Текст книги "Семьи.net (сборник)"

– А кто это такое – военнопленное? – удивленно спросил подросток в желтом парике.

– Было когда-то такое понятие, – уныло ответил пенсионер, – но теперь его нет, мы же войн не ведем…

– Так завтра война или не война? – обращаясь к председателю, пробасила дама с бородой.

– И война, и не война, – ответило Робеспьеро. – Но законы войн ХХ века на нее точно не распространяются. Я же говорю: ничегошеньки нам не будет. Какие предложения?

Осе дернул за хвост крысу, она громко запищала. Differently abled тут же откликнулся еще более истошным писком.

– У меня предложений нет, – прервал паузу чернокожий здоровяк, – но мой поручитель – за предложение Машо с дополнениями Осе.

– Другие мнения будут? – встрепенулся Робеспьеро. – Обойдемся без голосования?

Подождав секунд пятнадцать, глава рекламной конторы подытожил совещание:

– Ну что ж, завоз медведика за мной. Насчет пленного спрошу у ребяток из правительства. Сценарий и съемочки – за Машо и Осе, если они не против.

Пока члены совета директоров уныло покидали зал, Осе и Машо осадили Робеспьеро. Надо было договориться о чем-то конкретном. Самое главное, что из босса удалось выдавить аванс – на два существа целых 2000 пойнтов. Но выдадут их только завтра. Решили передолбиться в двенадцать дня. Насчет реквизитов. А вот над сценарием надо было работать уже сейчас.

Через полчаса Машо и Осе уже сидели в фудконсьюме. Кальян с легкой химозой неплохо компенсировал опостылевшую имитационную курицу и двухкилограммовый мандарин с утрированным вкусом. В торце стола был водружен домик из красного дерева, где в ожидании специального меню нервно подергивало усами Ратхаус Рато.

– Е, Васисуалия, паскуда расфуфыренная… – запив раша-колой первый кусок пересушенного имитата, начало разговор Машо.

– Старый педераст, – уставившись вдаль, ответило Осе.

– Amnesty не ссышь? Очки че не вырубил… Да и вообще тут девайсов до жопы.

– Старый педераст. Десять раз старый педераст. Срать им на нас, вот щас точно срать.

– Ага. Щас вот, щас. А потом?

– Потом не будет.

– Откуда пророчество?

– А вот Васисуалия как на войну пойдет, так и допрет все до некоторых у-у-у-умне-е-еньких, креа-а-а-ативне-е-еньких! – Осе с ехидной улыбкой воспроизвел интонации главного рекламщика Москвы.

– Да, пойдет. Прикольно будет, фифи. Он че, правда пацифист, или карьеру на этом мастырил?

– Бородатая педовка? Правда. Убитый пацифистище, еще с дореволюционных времен. Ты че, вчера родилась? Ой, родилось, прости. Умора, елки.

– Да в жопу.

– Да куда хошь. Он еще лет пятнадцать тому манифест составил – полное разоружение всех народов, запрет на применение физической силы, грубых слов и агрессивных выражений лица… Долой полицию там… В Думу шел от зелено-голубых.

– И че, не избрали?

– Видео какое-то нашли, где он семилетнего мальчика сношал. Тогда не проканало. Но через пять лет героем уже ходил, жертва эйджизма и педофилофобии. Правда, по здоровью уже не выбирался, там в организме химозы 99,9 процента.

– Ай-яй-яй! Ты че, сам химозу не абсорбишь?

– Ни стаффа.

– Да ну.

– Десять раз ни стаффа.

– А кайф откуда?

– А у меня жена, дети, пойнты – до жопы кайфу.

– Во, а туда же, существо среднего рода.

– А поди докажи, что нет? Не попался и не попадусь. К тому же меня хвостатая вонючка прикрывает. За ней как за каменной…

– Фак! Орать не надо, а? Ты точно в Amnesty загремишь сегодня, правдоруб гребаный. И вообще – мне твое Рато даже нравится. Жрет мало, пищит, все такое…

– Серая вонючка. Двести пятьдесят раз серая вонючка. Мой ее, скотину, таскай в этой клетке зассанной…

– Осе, ты камикадзе. Ты это, мне еще моя шкурка дорога. Больше, чем крысиная. Нас еще до всякой войны заметут за твои речи мляцкие. Тихо ори. Понял, тихо!

– Дура ты. Эй вы, с девайсами! Слушайте внимательно! И пишите старательно! Я общаюсь с господо Ратхаус Рато. Милые эпитеты, которые вы слышали, – часть нашей любовной игры. В своих ответах на языке вида rattus norvegicus господо Рато поведало мне, что оно нашей игрой полностью довольно. И особенно тем, – Осе гордо поднял голову и начал со ртом до ушей вещать на полконсьюма, – что я его называю серой вонючкой, серой вонючкой, серой вонючкой! Пятьсот девяносто раз на дню – серой хвостатой вонючкой!

Клиенты за столиками уставились на Осе и на крысу в домике. От стойки химозного бара отделилось существо в униформе.

– Any problem? – спокойно спросило оно Осе.

– У меня нет, – ответил креативщик. – И ни у кого пока нет. Я адвокат и креативный презентер Осе Ой. Мы ведем любовные разговоры с моим партнером и поручителем. На всякий случай все пописываю на очочки и еще кое-куда. Во-о-о-опро-о-о-осики есть? – Осе опять начало копировать Робеспьеро.

– Ну, как-то потише, полегче. Люди ведь сидят, – миролюбиво пробасило охранное существо.

– Что-что-что? – завизжало Осе. – Что вы сказали? Люди? Здесь не только люди! Люди, люди, люди… Здесь мой партнер и поручитель господо Ратхаус Рато! Существо вида rattus norvegicus! Оно только что высказало мне на своем языке возмущение вашей дискриминационной репликой насчет людей! Игнорирующей присутствие существа другого вида! И что мне теперь делать?

– Простите, уважаемый rattus, – испуганно пробормотал верзила.

– Мой партнер вас прощает, но в последний раз, – тут же выпалило Осе. – Второго раза не будет, отдолбимся куда надо. И попрошу больше нас не беспокоить.

– Еще раз прошу прощения, – охранник уже пятился к стойке.

– Вот так вот, фифи, – довольно уставился юрист на Машо, отрезая кусок курицы. – Щас они еще хавку крысиную долго нести будут, так я вообще их закрою напоц. Если вдруг по кайфу покатит. Или еще кулее – нашлю Greenwar, те просто всю тошниловку гранатами закидают. Тут, между прочим, не только крыс оскорбляют, а вон растение в темном углу стоит. Равноправный вид. Дискриминируется по отношению к раттусу. Вот, учись, пока я жив. Расизм, сексизм, эйджизм, хелсизм, ментализм, а уж тем более спишизм – прекрасный матерьяльчик для успешного скандала. Слушай, может, тебе такую же вонючку хвостатую по дешевке загнать?

– Не, я существо тихое, не лезу никуда.

– Ну да, впрочем, сейчас и не особо надо. Сами к нам прилезут скоро – медведя твои любимые. Так что с роликом делать будем?

– Слушай, я вот тут подумало… А может, ничего не делать?

– А че в бутылку лезла на совете? Че я тут с тобой сижу? Че ниче?

– Ну, как-то… Я вот тут себе представило… Медведь, пожирающий человека… Натурально жрущий… Как мы можем…

– Че не можем-то?

– Ну, совесть же вроде есть у нас.

– Совесть? Совесть? Фифифи! Вспомнила! Прям Васисуалия номер два!

– А че. Нам с тобой вроде как все уже пофег, а может, Васисуалия и права по-своему.

– Права? Да может… Только секи сюда, боевая подруга.

Раздаточное существо принесло для Рато небольшую миску с молоком и кусочек настоящего мяса. Осе с брезгливой ухмылкой приоткрыло дверцу деревянного домика и просунуло крысе деликатесы.

– Жри, скотина. И пусть они только попробовали принести тебе имитацию. Порву уродов. Вот, Машо, лучший индикатор натуральности продукта. Не жрет, паскуда, никаких полимеров – не то что мы с тобой. Так вот, секи.

Осе затянулось электронной сигарой.

– Васисуалия права. И ты права. Война – фегня. Ничего хорошего в ней нет. Трупы будут. Оторванные бошки будут. Кишки выпущенные. Может, нас с тобой не будет. Бардак тут будет полный – наверное, навсегда. Или медведи нас начнут здесь дрючить, воспитывать как христиан. Или муслы – как мусульман. Кайфа немного, в общем. Война. Фегня. Но не мы ее накрываем, а она нас. Ваш с Васисиуалией, сорри, пацифизьм был хорош, пока мы тут прожирали плоды эрфешных и еще советских строек, пока мишки с муслами не отобрали нефть и почти все атомные станции и пока пойнты чего-то стоили. Пока на них можно было легионеров держать. А щас, Машо, щас… Они нас первыми медведям сдадут. Пограбив, что осталось. Это в худшем случае. В лучшем – просто свалят. И че мы? Будем как те пацики, про которых в начале века ржали. Типа, выселить их на Канары и пусть там живут без армии и без полиции. До первого пирата. Вот точно такая жопа тут и случится.

– Слушай, но медведи и муслы же – тоже люди. Человеческие существа. Им что, нас не жалко?

– У них свои представления о жалости. Они нас осчастливить хотят. Под себя переделать. Вот ты что, несчастная?

– Я? Не знаю… Живу как все. Вроде по кайфу.

– А я тем более. И в медведи не хочу.

– А куда хочешь?

– Не знаю. Валить надо отсюда.

Осе спрятало сигару в карман и полезло вытаскивать консьюмовскую посуду из крысиного домика.

– Куда валить? – уныло спросило Машо.

– Вот в том-то и беда, что некуда. Вроде есть у меня дядя в Нью-Йоркской Конфедерации. Но пойнтов своих он не даст. Можно в Израиль, но они там хуже медведей – заставят в армии служить, иврит учить, а то и в ешиве сидеть, про этого, про Б-га слушать. Мракобесы-сракобесы. Не хочу. Но вот точно я тебе скажу – на войну я не пойду. Хоть и не Васисуалия. Может, медведям юристы тоже пригодятся… А крысу сожру, фифи. Если до медведей – в порядке любовной игры. Если после – просто так. Главное не проблеваться, фифи.

– Циник ты.

– Циник я. Что закажут – то и пою. В общем, давай про сценарий.

– Думаешь, завтра надо уже?

– А ты че, вечно жить собираешься? Того гляди Ташо войну объявит. Сто пудов, Робеспьеро уже медведя из Стокгольмской Федерации на турбопоезде вывозит. Пленных тоже тут есть штук десять. Завтра снимаем! Двадцать раз – завтра именно.

– Может, все-таки не надо?

– Иди нафек. С тебя сценарий. И, look, он должен быть элементарный. Одна страничка. Медведь жрет пленного. А дальше лозунги. Типа: «Он сожрет тебя!», «Убей зверя – фошыста!», «Родина-мать зовет!».

– Ты че, в сталинщину ударился?

– Шутка. Но типа того. Нам сейчас нужна не Васисуалия. Нужна ненависть! Ненависть! Ненависть! А насчет цинизма… Вы тут все вроде поклоняетесь идеалам Великой, стафф, Сексуал-Демократической Революции. Никак иначе вы их не отстоите. Их вообще никак нельзя отстоять, только через ненависть. Ненависть, поняла?

– Идеалы же добрые. Гуманистические. Мы же не медведи.

– Ну, поди, надолби на меня в Amnesty, фифи. Придется вам стать медведями, придется. Без этого никак – только за спинами легионеров. Никак! А я свалю.

– Ну и вали.

– Ну и свалю. Ладно, не крысься – ой, простите меня, господино Рато, фифифифи! Все, долби вечером, как че напишешь.

Попрощавшись, похоже, с бывшим приятелем и новообретенным творческим партнером, Машо спустилось на парковку и выехало на стрит. Как ни странно, был уже самый настоящий вечер – креативные разговоры отняли неожиданно много времени. Но народ не переставал штурмовать шопы и беспорядочно разъезжаться с кучей коробок. Эх, подумало Машо, сейчас бы шопнуть-таки гешу… Ну ладно, завтра аванс. Хотя хавки и химозы в боксе тоже почти не оставалось. Пролавировав минут сорок пять через толпу, Машо довольно легко запарковало мобик, поднялось в бокс, легло на кушетку, включило в очках старый альбом «Лесбитапочек». И отрубило связь. Писать ничего определенно не хотелось, и вообще с трудом думалось о завтрашнем дне.

…Когда Машо проснулось, темы очков подавали ясные сигналы о том, что на дворе – совсем не утро, а уже середина дня. Стоп, сколько тайму? Машо щелкнуло пальцами, включив виртуальную мышь, и покрутило пальцем по одеялу. Часы, часы… Ой, час дня!

Как только был врублен коннект, в левое верхнее окно очков посыпались видеосообщения. Самое мягкое было от Робеспьеро: «Душечко, где сценарий?!». Тон мессаджей Осе был совсем другим. Машо быстро вскочило с кушетки, нырнуло в майку, немного пригладило ершик волос, включило весь свой актерский талант и сразу же начало отвечать на сообщения.

– Друзья, работаю как волк. Через полчаса закончу. Пришлю.

Тут же в окне для мессаджей появилась физиономия Осе.

– Ты что, с дуба рухнуло? Шли сценарий Робеспьеро и мне. И сразу дуй в бывший зоопарк. Туда уже медведя из Стокгольма пригнали, скоро пленного привезут. Операторы на подходе. Снимаем сразу же! Само Ташо ждет. И мы. Давай, давай, хрюхрю, ждем!

Так. Полчаса на креативчик. Но работать в таком режиме Машо было не привыкать. Прыгнув за стол, тут же разогрев имитационный кофе и плеснув его в чашку, креативное существо принялось судорожно барабанить по виртуальным клавишам. Итак, все просто. Одна страница. Медведь нападает на пленного и жрет его. Морда и лапы должны быть в крови. Без звука. Или нет: если пленный будет что-то говорить, это вырежем, а рычание зверя и стоны – подойдут. И теперь главное: лозунги. Что там Осе плел вчера, гад прожженный? «Он тебя сожрет», «Убей фошыста»… «Родина-мать», мать его… Старо, скучно… Вот, вот сейчас…

«Это случится с тобой».

«Это случится завтра».

«Это зверь».

«Он не ведает жалости».

«Он просто хочет жрать».

«Он сожрет тебя».

«Он жаждет крови».

«Ты никуда не спрячешься».

«Забудь про пацифизм».

«Убей зверя!»

«Убей его вместе с нами!»

«Спаси себя и тех, кто тебе дорог!»

«Спаси Великую Сексуал-Демократическую Революцию!»

«Спаси Московскую Конфедерацию!»

«Нас спасет только священная ненависть!»

«Смерть быдлу!»

«Смерть медведям!»

«Размозжи эту зверскую морду!»

«Вперед!»

Машо отправило текст Осе и Робеспьеро, умылось, метнулось на бейсмент-стоянку и выстрелилось к бывшему зоопарку. Ехать было вроде бы недалеко – вниз по Яузе, дальше по набережной мимо Кремля, на Моховую и по Новому Арбату на Голубую Пресню. Но уже на повороте на Moskva River началась глухая пробка.

– Что там? – спросило Машо юного типа на двухколесном мобике слева от нее.

– Говорят, Кремль оцепили, не подпускают никого, бунта боятся.

– А зачем бунт?

– Ты че, не знаешь? Народ всю хавку смел, кончилась она. Химоза тоже не везде есть.

– Фак. А ехать как?

– Черт его. Дуй назад – может, переулками…

Машо не без труда протиснулось обратно, внаглую пересекло заезд на мост и двинуло по Солянке. Шопы почти все были закрыты, в оставшихся слонялись одинокие менеджеры. Довольно быстро удалось доехать почти до самой Новой Плешки, но дальше все снова было забито. В начале Варьки и Илюшки стояли кордоны легионеров, но городской полиции нигде не было. Значит, можно попробовать против трафика по тротуарам – девайсы, конечно, отфиксируют, но, может быть, и вправду теперь всем все равно?

На всякий случай заехав на тротуар только правым задним колесом, Машо рвануло по площади Бориса Моисеева, потом по практически пустому Охотному, без проблем миновало Старую Плешку, пересекло Тверскую и уже через пять минут было на Новом Арбате. Здесь трафика тоже почти не было, но на подъезде к Садовому кольцу начиналась пробка. Впрочем, ехать было кое-как можно. Минут через пятнадцать Машо добралось до оцепленной мэрии и такого же оцепленного Голубого Дома. Направо на Пресню было не проехать. Пришлось ползти дальше по набережной и потом переулками – мимо клуба Павлики Морозовой и другой бывшей церкви – ресторана «Лагуна», потом мимо Порноцентра и… вот он, бывший зоопарк!

Это было единственное место, где каким-то чудом сохранились клетки для живых существ. Сначала раритетный объект облюбовали зоофилы, однако потом кто-то в Amnesty решил, что заниматься сексом с животными в клетках – это символ несвободы и остаточная дискриминация. Зоофилов прогнали. На их место пришли садомазохисты, которым клетки были в самый раз. Но, поскольку любители экстрима сильно злоупотребляли химозой, алкоголем, драками, поножовщиной и стрельбой, 95 процентов жителей конфедерации старались обходить и объезжать зоопарк как можно дальше.

Машо посмотрело в левое окно очков. Там висело сообщение от Осе: «От входа направо, метров 300, там увидишь операторов перед вольером». Машо без проблем въехало на территорию, миновав будку с сонной охранницей, и подкатило к вольеру.

– Ну че, противненькие-креативненькие? – стараясь бодриться, улыбнулось оно Осе и операторам.

– Че, че… Медведь тута, – ответило Осе, – с утра еще. Сейчас врага привезут, и Робеспьеро само приедет.

– Ух ты… Высоко летаем-с!

– Ты че. Оно с Ташо говорило. То уже сценарий твой читает, ты в курсе?

– Само Ташо? Охренеть.

– Щур. Говорят, сегодня вечером должны ролик по всем каналам крутить.

– Осатанеть. Когда успеем-то?

– В два тридцать съемки, в четыре монтаж, в шесть сдача.

– Так, надо успеть в дабл сходить, фифи.

– Беги-беги, а то и вправду не впишешься в график.

Машо завело мобик и вернулось к воротам. Сонная охранница ни на что не реагировала, и Машо прошествало вдоль будки и забора к чему-то, что теоретически могло быть туалетом. Ага, четыре двери: «М», «Ж», «L» и «G». Машо решительно направилось обратно к охраннице.

– Так, это что здесь такое? Где туалет для интеров?

Толстая старуха продрала глаза.

– А эти, которые интер, они сюда не ходят. Здесь садо и мазо. Их вроде все устраивает.

– Это что за дивный новый мир? – завелось Машо. – Вот я сюда пришло. Я интерсексуал. Могу быть и садо, и мазо, и гомо, и гетеро, и зоо, и педо, и некро, и техно. А могу – никем из вышеперечисленного. Просто интером. И мне нужен отдельный сортир. Вам что, не объясняли, что такое zero tolerance к дискриминации?

– А вам же, это, вроде можно и на улице?

– Э нет, гражданка, вы меня с кем-то путаете. С туалетными универсалистами, похоже. Так вот, это они, именно они и только они считают, что сортиры дискриминируют тех, кто хочет ссать и срать без ограничения места и времени. А я интер. Интер, понятно вам? Я не «М», не «Ж», не «L» и не «G». Я «I»! Мне нужен свой сортир, теплый и чистый! Сортир для интеров!

– А у нас теплых и чистых вообще нет, ни для кого.

– Глупая шуточка! Гаденыши! Паскуды! Вот закончу работу и надолблю на вас куда знаете!

Машо гордо зашагало в ближайшие кусты. Ладно, можно побыть один раз универсалистом – не подыхать же из-за дискриминаторов. Но насчет надолбить – это мы не просто так. Пошлем мессагу в Amnesty.

Когда Машо еще не успело выйти из кустов, мимо пронесся крупный букаш, разрисованный белыми и розовыми цветочками. Как помнилось, именно на таком ездит Робеспьеро. Вслед за ним тяжело проехал бронированный мили-букаш. Машо залезло на мобик и обреченно поехало той же дорогой.

– А-а-а, вот и гениальненький автор! – Робеспьеро, только покинувшее свой букаш, с неопределенным выражением лица, раскинув руки для объятия, направился к Машо. – Сценарий – канфэта!

– Привет, привет, – приобняв босса, ответило Машо. – Чуть ли не на самом верху пирамидки, говорят, читали?

– А ты откуда знаешь, старая сплетница? – ответило с улыбкой Робеспьеро. – Ну да, оценили на четыре с плюсом. Только сказали – про пацифизм убрать и про революцию.

– А чего так? Не в моде уже ни то, ни другое?

– Ой, ну что ты, миленькое мое… Сейчас никого раздражать не надо. У нас ведь и пациков много, и контрсексреволюционерчиков. Общество у нас плюралистичненькое. Ох, какое плюралистичненькое! А нынче мобилизация нужна. Еще нам спорить сейчас, кто пацик, кто нацик… Но остальные лозунги – круассанчик свеженький!

– Ладно. Ну, че делать будем?

– А это я тебя хотело спросить! Ладно, шуточка. У нас пять камер. И медведь в вольере. И пленный в мили-букаше. И лучший в Москве специк по таким вот трюкам, еще в зверском цирке работал. И вот теперь поди пойми, как все утрясти, чтобы медведик врага скушал, а нас нет. Пошли…

От импровизированной стоянки до вольера было метров пятьдесят. Перед решеткой Осе пытался что-то втолковать операторам. Несколько поодаль стоял колоритный тип двухметрового роста в ватнике, у его ног лежало что-то вроде хоккейного вратарского шлема.

– Хрюхрю, – поприветстовало босса Осе, улыбнувшись краешками глаз. – Милости просим на оперативку. Думаем вот, что со зверем делать.

– Да, вопросик, – ответил рекламный босс и сразу повернулся к двухметровому громиле: – Иван Иваныч, присоединятейсь. Кстати, прошу любить и жаловать: господин Ярило, знаменитый укротитель медведиков.

– Угу, – пробасил двухметровый. – Здрасьте.

– Итак, вот задача, – задумчиво начало говорить Осе. – Нам нужно зафиксировать зверя так, чтобы он смог сожрать врага, но не тронул операторов.

– А как врага-то вы зафиксируете? – выпалило Машо, которое уже начало проигрывать в голове сцену съемок, от чего все больше хотелось немедленно выпить водки и уйти обратно в кусты.

– Да, еще одна проблема, – отреагировало Осе.

– Насчет зверя… – Иван Иваныч явно любил говорить короткими очередями. – Зверь на цепи. Пока ее привязали к ограде. Можно отвязать. И мы вдвоем с кем-то будем его из-за ограды придерживать. А вот что вы с человеком делать будете, меня не касается. Я тут вам не товарищ.

– Не хотите федеральный заказ выполнять? Перед самой войной? – Робеспьеро приподнял очки и пристально поглядел на дрессировщика.

– Кому война, кому мать родна, – безразлично ответил Иван Иваныч. – А насчет пленного я же говорю: не товарищ. Не нужен – сами зверем занимайтесь.

– Ладно, ладно, – примирительным тоном ответило Робеспьеро. – Осе, как нам пленного диверсанта приспособить?

– Как, как… Думаю вот уже. Нам же рядом с камерами надо быть. Мы можем его тоже на цепи на какой-нибудь зафиксировать?

– И где эта цепь? – задумчиво спросило Робеспьеро.

– Цепь, цепь… – столь же задумчиво пробормотало Осе. – Иван, а у вас еще одна есть?

– Только одна, – ответил дрессировщик. – На которой медведя привезли. Могу съездить еще, поискать.

– И далеко ехать? – с озабоченной миной поинтересовалось Робеспьеро.

– Часа полтора. В один конец.

– Нетушки! Нам за полтора часа все закончить надо! – из-под очков главного рекламщика начала пробиваться испарина. – Думайте, думайте, креативненькие!

– Стоп, – включилось в разговор Машо. – Здесь же сады-мазы тусуются. У них вообще-то такое добро водится.

– Бегом, милое! – радостно воскликнуло Робеспьеро. – Иди к садикам, иди к мазикам, мы тут пока камерками позанимаемся.

– Осе, пошли вместе, – взмолилось Машо.

– Ладно, пошли.

Прыгнув в Осин букаш, креативщики подкатили к будке охранницы.

– Еще раз вам здрасьте, – с предельно миролюбивой улыбкой попыталось начать разговор Машо. – Говорите, садики-мазики тут у вас собираются?

– А, любительница сортиров… – охранница опять приоткрыла глаза. – Ну как, нашла че для интеров?

– Для универсалистов. Шикарное местечко. А мы вот тут садо-мазо еще хотим позаниматься.

– Так это вы там с медведем снимаетесь? Кто вам только разрешение дал…

– Это суперклип будет, по всем каналам пойдет. Само Ташо курирует.

– Чей-то Таша ваша таким делом увлеклась? Вроде нормальная баба-то.

– Ну не знаю… А есть че для мазо-садо?

– Ну, есть. Плетки там, хлысты. Три пойнта прокат одного инструмента.

– А цепи там, кандалы?

– Хоть золотые, хоть серебряные.

– Че? Клипу финиш с золотыми! – взвизгнуло Осе.

– Стоп, стоп, – Машо ткнуло партнера в бок. – Покажите, что есть.

Старуха, махнув рукой в сторону обшарпанного одноэтажного строения, двинула по направлению к нему, пытаясь разобраться в связке ключей. Через минуту взорам Машо и Осе предстали кучи садомазохистского добра: плеток, хлыстов, кандалов, наручников и, конечно же, цепей.

– Ну что, вот эту, стальную. И кандалы. Прибить только чем и куда? – буркнуло под нос Осе.

– К земле-то? До хрена тут всего. – Бабка направилась в угол хранилища. – Скобы вот, костыли.

– А-а-а-а, мамаша, вы прелесть! – расплылось в улыбке Осе. – Тридцать пойнтов с меня, вот карточка.

– Давай сюда, – довольно ответила старуха.

Расплатившись и подкатив к месту съемок, креативщики увидели впечатляющую картину: медведь, уже без намордника, метался по вольеру, а Иван Иваныч в шлеме при помощи одного из операторов еле удерживал в руках конец длинной цепи за дальней решеткой.

– Ой, какие штучки! – захлопало в ладоши Робеспьеро, завидев цепь и скобу в руках коллег. – Садо-мазо-сессия на всю Москву! Выводите пленного.

Один из операторов направился к мили-букашу. Через минуту двое африканцев-легионеров выволокли наружу человека в наручниках, одетого в черные брюки и серую водолазку.

– В вольер его, сразу в вольер! – скомандовало Робеспьеро. – И сразу снимаем!

– А кто будет зверя держать? – прорычал оператор.

– Так, Осе, иди к Иванычу. Он один не управится.

– А чего я? – ответил креативщик. – Мне камерами руководить надо.

– Не ссы, ты за решеткой будешь, тебя мишка последним сожрет, как и Иванушку твоего, – осклабился Робеспьеро. – Я, что ли, зверя держать буду, или Машо? В конце концов я тут заказчико.

Осе нехотя поплелось вдоль ограды.

– Итак, сосущества! – начало командовать Робеспьеро. – Господ легионеров прошу приковать пленного по центру вольера цепью.

– Это не наш джоб, – ответил один из африканцев.

– Вот карточка, по пятьдесят пойнтов хоть сейчас, – сказал главный рекламщик с гордо поднятой головой.

– Семьдесят, – отрезал солдат.

– По шестьдесят пять, и баста, – довольно сурово проговорило Робеспьеро.

– Давай сюда.

Прижав карту к очкам, вояки – сначала один, потом другой – сняли санкционированные суммы и повели пленного в вольер.

– Господа, крепко держите мишеньку! – заверещал Робеспьеро. – Этого лицом сюда приковывайте!

Солдаты ловко пристегнули к ноге врага революции кандалы, к ним наручниками цепь, к ней – скобу, которую начали прибивать к асфальту костылями. Операторы постепенно стали располагаться полукругом. Пленный сначала стоял с безучастным видом, но вдруг поднял голову и негромко заговорил:

– До чего же вы дошли, безумцы. Это что сейчас, новое извращение будете придумывать?

– Заткнись, фошыст, без тебя разберемся, – огрызнулось Робеспьеро.

– Я не фашист. Я офицер Армии Свободной России. Это вы хуже любых фашистов.

– Щас ты поймешь, кто тут фошыст! – заверещал рекламщик. – Господа легионеры, может, заткнете ему пасть?

– Лучше сейчас аннигиляция? – отозвался на ломаном русском солдат, колотивший камнем по костылю. – Зачем сейчас сначала будет пытка человека?

– Человека! – крикнул Робеспьеро. – Да это зверь, хуже вон того медведя! Мразь фошыстская!

– Это вы звери, – тихо, но твердо проговорил пленный. – Вы говорите, что вы за свободу. А люди у вас боятся сказать даже одно слово правды. Даже подумать неправильно боятся. Вы говорите, что у вас демократия. А ваша правящая клика сделала из Москвы электронный концлагерь. Верить нельзя, молиться нельзя, жить нормальной семьей нельзя… Детей воспитывать нельзя… Приехать мать похоронить нельзя… Вы говорите, что вы гуманисты. А применяете пытки. И, похоже, казнь мне придумали такую, какие в Средние века не творили. Без суда и следствия.

– За-а-а-аткни-и-и-ись! За-а-а-аткнись, уро-о-о-о-о-од! – параллельно визжало Робеспьеро.

В конце концов рекламщик подлетел к пленному и вцепился ему в лицо. Тот, хоть и был в наручниках, хоть и висели у него на ногах два солдата, но изловчился и заехал плечом по груди Робеспьеро, а потом боднул его лбом. С лица креативщика слетели очки, из носа пошла кровь. Отойдя на приличное расстояние, босс рекламной конторы начал плеваться в пленного.

– Сдохни! Сдохни! Сейчас тебя мишка покушает, мразь, ублюдок!

Солдат-индус, сидевший за рулем мили-букаша, уже бежал на подмогу.

– Все, хватит! Приковали ублюдка? Давайте снимать! – завизжало Робеспьеро.

– Будьте вы прокляты, – спокойно сказал пленный. – Я знаю, Бог вас покарает.

– Бог, Бог, Бог! – истошно заорал рекламщик. – Бог! Пусть он тебя сейчас спасет, твой Бог! Смотрите все! Я трахал твоего Бога! Щас мишка его трахнет! Камеры! Камеры готовы?

– Все на месте, – сухо ответил один из операторов.

– Поехали! Господа легионеры, он точно привязан? – мотнуло головой Робеспьеро в сторону пленного. – Снимайте наручники, пусть машет руками, скотина! И уходите! Осе, отпускай мишку, вот ровно настолько, чтобы он нас не съел, а чтоб этого жрал, как гамбургер! Пошел-пошел-пошел!

Машо смотрело на происходящее как бы со стороны. Неужели сейчас начнется? Уйти? Не поймут и не заплатят…

Медведь рвался с цепи. Операторы прильнули к камерам. Робеспьеро бегал вокруг пленного и командовал Осе и Иваном.

– Отпускай еще на метр! Еще на метр! Вот, вот, сюда! Жриииии, жриии его, зверюга! Вот тебе щас, мразь, ублюдок! Снимайте, все снимайте, морду вот эту, клыки, все! Еще на полметра!

Зверь, наконец, дорвался до добычи. Мощные когти вцепились в спину пленному, тот с нечеловеческим криком попытался отбиться, но вскоре медведь уже грыз его горло. Две минуты – и уже копался мордой во внутренностях бившегося в конвульсиях врага. Картинка для ролика получалась отменная.

– Снимай, снимай, морду кровавую снимай! – не унималось Робеспьеро.

Впрочем, один оператор уже рыгал, бросив камеру. Второй продолжал держать ее в нужном направлении, но отвернулся и вряд ли контролировал процесс съемки. Остальные застыли в оцепении.

– Снима-а-а-ай! – визжало Робеспьеро.

И тут произшло неожиданное. Осе упало в обморок и отпустило цепь. Медведь на мгновение застыл, оторвал морду от развороченного живота пленного и бросился на Робеспьеро. Тот тоже на секунду застыл от ужаса, но тут же побежал к выходу из вольера, визжа:

– Огоооооонь!

Иван Иваныч все-таки пытался в одиночку удержать зверя, но цепь скользила между его руками. Медведь догнал рекламщика, повалил его на землю и вцепился зубами в ягодицу. Грянул выстрел. Животное ослабило хватку. Грянул второй.

Картина в вольере и вокруг него была достойна фильма ужасов. Посередине лежал развороченный труп пленного. Один из операторов смог залезть на дерево. Другой в полной прострации стоял посреди лужи блевотины. Трое других, успев выбежать за решетки и скучковаться, издавали односложные матерные реплики, остолбенело глядя то на мертвого уже зверя, то на Робеспьеро, которое на карачках ползло к выходу. Осе сидело на траве с той стороны вольера и пыталось закурить электронную сигару. Солдаты продолжали держать в руках пистолеты. Машо просто лежало ничком на земле, закрыв глаза. Неужели все закончилось?

Букаш «Скорой», вызванный легионерами, приехал минут через десять. Робеспьеро, которое в полубессознательном состоянии успело отползти метров на пятьдесят, положили ничком на циновку и начали обрабатывать рану, обложив ее льдом. Получив укол обезболивающего и немного придя в себя, рекламный босс начал бубнить под нос:

– Достал-таки меня фошыстский Бог… Уй, гадость какая. Что, в госпиталь теперь?

– Конечно, уважаемое. Пес его знает, чем зверюга болела, – ответил бородатый санитар.

– Скотина. Креативные, вы где там? – Робеспьеро попытался повернуть голову и увидеть хоть кого-то, но не смог.

– Здесь, – ответило Машо. – Как ты?

– Сам не понимаю. В общем, увидимся в аду.

– Ничего опасного, – безразлично промолвил санитар, – просто сидеть неделю не сможете.

– Да и лежать по-человечески тоже! – взвизгнул Робеспьеро. – Но, народ, насчет ролика не расслабляйтесь. Машо, Осе, когда монтировать поедете?