Текст книги "Отель"

– Да, мистер Кампино, это только начало.

Американец очень хотел поддержать Чарли, но она видела, что ему это дается все труднее.

– Слушай, ми заплатили деньги, нам говорили: доходи, дивиденти-шменти. Где все? Давайте ее снимем, – сказал Шакир. – Плохой руководство.

Чарли добилась своего. На Шакира теперь даже не оборачивались. Это бесило его больше всего. Женщина говорит, а его никто не слушает. Мужское начало в нем кипело, но он умел наступать на все свои рефлексы, когда дело касалось денег. А в том, что эта американка никаких денег не получит, теперь он был совершенно уверен. Он даже за копейки на противопожарное оборудование готов был вцепиться в горло, но она вообще зарвалась. Теперь за нее никто не проголосует.

– Позвольте, мисс Пайпс, давайте все-таки обсудим первый вопрос, – сказал московский банкир.

– Это не имеет смысла, – ответила Чарли. – Если вас не устроит весь пакет, то мы вполне можем последовать совету господина Шакира и переизбрать меня. Более того, я сама уйду в отставку.

Стало тихо. Сибиряк приоткрыл глаз и снова закрыл.

– Вы нам угрожаете? – тихо спросил банкир.

– Разве? – улыбнулась Чарли. – Незаменимых нет. Итак, если вы позволите, я продолжу.

Собравшиеся переглянулись.

– Отлично, – расценила молчание как знак согласия Чарли. – Значит, мы остановились на противопожарном оборудовании. Но это, господа, паллиатив. Если мы потратимся на дорогостоящую технику и больше ничего не сделаем – мы действительно останемся в убытке. Однако есть выход. Мы можем увеличить наши доходы по крайней мере раза в четыре.

Банкир непроизвольно хмыкнул.

– Госпожа Пайпс, – сказал он, словно профессор студентке, – в стране кризис. При всем вашем старании и нашей благосклонности доходы у нас не вырастут даже на процент.

– Это очень поверхностный взгляд, – жестко сказала Пайпс. – Здесь недавно упоминали печальной памяти август. Что же тогда случилось? Действительно, средний класс перестал существовать. И в этом все дело! А наш отель как раз и был рассчитан на людей со средними доходами.

– Вот видите! – развел руками банкир.

– Значит, надо сделать его для людей с высокими доходами, – как само собой разумеющееся вывела Чарли. – Надо не снизить цены, а поднять их.

– Это что-то новое в практике ценообразования, – тихо сказал американец.

– Возможно. Но другого пути у нас нет.

– Да-а… – протянул банкир. – Что-то вы, мягко говоря, недодумали, госпожа Пайпс. У вас и так клиентов раз, два и обчелся, а если вы повысите цены…

– Да, цены надо повышать. Но не просто так. И теперь, господа, главное. Наш отель должен стать пятизвездочным. Только такой выход. Потому что это будет единственный в стране отель на высшем мировом уровне.

Американец с интересом повернулся к Чарли.

– И что из этого? – спросил банкир.

– Из этого – все, – теперь уже стала профессором Пайпс. – Вы, наверное, знаете, что эксклюзивные товары стоят на порядок выше ширпотреба. Вы, наверное, знаете, что такое монополия. Вы, может быть, догадываетесь, что это азы экономики.

Банкир нервно снял очки.

– Ну а для этого, господа, нам придется раскошелиться. Вы же понимаете, что такое пять звезд.

– Я не понимаю, – сказал Шакир.

– А от вас этого не требуется, – улыбнулась Чарли. – Это моя забота.

Шакир наклонился к уху Арслана и сказал тихо:

– Позови Махмата и Ардана.

Арслан кивнул и уже хотел было подняться, но Шакир жестом его остановил:

– Потом.

– Но вы отдаете себе отчет, чего это стоит? – спросил Кампино у Чарли.

– В смысле денег? Да. Все расчеты вам будут предоставлены. – Она кивнула Ахмату, и тот раздал собравшимся голубые папки. – Прошу вас открыть документы на последней странице. Там обозначена сумма прописью.

– Ха-ха… – как-то нервно засмеялся банкир. – Но эта цифра нереальна. Даже если мы согласимся вложить все дивиденды.

– Да, этого будет маловато. Но, надеюсь, ваш банк даст нам ссуду?

– Нет.

– Почему?

– У нас нет денег.

– А у вас, господин Шакир?

– Нету. А тебе и копейка не дам.

– Что вы скажете, мистер Кампино?

– Боюсь, что и я мало чем смогу помочь…

И этого Чарли тоже ждала.

– Ну что ж, тогда нам придется выпустить дополнительные акции.

Она сказала это и замерла. Нет, они еще не поняли, они словно дают ей еще несколько секунд. Вот тогда она и вбила, последний гвоздь.

– А раз у вас нет денег, придется продавать их желающим.

Теперь все. Вот теперь можно выдохнуть.

Глава 43

Старик Пайпс недолго развлекал себя делами отеля. Стоило ему взглянуть на самые важные документы, и он понял, что делать дальше – надо просто вызвать полицию. Эта простая мысль сразу же пришла ему в голову, и он был очень удивлен, почему его Черри до сих пор до этого не додумалась.

С чувством выполненного долга он спустился в бар, где у него была назначена встреча со Светой.

Правда, сначала Пайпс забежал в номер и надел джинсы. Во-первых, ему было неловко перед молоденькой и умненькой девочкой выглядеть заскорузлым стариком в костюме, а во-вторых, ему неловко было вообще в костюмах. Как-то так получается, что наша молодость проходит под знаком «denim», зрелость под знаком «cotton», а старость предпочитает «wool». У Пайпса все было шиворот-навыворот: в молодости клерком он парился в шерстяной тройке, потом почувствовал вкус свободной легкой одежды из хлопка, а сейчас обожал джинсы. Он не без основания считал, что эти народные штаны делают его похожим на ковбоя. Но не настоящего ковбоя – примитивной деревенщины, коровьего пастуха, героя анекдотов, а того ковбоя, что лихо разъезжает по экранам, паля направо и налево в плохих парней. Пайпс действительно был похож на Бронсона – эдакий опытный, даже пресытившийся, но еще ого-го какой легкий и подвижный ковбой: поджарая фигура, крепкий загар, седая благородная шевелюра и выцветшие голубые глаза. Настоящий шериф – мечта какого-нибудь заштатного американского городка.

Света за это время тоже успела переодеться, и – о счастливое совпадение – тоже в джинсы. У нее было на это несколько причин: во-первых, она давала понять, что на сегодня занята, пусть не беспокоятся, а во-вторых, она предполагала, что старику наверняка захочется выйти на пленэр и посидеть на еле проклюнувшейся травке – так не пачкать же дорогущие платья. Мобильный телефон она тоже с собой не взяла, потому что ни с кем сегодня не собиралась общаться.

– Я очень заинтересовался вашими мыслями, – сказал старик, заказывая бурбон. – Мне важно как можно больше узнать о России и о русских.

– Это пожалуйста, это мы можем, – серьезно ответила Света. – О России я могу говорить сколько угодно.

– А вот скажите, откуда вы все знаете? Вы ведь такая молодая.

Света невольно зарделась. Она и сама предполагала за собой недюжинный ум, но когда тебе об этом говорят старшие – загордишься.

– Я много читаю, думаю, размышляю, – сказала она, глубокомысленно сощурив глаза. – Вы ведь помните, как у старика Хема?

– У кого?

– У Хемингуэя, это ваш писатель?

Если бы не густой загар, старик покраснел бы как юноша. Про Хемингуэя он слышал в школе, но с тех пор прошло много лет, а прочитать знаменитого соотечественника ему все было недосуг.

– А, конечно. Так что у Гэмингвэя? – произнес он фамилию на американский манер.

Света и сама пожалела, что упомянула красивую фамилию, потому что тоже ничего не читала.

– Ну как же! Мы все учились немного, кое-где и кое-как, – вольно перевела она на английский русские стихи.

– М-да… – протянул Пайпс, мысленно давая себе клятву обязательно купить сочинения Хемингуэя и прочесть все от корки до корки, чтобы найти другие, не менее замечательные по глубине высказывания.

Света поняла, что пронесло, и почувствовала себя легко и свободно.

– Знаете, это я только с виду такая легкомысленная, а в самом деле меня так все волнует. Я вот возьму какую-нибудь книгу и читаю, читаю, читаю… И думаю… Так много важных мыслей в книгах. Я ведь, знаете, еще в детстве любила петь и танцевать, стихи читала наизусть. Мне все так и говорили: Светка, ты будешь артисткой, настоящей, как Алла Пугачева.

– Это кто?

– Фи, он не знает Пугачеву! – искренне удивилась Света. – Это наша самая великая артистка.

Пристыженный Пайпс молча выпил свой бурбон.

– Вот, а когда я школу закончила, сразу поехала в Москву, чтобы поступить в театральный институт. Знаете, я так люблю театр, запах кулис, аплодисменты, грим, всякие роли, эти… ну, мебель старинная, костюмы… Ах, театр…

– И что?

– Блат. Кругом один блат.

– Что это – блат?

– Знакомство, родственники всякие, деньги. Можно было и другим путем, но мне было противно.

– Каким?

– Переспать с преподавателем. Да-да, не удивляйтесь, мне сразу на экзамене профессор сказал: хочешь работать в театре? Хочу. Тогда переспи со мной! Представляете?

– Ужас!

– А я тогда девочка чистая была, наивная, мне так противно стало… И куда ни приду – везде одно и то же. Я уже даже покончить с собой хотела. И еще такие все мерзкие старики… То есть я хотела сказать, что мне было просто противно. Как это можно: искусство – и такое? Но я себе слово дала: умру, а в театре работать буду.

Пайпс слушал Свету с открытым ртом и уже корил себя за циничное желание с ней переспать. Бедная девочка, она так настрадалась.

– Устроилась лифтершей. Зарплата – копейки. Жильцы, бывало, мне хлеба давали, чтобы я в голодный обморок не упала. А за квартиру платить надо. Потом и это кончилось.

– Почему?

– Лифт сломался. А хозяин квартиры ничего знать не хочет – или ты переспишь со мной, или убирайся.

– Это же кошмар!

– Что вы! Кошмар еще и не начинался. А я каждый вечер в театр ходила, на самые лучшие спектакли. Тихонечко сяду в последнем ряду и плачу.

Пайпс заказал еще бурбона, чтобы утопить горе в вине.

– А потом я влюбилась. Он артистом был. Гамлета знаете?

Это Пайпс, слава богу, знал.

– Вот он Гамлета играл. Такой красивый, умный. Я так его любила. Мы собирались пожениться, но его семья меня не захотела – как же, я простая девушка, а он знаменитость. И он меня бросил. Беременную.

У Пайпса невольно сжались кулаки. Ах, попадись ему сейчас этот Гамлет, он бы ему показал «То be or not to be»!

– Так у вас есть малыш?

– Нет, – тихо сказала Света, тщательно прикусив губку. – Погиб ребеночек. При родах погиб. И знаете, мне тогда все стало все равно. А тут подруга моя пришла и говорит: хочешь денег заработать? Я даже не спросила как. Вот она меня в публичный дом и привела.

Пайпс уже только качал головой. У него не было даже сил восклицать.

– Да-да, в публичный дом. И бандерша там знаете кто? Герой Советского Союза. Я испугалась, закричала, но меня схватили и изнасиловали. А потом забрали паспорт и сказали, что, если откажусь, меня сдадут в милицию. Целый год я у нее работала. А потом она вышвырнула меня на улицу. И теперь я испорченный человек, кому я такая нужна? Нет счастья в жизни.

И она, достав из сумки платочек, аккуратно промокнула сухие глаза.

А вот у Пайпса глаза были действительно на мокром месте.

Он был и шокирован, и счастлив. Судьба этой милой девушки тронула сердце наивного, отзывчивого американца так, как никакой голливудский фильм. А счастлив он был потому, что, кажется, наконец встретил свою судьбу во второй раз (первый – это была мать Чарли). Как разительно отличалась эта простая русская девушка от его знакомых девушек в Америке. Те тупо жевали жвачку, говорили куриным языком рэпэров и едва ли могли показать на карте Европу. Эта знала писателей, и даже американских, прожила тяжкую жизнь и осталась притом душевным и открытым человеком. Только открытый человек может так честно и искренне рассказать о своей жизни.

Если бы старик Пайпс знал, что из всего повествования Светы только лифт и бандерша – Герой Советского Союза были правдой, он бы не поверил. Просто ему очень хотелось, чтобы это было правдой.

– Света, простите меня, старика. Я сначала думал, что вы обыкновенная… гулящая женщина. Я хотел воспользоваться этим, но теперь понимаю, как сильно это оскорбило бы вас.

«Оп-па, – подумала Света, – перестаралась».

– Давайте просто говорить с вами, вы мне будете читать стихи, а я буду вас слушать, кажется, я начинаю молодеть.

«Вот это другое дело», – успокоилась Света.

А зря. Она еще не знала, что Пайпс – отец хозяйки гостиницы.

У Чарли со Светой, да и другими проститутками, промышляющими в отеле, были весьма напряженные отношения. Как-то раз она застала именно Свету в лифте, делающую минет сразу трем поддатым финнам. Скандал вышел грандиозный. Чарли выперла из гостиницы и финнов, и Светку, и заодно всех ее коллег.

Правда, через два месяца все стало на свои места, но Света старалась не попадаться Чарли на глаза.

– Я приглашаю вас на обед, – торжественно произнес Пайпс.

И это звучало так, словно он предлагал руку и сердце.

– Благодарю, – сдержанно произнесла Света.

Она сама себе сейчас ужасно нравилась.

Глава 44

Шум, крик, вскакивания с мест и беготня… Чарли достала свой мундштук, вставила длинную сигарету и закурила. Дым улетал в потолок и тут же исчезал, вытянутый хорошей вентиляцией.

Американец несколько раз подбегал к Чарли и говорил:

– Это невозможно, но чертовски заманчиво!

Чарли даже это не радовало. Ей почему-то вдруг все стало безразлично. Она смотрела на Ахмата, который заискивающе улыбался Шакиру, и думала, что ошиблась в этом человеке, но ей было ничего и никого сейчас не жаль. Кроме самой себя.

Собственно, что она собиралась сделать? Поменять порядки в этой стране? Изменить вековой характер русских? Сблизить Восток и Запад? Нет. Она так далеко не загадывала. Она поставила себе в жизни скромную, но вполне достижимую цель – построить в России отель.

Перед Богом, если он есть, она явится одна, без московских банкиров, без Шакира, без Ахмата и даже без отца. И что она скажет, когда Бог спросит: ну и как? Неужели станет валить на каких-то мелких людей, помешавших ей выполнить Миссию? Нет. Она не станет, потому что никто ей не помешает. Она или сделает, или умрет…

Чарли вздрогнула от собственных мыслей и от того, что поняла: умереть в этой стране куда легче, чем жить.

Если бы пять – десять лет назад ей кто-нибудь сказал, что она будет думать о смерти, и в связи с чем – с отелем? – она бы сочла это дурацкой шуткой. Вот и вздрогнула сейчас: что это со мной? Ну-ка, Чарли. Выше нос!

Сибиряк так и не проснулся. Чарли, собственно, уже на него и не рассчитывала. Она надеялась только на чудо.

«Я как русская», – с ужасом констатировала она.

– Итак, господа. – Чарли загасила сигарету и спрятала мундштук в карман. – Я полагаю, вы успели обдумать мои предложения и можно перейти к голосованию.

В зале сидело одиннадцать человек. Впрочем, количество людей не имело значения. Голосами тут были акции. А их расчет слишком хорошо был известен Чарли. В лучшем случае сорок пять процентов на ее стороне, сорок пять на стороне Шакира. Теперь все и решится.

– Прошу, господа.

И она положила в белую коробку двадцать пять своих шариков.

Американец подбежал к столу, заканчивая с кем-то говорить по мобильнику.

Чарли только услышала конец разговора:

– Yes, yes, sure…

Очевидно, советовался с держателями, которых представлял.

– Мистер Кампино, – улыбнулась Чарли, – прошу.

– Я не верю тебе, – сказал американец и положил свои шарики… в белую коробку.

Чарли качнула головой. Ну и шутки.

Шакир встал и бросил свои двадцать шариков в черную коробку.

Пока все идет по плану.

Сорок пять против двадцати.

Банкиры еще дошептывались, и это давало надежду Чарли.

Затем встал самый молодой из них, подошел к коробкам и, состроив некую виноватую мину Чарли, опустил шары в черную коробку. Нет, они не рискнули, они боятся чеченцев.

И в этот момент открыл глаза сибиряк.

– Вот я вас всех послушал-послушал… Не, я не спал. Я очень внимательно слушал. Знаете что, ребята. Мы сделаем так. Я пять шариков отдам хозяйке, а пять на всякий случай положу в другую коробку. Знаете, как говорят на Западе – не клади все яйца в одну корзину.

У Чарли поплыло перед глазами. Она ожидала проигрыша, она, чего греха таить, ждала победы. Она не ожидала ничьей.

И надо же, медведь сибирский, ее же мудростью ее укорил.

– Ну что? – сказал московский банкир. – По уставу решение, не набравшее больше половины голосов акционеров, считается непринятым.

Как она это забыла. Это было все-таки поражение.

– На всякий случай предлагаю пересчитать шары, – упавшим голосом предложил американец. – Закон есть закон.

Тот же молодой банкир взял белую коробку и стал считать вслух, выкладывая шары:

– Один, два, три…

Чарли стала собирать со стола бумаги.

– … Сорок восемь, сорок девять, пятьдесят.

Банкир взял другую коробку и снова стал отсчитывать монотонно:

– … Одиннадцать, двенадцать…

Чарли наклонилась к фермеру.

– Извините, что я не дала вам слово, – сказала она. – Но вы понимаете…

– Нормально, – кивнул зарайский фермер.

– Сорок семь, сорок восемь… сорок девять.

И с этими словами банкир достал последний шар.

– Ошибка? – спросил он неизвестно кого. – Здесь не хватает шара.

У Чарли дернулась щека. Шакир стал шарить по карманам. Банкиры тоже.

– Нет ошибки, – вдруг тихо, но внятно сказал Ахмат. – Это мой шар. Мой один процент.

– Э-э… Слушай, положи давай! – весело сказал Шакир.

Ахмат встал, подошел к коробкам и положил шар в белую.

– Я голосую за новый отель, – сказал он. – Мне нравится эта идея. Я хочу работать в первой в России пятизвездочной гостинице…

Глава 45

В то же самое время в баре происходила одна удивительная встреча. Но все по порядку.

Вера Михайловна Лученок, получив по-западному, в конвертике, уведомление об освобождении от занимаемой должности, в шоке была только пять минут. Как раз столько времени оставалось ей до окончания рабочего дня. Она выдавала и получала верхнюю одежду в эти пять минут словно в тумане, к счастью, ничего не перепутала, хотя это уже не имело значения.

Потом собрала свои нехитрые пожитки, последний раз посмотрела на привычное рабочее место, сказала сменщице вместо «пока» «прощай» и пошла домой.

Когда тряслась в метро, вдруг поняла, что уже не думает об увольнении, а думает о том, как бы исхитриться и занять место, когда вон тот молодой человек наконец сложит свою газету и выйдет. На это место явно претендовал старичок с сумкой на колесиках, но Вере Михайловне удалось незаметно, эдак интеллигентно протиснуться поближе к вожделенному сиденью, и, когда молодой человек встал, она живо уселась на свободное место.

Ну что сказать – это счастье!

Вот тут Вера Михайловна и поняла, что треволнения ее ухода из отеля отступили на второй план, а на первый все настойчивее вылезают предстоящие заботы. Во-первых, как там Афанасий? Окотилась или нет? Теперь она будет называть это именно так – «окотилась». А то действительно путаница получается.

Потом – что с ней? Легче принять несколько раз кошачьи роды, чем говорить с мамой. Мама не любит современную жизнь. Да кто ее любит? Почему-то все любят прошлое и будущее, а настоящее – этот неуловимый миг между завтра и вчера, собственно ни то ни се, – все ненавидят. Ерунда какая-то, этот самый миг за мгновение был будущим, которое все любят, а через мгновение станет прошлым, которое тоже все любят, что же происходит тут, посредине?

Ответить на этот вопрос Вера Михайловна не успела. Приехала.

Теперь так – забежать в магазин, купить молока и детское питание. Новорожденным надо хорошо питаться. Потом не забыть хлеба, и вчера кончилась соль. Вера Михайловна мысленно пересчитала карманные деньги, может быть, еще хватит на майонез.

И тут ее как ударило – долг! Как она его теперь отдаст? Это невозможно, это просто какое-то наваждение. Не могли ее уволить из-за каких-то негодяев. А этот длинный еще так мило улыбался. Ах, как обманчива внешность, как обманчив этот самый миг между вчера и завтра.

В квартире было тихо, хотя Вера Михайловна еще с порога прислушалась, не пищат ли котята.

Афанасий вышла из темноты походкой постороннего наблюдателя. Стройная, изящная, отчужденная. Посмотрела на хозяйку и сладко потянулась.

Вера Михайловна бросилась ее обнимать, целовать, гладить, поздравлять.

– Ну что, мамаша, как твои детки, чем ты их кормила? Я им тут принесла вкусненького, а тебе свежего молочка. Ну, показывай, сколько их у тебя?

Вера Михайловна наконец разделась, переобулась и готова была принять новорожденных.

Афанасий прошла на кухню. Ну конечно, рожала небось в грязном ведре.

Вера Михайловна заглянула в ведро – увы! По углам никаких котят.

– Неужели ты рожала в комнате? – уважительно произнесла хозяйка, шагая в комнату, но и там никаких котят не было.

Афанасий лениво наблюдала за поисками ее собственных детей, не принимая в этом никакого участия.

Страшное подозрение закралось в голову Веры Михайловны. Ее ведь предупреждали: мамаша может и поесть своих детишек.

Вера Михайловна обшарила все углы, мыслимые и немыслимые закоулки, заглянула даже в духовку, но никаких котят не нашла. Она обессиленно села на стул и с ужасом уставилась на Афанасия.

– Ты что наделала? – спросила она сдавленным голосом.

Афанасий умылась.

Вера Михайловна дрожащей рукой набрала номер жены дипломата и, как только та ответила, зарыдала:

– Она поела своих котят! Ты представляешь, прихожу домой – ни одного котенка!

– Погоди, Верусь, может, она еще не родила? – забеспокоилась и подруга.

– Как же! А куда живот девался?

– Ужас!

– Я ее убью! Она свинья, гадость, каннибалка!

– Каннибалы – это людоеды.

– Так она меня и съела! Я о ней думала, что она… А она…

– Ты хорошо поискала?

– Даже на антресоли заглядывала.

– М-да…

– Никогда не вешала кошек, а эту линчую!

Вера Михайловна снова зарыдала, и подруге оставалось только выслушивать тяжкие всхлипы.

– Ну погоди, может, еще все образуется, – сказала она.

– Что образуется?

– Ну не знаю… Найдутся котята.

– Где?

– Да где-нибудь. У тебя форточка открытой оставалась?

– При чем тут форточка?

– Она вылезла в окно, спустилась на улицу и где-нибудь в подвале родила.

– Ага, а потом бросила детишек и вернулась домой?!

– Действительно, странно. Они ведь от котят не отходят. Погоди минутку, я позвоню своему знакомому, он педиатр.

– Кошачий?

– Какая разница!

Пока телефон молчал, Вера Михайловна еще раз обыскала квартиру и даже с пристрастием допросила Афанасия. Тщетно. Афанасий была сама невозмутимость.

Подруга позвонила не через минуту, а через полчаса.

– Значит, так, педиатр этот ничего не знает. Но у него есть знакомый вирусолог, тот, правда, тоже ни уха ни рыла, но у него есть знакомая ветеринарша. Она, правда, по крупному рогатому скоту, но у нее есть…

– Короче! Кто у нее есть?

– Не кто, а что. У нее есть ветеринарная энциклопедия. Она посмотрела. Ну-ка возьми Афанасия на руки. Вера Михайловна взяла ненавистное животное.

– Теперь посмотри – есть ли у нее набухшие соски? Вера Михайловна перевернула кошку на спину – соски были, но малюсенькие.

– Нет.

– Ну вот, так и есть! Твоя кошка никого не родила! – торжественно провозгласила подруга,

– Как это? А куда девался живот?

– Ветеринарша сказала, что такие случаи часто встречаются у людей. Так называемая истерическая беременность. Ложная то есть.

– А у кошек?

– У кошек – редчайший случай. И еще она сказала, только ты не обижайся, что животные часто подражают своим хозяевам.

– Что ты хочешь этим сказать? Я никогда не симулировала беременность.

– Ну, может быть, ты слегка истерична, климакс, знаешь ли…

– Это тоже она тебе сказала? Я ведь не крупный рогатый скот.

– Это я сама додумала.

– Ну спасибо.

– Не за что. Успокойся, видишь, все объяснилось.

Вера Михайловна бросила трубку.

С Афанасием-то разъяснилось, а с ней самой? Неужели она действительно климактеричная истеричка?

Мужчины у Веры Михайловны не было уже года четыре. Она сама себе не признавалась в этом, но, когда по ночам ей снились бесстыдные сны, просыпалась уставшая и разбитая.

Глупо! Никакой мужик ей не нужен. Не кошка ведь она!

– Мама, как у тебя дела?

– Если ты позвонила только для того, чтобы задать этот дежурный вопрос, то у меня нет времени.

– О господи, мама, я просто волнуюсь.

– А что, есть причина? Я уже не жилец на этом свете? Хотя при нашей жизни отбросить лапти не так уж и сложно.

– Мама, меня уволили.

– Я всегда говорила: американцам верить нельзя. Они все сволочи.

– Мам, а Афанасий симулировала беременность.

– На что ты намекаешь? Что я тоже – симулянтка?

– Мам, ну что ты говоришь?

– А что ты думаешь? Вот главный вопрос.

Вера Михайловна и не заметила, как за разговорами открыла детское питание и съела его.

Когда положила трубку, уставилась на пустую баночку, и ей вдруг стало так тоскливо и одиноко. Хоть в петлю вместо Афанасия.

Вера Михайловна хотела заплакать, но не стала. Все слезы она отрыдала часом раньше.

И тогда она встала, открыла шкаф и достала самое свое нарядное платье.

Надо сказать, что на дорогие наряды у Веры Михайловны денег не было, но одевалась она отменно, даже Чарли иногда поглядывала на нее с завистью.

Секрет был прост: Вера Михайловна прекрасно шила. Журналы «Бурда» огромной стопкой лежали в углу.

И вот она достала свое лучшее платье, которое еще ни разу не надевала, сделала прическу, вечерний макияж, надела это шикарное платье и сказала:

– Имею право!

Швейцар отеля «Мэдиссон-Московская» ее не узнал. Широко распахнул двери и даже слегка поклонился.

Она сняла пальто в гардеробе, и гардеробщица тоже не узнала ее. Правда, там толпился народ, гардеробщица даже головы поднять не могла.

Вот так Вера Михайловна оказалась в баре.

Села за столик, от которого официант предупредительно отодвинул стул, заказала себе белого вина и подняла глаза.

Первый, с кем она столкнулась взглядом, был тот самый длинный негодяй, который устроил весь спектакль в гардеробе. Но теперь он смотрел на Веру Михайловну восхищенными глазами и даже делал какие-то скромные знаки кивками головы.

Вера Михайловна благосклонно склонила голову. Ей вдруг так захотелось отомстить этому паршивому иностранцу, что вся ее самовнушенная за дорогу в отель осторожность вмиг слетела.

Иностранец подался всем телом вперед, словно не веря своему счастью.

«Ну ты у меня попляшешь», – подумала Вера Михайловна и кивнула уже увереннее.