Текст книги "Ромашки для королевы"

Самый упрямый ученик

– Бархат небес, да за что мне это наказание? – Лоэльви в сотый раз изучил означенный бархат, но ответа не обнаружил. – Сам не спит, другим не дает, а пользы от наших бдений никакой. Ты с магией несовместим, гном!

– Не умничай, – посоветовал Рртых. – Мы, подгорники, народ практичный. Не вижу пользы в том, чтоб камень висел, или там – вбок падал. Вот он и не слушается. Ты учи меня на примерах.

– Тебя надо отослать к нашему вечному королю, в советники, – обреченно вздохнул эльф. – Как секретное оружие. Через год за Стеной станет пусто, все сюда сбегут. Вопреки самой непреодолимой магии…

– Не трать мое время впустую, – забеспокоился Рртых. – Учи с толком, куда для гномов полезно и важно двигать эдакую каменюку. Ты же нудный, клянусь кривой киркой, как начнешь причитать – до полудня не уймешься.

– Убью! В лепешку, этим вот камнем.

– Ух ты, пробрало, – уважительно кивнул гном. – Давай-ка я схожу, принесу нам завтрак.

Эльф обреченно покачал головой, сел и, почти неожиданно для себя, рассмеялся. Сорвался с места, добежал до перил, перегнулся и закричал вслед гному, прущему через нижний зал тараном, раздвигая плечами колонны, что в точности он, Лоэльви, желает получить на завтрак. Потому что уже знал – результат неконтролируемого выбора может сильно озадачить.

Потом невысокий темноволосый маг вернулся к столику и стал собирать посуду, напевая под нос заклинания, будто это безобидные стишки. Чашки, ложки и салфетки охотно слушались, не обольщаясь беззаботностью тона.

Три тысячи лет Лоэльви жил в мире людей, тоскуя по обществу и атмосфере родного края Лирро с его певучей мелодичностью голосов, умными острыми шутками, магической аурой первозданной земли, породнившейся с вечными. А еще там осталась навсегда утраченная для большого мира древняя библиотека, там были возможны беседы с магами, там бережно и благодарно принимали знания усердные ученики, постигающие науку заклинания веками. И сам он учился.

Увы… Три тысячи лет между ним, одиноким магом, и родной долиной стоит Стена, непреодолимая и темная, как упрямство короля. Порой только она и удерживала Лоэльви от решения покинуть Круг. Что можно дать людям за жалкие десять лет, даже если они стараются изо всех сил и порой умудряются продвигаться в магии куда быстрее любого эльфа? Все равно – лишь азы, и чуть глубже один раздел. Обычно это бой и защита. Словно нет ничего иного! А ведь магия – основа безупречного строительства, обновления земель, возрождения плодородия, лечения…

Он учил старательно, но, отдавая, не радовался, что знания нужны. Не искал благодарности и уважения. Он скучал по сородичам, впадая все глубже и невозвратнее в покой, который пугал мудрую Эриль. Потому что за покоем следует равнодушие, позже подкрадывается скука, за ней следует апатия. Все они – предвестники сна забвения. Лоэльви не желал забывать, но и помнить очень устал. Жизнь казалась оставленной далеко в прошлом, несравнимым красотой и яркостью с убогими буднями настоящего и жалкими обещаниями будущего.

Так было, пока не появился самый рыжий и бездарный из учеников, Рртых Третий. Гном презирал магию, считал ее бесполезной и требовал сделать хоть немного удобнее и приспособить, например, к раздуванию мехов. Прищурив мелкие синие глазки, он изводил учителя даже ночами, потому что магия не нагружает мышц и портит сон. Здоровенный рыжий наглец звал мага на ты, в большой злости от своих неудач мог поставить на стол или задвинуть в угол, а его удручающе частые и вдумчивые советы были особенно невыносимы.

Результат перечисленных бед оказался парадоксальным и неожиданным, ибо к исходу второго года обучения Лоэльви признался себе, будучи трижды подряд не разбуженным ночами: без гнома – скучно! Обходясь при обучении за семь сотен лет без единого повышения тона, теперь он охотно и азартно орет на рыжего. С удовольствием слушает ответный басовитый рев, лишенный гармонии или мелодичности. Про такт и гномью манеру выражать мысли лучше, само собой, и не вспоминать. В общем, рыжий пятифутовый гном – как любила повторять Эриль – оказался наилучшим и единственным действенным средством от тоски вечности. С появлением Рртыха размеренная жизнь Круга обрела незнакомую прежде живость. Неутомимый молотобоец азартно гонял на разминках учеников мастера Кэльвиля, задирал молодых магов и норовил починить или усовершенствовать всё, что по недосмотру не успели спрятать. Еще он чистил коней, мыл полы, окапывал деревья…

Эриль, задумчиво глядя на усердие рыжего, предположила однажды, что у гномов нет магии именно потому, что они опасаются остаться без простой работы. А безделье делает их очень, очень опасными.

Во всем перечисленном имелся один маленький изъян, портящий настроение: гном был несовместим с магией. Хуже того, Лоэльви обнаружил после сложных опытов след заклятия шамана, от самого рождения лишившего Рртыха ряда способностей и задатков, необходимых сильному магу. Гном выслушал, подумал и согласился. Он наследник короны, повелителю гор негоже колдовать – подданные не поймут. К тому же все, кому выпадало имя Рртых, рождались воинами, а не знахарями или магами. И чем больше дано одного, тем меньше Труженик добавит другого.

С тем, казалось бы, можно было обучение прекратить, но третий из Рртыхов оказался в десятки раз упрямее самого усердного из прежних учеников эльфа. Вопреки всему он двигался, медленно оттеснял стену родового запрета. Хотя поверить в это казалось невозможно.

Зато Лоэльви ничуть не удивился, обнаружив ученика, волокущего наверх по лестнице три короба яблок вместо одного-единственного запрошенного.

– Я полагал, что обойдусь одним яблоком, – сообщил маг чуть раздраженно.

– Здесь семь сортов, – возразил гном. – И вообще… одни крупные, другие мелкие, одни кислые, другие сладкие до отвратительности. Вон это смешное, кривое и с листиком. Тебе что, без разницы? Выбирай.

– Вынуждать меня к выбору – это идея Эриль, – эльф заподозрил неладное. – Она и тебя подговорила? Увы, всюду измена. Ученик идет против учителя, любимая наставница потакает ему.

– Ага, с вами сам дойдешь до личных интриг, без потаканий, – обозлился Рртых. – Это до чего надо магией дурную эльфийскую башку забить, чтобы три тыщи лет добавлять к слову «любимая» глупости про «наставницу»? Зато я понял, отчего эльфов так мало. Вы все, слышишь, поголовно – кроты слепые, молотом по макушке стукнутые. Как еще хоть кто-то жив, не понимаю… Вот тебе отличное красное яблоко, не ной про выбор. Я пошел.

– Так я хотел зеленое…

– Труженик, ну когда я научу этого эльфа вовремя решать, чего он хочет? – Насмешливо воззвал гном и добавил: – Хотя прогресс налицо, он думал пять минут, а не сто лет. Яблоки еще не высохли. Это – достаточно зеленое?

– Злой ты. Я сам возьму.

– Я практичный. Жуй свое яблоко и топай в садик, там Эриль гуляет, ее довели наши маги, у них тоже что-то не получается, не один я бездарь. Поговори с ней о погоде – надежная тема, как раз для эльфов. Глядишь, не пройдет и сотни лет, как догадаешься зайти дальше и спросить, не согласится ли она поужинать и обсудить с тобой этого… да, как там вашего обожаемого поэта? Или музыку заунывную послушать, тоже дело. А я буду ронять камень. Не переживай, мое усердие ты разберешь и оттуда, до успеха далеко, но грохот будет…

– Регулярный, – рассмеялся маг, торопливо рассовывая по карманам еще три яблока, про запас. – Ладно, пойду поговорю про музыку. Глупо это.

– Глупо стоять тут. Иди уже, пока я тебя не вышиб в окошко, вместо камня. От злости может и получиться.

Маг задумался на мгновение – и двинулся к лестнице.

Увы, план музыкальных бесед не удалось реализовать незамедлительно. Вверх поднимались и Эриль, и рослый светловолосый учитель боя, и его – с некоторых пор любимый – ученик Брав. Последний коротко поклонился магу и гному именно он изложил причину визита.

Брав очень хотел продолжить обучение, но не решался дольше задерживаться в Круге, слишком многое изменилось в мире, опасно пошатнулось, а то и повернулось к большой войне. До Круга доползли слухи, что в горы вернулись все до единого гномы-торговцы, державшие лавки и ювелирные мастерские в городах людей. Их ждали и впустили, открыв один из входов. А еще из подгорного мира вышел боевой гном в вороненом стальном полном доспехе – гонец Черной войны гнева. Он спустился с гор и передал письма с объявлением войны для всех стран, куда ранее не добрались погибшие посольства гномов. В письмах имелись малопонятные намеки на коварство людей, желающих гибели рода Гррхон.

Думая о возвращении в Леснию, Брав кропотливо изучил предполагаемые маршруты от южного побережья до башни ордена. И собирался по пути домой попытаться найти тайное место и все же выяснить, отчего «орденцы» не дают о себе знать.

Кэльвиль коротко кивнул, едва ученик закончил говорить – он считал план верным и своевременным.

– Одно уточнение, – мягко сказал эльф. – Я пойду с Бравом. Если там ведимы, нам и двоим будет худо, а одному ему никак не пройти. Места глухие, помощи ждать не приходится. А орден – идея и ответственность эльфов.

– Ты не маг, – Эриль явно повторила довод, уже однажды не сочтенный важным.

– У вас школа, вы не имеете права уходить, – возразил светловолосый. – Я далеко не уникальный воин, к тому же устал от Круга. Я следопыт, мне тошно без леса, – он посмотрел на обоих соплеменников почти жалобно. – Там цветет лето, а следом зашуршит осень, воссияют мои любимые золотые клены. Не держите меня.

– Только, пожалуйста, помни о ведимах, рассматривая клены, – сокрушенно согласилась Эриль. – Мне очень неспокойно.

– Эх, мне бы с вами, – расстроился гном. – Но на полпути дело негоже бросать. Я должен хоть малому научиться, чтобы людей от заговора вддыхров будить, в сознание возвращать, чтобы камни, по воле вддыхров вздымающие шипы и пики, заново успокаивать, как отец Энтора во время боя делал. Годик еще, я пробьюсь. Вы уж там не лезьте в самое жерло. Брав, ты разумный мужик, пригляди за эльфом. Пригляди! Эльфы все непутевые. Правда, этот получше прочих.

Лоэльви рассмеялся и ушел, пообещав наскоро собрать полезные мелочи.

К полудню двух путников провожали все обитатели Круга. Застоявшийся без дела вороной грыз удила и просил повод. Легкий золотисто-рыжий конь эльфа красовался и гарцевал, радуясь, что для него нашлось дело.

Белое южное солнце слепило глаза, но гном упрямо моргал и смотрел, то и дело утирая слезы. Стоял на солнцепеке, пока два всадника удалялись по узкой тропе из узорного мрамора. Широкие лапы гнома дергали отросшую бороду, а губы без звука шептали обещание одолеть проклятую магию, не желающую сдаваться, будто она из алмаза выточена. Непременно одолеть всю, до последней корки, чтобы извести вддыхров на веки веков.

Добрый след

Брав покинул Круг с легким сердцем. Он соскучился по дому, где уже три года без отца рос малыш Ратич. А еще его ждали в Леснии воины, и воевода втайне надеялся уговорить своего учителя-эльфа хотя бы недолго погостить в гарнизоне. Место хорошее, и кленов там – как по заказу, целые рощи, да еще разносортных. Даже зовется городок близ заставы очень подходящее для слуха Кэльвиля – Клённики.

Оказавшись на берегу, эльф направил коня на старую заросшую тропу, уводящую не к устью торговой реки Стови, а западнее, вдоль моря, до мелкой и неудобной ладьям Пражицы. Путники заранее договорились: эта дорога короче и вполне удобна для конного. Идет берегом реки, иногда топкими местами, потому и нелюбима обозниками. А раз проезжих мало, селятся люди по Пражице негусто, живут бедно. Брав полагал, здесь почти нет шанса натолкнуться на ведимов или встретить холодный прием усиленных военных разъездов, которые придирчиво относятся к крупным торговым путям.

Кэльвиль предпочел эту тропу по иным причинам. Друг Орильр, время от времени навещавший Круг мудрых, обычно пользовался указанным трактом. И, если есть хоть малый шанс встретиться, следопыт не желал его терять. К тому же он понимал, что отвык от шума людских дорог, и не желал выделяться своей неосведомленностью. Да и выговор у него странноватый, привлекающий внимание. Но и на малой тропе путники не затерялись. В первом же пыльном селении люди с огромным интересом стали рассматривать коней, дивясь их стати и несхожести. А потом не обошли вниманием и богатую добротную одежду путников, и их торопливость.

Брав хмурился и немного жалел, что выбрал короткую дорогу. Он, в отличие от эльфа, полагал, что в шумной толпе прятать странность легче, чем в чистом поле. А Кэльвиль выглядел очень необычно: слишком стремительный и гибкий, с незабываемыми для юга волосами цвета серебряной полыни, с тонкими красивыми чертами лица. Но это – полбеды. Поймав теплый взгляд серых глаз, люди почти невольно улыбались, кланялись приветливо… и еще долго смотрели вслед. Брав буквально слышал, как они без звука шептали, что именно таков должен быть эльф.

Сам учитель ничего необычного в поведении людей не замечал. Он радовался дороге, как узник, получивший свободу после долгого заточения. Смеялся, напевал, болтал с окружающими, рассказывал воеводе, как путешествовал здесь прежде в разное время. Удивлялся, насколько изменились русло речушки… Брав хмурился и старался ускорить движение, отделаться от случайных попутчиков, оборвать разговор, если он доступен чужим ушам. По той же причине отдыхать воевода предпочитал мало, лишь когда того требовали кони.

Эльф честно признался, что лошадь взял исключительно потому, что так у людей принято. И – он очередной раз виновато улыбнулся – чтобы задерживаться на постоялых дворах. Брав махнул рукой на Кэльвиля, безнадежного в своем желании заново изучать мир и помогать всем, догадавшимся обратиться за помощью. В конце концов, светловолосый умудрялся помогать не только успешно, но и быстро. И, хотя соплеменники его не считали магом, он умел многое. Воевода видел, как чуткие пальцы учителя гладят старую язву, высушивая ее в несколько минут, как они собирают кости после сложного и неудачно сросшегося перелома, хотя Кэльвиль – не лекарь. Видел и то, как следопыт сразу указывает место для колодца, раз старый высох. Каждый день эльф умудрялся найти себе дело. А Брав глядел и с тоской понимал, насколько много потерял мир людей, лишившись соседства чуждых ему во многих отношениях существ – эльфов. Ведь буквально каждое селение, покинутое Кэльвилем, стало хоть немного счастливее, избыв старую, нерешаемую проблему. А еще приятнее то, что, поговорив с эльфом, люди иначе улыбались, мягче и теплее. Словно отсвет его радости согревал их усталые души.

Сухая степь страны Бильсы, широко раскинувшаяся по берегу океана, простиралась на пять сотен верст к северу. Миновать ее удалось за два месяца, и эльф виновато признал – целиком его вина, не стоило так часто задерживаться. Впредь он станет осмотрительнее. Брав рассмеялся и предложил иное слово – «невнимательнее». Учитель пожал плечами и обещал подумать.

Граница Бильсы и Рэнии проходила по притоку Пражицы. Собственно, так реку звали на севере, и Брав использовал привычное для себя имя.

Заставы пропустили путников на удивление легко. Обаяние эльфа оказалось, как понял воевода, неотразимо и для привыкших ко всему хранителей неспокойного приграничья.

Земли Рэнии с каждым днем все более напоминали Браву милую родину. Здесь степь мяли складки холмов, ручейки поили землю, собирались, сплетались в неширокие спокойные реки. Кусты и деревья давали тень у воды. Скот по-прежнему пасся большими стадами, но появились уже и возделанные поля, и крупные села – зажиточные, зеленые и уютные. Совсем иные, чем пыльные стоянки южан, привыкших кочевать. Воевода довольно отметил: лето в зените, до гор осталось три сотни верст, это месяц пути. Что особенно приятно – при хорошей погоде, когда дни еще длинны и ехать удобно вдвойне.

Брав, стараясь ускорить движение, теперь обходил людные и шумные поселки. Там, он уже понял, непременно найдется хотя бы одно несчастье, способное задержать впечатлительного эльфа.

– Мы восьмой день живем сухими припасами и охотой, – робко пожаловался Кэльвиль как-то. – Пирогов бы…

– Тебе не по вкусу моя стряпня?

– Так во-он там, на горочке, село, – с надеждой вздохнул неисправимый эльф. – Ну что ты вцепился в повод моего коня, будто я не могу с ним управиться!

– Это не село, а еще один потерянный день, – резонно уточнил Брав. – Вами, эльфами, должен править гном. Представляешь себе результат?

– С трудом, – рассмеялся Кэльвиль, тоскливо оглядываясь на аккуратные домики. – Рртых уже правит Кругом, если разобраться. Обещал гонять моих учеников без устали. Знаешь, у него странная и интересная школа боя. Я слышал, древние эльфы делились с гномами нашими приемами и смешивали стили. У нас не сохранилось итогов обмена, мой учитель был последним, знавшим тот бой. Он отказался в полной мере передать мне знания, я же из рода Шаэль, мы для тяжелого оружия не очень подходим.

– Зато в своем стиле ты так хорош, что учишь нас с трудом, мы слишком медлительны, заметно, как приходится менять приемы под скорость движения людей.

– Именно. Но я расстроен, что не могу в полной мере обучать иному бою, более подходящему вам. Чуть ли не заново его создаю. Прежде мне помогал Орильр. Он многое помнит. Иногда я думаю, он вообще знает больше нас всех, но отчего-то не слишком охотно делится. А теперь и он исчез, это очень беспокоит, да и тоскливо без него.

– Думаешь, если имя упоминать десять раз на дню – он появится?

– Эльфы чутки к зову, особенно древние. Брав, у нас соль кончается.

– Еще бы, ты вчера так старательно ее рассыпал! – нахмурился воевода. – Суеверия людей гласят: это к беде. Больше не создавай таким образом поводов к посещению обжитых мест, очень прошу.

– Извини. Я и правда взялся делать глупости, – смутился учитель. И добавил задумчиво: – У нас иное суеверие. Когда беда идет, она шлет о себе весть наблюдательному. Делаешь случайно, а выходит – со смыслом.

– Тогда я пристегну меч.

– И поедем мы не в это село. Мне неспокойно за иное, за холмами, отсюда к закату. До ночи бы туда успеть, а?

– Вряд ли, – покачал головой Брав, припоминая карту. – Но постараемся.

Кони охотно прянули вперед. Вороной чуял, как с каждым днем удаляется неприятная ему южная жара. И соглашался ускорить дорогу домой всегда, по первому требованию. Рыжий не уставал, он был молод, горяч и нес легкого седока. Три часа поубавили прыти у обоих. Закат торопился, опережая путников, и седоки стали подхлестывать коней. Беспокойство эльфа передалось и его спутнику.

Бледные огоньки поселения вытопили лунки в грязно-сером, как весенний снег, тумане, когда закат лежал на горизонте последними бликами остывших углей. Кэльвиль резко осадил коня, рыжий устало захрипел и пошел шагом, не делая попыток танцевать и вскидываться на дыбы. Вороной тоже сменил аллюр охотно. Так они спустились с холма, и эльф жадно глядел на медленно приближающиеся огни, пытался угадать причину свей тревоги, все растущей, ползущей давно забытым ознобом по спине. Он вслушался в вечер, напел несколько незнакомых Браву слов, шевельнул рукой, словно ощупывая туман у домов, темный и невнятный. Воевода с удивлением отметил: в домах очень мало огней.

А потом над холмом разнесся тоскливый собачий стон – и стих, словно обрезанный. В одном из окошек лучина мигнула, задрожала и погасла.

– Один, – тихо и быстро заговорил эльф. – На наше счастье – один, я теперь уверен. Если нет второго там, сзади, на подстраховке. Пришел недавно, но успел натворить бед. Он двигается с севера, ты увидишь сразу, какие дома уже… пройдены. Коней пусти справа и слева от себя, все же заслон, точнее, задержка. Гном подарил тебе свой арбалет. Доставай! Если заметишь хоть что-то, даже просто почудится – стреляй. Выпусти все три болта сразу, но помни: бей, если не надо разворачиваться, иначе все равно не успеешь. В правую – меч, что делать, сам знаешь. Они любят нападать слева. Помни: если их двое, второй выйдет или слева, или из-за спины. Иди большой улицей, хоть что-то рассмотришь.

Светловолосый набросил на голову капюшон, спрыгнул с коня и растворился в вечере, даже туман не взвихрился там, где он метнулся к зарослям ив. Брав спешился, взвел арбалет, достал меч и уговорил усталых коней идти ровно.

В село он попал по широкой тропе, которой обычно возвращалось стадо. Вытоптанная еще по весне трава давно ссохлась, земля сбилась в плотную корку. Кони шли нервно, жались к знакомому человеку. Копыта щелкали предательски звучно. Брав усмехнулся. Если второй и правда есть – уже знает, что в селе появился гость. О ком торопливо бормотал эльф, гадать не приходилось: ведьмени, яснее ясного. Здесь, в Рэнии, воевода никак не ожидал встретить их. До первых отрогов большого хребта три сотни верст по прямой, как птицы летают. Людей мало, живут редко… Брав усмехнулся, вслушиваясь в ползущую по земле ночь. Если здраво рассудить – им того и надо. Пришли, вырезали село, сплясали свой жуткий обряд, перегоняющий чужие смерти и страх в силу мышц и магии, да и ушли безнаказанно. Пока хватятся, пока погоню снарядят… Нет у людей следопытов, способных разыскать Черного, если он крепок и хитер. Тем более – разыскать по старому, стертому следу.

Тишина стала какой-то пронзительной, и Брав ощутил – впервые в жизни – то, в чем упорно наставлял его мастер: направление злой тишины. Ее взгляд. Совершенно отчетливый, идущий слева! Рука сама сделала необходимое: чуть сместила арбалет, спустила все три крюка. Вслепую, не целя, на невнятное ощущение, взорвавшееся злым, наполненным магией, воем. Конь, шедший слева, споткнулся об этот звук и стал падать, как мягкий мешок. Первое движение клинком Брав отмахнул, не дожидаясь, над самым седлом, вспоров уже мертвую шею рыжего кончиком лезвия.

Свист стали на миг изменился, ее вскользь царапнуло нечто темное, неотличимое от ночи. И тогда глаза, словно с них спало заклятие, увидели Черного. Он беззвучно стлался над самой землей, обходя клинок, он пытался достать в падении Брава и порвать ему связки под коленом.

Брав успел поставить блок, холодно сознавая, как он чудовищно опаздывает видеть и реагировать. И еще он понимал: следующее движение метнет ведьменя, подобного пружине, за круп вороного… он исчезнет, чтобы снова выйти из ночи на неуклюжего человека – и добить. В бою один на один ведьменю человек – не противник… Два года занятий с Кэльвилем изменили Брава. Он видел врага, понимал его действия и даже успевал – почти успевал – ответить. Но эта ночь странным образом сковывала движения и делала тело непослушным, чужим. Черный почти лег – и даже краем глаза уже не ловится в тени… Брав ощутил себя мертвым до смерти. Еще миг, еще вздох – и все.

Вот только распрямиться пружина смерти не успела. Ведим тенью коснулся пыли, перекатился и стал вставать. Брав не успел повернуть голову, но ощутил ветерок и понял: врага во встречном движении срезали узкие клинки…

Воевода резко выдохнул и замер, чувствуя: он только что получил в подарок жизнь. Право дышать, слышать ночь и смотреть, как расползается темное пятно у смятого невнятным комком тела Черного.

Ночь проредилась и посветлела, наполнилась малыми шумами. Первая собака решилась оплакать хозяев, осторожно скрипнул ставень, отведенный дрожащей рукой. Вороной тонко заржал, жалуясь на пережитый ужас. Только шаги эльфа остались беззвучны.

Мастер склонился над конем и виновато тронул лоб рыжего, погладил его шею. Брав усмехнулся. Когда Кэльвиль добрался от тела Черного до головы своего коня, как он протирал и убирал клинки, как обходил по широкой дуге бестолкового ученика? Ничего не осталось в памяти. Словно и не было тих мгновений. Мягкий голос эльфа вернул Брава к действительности.

– Ты молодец, управился. Сфера активной магии, в которой ты до сих пор стоишь, называется заклятием мешка, если перевести с нашего старого на ваш нынешний. Глупо звучит. Смысл в том, что противник и само место, где он находится, опутывается… ну, пусть нитями, хотя это более подобно слоям луковой шелухи для зрения мага. Звуки меркнут, свет бледнеет, движения тормозятся. Ты держался долго и успел многое. Но в другой раз, едва ощутишь тяжесть ночи, прыгай в сторону, спасайся из мешка. Понял?

– Да. Звезды-то какие…

– С возвращением, – грустно улыбнулся Кэльвиль. – Коня жаль. Но из вас двоих, уж извини, рыжий мой Ласьи, я сразу выбрал Брава. Больно так говорить, но при двух ведьменях я знал, что потери будут, и эта… наименьшая.

– Второй ведьмень?

– Лежит в доме, там, – указал эльф, разгибаясь. – Это было просто, он готовил обряд и оттого стал невнимателен, уязвим.

Капюшон упал на плечи, светлые волосы рассыпались, и Брав снова удивился тому, насколько же странные существа – вечные. Он, воин, еще догорает воспоминанием о коротком страшном бое, а этот «юноша» несметных лет уже снова мягок и тих. Дыхания не сбил, разобравшись в пару движений с бедой, не всегда посильной и большому отряду особо обученных бойцов. А еще мастер недоволен собой – конь потерян. Да и в село они припозднились.

Воевода осмотрел свой меч, на котором темнела кровь коня, но не ведьменя. Он встал, глянул вдоль улицы, разгибаясь и считая дома без света… отсюда и до самой околицы, где жмется к земле редкий облезлый туман – последний знак отгоревшего темного колдовства. Ведьменева дюжина изб – вымерло… Их стены уже снизу до окошек черны, словно съедены копотью. Значит, не удалось доплясать Черному, не взял он из погасших жизней силу.

Из первой уцелевшей избы осторожно высунулся дюжий мужик с вилами, пригибаясь и вздрагивая, оглядел улицу. Потом сосредоточенно – чужаков и черное тело. Шепотом, сорванным голосом спросил: «Неужто все?». Светловолосый уже шел навстречу и что-то негромко говорил своим замечательно мягким и добрым голосом. Детина кивал, неотрывно глядя в серые глаза, где сосредоточилось всё лучшее в этой злой и страшной ночи – жизнь, надежа, готовность и способность помогать и утешать.

Вторая дверь скрипнула, третья. Люди выходили, недоверчиво глядели на мертвого ведьменя и охали, рассмотрев копоть на избах. Заплакала женщина, называя имя соседки, теперь уже – бывшей. Брав приметил сельского старосту, явно бывшего вояку – хромого, вооруженного плохоньким мечом, бледного и сосредоточенного. За ним шли люди, десятка два, вооруженные кто чем. Брав подумал, что толковый у села старший. Сообразил собирать людей в южных избах, там готовился поставить последний заслон беде. Даже высмотрел ее вовремя, и только что он мог? Против тварей нужен маг, и не один. Или эльф.

Кэльвиль вернулся к трупу, привел того самого, выглянувшего первым, селянина и стал ворочать Черного, осматривая его руки, лицо, грудь. Жестом разрешил рубить голову, коль люди считают такой способ надежным. Подошел, и выражение задумчивости на его лице не понравилось воеводе. Староста уже стоял рядом, ожидая пояснений.

– Брав, у него… когти, – тихо и внятно сообщил эльф. – Понимаешь? Я сразу удивился скорости твари, силе магии. Я заподозрил, но верить не хотел до последнего. Кстати, надо и второго осмотреть.

– Второго? – обреченно охнул староста и оперся на плечо одного из мужиков. – Пропало село, ополчились на нас. Кабы не вы, господа заезжие… Два ведьменя, да у нас отродясь их не слышно было! Далече, у Черной стены, баловали, но не шибко… А теперь вовсе худо, как я гляну.

– Сжечь надо обоих до рассвета, – обернулся эльф. – Я нашепчу, что следует. Не переживайте, не узнают прочие, где и как эти сгинули. Пошли, Брав. Если и у второго когти… Да и рост, ты заметил?

Он нервно передернул плечами и вздохнул.

Воевода шел следом и пытался вспомнить, что означают эти проклятые когти. Но ничего подобного он не слышал. Ни от магов севера, ни даже из легенд. Обычно Черные внешне полностью подобны людям, и отличить их можно лишь по глазам, черным, как бездна. Только разве это верный и надежный признак? Бывало, из-за пустого страха забивали камнями или расстреливали издали из луков и арбалетов ни в чем не повинных гостей из южных земель, где подобный цвет глаз нельзя счесть необычным. Но когти? И рост. Брав смущенно пожал плечами. Высокий здоровенный мужик – что правда, то правда. Очень высокий, если разобраться.

В избу он шагнул, склонясь под низкой притолокой, и замер, споткнувшись. Собственно, по описаниям знал, каков их обряд и что для него требуется, но знать и видеть – это несравнимо. На лавках сидели дети. Живые, спасибо эльфу. Все в возрасте – по первому впечатлению – от трех до семи, тихие, с пустыми глазами. Ведьменева дюжина.

Сам Черный лежал на полу, буквально вспоротый клинками. Он успел обернуться, но это было последнее движение. Рука с длинным узким ритуальным ножом зависла до начала блокирующего движения. Лег ничком, потом вывернулся на бок, и пальцы по-прежнему сжимали рукоять из обожженной древесины. Теперь воевода сам увидел то, о чем говорил эльф, – действительно, когти. От верхнего сустава пальцев начинались роговые чешуйки, все более плотные, и вместо ногтей в дерево пола впивались длинные, плавно изогнутые, черные когти. Решительный мужик с топором оттеснил воеводу и рубанул, бросил в мешок голову и вышел. Страх одолевал село – почти сердито осознал Брав. И теперь они станут исполнять все нелепые обряды защиты, поежился он. Зачерненные копотью дома пожгут, оставив сирот еще и без крова, скот и собак из пострадавших подворий вырежут. Хлебные поля пустят палом… И станут петь хвалы Солнцебогу, словно тому угодны пожары и сиротство. Свежими побегами лозы огородят уцелевшие дома, возьмутся рисовать знаки защиты… А детей могут объявить про́клятыми, так уже случалось. Брав глянул на малышей и подумал – без эльфа или мага их уже не отнять у смерти.

Эльф встал на колени и придирчиво изучил когти. Снова сокрушенно покачал головой. Попросил старосту выносить детей на воздух и обещал вызвать всех, по очереди, в мир живых. Его слушались беспрекословно. Ходили следом и смотрели с немой надеждой, не решаясь беспокоить вопросами и даже благодарностью – только кланялись, стоило светловолосому обернуться. Даже когда Кэльвиль запретил поджигать дома погибших – не возразили. Снова молча ходили следом, кланялись и смотрели, как странный незнакомец тихо напевает и творит магию. Как копоть сходит со стен, как светлеют лица детей.

К утру ведимов спалили далеко за околицей, в костер сносили по велению эльфа даже землю, пропитанную их кровью, и доски пола из выбранной для обряда избы. Утро рассеяло самые темные страхи. Староста вспомнил о насущном, устроил для гостей завтрак.