе силы хотя бы сделать что-то, о чем мне хочется узнать. И я поехала.

Адриенна: Тебе было страшно в Тугалу как преподавательнице – прийти на свой первый семинар?

Одри: Да, но там царила атмосфера заботы. Я прожила там две недели, прежде чем решилась взяться набирать людей, и пришло восемь студенток, которые уже писали стихи. Как уязвима я была в Тугалу… Я начала учиться храбрости, начала учиться говорить. Группа была небольшая, и мы очень сблизились. Я так много узнала, слушая людей. Единственное, что у меня было, – честность и открытость. И хотя мне было бесконечно страшно, но, когда мы открывались друг дружке, мне было совершенно необходимо сказать им: «Отец моих детей – белый». И надо понимать, что это значило в то время в Тугалу для этих молодых Черных людей – так что говорить о себе открыто и справляться с их враждебностью, их разочарованием, пройти через всё это было очень тяжело.

Адриенна: Наверное, еще тяжелее было от того, что к этому моменту ты уже знала, что этот брак заходит в тупик. Это как защищать что-то, что само по себе несостоятельно.

Одри: Я защищала то, что нуждалось в защите. И это уже было не: «Я защищаю Эда, потому что хочу жить с ним». Теперь это было: «Я защищаю эти отношения, потому что мы имеем право изучать и пробовать их». И вот северная Черная поэтесса соприкасается с молодыми Черными людьми с Юга, которые не говорят: «Вот для чего ты нам нужна», – но которые сообщают мне, что им от меня нужно, через свой опыт. Многое из этого начинает проступать в стихотворении «Черные исследования»[85]85
  New York Head Shop and Museum (Detroit: Broadside Press, 1974), 52–56. – Примеч. авт.


[Закрыть]. Тугалу заложил основу для этого стихотворения, этого знания, которое родилось пять лет спустя. Моим студенткам нужно было мое восприятие, но мое восприятие их потребностей отличалось от того, что они говорили. Вслух они говорили: «Нам нужны сильные Черные люди», – но еще они давали понять, что их представление о силе сформировано нашими угнетателями и совсем не согласуется с их чувствами.

Именно через поэзию мы начали разбираться с этими вещами – формально. Я ничего не знала. Адриенна, до того я не читала ни одной книги о поэзии! Однажды я взяла книгу Карла Шапиро[86]86
  Карл Шапиро (1913–2000) – американский поэт, также издавший несколько сборников эссе.


[Закрыть], тоненькую белую книжицу. Я раскрыла ее, и кое-что из его слов откликнулось во мне. «Поэзия не продает кадиллаки». Это был первый раз, когда я вообще говорила про писательство; до этого я всегда слушала – часть моего существа оставалась непроговоренной, непроницаемой; у меня не было понимания в смысле облечения в слова, а если и было, то я слишком боялась говорить. Но в Тугалу мы говорили о поэзии. И первые экземпляры своей книги я получила там, в Тугалу.

Никогда до этого у меня не было таких отношений с Черными людьми. Никогда. У меня был очень непростой диалог с Гарлемской гильдией писателей[87]87
  Гарлемская гильдия писателей – старейшая организация Черных писатель_ниц в США, основанная в 1950 году.


[Закрыть], где, как я чувствовала, меня терпели, но никогда не принимали по-настоящему – давали мне понять, что я ненормальная, странная, но перерасту всё это. Джонни Кларк[88]88
  Джон Хенрик Кларк (1915–1998) – американский историк и писатель, сооснователь Гарлемской гильдии писателей и пионер панафриканских исследований.


[Закрыть] взял меня под крыло, потому что он очень меня любил и потому что он добрый человек. Он рассказывал мне чудесные вещи про Африку. И он сказал мне: «Ты поэтесса. Ты поэтесса. Я не понимаю твою поэзию, но ты поэтесса, это точно». Получается, меня вот так выделяли. «Ты делаешь не то, что должна, но да, у тебя получится, и мы ждем от тебя свершений. Ты яркая и далеко пойдешь. Ты наломала много дров – с женщинами, Виллиджем[89]89
  Имеется в виду ГринвичВиллидж – район Манхэттена, известный в середине XX века как средоточие альтернативной художественной жизни и гей– и лесбийской культуры.


[Закрыть], белыми и так далее – но ты еще молода. Ты найдешь свой путь». То есть я получала двойные послания, что-то вроде признания и отвержения одновременно. И понимаешь, то же самое было у меня в семье. В моей семье говорили: «Ты Лорд, и это делает тебя особенной и исключительной по сравнению с другими людьми в этом мире. Но ты не такая Лорд, как мы, когда же ты наконец исправишься и начнешь вести себя подобающе?»

Адриенна: А ты ощущала в Гарлемской гильдии писателей такие же неписаные законы, которые тебе надо было разгадать, чтобы вести себя правильно?

Одри: Да, я приносила стихи, чтобы читать на собраниях. И надеялась, что они скажут мне, чего же они от меня хотят, но они никогда не могли этого сделать, не говорили.

Адриенна: Были ли в этой группе женщины, старшие женщины?

Одри: Роза Ги[90]90
  Роза Катберт Ги (1922–2012) – американская писательница, соосновательница Гарлемской гильдии писателей.


[Закрыть] была старше меня, но она была всё же очень молода. Я помню только еще одну женщину, Гертруду Макбрайд. Но она пришла на семинар и ушла так быстро, что я так с ней и не познакомилась. По большей части ядром были мужчины. Мы с моей подругой Джинни были участницами, но в несколько другом положении – мы учились в школе.

Адриенна: Получается, Тугалу дал тебе совершенно новый опыт работы с другими Черными писательницами.

Одри: Когда я ехала в Тугалу, я не знала, что я могу дать и откуда он возьмется. Я знала, что не могу дать того, что предлагают обычные преподавательницы по поэзии, да и не хотела, потому что мне они никогда не были полезны. Я не могла дать то, что предлагают преподавательницы английского. Единственное, что я могла дать, – это саму себя. И я была так увлечена этими молодыми людьми – я правда любила их. Я знала эмоциональную жизнь каждого и каждой из этих студенток, потому что у нас были консультации, и это стало для меня неотделимо от их поэзии. Я говорила с ними в группе об их поэзии в контексте того, что я знала об их жизни, о том, что между этими вещами есть реальная, неразрывная связь, даже если раньше их учили обратному.

К тому моменту, как я уехала из Тугалу, я знала, что мне необходимо преподавать, что работы в библиотеке – к тому времени я была главной библиотекаршей в школе Таун[91]91
  Школа Таун – начальная школа в Верхнем Ист-Сайде на Манхэттене. Лорд работала там до 1968 года.


[Закрыть] – мне недостаточно. Преподавание пришлось мне по душе. И оно дало мне какое-то достоинство, которого у меня раньше не было в работе. Но с тех пор как я побывала в Тугалу и провела эти семинары, я понимала не только, что я правда поэтесса, но и что это та работа, которой я буду заниматься.

Практически все стихи из «Телеграмм к ярости»[92]92
  Cables to Rage (London: Paul Breman, Heritage Series, 1970) [Второй сборник стихов Лорд. – Примеч. ред.]. – Примеч. авт.


[Закрыть] я написала в Тугалу. Я провела там полтора месяца. Я вернулась, зная, что в моих отношениях с Эдом чего-то не хватает – либо мы их перестроим, либо закончим. Я не знала, как закончить, потому что для меня никогда не бывало финалов. Но в Тугалу я встретила Фрэнсис и знала, что она станет постоянным человеком в моей жизни. Хотя я не понимала, как мы это устроим. Я оставила частичку своего сердца в Тугалу – не только из-за Фрэнсис, но и из-за того, чему меня там научили студентки.

И когда я вернулась, студентки позвонили мне и сказали – все они состояли еще и в хоре Тугалу, – что они приедут в Нью-Йорк петь в Карнеги-холле с Дюком Эллингтоном 4 апреля, а я должна была написать заметку об этом для джексонской «Клэрион-Леджер»[93]93
  «Клэрион-Леджер» – ежедневная газета в Джексоне. – Примеч. пер.


[Закрыть], так что я тоже была там, и пока мы там были, убили Мартина Лютера Кинга.

Адриенна: В тот вечер?

Одри: Я была с хором Тугалу в Карнеги-холле, когда его убили. Хор пел «Миру сегодня нужна любовь»[94]94
  What the World Needs Now Is Love – популярная песня, впервые вышедшая в исполнении Джеки Дешеннон в 1965 году.


[Закрыть]. Песню прервали, чтобы сообщить нам, что Мартин Лютер Кинг убит.

Адриенна: И что люди делали?

Одри: Дюк Эллингтон заплакал. Ханиуэлл, руководитель хора, сказал: «Единственное, что мы можем сделать, – допеть в память о нем». И они снова запели «Миру сегодня нужна любовь». Дети плакали. Публика плакала. А потом хор умолк. На этом они прекратили концерт. Но они допели эту песню, и ее отзвук остался. Это было больше, чем боль. Ужас, чудовищность произошедшего. Не только смерть Кинга, но и то, что она значила. У меня всегда было предчувствие Армагеддона, и оно было особенно сильно в те дни, ощущение жизни на грани хаоса. Не только личного, но и на мировом уровне. Мы умираем, мы убиваем наш мир – это чувство всегда было со мной. Я ощущала, что любое мое или наше действие, всё творческое и правильное – всё это помогает удерживать нас от шага за край. Что это самое большее, что можно делать, пока мы выстраиваем какое-то более разумное будущее. Но что мы в то же время находимся в огромной опасности. И вот это стало реальностью на самом деле. Некоторые мои стихи – например, «Равноденствие»[95]95
  Впервые опубликовано в From a Land Where Other People Live (Detroit: Broadside Press, 1973), позднее включено в сборник Chosen Poems: Old and New (New York: W.W. Norton and Company, 1982), 39–40. – Примеч. авт.


[Закрыть] – родом из тех времен. Тогда я поняла, что должна уйти из библиотеки. Примерно в это же время Иоланда[96]96
  Иоланда Риос, подруга Лорд, студентка Городского колледжа Городского университета Нью-Йорка.


[Закрыть] показала мою книгу «Первые города» Мине Шонесси[97]97
  Мина Шонесси (1924–1978) – в то время директорка программы по письменным навыкам SEEK в Городском колледже Городского университета Нью-Йорка. – Примеч. авт.


[Закрыть], у которой она училась, и, кажется, она сказала Мине: «Может, возьмете ее преподавать?» – потому что, понимаешь, Иоланда такой человек.

Адриенна: Но еще и Мина такой человек, чтобы прислушаться к этому.

Одри: И вот Иоланда пришла ко мне и сказала: «Слушай, с тобой хочет встретиться руководительница программы по английскому в SEEK[98]98
  «Поиск образования, развития и знания» (Search for Education, Elevation, and Knowledge) – довузовская программа компенсирующего образования в Городском университете Нью-Йорка. В 1960-х и начале 1970-х в ней преподавали многие писатель/ницы. – Примеч. авт.


[Закрыть]. Может быть, она возьмет тебя на работу». И я подумала: я должна выйти на этот рубеж. Это не то же самое, что вернуться на Юг, где тебя могут застрелить, но когда Мина сказала мне: «Учи», – это было так же жутко. У меня было такое чувство, что я не знаю, как это делать, но это моя линия фронта. И я обсуждала это с Фрэнсис, потому что у нас был опыт Тугалу, и я спросила: «Если бы я могла пойти на войну, если бы я могла взять в руки оружие, чтобы защищать то, во что я верю, то да – но что я буду делать в классе?» А Фрэнсис ответила: «Ты будешь делать то же, что и в Тугалу». И своим студенткам в SEEK я сказала первым делом: «Мне тоже страшно».

Адриенна: Я помню, как сама пришла туда в ужасе. Но я пришла в белом ужасе, знаешь, таком: «Теперь ты вся как на ладони, теперь вылезет наружу весь твой расизм…»[99]99
   Адриенна Рич преподавала в SEEK в 1968–1970 годах. Программа действует до сих пор и предназначена для тех, у кого не хватает денег и академической подготовки для поступления в университет на общих основаниях, – в условиях структурного расизма это преимущественно люди Цвета. – Примеч. пер. и ред.


[Закрыть]

Одри: Я пришла в Одри-ужасе, в Черном ужасе. Я думала: у меня обязательства перед этими студентками. Как я буду с ними разговаривать? Как я им скажу, чего от них хочу – буквально, – вот такой ужас. Я не знала, как открыть рот, чтобы меня поняли. И моя commadre[100]100
  Исп. comadre – кумушка (в тексте сохранена орфография оригинала).


[Закрыть] Иоланда, которая сама была студенткой программы SEEK, сказала: «Наверное, тебе надо просто говорить с ними так же, как со мной, потому что я одна из них, а со мной ты научилась объясняться». Я училась абсолютно всему на каждом занятии. С каждой группой, в которую я приходила, нужно было начинать заново. Каждый день, каждую неделю. Но это и было захватывающе.

Адриенна: Ты вела «Английский 1»? Тот курс в связке, где можно быть поэтессой, преподавательницей письма и не объяснять грамматику, а грамматику у них вела другая преподавательница английского? Я только так и смогла за это взяться.

Одри: Я научилась преподавать грамматику. А потом поняла, что мы не можем разделить эти две вещи. Мы должны делать их вместе, потому что они одно целое. Именно тогда я узнала, как важна грамматика и что понимание – это отчасти грамматический процесс. Так я научилась писать прозу. Я всё училась и училась. Я приходила на урок и говорила: «Представляете, что я вчера узнала? Грамматические времена – это способ упорядочить хаос времени». Я узнала, что грамматика не произвольна, что у нее есть своя роль, что она помогает придать форму мыслям, что она может не только сковывать, но и освобождать. И я снова ощутила, как мы учимся этому в детстве и зачем. Это как водить машину: однажды научившись, ты можешь выбрать, отбросить это умение или использовать, но ты не сможешь понять, обладает ли оно полезной или разрушительной силой, пока не освоишь его. Это как страх: однажды поймав его рукой, ты можешь использовать его или отбросить. Я говорила об этих вещах на занятиях и разбиралась с тем, что происходило между мной и Фрэнсис, что происходило с безумным мужчиной, с которым я жила и который хотел и дальше притворяться, будто можно смотреть на жизнь одним способом, а жить по-другому. Всё это, каждая частичка просачивалась на занятия. Мои дети в школе как раз учились читать, и это тоже было важно, потому что у меня была возможность смотреть, как это происходит. Потом стало еще тяжелее, когда я пришла в Леман-колледж[101]101
  Леман-колледж – еще один колледж Городского университета Нью-Йорка.


[Закрыть] вести курс по расизму в образовании, учить белых студенток тому, каково это всё, связи между их жизнями и той яростью…

Адриенна: Ты читала курс по расизму для белых студенток в Лемане?

Одри: На педагогическом отделении открывалась программа для белых студенток, которым предстояло работать в нью-йоркских школах. Леман был на 99 процентов белым, и как раз выпускницы педагогического отделения должны были учить Черных детей в городских школах. Так что курс назывался «Раса и городская жизнь». Там у меня были все эти белые студентки, которые спрашивали: «Что происходит? Почему дети в классе нас ненавидят?» Я не могла поверить, что они не понимают, как строить взаимодействие на самом элементарном уровне. Я объясняла: «Когда белый ребенок говорит, что дважды два – четыре, вы просто отвечаете: „Правильно“. Если в том же классе встает Черный ребенок и говорит, что дважды два – четыре, вы хлопаете его по спине и говорите: „Ого, да ты молодец!“ Что вы на самом деле этим сообщаете? А что происходит, когда вы идете по улице в школу? Когда вы заходите в класс? Давайте разыграем по ролям». И тогда из этих белых молодых студенток изливался наружу весь их страх, всё их отвращение – раньше с ними об этом никогда не говорили.

Адриенна: Там, наверное, были в основном женщины, да? На педагогическом отделении.

Одри: Да, в основном женщины, и ощущение было такое, что они вынужденно идут на жертвы. Но после двух семестров я стала думать, что лучше бы эту работу делали белые. Эмоционально это было ужасно затратно. В моих группах было не больше одной или двух Черных студенток. Один студент бросил курс, сказав, что ему это не подходит, и я подумала: погодите-ка, ведь расизм искажает не только белых людей – а как же мы? Как быть с воздействием белого расизма на то, как Черные люди относятся друг к дружке? Ведь расизм интернализируется? Как быть с Черными учительницами, которые идут работать в гетто? И я поняла, что у Черной учительницы, которая идет в нью-йоркскую школу после расистского, сексистского образования, есть другие проблемы, не менее серьезные.

Адриенна: Ты имеешь в виду, в смысле ожиданий?

Одри: Не только в смысле ожиданий, но и в смысле самовосприятия, в смысле непонимания, на чьей стороне быть. В смысле идентификации с угнетателем. И я подумала: кто начнет разговор об этом? Что с этим делать? Вот к чему мне хотелось приложить свои силы. Между тем, на дворе 1969 год, и я размышляю: каково мое место во всем этом? В моей группе были две Черные женщины, и я пыталась поговорить с ними о том, что нам, как Черным женщинам, надо объединяться. Черные организации в кампусах готовились к весенним акциям. И эти женщины ответили: «Ты ненормальная, мы нужны нашим мужчинам». Это было абсолютное отвержение. «Нет, мы не можем объединиться как женщины. Мы Черные». Но я не могла бросить попытки распутать этот клубок, потому что знала, что, как только перестану пытаться исправить это дерьмо, оно меня засосет. Единственная моя надежда – копаться в этом, распутывать все эти нити. Моя любовь к Фрэнсис, Эд, дети, преподавание Черным студенткам, женщины.

А в 69-м Городской колледж захватили Черные и пуэрториканцы[102]102
  Весной 1969 года Черные и пуэрториканские активист_ки захватили южный кампус Городского колледжа, требуя изменить правила приема и сделать высшее образование доступным для студент_ок Цвета. В результате этого протеста в Городском университете Нью-Йорка была введена система открытого приема.


[Закрыть]. Черные студенты на баррикадах вместо занятий. Мы с Иоландой приносили им суп и одеяла и видели, как Черных девушек трахают на столах и под партами. И хотя мы пытались говорить с ними как с женщинами, в ответ мы слышали одно: «Так ведь у нас революция!» Было больно видеть, как Черных женщин используют и эксплуатируют, как всё это происходит одновременно. Я сказала: «Я хочу снова учить Черных студенток». Я пошла в Колледж имени Джона Джея[103]103
  Колледж уголовного права имени Джона Джея – колледж Городского университета Нью-Йорка. Был основан в 1965 году как Колледж полицейской службы.


[Закрыть] и предложила декану курс по расизму и городской жизни, и он сказал: «Давайте». Я читала два курса: этот и еще один новый, который я предложила отделению английского языка и который подходил к подготовительному письму[104]104
  Имеются в виду занятия по развитию навыков письменной речи для студент_ок с низкой академической подготовкой.


[Закрыть] через творчество. Это было преподавание в борьбе.

Адриенна: Джон-Джей был в основном полицейским колледжем, да?

Одри: Изначально это был полицейский колледж, но я пришла туда в 1970 году, когда уже работал открытый прием[105]105
  Система открытого приема, результат протестов 1969 года, давала право поступления в Городской университет Нью-Йорка всем выпускни_цам нью-йоркских старших школ вне зависимости от уровня подготовки.


[Закрыть], и тогда Джон-Джей превратился в четырехлетний высший колледж, куда набирали и обычных студентов, и служащих городской полиции. По английскому и истории там не было Черных преподавательниц. Большинство поступающих были Черными или пуэрториканцами. А моя манера держаться совсем не внушала страха.

Адриенна: Я видела, как ты держишься в Джон-Джее, и я бы не назвала твою манеру особенно дружелюбной, но это было немного позже…

Одри: …кроме того, я была Черной женщиной. И вот я пришла и начала вести этот курс, и настроена я была весьма решительно. Курс оказался очень популярным. На него записалась масса Черных и белых полицейских. А я буквально панически боялась пистолетов.

Адриенна: Они носили пистолеты?

Одри: Да. А поскольку открытый прием сделал колледж доступным для всех выпускников средней школы, у нас в одной аудитории сидели копы и ребята с района. В 1970 году в Чикаго убивали Черных пантер[106]106
  Партия Черных пантер – левая Черная организация, изначально основанная для сопротивления полицейскому насилию. С 1969 года ФБР развернула масштабную кампанию преследования Черных пантер, в результате которой многие участники были убиты.


[Закрыть]. А тут у нас Черные и белые копы, Черные и белые ребята с улицы. Женщины в основном были молодыми, Черными, и всё это были женщины, которые поступили в колледж только теперь, потому что раньше это было невозможно. Некоторые из них учились в программе SEEK, хотя не все, и это был их единственный шанс. Многие из них были постарше. У них была масса жизненного опыта, но они проделали мало работы над собой как Черные женщины. Они проделали ее только по отношению к белости, в связи с ней. Враг всегда был снаружи. Я вела этот курс так же, как и все остальные, то есть училась на ходу, ставила трудные вопросы, не зная, что дальше. Жаль, что я не записывала некоторые вещи, которые там происходили. Например, как молодой белый коп на занятии сказал: «Да, но ведь каждому нужен кто-то, кого можно презирать, разве нет?» К тому времени я научилась разговаривать. Не всегда это получалось кратко или утонченно, но зато было достаточно доходчиво, и дальше они начинали думать сами. Я поняла, что это самое большое, что можно сделать за один семестр. Возможно, есть люди, которые могут выдавать большие куски информации, но это не про меня. Процесс обучения можно вызвать, разжечь, как бунт. И тогда, возможно, будем надеяться, он дойдет до конца или пойдет дальше.

В это время в Джон-Джее началась борьба за отделение Черных исследований. И опять я видела эксплуатацию и насилие над женщинами, над Черными людьми, я видела, как университет использует Черные исследования самым циничным образом. Год спустя я вернулась на английское отделение. Я нажила себе множество врагов. Среди Черных студенток меня пытались дискредитировать, в том числе, говоря, что я лесбиянка. Вообще к тому времени я уже считала себя открытой, но в Джон-Джее я до тех пор не говорила о своих стихах и своей сексуальности. Я знала, всегда знала, что есть только один способ помешать людям использовать то, кто ты есть, против тебя же – быть честной и открытой, говорить о себе первой, не дожидаясь, пока о тебе начнут говорить они. Это нельзя даже назвать смелостью. Не молчать – это был мой защитный механизм. И вот в 1971 году я опубликовала в «Миз Магазин»[107]107
  «Миз Магазин» (Ms. Magazine) – феминистский журнал, который основали Глория Стайнем и Дороти Хьюз. Считается первым периодическим феминистским изданием в США. В 1971 году вышел предварительный выпуск-анонс журнала; первый полноценный номер увидел свет в июле 1972 года.


[Закрыть] «Любовное стихотворение», принесла и повесила его на стене в английском отделении.

Адриенна: Я помню, как ты читала «Любовное стихотворение» в Верхнем Вест-Сайде, в кофейне на 72-й улице. Это был первый раз, когда я услышала его в твоем исполнении. И кажется, это было примерно тогда же, в начале семидесятых. Ты читала его. Это было невероятно. Как вызов. Это было великолепно.

Одри: Именно так я себя и чувствовала, отступать было некуда, потому что хотя с этим и сейчас тяжело, но тогда идея открытого лесбийства в Черном сообществе была – мы ведь за очень короткое время проделали огромный путь – абсолютно чудовищной. Мне позвонил мой издатель и буквально сказал, что не понимает слова «Любовного стихотворения». Он сказал: «Так о чем это всё? Ты воображаешь себя мужчиной?» А ведь он сам был поэтом! Я ответила: «Нет, я влюбленная женщина».

Адриенна: Только не говори мне, что твой издатель никогда не слышал о лесбиянках.

Одри: Я уверена, что слышал, но подумать, что я напишу стихотворение…

Адриенна: …что одна из его поэтесс в серии «Бродсайд»[108]108
  Серия «Бродсайд» – серия книг Черных автор_ок, выходивших в издательстве «Бродсайд пресс», которое создал Черный поэт Дадли Рэндалл. – Примеч. пер.


[Закрыть]…

Одри: Да. И он ведь чуткий человек. Он поэт.

Адриенна: Но твою работу он опубликовал.

Одри: Да, опубликовал. Но это стихотворение он опубликовал не с первого раза. «Любовное стихотворение» должно было войти в сборник «Из страны, где живут другие»[109]109
  From a Land Where Other People Live – сборник стихов Лорд, вышедший в издательстве «Бродсайд пресс» в 1973 году.


[Закрыть].

Адриенна: И его там не было? Ты убрала его?

Одри: Да. Но в то время, когда ты услышала, как я читаю «Любовное стихотворение», я уже решила, что больше не стану переживать о том, кто знает, а кто не знает, что я всегда любила женщин. Есть одна вещь, которая всегда меня поддерживала, – и это не совсем смелость или храбрость, разве что смелость и храбрость вырастают из нее – это ощущение, что я уже уязвима в стольких смыслах и ничего не могу поделать со своей уязвимостью, так что я не буду делать себя еще уязвимее, вкладывая оружие молчания в руки моих врагов. Быть открытой лесбиянкой в Черном сообществе непросто, но быть закрытой – еще тяжелее.

Когда у народа есть общее угнетение, он вырабатывает определенные навыки и способы защиты. И если ты выживаешь, то благодаря этим навыкам и защитам. Когда вступаешь в конфликт из-за других существующих различий, возникает особая уязвимость друг перед дружкой, отчаянная и очень глубокая. И это то, что происходит между Черными мужчинами и женщинами, потому что у нас есть оружие, которое мы совершенствовали вместе и которого нет у белых женщин и мужчин. Я сказала это кому-то, и она заметила совершенно справедливо, что такое же есть и в еврейском сообществе между евреями и еврейками. Я думаю, что угнетение отличается, но есть такой же механизм уязвимости. Когда вы разделяете общее угнетение, у вас есть некоторое дополнительное оружие друг против дружки, потому что вы вместе создали его втайне против общего врага. Это страх, от которого я всё еще не избавилась и о котором всё время вспоминаю, общаясь с другими Черными женщинами, – страх перед бывшей соратницей.

Адриенна: В эссе «Поэзия – не роскошь» ты написала: «Белые отцы говорили нам: я мыслю, следовательно, я существую. Черная мать внутри каждой из нас – поэтка – нашептывает нам во сне: я чувствую, значит я могу быть свободной». Я слышала замечание, что ты просто повторяешь старый стереотип о рациональном белом мужском и эмоциональном темном женском. По-моему, ты говорила совершенно другое, но не могла бы ты сама рассказать об этом?

Одри: Я слышала такое обвинение, что я укрепляю стереотип, что я говорю, будто область интеллекта и рациональности принадлежит белому мужчине. Но если ты путешествуешь по дороге, которая нигде не начинается и нигде не кончается, собственность на дорогу не имеет никакого смысла. Если у тебя нет земли, откуда бы вела эта дорога, нет географической точки, куда она бы приводила, нет цели, то существование этой дороги не имеет никакого смысла. Оставить рациональность белому мужчине – всё равно что оставить ему кусок дороги, которая нигде не начинается и нигде не кончается. Когда я говорю о Черной матери в каждой из нас, поэтке, я не имею в виду Черных матерей в каждой из нас, тех, кого называют поэтками или поэтессами, я имею в виду Черную мать…

Адриенна: …которая и есть поэтка?

Одри: Черная мать-поэтка есть в каждой из нас. И когда мужчины или патриархальные мыслители или мыслительницы отвергают это сочетание, мы изувечены. Рациональность не бесполезна. Она служит хаосу знания. Она служит чувству. Она служит тому, чтобы добраться из одного места в другое. Но если ты не воздаешь должное каждому из этих мест, то дорога бессмысленна. Слишком часто именно это происходит с поклонением рациональности и этому закольцованному, академическому, аналитическому мышлению. Но в конечном счете я считаю, что чувствовать и думать – это не дихотомия. Я вижу их как выбор путей и сочетаний.

Адриенна: Выбор, который мы постоянно совершаем. Мы не совершаем его один раз и навсегда. Мы должны делать его постоянно, в зависимости от того, где находимся, снова и снова.

Одри: Но я правда думаю, что нас научили думать, систематизировать информацию определенными старыми способами, учиться, понимать определенными способами. Возможные формы того, чего никогда еще не было, существуют только где-то на задворках, где мы храним эти безымянные, неприрученные стремления к иному, выходящему за рамки возможного сейчас, к иному, к которому наше понимание может только прокладывать дороги. Но нас приучили отрицать эти плодородные области нашего «я». Я лично верю, что Черная мать сильнее присутствует в женщинах; однако она – имя того человеческого, которого не лишены и мужчины. Но они заняли позицию против этой части себя, и это мировая позиция, позиция сквозь все времена. И я уже говорила тебе это раньше, Адриенна, я чувствую, что мы эволюционируем. Как вид…

Адриенна: Женщины развиваются…

Одри: Что человечество эволюционирует через женщин. Что это не случайность, что всё больше и больше женщин – звучит безумно, да? – больше женщин рождается, больше женщин выживает… И мы должны серьезно отнестись к этому обещанию новой силы, или мы будем совершать те же ошибки снова и снова. Пока мы не выучим уроки Черной матери в каждой из нас, неважно, Черные мы или нет… Я верю, что эта сила живет и в мужчинах тоже, но они выбирают не иметь с ней дела – и это, как я теперь понимаю, их право. Надеюсь, этот выбор может меняться, но не знаю точно. Я не думаю, что этот переход от борьбы и преодолевания проблем к переживанию жизни и приобретению опыта – дело одного поколения или однократное усилие. Я считаю, что это целое отличительное свойство, которому пытаешься дать ход, в которое стремишься внести свой вклад. Но я не говорю, что женщины не думают или не анализируют. Или что белые не чувствуют. Я говорю, что мы никогда не должны закрывать глаза на ужас, на хаос, Черный, творческий, женский, темный, отвергаемый, запутанный…

Адриенна: Жуткий…

Одри: Жуткий, зловонный, чувственный, туманный, будоражащий…

Адриенна: Я думаю, что мы должны и дальше использовать и утверждать слова, которые до сих пор использовались в негативном и оскорбительном ключе. И я полагаю, что именно это ты и заявляешь этой фразой, именно это ты снова и снова делаешь в своих стихах. И это далеко не так просто, как сказать: «Черное прекрасно»[110]110
  «Черное прекрасно» (Black is Beautiful) – центральный лозунг движения против интернализованного расизма.


[Закрыть].