Текст книги "Семьи.net (сборник)"

– Похоже, достанется не только нашему миру. Во Вселенной затеяли большую уборку, – замечает Зарайский.

Он произносит это в своей обычной манере. Говоря, он словно прислушивается к себе, будто он одновременно и актер и зритель, оценивающий игру этого актера.

Я больно цепляю за что-то ногой. Старые санки, которые я давно бы выбросил, если бы не жена. Я беру санки и хочу сбросить их с балкона, но отчего-то мне становится неловко, будто я совершаю предательство, и я снова ставлю их себе под ноги.

– Все равно не понимаю, зачем уничтожать наш мир. Если хочешь строить новый – строй, но наш-то уничтожать зачем? – говорю я.

– А если это как ремонт в квартире? Чтобы наклеить новые обои, надо содрать старые? – выдвигает версию Зарайский.

– И кто эти старые обои, мы? – обижаюсь я.

– Нет, но поскольку и мы живем в этой квартире, нам придется обновиться.

– Я пустил бы все по кругу. Пусть последние люди будут одновременно первыми, и вся земная история начнется заново. Как детская железная дорога катается по кольцу и никому не мешает, – предлагаю я.

Юрий слушает меня снисходительно и даже, кажется, улыбается, но улыбается не потому, что ему смешно, а потому, что должен же он занять чем-то свои лицевые мышцы.

– Тогда это было бы издевательство, – заявляет он. – Во всем должны быть начало и конец. Уже сам факт, что есть начало, доказывает, что должен быть и конец, а то получится бесконечный нудный сериал.

Мы курим, облокотившись о мокрые перила балкона, а потом бросаем вниз красные как угольки окурки. Мой окурок падает отвесно и быстро гаснет, а окурок Зарайского – по дуге, вращаясь и бестолково сыпля искрами.

– Ладно, пойдем к женщинам, пока они не подрались… – произношу я, и мы возвращаемся на кухню.

К нашему удивлению, моя жена и Аня мирно сидят рядом и, едва ли не соприкасаясь лбами, мирно о чем-то беседуют. При нашем появлении обе замолкают, словно разговор был не для наших ушей. Мы садимся рядом.

– Скорее бы уже все закончилось… – говорит моя жена.

Она кладет голову мне на плечо и закрывает глаза. Ее прикрытые веки подрагивают, на правой щеке у глаза виден подтек туши.

Я смотрю на будильник, стрелка которого неминуемо приближается к роковой отметке, и внезапно понимаю, что у нас осталось всего десять минут. Последние десять минут, чтобы совершить, подумать или произнести нечто действительно важное, что мы всю жизнь откладывали из-за множества мелких и суетливых дел. Но что это действительно важное, я не знаю.

Передо мной проплывает вся моя жизнь – не горячая и не холодная, не грешная и не праведная – обычная, самая обычная жизнь. Никаких серьезных прегрешений я вспомнить не могу – всего было понемногу. Хуже то, что я не могу вспомнить и никаких больших свершений, никаких подвигов и никаких особых самопожертвований. Очевидно, сейчас надо каяться в своих грехах, используя последнюю возможность, но мой главный грех – это моя неспособность к решительным, ярким, красивым поступкам, а в этом я каяться не хочу. Особых угрызений совести я тоже не испытываю, лишь томящее недовольство самим собой и желание, чтобы все поскорее закончилось.

Не знаю, о чем думают остальные, наверное, каждый о своем. Наши души замерли в ожидании прыжка из телесной скорлупы, и их слабые, неоперившиеся еще крылья трепещут.

– Инвалид так и не пришел: затерялся где-то по дороге, – сочувственно произносит моя жена.

– Дрыхнет где-нибудь на лестнице, подложив под голову пустую бутылку, – заявляет Аня.

Когда остается одна минута и ожидание становится совсем тягостным, Зарайский вдруг встает и торжественно протягивает нам дрожащие ладони. Несколько долгих секунд он стоит так неподвижно, а мы сидим и смотрим на него.

Неожиданно всё поняв, мы тоже встаем, крепко беремся за руки и изо всей силы сжимаем их, чтобы не потеряться в вечности. Может быть, мы все и не ангелы, но лучше нам не расставаться.

23:22. Все происходит мгновенно, без страха и боли… Трубного гласа мы не слышим, но мир вдруг складывается точно шахматная доска. Я успеваю еще подумать, что чего-то важного мы так и не сказали.

Арон Шемайер
Машо и медведи

Наверное, было два часа дня. Или три-четыре. Так, сколько тайму? Машо пошарило рукой по прикроватному столику – где очки… Стоп, а нужны они вот сразу-то? Вдруг захотелось еще поваляться, тем более что из-за занавесок имитационного окна приятно светило фейк-солнце. Минут через пятнадцать – или через полчаса – жизнь начала казаться ощутимо лучше, чем в момент пробуждения.

Ну вот, теперь очки. Машо никогда не нравились прозрачные: глупо смотреть обеими глазами и на внешний мир, и на картинки-тексты-мессаджи. Нет, постоянный контакт с реальностью – не для нас. Вот так лучше – надело, и никто не мешает. Даже фейковое светило. Машо врубило виртуальную мышь и начало крутить пальцами по простыне. Ну и что там?

Стелло. Один мессадж. «Хрю тебе! Ожило, мерзкое?» Подождет. Само будто ожило, что ли… Знаем, как ожило. Видали. Ну что, одним глазом – новости… «Пресс-секретарь Президента Московской Конфедерации и Ассамблеи Лидеров Революции Ташо Пим предупредило о принудительной эвтаназии лиц, не соглашающихся с новым законом о запрете нетолерантного мышления. В районе Балашихи задержан фашистский лазутчик из так называемой Армии свободной России. Шпион утверждает, что хотел попасть на похороны матери. Фашиста ожидают суд и, скорее всего, аннигиляция». Так, надоели фошысты, и Ташо вместе с ними. Реклама. «Новый генератор счастья HaHaHa25.0! За две недели этот девайс изменил жизнь миллионов! Выкидывайте старые геши! Долбите по нашему адресу, и новый будет доставлен вам в течение часа!» Вот хорошо бы гешу-то новую. Посмотреть, сколько пойнтов?

Нет, вот это точно испортит настроение. Пойнтов нет и не будет. Две недели как было влом джобить – где угодно и на кого угодно. Труба. Полная труба. Да, нужно рисовать хоть какой-нибудь ролик. Вот хоть про новое приложение к очкам. Ну и вот, неделю мучиться. А то и две.

«Стоп, – озарилось Машо, – а зачем я всем этим морочусь? Какие пойнты, какие клипы? Где позитив? – Клипмейкерша вынула из-под подушки девайс, одетый в желтый пластик, и приклеила его к затылку. – Упс. Еще и геша не работает. Вот это по-настоящему плохо».

Включив в очках внешний обзор правого глаза, стянув с себя одеяло и безуспешно поискав ногами тапки, Машо босиком начало слоняться по боксу, ища разбросанную вчера технику. Так, вот зарядка, поехали. Геша, геша, геша, ну че ты… По нулям. Еще раз… Off-on. Quit-start. Нет. Нулевая активность. Причина неизвестна. Машо опять забралось под одеяло, отключило внешний обзор и разрешило прямой долбеж. Начнем со Стелло.

– Хрю, вонючка.

– И тебе хрю. Как после вчерашнего?

– Классная химоза, почти без последствий. Сколько таймов набежало, кстати?

– Шесть, хихи. Только проснулся, мерзкий педрила?

– Заткнись, лесбиян.

– Да легко. Че надо-то?

– Как гешу чинить? По нулям, вырубилась совсем.

– А, вот чего страдаешь… Выйди и войди.

– Да пошел ты! Я выходило, входило, отовсюду и везде. По нулям. Мертвая геша.

– Дааааа… Бедняга. Ты там не подохнешь от негативных эмоций?

– Подыхаю уже. О работе думать начинаю. Пойнтов вообще не осталось.

– Долби в поддержку.

– Они противные. И пойнты попросят.

– А делать-то че? Давай, долби, потом мне отдолбись – с пойнтами тема, конечно.

– Тема. Хрю.

– Хрю-хрю.

Машо начало судорожно елозить пальцами по простыне – мышь сегодня особенно плохо слушалась. Так, вот, поддержка геш.

– Хай. Это Машо Бац, биообъект MB/666/5736439565. Не работает генератор счастья.

– Выйдите и войдите.

– Пробовало.

– Точно пробовали?

– Да сто раз, всеми способами, вы за кого меня держите?

– Ясно. Удаленная диагностика – 3 пойнта.

– Давайте.

– Сейчас. Да. Боюсь, что без выезда не получится. Вообще, наверное, устройство не подлежит восстановлению.

– Сколько за выезд?

– 20 пойнтов.

– Вы че, обалдели?

– Без гарантий результата. Устройство у вас снятое с производства. Вообще рекомендуем вам новый генератор счастья HaHaHa25.0, со скидкой для постоянного клиента – всего 130 пойнтов.

– Не сейчас. Отдолблюсь еще.

– Будем рады. Хай-бай.

Козлы. Так, есть еще один шанс – Витько. Этот чего хочет починит, если поднатужится и если пойнты есть хоть какие-то. А вот есть ли? Вопрос.

– Витько, хай.

– А, Машо! Давно не долбились. Как ты вообще?

– Холодно. Геша на работает, Витьк.

– Какой у тебя?

– HiHiHi19.0, старенькая.

– Да, древний. И чего?

– Сдохла.

– Выходить-входить пробовала?

– Я тебя умоляю. Тыщу раз, всеми доступными биообъекту путями. В поддержку долбила, они охренели – 20 пойнтов за выезд, 130 – за новую гешу.

– Маш, ты давно в отключке?

– А тебе какое дело? У меня, между прочим, privacy девяносто пять процентов. Ладно, хрен с тобой. Дней пять химозой баловалось, вот просыхаю потихоньку.

– Тут жопа какая-то начинается. Цены удваиваются на все. Говорят, Бантик и Ташка скоро нас на войну погонят.

– Ты че, улетел? Хрени обнюхался? Три геши в башку вставил?

– Слушай, хоть ты и почетный педик, я бы тебе порекомендовал остыть, а потом очки снять и выйти на улицу. Пипл скупает хавку и химозу. У нас в конфедерации пойнтов нет, и вообще пойнты падают, легионерам нечем платить скоро будет, а кругом быдло.

– Ну, это вы без меня, мальчики. Ты мне только гешу почини.

– Дура ты. И за сколько?

– Ну, за десять.

– Приеду – посмотрю. Старый починю за пятнадцать, если починится. Новый за пятьдесят найду, но левый.

– Ага, меня за твой левый из 666 в 555 переведут.

– Никому ты сейчас не нужна. Не до тебя просто. Я вон с левым гешей год хожу, и ничего.

– Слушай, а может, мне с тобой сексануться? За десять пойнтов?

– На хрен тебе секс без геши?

– Давай.

– Ну ладно, по приколу.

Машо опять включило в очках «правый глаз наружу» и начало слоняться по боксу. Среди пустых пакетов из-под фуда, бутылок, халатов, трусиков и лифчиков минут через пять удалось отрыть пояс сексогенератора. Внешний обзор наконец можно было отрубать, но опция «виртуальный секс на двоих» включилась с третьей попытки. Правда, оргазм без геши был даже по кайфу. И 10 пойнтов добавилось. Только Витько так ничего и не пообещало. Ладно, придется лезть в счет.

Открыв в правом верхнем углу очков диалог-бокс Мирового банка, введя свой номер и пройдя авторизацию через роговицу, Машо принялось ждать приговора. Пальцы нервно постукивали о сексогенератор. Упс. Все хуже, чем ожидалось. Минус 30 пойнтов. И за бокс, за бокс… За бокс еще не списывали. Значит, спишут на днях. Значит, долги. А они Машо никогда не нравились. Хоть и модно жить в долг и не думать ни о чем, будут траблс – ни тебе статусных примочек, ни на танцедромы не сунешься, ни еще куда в этом роде, а потом могут даже выгнать из категории 666. А это было совсем не в кайф. Зря, что ли, Машо боролось за членство в элите? Три раза меняло пол, выходило на мобы против быдла, участвовало в конкурсах креативной ненависти?! И вообще, оно – крайне продвинутый биообъект. Настоящий интерсексуал, творческая единица. Скатываться до тупых 555? Или вообще до полубыдла из 444? Нет. Никогда. В общем, придется джобить. И для начала оторвать от башки дохлую гешу.

– Витько, – включило Машо окно в левом верхнем углу очков. – По кайфу пошло.

– Ага… Фирма веников не вяжет. И без геши тоже по приколу иногда.

– Ну вот. Ты мне там гешу присмотри пока, пойнтов за пятьдесят, но получше, не будь сукой. Я через пару дней тут кучу пойнтов накопаю, расплачусь с тобой. А когда привезешь?

– Я ж тебе говорю, ты очки сними и наружу выгляни. Тут хаос какой-то. Дай я к утру пойму, что к чему… Отдолблюсь потом.

– Завтра чтоб привез, урод!

– И тебе хрю. Ладно, отмокай там.

Что ж, придется долбить Робеспьеро. Пожалуй, это единственный вечный источник джоба.

– Привет тебе, великий! – игриво заверещало Машо, связавшись со второй попытки с вечно занятым работодателем.

– Оооо, Машо умное! Машо самое! – ответил ехидный манерный тенорок. – Хрюшеньки тебе, лесбияно невыразимое! Чем я, несчастное, могу быть тебе мило?

– Всем! Всем, героическое квир-идолище! Джоб надо. Позарез. Че хошь могу расфуфырить. Хоть унитаз, хоть главный педераст.

– Машо, ах, Машо! Блаженное дитя! Так кри-и-изис у нас! Новенький, модненький, нагленький! Дня три вот уже непосредственно! Не покупает ничего народонаселение, кроме фуда и химии, рекламку-то тоже не заказывает никто!

– Робеспьеро, не будь гадом. У тебя точно в заначке идейки имеются, я же знаю.

– Идейки, идейки… Тут идейка главная – на Луну улететь, или в Антарктику какую, чтобы быдло тебя не пустило на ремешки с двуглавыми птичками… Ты, Машо, давно из бокса не выглядывало, поди…

– Да вот не хочется. Что-то вы все меня пугаете.

– Ну ладненько, вот тебе повод показаться на солнышке. Приезжай завтра в двенадцать ко мне, будем тут думать, как дальше жить-поживать. Может, и для тебя чего придумаем. Или ты для нас.

– Хрюхрюхрю, великий. Я всегда знало – ты любишь юные таланты.

– Если они меня, то и я их. Ну давай, подтаскивай тело свое пышное и душу раскидистую.

– А то. Хрю-хрю.

Съев пакет веганского фуда и запив его раша-колой, Машо врубило в очках дзен-аудио и за пару минут опять провалилось в сон. Прошла будто бы всего еще одна минута, и очки озарили Машины глаза ярким рассветом, сопровождавшимся залихватским хохотом и ритмичными ударами какого-то инструмента. Надо было вставать.

Заскочив в душ, попив голубого чаю и наскоро сжевав первую попавшуюся фудину, Машо схватило торбу и выскочило из бокса в лифт. Неожиданно быстро, минут за пять, биообъект MB/666/5736439565 доехал до бейсмента и авторизовался на выход с лифтовой площадки. Народу кругом было немерено – еще в подъемнике Машо пришлось потесниться, а на бейсмент-парковке вообще царило непривычное для одиннадцати часов оживление. Какие-то объекты вытаскивали из букашей большие коробки с фудом и тащили их к лифтам. Другие прыгали в букаши и на мобики и куда-то быстро срывались.

Машо, с третьей попытки заведя свой старый трехколесный мобик, выехало на стрит, который тоже был не по времени оживлен. Букаши, крупные и мелкие, коллективные и персональные, медленно, плотным потоком двигались в оба направления. Народ на мобиках хаотично сновал между ними, то и дело запрыгивая на тротуары. Проехав километра два, Машо попало в плотную кучу существ – кто был на мобиках, кто на своих двоих. Чем дальше, тем толпа становилась плотнее. Периодически из нее выскакивали люди, несшие в руках или навьючившие на мобик тюки с фудом, питьем и химией.

«Пардон, пардон!» – то и дело раздавалось вокруг. «Аккуратно! Дайте протиснуться, кисы!»

Машо постепенно поняло, вокруг чего крутилась толпа: впереди был вход в мегамаркет «Sun Eternal». Толпа становилась все плотней и динамичней. В конце концов существо лет пятидесяти с копной рыжих дредов врезалось в Машо, обрушив на него пластиковые боксы и беги.

– Факин стафф! – завопило Машо. – Драйвь отсюда взад!

– Сорри, сорри, – отозвалось существо неожиданно вежливо. – Не заметило вас, простите.

Неуклюже собирающее рассыпанные коробки и банки существо начало вызывать у Машо некоторую жалость.

– Смотреть вообще-то надо, – примирительно ответило оно. – Ну и че народ так озверел?

– Вы что, не в курсе? – продолжая собирать товар, прохрипело существо. – Пойнт падает, на тридцать процентов упал. Говорят, завтра наполовину упадет.

Отдышавшись, сосед по давке вновь навьючил на себя беги и затравленно взглянул поверх себя.

– Так доставка же есть, че толпиться-то? – спросило Машо.

– Не работает с вечера. Говорят, товара нет. Иногда привозят понемногу, но не больше пяти килограммов за раз.

– Жесть. Как в войну.

– А говорят, война и будет скоро.

– Быдло опять возбудилось? Мы же вроде его в гробу видали.

– Легионерам нечем платить, вообще неизвестно, что будет.

Толпа вдруг начала быстро рассеиваться. Некое существо вырвалось из самого ее центра, пришпорило мобик и, злобно прорычав: «Уроды», – двинуло про проезжей части. Оказалось, шоп закрыли.

Машо, обрадовавшись свободе, припустило по проезжей, лавируя между медленно плетущихся букашей. Без четверти двенадцать оно вошло в зал заседаний адвертайзингового центра «Моцарт&Робеспьеро».

По стенам уже расселись клерки и рекламщики примерно одинакового унисексного вида, и Машо примостилось среди них. Постепенно вокруг стола начали размещаться члены совета директоров: огромный бородатый рыхлый тип в дамской шляпке с широкими полями, пара подростков в париках – один в желтом, другой в зеленом, затем младенец, которого внес чернокожий здоровяк, болонка, пенсионер с палочкой, военная в пилотке. Привели обезьяну, которая постоянно пыталась ухватить лапой кого-нибудь из окружающих. Вбежало и уселось на край стола differently abled существо, сразу замурлыкавшее себе под нос: «Пи-пи-пи, пи-пи-пи». Наконец, внесли и торжественно усадили справа от главного места жирную крысу. Гендерно-эйджево-видовой баланс у руководящего органа «Моцарта&Робеспьеро» был практически идеальным. Правда, в прошлом году конторе пришлось судиться из-за того, что она исключила из совета одного differently abled, который все время мочился на заседаниях, но интеграция десятка существ разных видов почти полностью восстановила репутацию компании.

Минут десять третьего в зал вошло Робеспьеро Эврика. Долгих предисловий наиболее раскрученное креативное существо московского рекламного мира не любило.

– Хрю, голубчики, – одарило оно собравшихся масляной улыбкой. – Как это по-старенькому? Добрый денек? Ну так никакой он и не добрый, денек этот наш. Жопа кругом. Жопочка и срака. Вот так вот, ненаглядненькие. Итак, чтобы вы знали: мне ни от кого ничегошеньки не надо. Контрактиков вообще не будет на ближайшие… Полгода? Год? Вечность? Хотите кушать – веселите мозги, мыслишки вырабатывайте. Я и так от вас смоюсь скоренько, на хлебушек копеечку как-нибудь повымучиваю. Даже на хлебушек с икорочкой, причем даже натуральненькой. Но я было бы полной свинюшкой и сучкой, если бы не дало вам умишком пораскидывать. Молчу. Думайте, думайте, мыслите, существа вы мои креативненькие!

– А 7D-стафф про делическую химозу? – спросил от имени младенца чернокожий здоровяк. – Только же заключили контракт, на пять лет же вроде?

– Тааак… Ты не поняло, милое, – растянуло улыбку Робеспьеро. – Контрактик есть. Только пойнтики тю-тю. Никто нынче не гарантирует оплату, никтошеньки. Товар никому не нужен вообще, кроме того, что сейчас с полок сметают. А вот его-то рекламировать вроде бы и незачем.

Пенсионер, с самого начала тянувший руку, обвешанную девайсами, начал говорить практически параллельно с Робеспьеро.

– Господа, сколько уже было этих кризисов? – плавным тенором замурлыкал он. – Нет заказов – значит, нет. Заморожены – значит, заморожены. Мы что, растратили все резервные средства? У нас что, вообще ничего нет за душой? Переждем месяц, ну два, и все вернется на свое место. Люди что-то покупают, кто-то это что-то производит, кому-то это что-то надо впаривать… Мы что, апокалипсиса ждем?

– Ах, голубчик, – скривился в полуулыбке председатель, – вот я вам сейчас отвечу «да», а вы в Global Amnesty отдолбитесь. Или мне первому придется – насчет ваших прогнозиков. В общем, кого-то из нас за религиозный фанатизм аннигилируют, а оно вам так уж надо? Хотя… Amnesty – не Amnesty, скоро может быть уже все равно. Вы думаете, я вот тут похихикать вас собрало? Я же вам говорю: жопочка. Панику на улицах видели? Толпы в маркетах видели? И я видело. Только я еще слышало кое-что кое-где – сами знаете от кого. Жопочка-то в чем? Пойнты могут вообще ничем стать, совсем ничем. Америкашечки могут взять вот и сказать: я – не я, лошадка не моя, не знаю никаких пойнтов, не даем за них ничего. И приветики, голубчики! То, что кушать-греться-освещаться надо, вам понятненько. Ладно, проживем как-нибудь. А вот что с легионерчиками делать? С суррогатными мамочками? С прислугой там, с логистиками? Говнецом же зарастем! А главное – пока без суррогаток вымирать будем, нас быдло здесь перережет. Всех до единого! Медведи, между прочим, как вы знаете, в ста километрах на новых букашах стоят, с ракетками и прочей мили-фигней. А с юга муслики, веселенькие наши, с остренькими кинжальчиками.

В зале повисла неловкая пауза.

– Уважаемое Робеспьеро, уважаемые коллеги, – нарушив молчание минуты через полторы, пробасил бородач в шляпке. – Как существо старомодное, как женщина и мать, я решительно не понимаю вашей креативной паники. Да, наша конфедерация – в кольце врагов. Да, мы переживаем временные экономические трудности. Но есть же ценности, которые мы никогда не должны предавать. Одна из них – забота о детях, об их воспитании. О том, чтобы никто и никогда не посмел вернуть в их души и сердца гендерные стереотипы. Вы понимаете, о чем я: о роликах программ секспросвета. Как бы ни было трудно, они должны выходить и будут выходить! И здесь мы являемся стратегическим партнером правительства Конфедерации. Напоминаю: у нас до конца года должны быть сделаны ролики для инкубаторов младенцев о радостях межвидовых контактов, о пользе мастурбации, о превращении так называемого мальчика в так называемую девочку и наоборот. И ролики, сопровождающие стимуляцию эрогенных зон у детей до 5 лет. И ролики для подростков против асексуальности. И ролики против табу. И ролики о самом новом гендере – технофилах. Мы не будем самими собой, мы потеряем наши традиции, если мы все это не изготовим. И государство предаст Великую Сексуал-Демократическую Революцию, предаст свой народ, если откажется от заказов. Или затянет расчеты.

– Милая Васисуалия, – с кислой улыбкой медленно, но твердо ответил босс «Моцарта&Робеспьеро», – я полностью, не меньше вас, привержен ценностям Великой Сексуал-Демократической Революции. Так же как и ценностям равноправия видов, возрастов и гендеров. И еще раз подтверждаю, что ваше участие в нашей работе чрезвычайно важно. Но я прошу вас не забывать, что на дворе 2043 год. Сексуал-демократические государства действительно находятся в кольце врагов. А некоторые из них взрываются изнутри бунтами муслов и быдла. Да, научное, техническое и финансовое преимущество на нашей стороне. Но последнее уже под вопросом. И… И хватит уже, миленькая, разводить официозик на пустом месте! Жопочка, жопочка, я же вам говорю! Никаких гарантий этих заказиков у нас нетушки. Более того: думайте обо мне что хотите, долбите на меня в Amnesty, но я вам вот что скажу: ничегошеньки бюджет в обозримом будущем проплачивать не будет! Кроме… Кроме войнушки.

В зале возникло затишье, лишь изредка прерываемое песенкой ментального инвалида: «Пи-пи-пи, пи-пи-пи». Прошло секунд тридцать, прежде чем с кресла во втором левом ряду, из-за седалища крысы поднялась тщедушная фигурка в мятой майке.

– Я – Осе Ой, креативный презентер члена совета директоров господо Ратхаус Рато. – Мой поручитель, изложивший мне свои мысли на языке вида rattus norvegicus, уполномочил меня предложить правительству программу создания роликов о наших врагах. Робеспьеро, сосущества! Если пойнты, или что там будет вместо них, начнут тратить только на войну, то у нас лишь одна дорога: надо воевать. Воевать на фронте создания роликов. Робеспьеро, на самом деле тут уже и обсуждать-то нечего. Звони в правительство, пока никто раньше нас ничего не накреативил. Остальное потом додумаем.

– Потом, потом… – задумчиво пробормотал босс. – Потом поздно будет. Я, собственно, собрал вас, креативненькие вы мои, чтобы именно это и обсудить. Да, ролики к войнушке – похоже, последнее, что нам осталось. И что вот клеить будем? Какие мыслишки?

Зал сразу оживился.

– Надо раскопать военную пропаганду прошлых десятилетий, – заговорил, обильно жестикулируя, чернокожий гигант, представлявший младенца. – Пусть даже это все Сталин делал или Гитлер там. Технологии нейтральны. Они нам подойдут.

– Я не хочу ничего, что исходило бы от Гитлера и Сталина, – крикнула дама с бородой. – Вообще никакого милитаризма не хочу.

«Так, вот шанс, – подумало Машо. – Надо срочно что-то креативить».

– Врагов надо изобразить теми, кто они есть. Медведями! – выпалил пенсионер.

– Да, точно, зверьми, – добавил подросток в зеленом парике.

Машо включило в очках режим «на входе – все желтое». Желтый парик на желтой роже шел юному идиоту гораздо лучше. И клип «Лесбитапочек» в правом верхнем углу очкового экрана стал гораздо симпатичнее.

– Неплохая мысль, – отреагировало Осе на слова подростка. – Вот едут они на своих мили-букашах, приближаются, и видно морды звериные. Медвежьи. А если муслы – то свинские хари, они свиней очень не любят, почти как евреи, что странно, но кто их разберет, этих фанатиков, зачем они под евреев канают, завидно им, наверное…

– Осе, ты таки уже совсем высказалось? – мягко влилось в поток дискуссии Робеспьеро. – Ты что городишь, голубчик? Свиньи – это вид биологический, мы не можем его оскорблять, сразу под Amnesty попадем. С медведями получше. Само Ташо как-то назвало быдлюков медведями, то есть это уже вроде и не вид, а ругательство такое. Или даже справедливая оценка врага. Ташо – это, считай, закон. Но и все-таки. Кто здесь видел медведя последние года три? Когда Ташо сказало, что медведи – враги, то есть что враги – медведи, одноименных существ не то что из зоопарка убрали: в любых роликах перестали показывать. Есть они, нет, не понимает никтошеньки. Ты еще чертей изобрази или Бабку-Ежку какую.

– Да, медведи – туфта, – медленно, с романтически мечтательным выражением лица, отреагировало существо в головном уборе из белых перьев, представлявшее болонку. – Может, изобразить гадкие, слюнявые, кровавые исчадия – и с пустотой вместо лица. Типа быдло, без мыслей, без чувств…

«Тупик, – подумало Машо. – Что ж, отлично: самое время включиться. И даже снять очки. Пусть видят мои пафосные, убежденные глаза».

Поднявшись из третьего ряда, протиснувшись между креслами во второй, кинув очки в сумку и подождав почти целую минуту, чтобы привыкнуть к внешнему свету, Машо закричало:

– Стоп! Стоп, коллеги! Вы что, не поняли? Война! Во-ойна-а-а-а-а! С быдлом, с гадами! И если Ташо сказало, что это медведи, значит, медведи! Дикие, агрессивные! Звери, звери, звери! Быдло! Фанатики средневековые! Гомофобы! Фошысты! Они должны выглядеть так, чтобы их хотелось порвать на части немедленно! В общем, предлагаю план.

– Машо, подождите, – пробасила бородатая дама. – Если мы будем вести такую пропаганду, мы будем ничем не лучше их самих. Нельзя проявлять агрессию. Мы же все-таки передовая часть человечества. Мы боролись за то, чтобы никакого милитаризма вообще нигде не было. А тут – звери, враги…

– А вот мой поручитель считает, что все правильно, – перебил бородача Осе Ой, крутя пальцами крысиный хвост. – Да, враги. Да, звери. И относиться к ним надо как к врагам и зверям. А пацифистов надо отправить прямо к ним туда, причем без оружия.

– Молодое существо, что вы себе позволяете! – взвился бородач в шляпке. – Среди нас не место тем, кто пропагандирует войну! Я буду жаловаться в Amnesty! Вся наша цивилизация – вершина развития человечества – основана на ненасилии и миролюбии! Даже церковь, пока ее у нас не самоликвидировали, признала правоту пацифизма! А мы сейчас, в середине ХХI века, слышим речи, достойные Гитлера!

– Та-ак, та-ак, голубушка, – с самодовольной улыбкой затянуло Осе, – и на кого вы-таки собираетесь жаловаться?

– На вас, циничного наглеца, – с вызовом пробасил бородач. – Именно на вас. И не отвертитесь.

– Э нет, милая вы моя. – Улыбка Осе стала еще шире и безмятежней. – То, что я сейчас озвучил, является позицией моего поручителя. И попытка угрожать ему жалобами – это очень серьезно. Это спишизм, дорогие сосущества. На пожизненное тянет.

Осе оглядело зал победным взором.

– Я не слышала, чтобы поручитель вам что-то говорил за последние полчаса, – сдавленно парировала дама.

– А я слышало подробнейшие указания, изложенные на языке ratus norvegicus, – спокойно произнесло Осе. – Совершенно ясные указания. Вы их ведь все, наверное, слышали, но не смогли, в отличие от меня, перевести?

– Да, да! – немедленно включилось в игру Машо. – Я слышала, как… уважаемый член совета директоров издавал прекрасные звуки. Вот, «пи-пи-пи»…

– Пи-пи-пи! Пи-пи-пи-пи-пи-пи! – радостно заверещало в полный голос differently abled существо.

– Что это все такое! – привстав, начал возмущенно дребезжать пенсионер. – Мы не можем принимать решения в таких условиях!

– Конечно, не можем, – взяло наконец слово Робеспьеро. – Вы можете потом что угодно говорить, но давайте выслушаем Машо. Машенько, ну давай кратенько…

– Сосущества! – нервно, но уже с гораздо большим оптимизмом после явной поддержки босса продолжило Машо. – Мы, конечно, пацифисты. Но, если нам нечем будет платить легионерам, то придется либо воевать самим, либо оказаться в медвежьих лапах. Вот так! И, что бы вы ни говорили, нужна ненависть. Ненависть! И чувство опасности! Реальной опасности! Реальной войны! За наши идеалы! За Великую Сексуал-Демократическую Революцию! И тот, кто не готов ее отстаивать… Кто прячется в кусты…

– Машенько, ну не надо опять конфликтиков, – с улыбкой прервало выступавшего Робеспьеро. – А то сейчас мы все надолбим друг на друга в Amnesty и так и разойдемся, ничегошеньки не накреативив. Что ты хочешь про медведиков снять такое?

– Ну, это, я еще не придумало. – Машо и правда пыталось склеить план по ходу разговора, одновременно оценивая настроения членов совета. – Надо, наверное, показать живого медведя. Как он разевает пасть. Как размахивает когтистыми лапами. Как рвет на куски куклу. Или… Или даже… Живое существо. Не понарошку. По-настоящему.

– Что оно городит! – Васисуалия буквально подскочила с места. – Принести в жертву существо ради ролика! Да это не на пожизненное тянет, а на принудительную эвтаназию! И какое существо вы хотите умертвить? Кошку? Собаку? Крысу? То есть одного из беззащитных наших сограждан? Я немедленно долблю в Amnesty. Как вы понимаете, мои очки все записали.

– Стоп, стоп, – с улыбкой встряло в разговор Осе. – Я, кажется, знаю, кого мы отдадим на растерзание медведю. Другого медведя. Человекообразного. Одного из наших врагов. Захватим – и вперед. Или возьмем из уже захваченных.

В зале возникла пауза. Чернокожий верзила привстал, потом снова присел, опять привстал и задумчиво, будто про себя, проговорил:

– А нам за это ничего не будет?

– Ничего, – ответило секунд через десять Робеспьеро. – Начиная с завтрашнего дня асболютно ничего. Ничегошеньки.

– Как-то все-таки… Речь о военнопленном, – неуверенно проговорила офицерша в пилотке.