Текст книги "Через много лет"

Орган смолк. Доктор Малдж начал свою речь – начал, разумеется, с комплиментов мистеру Стойту. Мистер Стойт, чье великодушие… Мечта, ставшая реальностью… Воплощение идеала в камне… Человек, наделенный даром Предвидения. Без Предвидения люди погибли бы… Но этот Человек обладает даром Предвидения… Он предвидит будущую судьбу Тарзана… Средоточие, фокус, светоч… Калифорния… Новая культура, более развитая наука, более высокая духовность… (Тембр голоса Малджа менялся от фагота к трубе. От вазелина с легким душком портвейна до холестерина в химически чистом виде.) Но, увы (тут голос трогательно упал, приобретя саксофонно-ланолиновую окраску), увы… Лишен возможности быть сегодня с нами… Внезапное трагическое событие… Юноша, унесенный смертью на пороге жизни… Вел исследования в тех областях науки, которые, осмелится он сказать, столь же близки мистеру Стойту, как и сферы служения обществу и культуре… Тяжелый удар… Необычайно чуткое сердце в условиях грубой действительности… Домашний врач настоял на полной и немедленной смене обстановки… Но несмотря на физическое отсутствие, душой он здесь… Мы чувствуем его среди нас… И это вдохновляет всех, и пожилых, и юных… Светоч Культуры… Будущее… Идеалы… Победа духа… За плечами великие свершения… Господь осенил наш городок своим благословением… Да укрепимся в помыслах наших… Выше… Дальше… Больше… Вера и Надежда… Демократия… Свобода… Нетленное наследие Вашингтона и Линкольна… Слава, которая ожидает Грецию, возрожденную на бреге Тихого Океана… Знамя… Миссия… Явное предначертание… Воля Божья… Тарзана…

Наконец все было сказано. Зазвучал орган. Процессия преподавателей двинулась к выходу. За ней потянулись почетные гости.

Снаружи, на солнечном свету, Проптера задержала миссис Песчеканьоло.

– По-моему, это была удивительно вдохновенная речь, – с жаром сказала она.

Проптер кивнул.

– Чуть ли не самая вдохновенная из всех речей, какие я только слышал. А я, Бог свидетель, – добавил он, – наслушался их на своем веку предостаточно.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Даже по Лондону был разлит жидковатый солнечный свет – свет, который по мере приближения автомобиля к менее задымленным пригородам становился все сильнее. И ярче, пока наконец где-то около Ишера дорога не заблестела под лучами великолепнейшего весеннего утра.

На заднем сиденье машины распростерся по диагонали мистер Стойт, укрытый шерстяным пледом. Он попрежнему регулярно принимал успокаивающее – правда, теперь это было нужно скорее ему самому, чем его врачу, – и просыпался как следует только ко второму завтраку.

Бледная и с грустными глазами, погруженная в свои печали, которые пять дней дождя над Атлантикой и еще три лондонского тумана так и не смогли хоть немного развеять, Вирджиния молчаливо сидела впереди.

За рулем (ибо он решил, что шофера в эту поездку брать не стоит) беспечно насвистывал доктор Обиспо; время от времени он даже пел вслух – пел «Stretti, stretti, nell estasi damor»[228]228
  Теснее, теснее в любовном экстазе (итал.). – Неаполитанская песенка.


[Закрыть]; пел «Нам маленькая чарочка вреда не принесет»; пел «Мне снилось, что дом мой – роскошный чертог»[229]229
  "Мне снилось, что дом мой – роскошный чертога. – Песенка из оперы ирландского композитора М. У. Балфа (1808-1870) «Девушка из Богемии» в переложении английского театрального деятеля А. Банна (1796-1860)


[Закрыть]. Он был в столь радужном настроении отчасти благодаря прекрасной погоде – весна, весна, звенят ручьи, подумал он про себя, не говоря уж о прочих мелочах вроде чистотела, анемонов, что бы под этим ни подразумевалось, примул с гулянки. Разве забудет он свое удивление, вызванное неожиданными упоминаниями англичан о ежедневных гулянках? Оказывается, они не имели в виду ничего более предосудительного, нежели обыкновенные прогулки. «Сходим на гулянку, наберем примул». Замечательная кишечная флора! Лучше даже, чем у карпов. Что являлось второй причиной его довольства жизнью. Они держали путь к двум старым леди Хоберк – быть может, их ожидали там новые сведения о Пятом графе, благодаря которым выяснится что-нибудь важное о связи между старением, жирными спиртами и кишечной флорой карпов.

Шутливо подражая манере оперного солиста, он запел снова.

– Мне сни-илось, что до-ом мой – роскоошный чер-тог, – объявил он, – и сло-ово мое – зако-о-он. Что всякий, кто ступит на моой порог, жаждет быть моим верным рабо-о-ом.

Вирджиния, которая сидела рядом, окаменев от горя, внезапно в ярости обернулась к нему.

– Ради всего святого! – почти взвизгнула она, нарушив молчание, длящееся от самого Кингстона-апонТемс. – Нельзя посидеть спокойно?

Обиспо игнорировал ее выпад; начиная следующую строку, он удовлетворенно усмехнулся про себя, отметив, что она теперь имеет к нему самое прямое отношение:

– Сокровищ втодва-алах не сче-есть…

Нет, это, конечно, преувеличено. Не то чтобы не счесть. Так себе, скромненькое состояньице. Хватит на спокойную жизнь и на долгие исследования; и не надо убивать время на эти орды больных, которым лучше было бы помереть. Двести тысяч долларов наличными и четыре тысячи пятьсот акров земли в долине Сан-Фелипе – Дядюшка Джо божится, что туда вот-вот проведут воду для орошения. (Пусть только попробуют не провести – ох и достанется тогда старому хрычу да орехи!) «Остановка сердца вследствие миокардита на почве ревматизма». За такое свидетельство о смерти он мог бы потребовать куда больше двухсот тысяч. Особенно если учесть, что его помощь этим не ограничивалась. Нет, сэр! Надо было еще убрать всю эту грязь (светло-коричневым костюмом стоимостью в девяносто пять долларов пришлось-таки пожертвовать). Надо было обезопасить себя от внезапного появления слуг; уложить в постель Детку, предварительно впрыснув ей большую дозу морфия; добиться от ближайших родственников разрешения на кремацию – слава Богу, что единственным родственником оказалась сестра, которая жила в Пенсаколе, Флорида, и из-за стесненных обстоятельств не могла позволить себе приехать в Калифорнию на похороны. А еще (самое щекотливое) были поиски нечистого на руку владельца похоронного бюро; встреча с мошенником, показавшимся подходящим; разговор с туманными намеками на несчастный случай, который не следует предавать огласке, на деньги, которые, конечно же, представляют собой вопрос второстепенный; затем, после короткой лицемерной речи хозяина о том, что помочь почитаемому горожанину избежать неприятных пересудов – его долг, резкая смена тона, деловая констатация неумолимых фактов и перечисление необходимых мер, торговля о цене. В конце концов мистер Пенго согласился не замечать дырок в голове Пита всего лишь за двадцать пять тысяч долларов.

– Сокровищ в подва-алах не сче-есть, мой род просла-авлен во веки веков. – Да, определенно, подумал Обиспо, определенно, он мог бы потребовать гораздо больше. Но зачем? Он человек разумный; почти, можно сказать, философ; без особых амбиций, не гоняется за мирской славой, а потребности его до того просты, что даже самая настоятельная из них, помимо тяги к научным исследованиям, в огромном числе случаев может быть удовлетворена практически даром – а то и в выигрыше останешься, как тогда, когда миссис Боянус преподнесла ему в знак уважения портсигар из чистого золота; да есть ведь еще Жозефинины жемчужные запонки и те, другие, – зеленые, эмалевые, с его монограммой из бриллиантов, подарок малютки, как бишь ее…

– Но я сча-астлив вдвойне-е, потому-у что я тот, – пропел он, для вящей убедительности повышая голос и пуская в ход пылкое тремоло, – с кем поныне твоя-а любо-овь, с кем поны-ыне твоя-а любо-овь, с кем поныне, – повторил он, на миг оторвал взор от портсмутской дороги и, подняв брови, с ироническим любопытством заглянул в лицо отвернувшейся от него Вирджинии, – поны-ыне твоя-а любо-овь, – и, в четвертый раз, с необычайной энергией и подъемом, – с кем поны-ы-ы-ыне твоя-а-а любо-о-овь.

Он еще раз поглядел на Вирджинию. Детка смотрела прямо перед собой, прикусив нижнюю губу, словно ей было больно и она сдерживалась, чтобы не закричать.

– Мой сон в руку? – Вопрос сопровождался волчьей улыбкой.

Девушка не отвечала. С заднего сиденья доносился бульдожий храп Стойта.

– Я тот, с кем поны-ы-ыне твоя-а любо-о-овь? – продолжал настаивать он, переводя машину в правый ряд и прибавляя скорость, чтобы обогнать колонну армейских грузовиков.

Детка освободила губу и сказала:

– Убила бы.

– Да уж конечно, – согласился Обиспо. – Но ты этого не сделаешь. Потому что твоя любо-о-о-овь со мной. Вернее, – продолжал он, и улыбка его с каждым словом становилась все шире и плотоядное, – ты любишь не меня; ты любишь… – Он сделал короткую паузу. – Ладно, давай назовем это более поэтическим словом, – потому что от поэзии ведь еще никто не уставал, правда? – ты любишь Любо-о-о-овь, ты так любишь Любо-о-о-овь, что у тебя просто рука не поднимется меня шлепнуть. Ведь как ни крути, а именно я регулярно обеспечиваю тебя Любо-о-о-овыо. – Он снова запел: – Мне сни-илось, что я-а сглупи-и-и-ил и сби-ился с прямоой доро-оги…

Вирджиния зажала уши ладонями, чтобы не слышать этого голоса – неумолимого голоса правды. Потому что Обиспо, как это ни горько, был прав. Даже после смерти Пита, даже после ее обещания Пресвятой Деве, что это больше никогда, никогда не случится опять, – это все-таки случилось опять.

Обиспо продолжал импровизировать:

– Потому-у что всегда-а по ноча-ам выходил, не прикрыв свои голые но-оги…

Вирджиния еще плотнее зажала уши. Это все-таки случилось опять, несмотря на то, что она была против, несмотря на то, что она ругала его, отбивалась, царапалась; но он только смеялся и делал свое дело; а потом она вдруг почувствовала себя слишком усталой, чтобы отбиваться дальше. Слишком усталой и слишком несчастной. Он получил то, что хотел; а самое ужасное, что и она, кажется, хотела того же – верней, не она, а ее несчастья; потому что наступило временное облегчение; ей удалось забыть эту кровь; удалось заснуть. На следующее утро она презирала иненавидела себя как никогда.

– У меня были замки и трон золотой, – пел Обиспо, затем перемел на прозу, – а также фетиши у святые мощи, мантры и прочая тарабарщина, ризы; карнизы, Но я счастлив вдвойне, потому что я тот – или лучше «со мной», чтобы вышло в рифму, – он поднатужился, дабы вложить в последний пассаж максимум красоты и проникновенности, – и поны-ыне твоя-а любо-овь, и поны-ынетвоя-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-аа…

– Замолчи! – изо всех сил выкрикнула Вирджиния.

От ее крика-проснулся Дядюшка Джо.

– Что такое? – испуганнно спросил он.

– Ей не нравится, как я пою, – отозвался Обиспо. – Почему бы это, скажите на милость? У меня прелестный голос. Идеально подходит для небольших аудиторий, вроде этого автомобиля. – Он рассмеялся от души. Ужимки Детки, разрывающейся между Приапом[230]230
  Приап – античное итифаллическое божество, первоначально собственно фаллос


[Закрыть] и Священным гротом, чрезвычайно забавляли его. Вместе с прекрасной погодой, примулами с гулянки и перспективой окончательно прояснить роль стеринов в процессе старения они поддерживали его отменное расположение духа.

Они достигли усадьбы Хоберков около половины двенадцатого. Привратницкая пустовала; Обиспо пришлось выйти и открыть ворота самому.

Центральная аллея усадьбы поросла травой, парк успел вернуться в состояние первобытного запустения. Вывороченные бурями деревья гнили там, где упали. На стволах живых огромными булками белели грибыпаразиты. Декоративные посадки превратились в маленькие джунгли, густо заросшие куманикой. Греческий бельведер на холмике у аллеи. лежал в руинах. Дорога сделала поворот, и впереди открылся дом эпохи Якова I – одно его крыло сохранилось в первоначальном виде, другое украшали чужеродные готические пристройки девятнадцатого века. Живая изгородь из тиса разрослась, образовав сплошную высокую стену. О местоположении некогда разбитых в строгом порядке клумб можно было догадаться по пышным зеленым кругам щавеля, прямоугольникам и полумесяцам крапивы и осота. Из неряшливо торчащей пучками травы на дальней заброшенной лужайке едва выглядывали крокетные воротца.

Обисио остановил машину у подножия главной лестницы и вышел. В тот же миг из тисового туннеля вынырнула маленькая девочка, лет восьми-девяти. Заметив автомобиль и людей, она замерла, явно подумывая об отступлении, потом, ободренная мирным видом новоприбывших, шагнула вперед.

– Глядите, чего у меня есть, – сказала она на нелитературном южноанглийском и протянула им противогаз, держа его, как корзинку. Он был до половины наполнен примулами и цветами пролески.

Обиспо возликовал.

– С гулянки! – закричал он. – Ты принесла их с гулянки! – Он потрепал ребенка по волосам цвета пакли. – Тебя как зовут?

– Милли, – ответила девочка; затем добавила с ноткой гордости в голосе: – Я не ходила в одно место уже целых пять дней.

– Пять дней?

Милли торжествующе кивнула.

– Бабуля говорит, меня надо сводить к доктору. – Она снова кивнула и улыбнулась ему с видом человека, только что объявившего о своей скорой поездке на Бали[231]231
  Бали – остров в Индонезии, центр индонезийской культуры


[Закрыть].

– По-моему, твоя бабуля совершенно права, – сказал Обиспо. – Она здесь живет?

Девочка утвердительно кивнула.

– Она на кухне, – ответила она и невпопад добавила: – Она глухая.

– А как насчет леди Джейн Хоберк? – продолжал Обиспо. – Она тоже здесь живет? И другая – леди Энн, кажется?

Девчушка снова кивнула. Затем на. лице ее появилось озорное выражение.

– У леди Энн знаете что? – спросила она,

– Что?

Милли поманила его поближе к себе; он нагнулся и подставил ухо.

– У нее в животе бурчит, – прошептала она.

– Да ну!

– Как будто птички поют, – поэтически добавила девочка. – Это у нее так после завтрака.

Обиспо снова потрепал ее по голове и сказал:

– Нам бы надо побеседовать с леди Энн и леди Джейн.

– Побеседовать? – почти испуганно повторила девчушка.

– Может быть, ты сбегаешь попросишь бабулю, чтобы она нас проводила?

Милли помотала головой.

– Она не согласится. Бабуля никому не разрешает к ним ходить. Тут как-то приходили насчет этих штук. – Она подняла противогаз. – И леди Джейн так разозлилась, ужас. А потом разбила своей палкой лампу, ну, нечаянно – бамс! – и стекло вдребезги, по всему полу осколки полетели. Так смешно было!

– Молодчина, – сказал Обиспо. – А еще посмеяться не хочешь?

Девочка посмотрела на него с подозрением.

– Вы это про что?

Обиспо напустил на себя заговорщический вид и понизил голос до шепота:

– Про то, что ты можешь пустить нас внутрь через какой-нибудь черный ход, и мы все пойдем на цыпочках, вот так, – он продемонстрировал, как, на усыпанной гравием дорожке. – А потом мы вдруг появимся в комнате, где они сидят, и сделаем им сюрприз. И тогда леди Джейн запросто может разбить еще одну лампу, и мы все вволю посмеемся. Как ты на это смотришь?

– Бабуля страшно рассердится, – с сомнением сказала Милли.

– А мы ей не окажем, что это ты нас провела.

– Она все равно узнает.

– Не узнает, – уверенно сказал Обиспо. Затем добавил другим тоном: – Хочешь заработать одну классную штуку?

Девочка непонимающе посмотрела на него.

– Классную штуку, – плотоядно повторил он; затем вспомнил, что в этой дурацкой стране так не говорят. – Конфеты любишь? – Он мигом слетал к машине и вернулся с роскошной коробкой шоколадных конфет, купленных на тот случай, если Вирджиния в дороге проголодается. Он открыл крышку, дал ребенку разок понюхать, потом закрыл опять. – Проведи нас в дом, – сказал он, – и получишь их все.

Пятью минутами позже они уже протискивались через стрельчатую стеклянную дверь в том конце дома, где были готические пристройки. Внутри было сумрачно, пахло пылью, рассохшейся древесиной и нафталином. Постепенно, по мере того как глаза привыкали к полумраку, перед ними вырисовывались обтянутый сукном бильярдный стол, камин с позолоченными часами, книжная полка, где стояли романы сэра Вальтера Скотта в переплете алой кожи и восьмое издание Британской энциклопедии, большая картина в коричневых тонах, изображающая крещение будущего Эдуарда VII[232]232
  Эдуард VII (1841 – 1910) – английский король с 1901 г


[Закрыть], пять или шесть оленьих голов. На столе у двери висела карта Крыма; Севастополь и Альма[233]233
  Альма – река в Крыму; во время Крымской войны 18531856 гг. на Альме русские войска были разбиты англо-франкотурецкими


[Закрыть] были отмечены маленькими булавочными флажками.

Держа противогаз с цветами в одной руке и прижимая палец другой к губам, Милли на цыпочках вела их по коридору, через темную гостиную, через прихожую, снова по коридору. Потом она остановилась и, подождав, пока Обиспо нагонит ее, показала на дверь.

– Здесь, – прошептала она. – За этой дверью.

Без единого слова Обиспо отдал ей коробку с конфетами; Милли схватила ее и, точно зверек, стащивший лакомый кусочек, шмыгнула мимо Вирджинии и Стойта дальше, в темный коридор, чтобы в безопасности насладиться вожделенной добычей. Обиспо поглядел ей вслед, затем обернулся к спутникам. Они шепотом посовещались; в конце концов было решено, что Обиспо лучше отправиться одному.

Он прошел вперед, тихо открыл дверь, скользнул внутрь и затворил ее за собой.

Оставшиеся снаружи Детка и Дядюшка Джо ждали его, как им показалось, битых два часа. Затем за стеной вдруг раздался беспорядочный, все усиливающийся шум, кульминация которого совпала с внезапным появлением в коридоре доктора Обиспо. Он захлопнул дверь, сунул в скважину ключ и повернул его.

Мгновение спустя дверную ручку бешено задергали изнутри, послышался пронзительный старушечий голос: «Как вы смеете!». Потом по двери требовательно забарабанили палкой, и тот же голос сорвался почти на визг: «Верните ключ! Верните немедленно!».

Обиспо положил ключ в карман и пошел по коридору к своим, сияющий и удовлетворенный.

– Ну и видик у этих старых ведьм – с ума сойти, – сказал он. – Сидят по обе стороны камелька, как королева Виктория и королева Виктория[234]234
  Виктория (1819-1901) – королева Англии с 1837 г


[Закрыть].

К первому голосу присоединился второй; дерганье и стук возобновились с удвоенной силой.

– А ну, поднажмите! – насмешливо крикнул Обиспо; затем, одной рукой подталкивая Стойта, а другой посвойски награждая Детку легким шлепком пониже спины, сказал: – Идем, идем.

– Куда идем-то? – спросил Стойт сердито и недоуменно. Он и раньше не мог понять, за каким дьяволом их понесло через Атлантику – разве только чтобы уехать из замка. Уехать-то, конечно, надо было. Тут и сомнений нет; сомневался он, пожалуй, лишь в том, смогут ли они после всего, что случилось, вообще когда-нибудь туда вернуться – смогут ли, например, опять загорать там, на крыше. Господи! Как представишь себе…

Ладно, но почему именно Англия? В нынешнее-то время года? Почему не Флорида или Гавайи? Так нет ведь; Обиспо настоял на своем. Это-де необходимо для работы, в Англии можно будет разузнать кое-что важное. А он не мог спорить с Обиспо – по крайней мере сейчас; не время еще. И потом, без врача ему пришлось бы совсем худо. Нервы, желудок – все ни к черту. И спать он без снотворного не ложился; мимо полисмена по улице и то пройти не мог, чтоб сердце не захолонуло. Тут можно было твердить: «Бог есть любовь; Смерти нет», пока не посинеешь; теперь это ни капли не помогало. Он уже стар, он болен; смерть все ближе и ближе, и если Обиспо срочно не сделает чего-нибудь, если он быстро не отыщет какого-нибудь средства…

Посередине полутемного коридора Стойт вдруг остановился. Позади них леди Хоберк все еще колотили палками в дверь своей тюрьмы.

– Обиспо, – тревожно сказал он, – Обиспо, вы абсолютно уверены, что этого, ну… что ада не существует? Можете это доказать?

Обиспо усмехнулся.

– А вы можете доказать, что на обратной стороне Луны не живут зеленые слоники? – спросил он.

– Нет, серьезно… – в муках настаивал Дядюшка Джо.

– Серьезно, – весело ответил Обиспо, – я не берусь доказывать утверждение, которое не может быть проверено. – Они со Стойтом и прежде вели подобные разговоры. Обиспо казалось, что в таком поединке логики с мольбами, продиктованными безрассудным ужасом, есть нечто чрезвычайно комичное.

Детка слушала их молча. Она-то знала про ад; знала, что бывает с тем, кто совершит смертный грех – на пример, позволит, чтобы это случилось опять, да еще после обещания, данного Пресвятой Деве. Но Пресвятая Дева такая добрая, такая замечательная. И вообще, на самом деле во всем виноват эта скотина Зиг. Она ведь клялась от чистого сердца, а потом пришел Зиг и силком заставил ее нарушить слово. Пресвятая Дева поймет. Страшнее всего другое – то, что это случилось опять, когда он уже ее не принуждал. Но даже и тогда, на самом-то деле, это случилось не по ее вине – ведь надо же учесть, что ей пришлось пережить ужасные дни; что она была нездорова; что она…

– Но как по-вашему, ад может быть? – снова заладил свое Стойт.

– Все может быть, – жизнерадостно сказал Обиспо. Он навострил уши, прислушиваясь к воплям оставшихся за дверью старых ведьм.

– А как по-вашему, за это сколько – один шанс на тысячу? Или один на миллион?

Доктор, ухмыляясь, пожал плечами.

– Спросите Паскаля, – посоветовал он.

– Кто это Паскаль? – заинтересовался Стойт, в своем отчаянии готовый уцепиться за самую жалкую соломинку.

– Он умер! – Обиспо прямо-таки распирало от ликования. – Умер, как последний болван. А теперь шевелитесь-ка, шевелитесь! – Он схватил Дядюшку Джо за руку и буквально поволок по коридору.

Произнесенное Обиспо ужасное слово эхом отдавалось в мозгу Стойта.

– Но я хочу знать наверняка, – запротестовал он.

– Знать наверняка то, чего нельзя узнать!

– Должен же быть какой-то способ!

– Нет никакого способа. Только один: умереть и посмотреть, что будет. Куда, черт возьми, запропастился этот ребенок? – добавил он другим тоном и позвал: – Милли!

Перемазанное шоколадом личико возникло из-за подставки для зонтиков в прихожей.

– Видели их? – спросила девчушка с набитым ртом.

Обиспо кивнул.

– Они решили, что я из противовоздушной обороны.

– Ну да! – возбужденно воскликнула Милли. – Как раз оттуда был тот, из-за которого разбили лампу.

– Подойди-ка сюда, Милли, – скомандовал Обиспо. Девочка подошла. – Где дверь в подземелье?

На лице Милли появился ужас.

– Там заперто, – сказала она.

Обиспо кивнул.

– Знаю, – ответил он. – Но леди Джейн дала мне ключи. – Он вынул из кармана кольцо, на котором висели три больших ключа.

– Там внизу буки живут, – прошептала девчушка.

– Мы бук не боимся.

– Бабуля говорит, они такие уроды, – продолжала Милли. – Такие злые. – Голос ее стал хнычущим. – Она говорит, если я не буду ходить в одно место как полагается, буки придут за мной. Но я ничего не могу сделать. – Полились слезы. – Я не виновата.

– Конечно, не виновата, – нетерпеливо сказал Обиспо. – Никто, никогда и ни в чем не бывает виноват. Даже в том, что у него запор. А теперь я хочу, чтобы ты показала нам дверь в подземелье.

Еще в слезах, Милли помотала головой.

– Я боюсь.

– Но мы же не заставляем тебя спускаться туда. Покажешь, где дверь, и все.

– Не хочу.

– Будь паинькой, – вкрадчиво заговорил Обиспо, – проводи нас до двери, ладно?

Милли, заупрямившись от страха, продолжала мотать головой. Вдруг Обиспо сделал быстрый выпад и выхватил у девочки коробку с конфетами.

– Не скажешьне получишь больше конфет, – сказал он и раздраженно добавил: – Сама напросилась.

Милли издала горестный вопль и попыталась вернуть коробку, но она была вне пределов досягаемости.

– Только, когда проведешь нас к двери в подземелье, – категорически заявил Обиспо, и, дабы показать, что не шутит, открыл коробку, набрал горсть конфет и принялся-одну за другой отправлять их в рот. – Ай, как вкусно! – приговаривал он, жуя конфеты. – Ай, как сладко! Знаешь, я даже рад, что ты не согласилась; теперь я могу съесть их все, – Он раскусил еще одну, изобразил на лице восторг. – О-о, да это просто объедение! – Он почмокал губами. – Бедняжка Милли! Она их больше не получит. – Он взял из коробки очередную порцию.

– Ой, не надо, не надо! – молила девочка, глядя, как драгоценные коричневые кругляшки по очереди исчезают во рту Обиспо. Затем наступил момент, когда алчность пересилила страх. – Я покажу вам, где дверь, – крикнула она, точно несчастная жертва, у которой пытками вырвали признание.

Это возымело волшебный эффект. Обиспо вернул на место три уцелевшие конфеты и закрыл коробку.

– Пошли, – сказал он и протянул девчушке руку.

– Отдайте их мне, – потребовала она.

Обиспо, хорошо знакомый с основами дипломатии, покачал головой.

– Только после того, как покажешь дверь, – сказал он.

Милли чуть помедлила; затем, подчинившись суровой необходимости, которая требовала соблюдения условий сделки также и с ее стороны, взяла его за руку.

Дядюшка Джо и Детка двинулись следом. Они вышли из прихожей, пересекли гостиную, миновали коридор, карту Крыма, бильярдную, еще один коридор и очутились в большой библиотеке. Красные плюшевые занавеси были задернуты; но между ними просачивался слабый свет. Вдоль всех стен, фута на три не доходя до высокого потолка, тянулись коричневые, синие и алые ярусы классической литературы; на карнизе из красного дерева через правильные интервалы стояли бюсты знаменитых мертвецов. Милли указала на Данте.

– Это леди Джейн, – доверительно прошептала она.

– Черт побери! – неожиданно взорвался Стойт. – К чему это все? Скажете вы наконец, зачем мы сюда приперлись?

Обиспо игнорировал его.

– Где дверь? – спросил он.

Девочка показала.

– Это еще что за штучки? – сердито закричал было он; потом увидел, что одна из секций с книгами – всего лишь бутафория из дерева и кожи. Это были полки, занятые тридцатью тремя томами проповедей архиепископа Стиллингфлита[235]235
  Эдвард Стиллингфлит (1635-1699) – английский теолог


[Закрыть] и (он узнал почерк Пятого графа) полным, в семидесяти семи томах, собранием сочинений Донатьена Альфонса Франсуа, маркиза де Сада. При более тщательном осмотре обнаружилась и замочная скважина.

– Отдайте мои конфеты, – потребовала Милли.

Но Обиспо не желал рисковать.

– Сначала проверим, подойдет ли ключ.

Он попытался отомкнуть замок, и со второй попытки ему это удалось.

– Держи. – Он отдал Милли коробку и одновременно открыл дверь. Девочка издала вопль ужаса и кинулась прочь.

– К чему все это? – с тревогой в голосе повторил Стойт.

– Все это к тому, – сказал Обиспо, смотря на ведущие вниз ступени, которые через несколько футов исчезали в непроглядной тьме, – все это к тому, чтобы вам не пришлось узнать, существует ли ад. По крайней мере, пока; а может быть, и в течение очень долгого времени. Ну, слава Богу! – добавил он. – У нас будет свет.

Прямо за дверью, на полочке, стояли два потайных фонаря старого образца. Обиспо взял один из них, по 511 болтал, поднес к носу. Масло внутри было. Он зажег оба, один отдал Стойту, другой оставил себе и начал осторожно спускаться по лестнице.

Спуск был длинный; внизу оказалась круглая комната, вырубленная в желтом песчанике. Отсюда вели четыре выхода. Они выбрали один и прошли по узкому коридорчику в другую комнату, да сей раз с двумя выходами. Первый путь заканчивался тупиком; отправившись по другому, они миновали еще одну лестницу и попали в пещерку, полную древнего мусора. Дальше идти было некуда; с трудом, дважды сбившись с дороги, они вернулись обратно в круглую комнату, с которой начали, и снова попытали счастья. Ступени, ведущие вниз; несколько маленьких комнаток подряд. Одна из них была оштукатурена, на ее стенах были нацарапаны непристойные рисунки в стиле раннего восемнадцатого века. Они поспешили дальше и спустились по очередной короткой лесенке в большое квадратное помещение с вентиляционной шахтой, идущей под углом сквозь скалу; далеко вверху брезжило крохотное пятнышко белого света. Это было все. Они вернулись снова. Стойт уже успел вспотеть; но Обиспо настаивал на продолжении. Попробовали третий выход. Коридор; анфилада из трех комнат. Затем путь раздваивался; один проход вел вверх, но уже в начале был заложен кирпичной кладкой; другой спускался в коридор, пробитый на более низком уровне. Футов через тридцатьсорок слева обозначилось какое-то отверстие. Обиспо посветил туда; там оказалась сводчатая ниша, в глубине которой на гипсовом пьедестале стояла мраморная копия «Венеры» Медичи[236]236
  «Венера» Медичи – знаменитая статуя, найденная в XVIII в. во время раскопок около Рима и восходящая, как полагают, к «золотому веку» римской культуры – времени императора Августа (27 г. до н. э. – 14 г. н. э.); хранилась на вилле Медичи в Риме; считается идеалом женской красоты


[Закрыть].

– Дьявольщина! – сказал Стойт; затем, по некотором размышлении, впал в легкую панику. – Как, черт возьми, они затащили сюда эту штуку? – спросил он, бегом догоняя Обиспо.

Доктор не отвечал, нетерпеливо шагая вперед.

– Это сумасшествие, – опасливо продолжал Стойт, труся за доктором. – Натуральное сумасшествие. Говорю вам, мне это не нравится.

Обиспо нарушил свое молчание.

– Можете подумать, как заполучить ее для Беверлипантеона, – сказал он с волчьей веселостью. – Эй, а это еще что? – добавил он.

Они вышли из туннеля в комнату довольно больших размеров. Посреди комнаты была круглая каменная кладка с двумя железными стойками по обе стороны и перекладиной между ними, на которой висел блок.

– Колодец! – сказал Обиспо, вспомнив запись из дневника Пятого графа.

Он чуть ли не бегом бросился к туннелю в дальнем конце комнаты. Через десять футов от входа путь ему преградила массивная, обитая гвоздями дубовая дверь. Обиспо вынул все ту же связку ключей, выбрал один наугад, и дверь сразу открылась. Они стояли на пороге маленькой продолговатой каморки. Его фонарь высветил в противоположной стене следующую дверь. Он тут же кинулся к ней.

– Тушенка! – удивленно сказал Стойт, пробегая лучом фонаря по рядам консервов и стеклянных банок на полках высокого шкафа, почти целиком занимавшего одну из стен комнаты. – Креветки Билокси. Ананасы ломтиками. Бостонские печеные бобы, – прочел он, потом повернулся к Обиспо: – Говорю вам, Обиспо, не нравится мне все это.

Детка достала и теперь прижимала к носу платок, пропитанный ароматом «Shocking».

– Ну и вонища! – неразборчиво произнесла она сквозь несколько слоев материи и содрогнулась от отвращения. – Ну и вонища!

Между тем Обиспо подбирал ключ к другой двери. Наконец она распахнулась. На них хлынул поток теплого воздуха, и каморка в одно мгновение наполнилась невыносимым смрадом. «Господи!» – сказал Стойт, а Детка, борясь с тошнотой, испустила приглушенный вопль ужаса.

Обиспо поморщился и шагнул туда, откуда шел запах. В конце короткого коридорчика была третья дверь, на сей раз из железных прутьев, похожая (подумал Обиспо) на дверь тюремной камеры смертников. Он посветил фонарем сквозь прутья, в смрадную тьму за ними.

Оставшиеся у шкафа с консервами Стойт и Детка внезапно услышали удивленное восклицание, а затем, после короткого затишья, взрыв буйного, неудержимого хохота. Раскат за раскатом, звенящий металлический смех доктора Обиспо вырывался из коридорчика, многократно отражаясь в ограниченном пространстве каморки. Жаркий, насыщенный тошнотворный испарениями воздух дрожал от этого оглушительного, почти сумасшедшего смеха.

Стойт, а за ним Детка пересекли каморку и поспешили пройти через открытую дверь в узкий туннель за ней. Хохот Обиспо действовал Стойту на нервы.

– Какого черта? – крикнул он, приближаясь, затем оборвал фразу на полуслове. – Что это? – прошептал он.

– Зародыш обезьяны, – начал Обиспо, но договорить не смог; очередной приступ безудержного веселья согнул его вдвое, точно удар в солнечное сплетение.