Текст книги "Семьи.net (сборник)"

– Пожалуйста, объясните суду, что вы имели в виду.

Падда скривился, проклиная в душе длинный язык тупого клиента, но тут же вскочил на ноги и попытался сгладить ситуацию:

– Ваша честь, обращаю ваше внимание, что данное высказывание стало следствием тяжелейшего эмоционального состояния, в котором мой клиент пребывает несколько последних недель, и…

– Ваш клиент только что заявил, что его преследование вызвано ненавистью, которую к нему испытывают окружающие, – мягко напомнил судья. – Заявление весьма жесткое, я бы даже назвал его вызывающим и содержащим признаки неуважения к суду. Потому я хочу, чтобы господин Раков конкретизировал обвинения.

– Ваша честь, я уверен, что мой клиент случайно использовал столь сильное определение…

– Нас ненавидят, – громко произнес Кирилл. – Я чувствую это каждой своей клеточкой.

Сейчас он не собирался внимать доводам рассудка, точнее, адвоката. Раков решил высказаться.

– За что вас ненавидят? – уточнил судья.

Присяжные навострили уши. Прокурор, за которого говорливый обвиняемый делал половину дела, довольно усмехнулся.

– Нас ненавидят за то, что мы другие. Не такие как все. Не из стада. И нам не могут этого простить, – громко заявил Кирилл. – Нас ненавидят за то, что мы свободны, что отвергаем ваши глупые ограничения и тупое понятие ответственности. За то, что каждый из нас живет так, как ему нравится. Мы свободны, мы – личности, мы живем для себя и наслаждаемся жизнью!

– Кто вас ненавидит?

– Вы все. Я читаю ненависть в ваших глазах. Злобу. Превосходство. Вы трахаете ваших тупых телок, они выдавливают из себя уродов, которых вы мечтаете превратить в свое подобие, не позволяя им прикоснуться к настоящей жизни. Вы смотрите на нас как фашисты только из-за того, что мы другие. Мы гордые. Мы – личности. Каждый из нас – личность. Я до сих пор с умилением вспоминаю то невероятное ощущение любви и сопричастности, которое охватило меня на слете «Человек будущего». Мы стояли на Олимпийском стадионе и пели «I will survive», мы были такими разными, такими непохожими, но мы были вместе. Сто тысяч независимых личностей, стоящих плечом к плечу. Полное единение, которое никогда не испытать вам – оболваненным членам тупого стада.

– Кого именно вы имеете в виду? – кротко осведомился судья.

Отчаявшийся Падда ткнул подзащитного в бок, но попытка заставить Кирилла умолкнуть не увенчалась успехом.

– Я приехал из другой страны, из другого общества. Я приехал оттуда, где уважаются права личности и свобода самовыражения. И я требую соблюдать мои права в полной мере.

– Вы понимаете, что нарушили законы нашей страны? – негромко осведомился судья.

– Они несовершенны! Они не соответствуют моему взгляду на мир и потому абсурдны! Ваши законы должны быть такими же, как наши. Я требую справедливого суда в своей юрисдикции! Я хочу чтобы меня экстрадировали, или выслали, или как у вас, тупых дикарей, это называется…

Адвокат рванул разошедшегося Кирилла в кресло и почти закричал:

– Ваша честь, мы явно имеем дело с нервным срывом! Защита настаивает на перерыве!

– Я взломал базу Ювенальной жандармерии и проверил отчеты, – сообщил сидящий за рулем Дохлый. – К сожалению, в интересующий нас период времени ни один из коммерческих детдомов не сообщал о неожиданно появившемся младенце.

– Что это значит? – ахнула Анна. – То есть Костя… То есть он…

– Успокойся, – грубо велел Палыч. – Если ты меня доведешь своими воплями, я тебя выкину из машины и больше никуда не возьму.

Женщина испуганно ойкнула.

– Похищение для перепродажи в коммерческий детский дом было лишь одной из возможных версий, – поспешил с уточнениями Дохлый. – Костю могли похитить на замену, если, предположим, у какой-то пары умер младший воспитываемый партнер.

– То есть Костя мог оказаться в какой-то семье?

– Здесь не принято говорить «семья», – буркнул Палыч. – Временное условно-равноправное партнерство взаимной любви и счастья.

– Это как? – не поняла Анна.

– Лучше тебе не знать.

– Костя маленький, так что пока ему ничего не грозит, – вздохнул Дохлый. – Но с января они отменяют возраст осмысленного добровольного согласия, потому что считается, что на современном этапе партнерства по определению несут любовь и счастье.

Полностью осознать фразу ломщика молодая женщина не сумела, однако ключевую мысль поняла и уточнила:

– А каков сейчас возраст добровольного согласия?

– Три года.

– Боже!

– Успокойся! – резанул Палыч. – До января Косте ничего не грозит, люди тут законопослушны.

«С такими-то законами…»

– Поскольку с детдомом не выгорело, мы пошли по следу денег, – продолжил Дохлый, плавно заводя автомобиль в довольно темный переулок. – Я изучил финансовые дела сотрудников клиники, в которой ты рожала, и выяснил, что через два дня после объявления о смерти Кости на счет главной медсестры, госпожи Кулечкиной, поступило двадцать тысяч. И точно такая же сумма поступила ей три недели назад, после того, как в клинике умер еще один малыш.

– Маму того парня тоже сняли с самолета, так что мы явно имеем дело с системой, – вставил свое слово Палыч. – Самым правильным было бы установить слежку и ненавязчиво выяснить круг знакомств этой Кулечкиной, но у нас банально нет времени.

– Вы боитесь, что Костю спрячут так, что мы его не найдем? – с тревогой спросила Анна.

И ошиблась.

– Со дня на день Миграционное бюро обновит коды, и твоя фальшивая виза полетит к чертям собачьим, – угрюмо поведал наемник. – Тебя накроет первый же уличный сканнер.

– Пусть высылают, – отмахнулась женщина. – Главное – найти Костю.

– Анна, поскольку ты в «черном списке», то, попавшись на подделке документов, получишь не меньше семи лет, – объяснил Дохлый. – А те красивые тюрьмы, которые показывают в документальных передачах, предназначены для граждан.

– Ты же иностранка, к тому же – молодая, здоровая баба, и скорее всего свой срок будешь мотать на ферме принудительного суррогатного материнства.

– Есть и такие? – изумилась Анна.

– Говорят, – равнодушно ответил Палыч. И открыл автомобильную дверцу: – Дохлый, ты на шухере.

– Удачи.

– Спасибо, – с чувством произнесла молодая женщина, выходя из машины вслед за наемником. – Спасибо…

Но уже через пять минут поняла, что удача сегодня требовалась не только им, но и полной, еще не старой женщине с грубым, словно сложенным из булыжников лицом.

Однако обстоятельства складывались так, что повезти должно было кому-то одному: или им, или ей.

Щелк!

Выламывать дверь Палыч не стал, давить на кнопку звонка – тоже, воспользовался хитрым приборчиком, который заставил электронный замок квартиры издать громкое – щелк! – вихрем ворвался внутрь, стащил ошарашенную женщину с дивана, придавил коленом к полу и грубо ударил в скулу.

Хрясь!

Приглушенный стон, еще один удар и негромкое:

– Дверь, дура!

Аня послушно вернулась в коридор, закрыла входную дверь, а когда снова оказалась в комнате, главная медсестра уже оказалась связанной и с кляпом во рту.

– Соседи?

– Все тихо.

– Очень хорошо. – Палыч повернулся к перепуганной медсестре и… И неожиданно улыбнулся ей. Широко, дружески и очень-очень обаятельно улыбнулся. Анна и представить не могла, что желчный и грубый наемник способен на такую улыбку. – Мы из налоговой инспекции, госпожа Кулечкина, мы навели справки и с удивлением узнали, что вы частенько получаете крупные суммы денег с анонимного счета. – Пауза, чтобы до связанной хозяйки лучше дошел вопрос. – Но не волнуйтесь: спрашивать за что приходят деньги, мы не станем, мы знаем, что вы – «ангел». Мы хотим выяснить, кто вам платит. Вы скажете?

На мгновение в глазах медсестры появилось сомнение – несмотря на страх и боль в разбитой скуле, она прекрасно понимала, о чем говорит Палыч, – но уже через секунду решение было принято и Кулечкина отрицательно качнула головой.

– Вы ставите меня в неловкое положение, – произнес наемник, демонстрируя медсестре весьма неприятную мимическую игру: широкая дружеская улыбка стала медленно превращаться в очень холодный, жесткий и обещающий сильную боль оскал. – Девушка, которую вы видите рядом со мной и которую, возможно, узнали, – одна из ваших жертв. Я обещал ей помочь в возвращении сына, а вы, госпожа Кулечкина, мешаете мне исполнить взятые обязательства. Я очень прошу вас еще раз взвесить все факты и назвать мне имя.

На этот раз не было даже секундной задержки: медсестра резко качнула головой, ясно давая понять, что неизвестного делового партнера она боится гораздо больше вломившегося в квартиру наемника.

– Жаль, – подвел итог Палыч и хмуро приказал: – Анна, выйди вон.

– В коридор?

– Нет, из квартиры. – Наемник поразмыслил и добавил: – Спустись к Дохлому и не возвращайся.

Она догадалась, чем вызвано требование, но попыталась его оспорить:

– Я хочу знать, что она скажет!

– Я передам в точности.

– Палыч!

– Пошла вон, дура!

Молодая женщина еще не слышала от наемника настолько злого окрика, а потому сочла за благо подчиниться и быстро покинула комнату. Еще через пару секунд хлопнула входная дверь.

– Знаете, госпожа Кулечкина, Анна – удивительный человек. – Добившись желаемого от клиентки, Палыч вернулся к мягкому, слегка вальяжному тону. – Одно ее присутствие заставляет меня чувствовать себя грязным, но меня это устраивает. Вы, наверное, удивились, госпожа Кулечкина, но меня это действительно устраивает, потому что, чувствуя себя грязным, я понимаю, что мне не все равно. Впервые за много лет мне не все равно. Я воспринимаю заключенный с Анной контракт, как глубоко личный и потому очень важный. Он меня задел, госпожа Кулечкина, напомнил, что я все еще человек. Это очень важно… не знаю, поймете ли вы, но когда я осознал, что снова могу чувствовать, я едва не расплакался… Хотя обычно плачут те, кто мешает мне исполнить принятые обязательства. – Проникновенная речь закончилась так же неожиданно, как началась. Палыч извлек из внутреннего кармана куртки кожаный футляр с тонкими, блестящими и очень-очень острыми инструментами, подтянул рукава, взял в правую руку нечто напоминающее скальпель и деловито произнес: – Если крепко стискивать зубы, боль будет чувствоваться не так сильно. Когда же станет совсем плохо – кивните, я вытащу кляп, вы назовете имя и обретете долгожданный покой. – Пауза. – И не думайте, что сможете терпеть до смерти: я – профессионал, и вы не умрете, пока не скажете, кому отдали ребенка.

– Следствием установлено, что Кирилл Раков, вступив в предварительный сговор с гражданкой Шаровой, приобрел у нее ребенка мужского пола, ориентировочно десяти-двенадцати месяцев от роду, неизвестного происхождения. Генетическая экспертиза показала, что ребенок не является родственником гражданки Шаровой. Документы на вывоз ребенка за пределы страны были изготовлены заранее, что свидетельствует о преднамеренности действий господина Ракова…

– Протестую, ваша честь! – взвился Падда. – Обвинение оперирует выводами, а не фактами.

– Протест поддержан.

– Мой клиент сообщил суду, что документы на вывоз ребенка готовила Шарова, – развил успех адвокат.

– Бездоказательно, – отбрил прокурор.

– Как и ваше заявление.

– Все знают, что господин Раков – «ангел»!

– Кто? – не понял судья.

– Так называют торговцев детьми, ваша честь.

– Советник?

– Наглая ложь, – тут же отозвался Падда. – Наглая ложь, призванная опорочить моего клиента в глазах присяжных. Ваша честь, я настаиваю…

– Тихо! – Судья стукнул молотком, после чего осведомился: – У защиты есть доказательства подготовки документов госпожой Шаровой?

– Нет, ваша честь, – сообщил обвинитель.

– Не вас спрашивают, – осадил прокурора Падда, после чего повернулся к судье и с приятной улыбкой сообщил: – Нет, ваша честь.

– Вопрос о происхождении документов более не рассматривается, – постановил судья и кивнул прокурору: – Продолжайте.

– Спасибо, ваша честь. – Обвинитель бросил на Падду уничижительный взгляд и вновь обратился к документам. – Следствием достоверно установлено и доказано, что господин Раков передал госпоже Шаровой деньги в уплату за ребенка, которого он планировал вывезти за пределы страны под видом своего сына.

– Я хотел для него лучшей доли! – не сдержался Кирилл.

– К порядку, – машинально рявкнул пристав.

– Молчи! – Адвокат попытался усадить вскочившего клиента на место.

– Пусть продолжает, – негромко распорядился судья, удобнее устраиваясь в кресле.

– Но ваша честь…

– Свободный человек имеет право жить в свободной стране!

Журналисты торопливо зачирикали в блокнотах. Они поняли, что пришло время очередного громкого выступления, и не хотели пропустить ни слова.

– Вы растите рабов! Догматиков! Послушных исполнителей, не способных самостоятельно мыслить! Ваша система – дремучее средневековье! Ваша церковь – сборище беспощадных фанатиков! Ваша вера – насилие! Вы не знаете, что такое свобода и любовь, и не позволяете этому несчастному ребенку оказаться в счастливом мире! Вы не жалеете меня, так пожалейте ребенка! А я готов отправиться за свои убеждения в Сибирь!

Корреспонденты разразились сдержанными аплодисментами. Падда сокрушенно покачал головой, присяжные принялись шепотом обмениваться впечатлениями, а довольный прокурор что-то приказал помощнику.

– Вы закончили? – осведомился судья.

– Пока – да, – гордо ответил Раков.

Однако вернуться в кресло ему не позволили.

– В таком случае, ответьте, пожалуйста на вопрос: во сколько лет состоялся ваш первый сексуальный контакт?

Зал притих.

– Какое это имеет значение? – неуверенно осведомился Кирилл.

– Я позволил вам выступить, а теперь хочу, чтобы вы ответили на простой вопрос, который вряд ли является постыдным в вашей системе… гм… моральных ценностей. Отказ будет рассмотрен как неуважение к суду, и вы лишитесь слова до конца процесса. – Судья выдержал паузу. – Вам повторить вопрос?

Тишина.

– Сколько вам было лет во время первого сексуального контакта?

– Пять, – едва слышно произнес Кирилл.

И отвернулся.

– Впервые у нас?

– Новичков нетрудно вычислить, – смущенно улыбнулся Палыч.

Еще один открывшийся Анне талант наемника: он превосходно играл, блестяще изображая любые эмоции.

– Очень легко, – подтвердил метрдотель. И тут же продолжил: – Кто-то рекомендовал вам наш клуб?

– Нет, – качнул головой наемник. – Мы много слышали о подобных заведениях, но долго не могли решиться зайти.

– Слишком необычно? – Менеджер бросил быстрый взгляд на Анну, которая уверенно справлялась с ролью не очень продвинутой, но вполне современной женщины, жаждущей порвать с пошлостью устаревшей морали.

– Полагаю, нас сдерживали остатки глупых предрассудков, – негромко произнес Палыч. – Но с каждым днем мысль заглянуть к вам становилась все более и более…

– Интригующей.

– Скорее, навязчивой. В последнее время мы с Ритой практически не говорили ни о чем другом. Нам очень хотелось…

– Попробовать.

– А тут как раз подоспела годовщина нашего знакомства. – Палыч бросил на молодую женщину влюбленный взгляд. – Мы еще не заключили даже временного партнерства, но не против добавить в отношения немного романтики. Такого, знаете, пиратства.

– Это очаровательно.

– У вас красивая улыбка.

Метрдотель ответил наемнику не очень долгим, но много чего обещающим взглядом, после чего вернулся к делам:

– Надеюсь вы понимаете, что у нас абсолютно легальный бизнес? Клуб «Капитан Кук» является одним из старейших заведений подобного рода в городе, мы зарегистрированы в муниципалитете и платим все полагающиеся налоги.

– Мы с Ритой не посещаем сомнительные места.

– Прекрасное правило. – Метрдотель ненавязчиво накрыл ладонью руку Палыча. В ответ мускулистый наемник выдал очередную дозу обаяния. – Мы гарантируем чистоту и здоровье своих временных сотрудников, гарантируем, что все они – добровольцы, у нас с этим строго. И гарантируем, что процедура отделения происходит совершенно безболезненно. – Не отпуская Палыча, метрдотель послал томный взгляд Анне. Женщина ответила игривой улыбкой. – На сколько персон планируется пиршество?

– Мы хотели посидеть вдвоем. При свечах.

– Как в кино, – добавила Анна.

– Тогда вам лучше ограничиться рукой, – посоветовал метрдотель. – А для первого раза я рекомендовал бы запечь ее с сыром и прованскими травами. Блюдо на двоих подается с молодым картофелем и спаржей.

– Вино?

– Некоторые знатоки уверяют, что к руке идеально красное сицилийское, но лично я посоветовал бы шардоне. Оно идеально для первого раза, поскольку превосходно оттеняет необычный вкус блюда.

– Вы нас уговорили.

– Я не прощаюсь.

Метрдотель пожал руку наемника, улыбнулся Анне и, чуть пританцовывая, отправился распорядиться.

– Меня сейчас стошнит, – прошептала женщина.

– Прекрасно тебя понимаю.

Они выглядели согласно легенде: парочка из среднего класса. Одежда не дорогая, но с претензией, не самая дешевая бижутерия у Анны, не самые дешевые часы у Палыча. Они казались заурядными посетителями, обменивающимися впечатлениями от необычного заведения, и в какой-то мере так оно и было.

– Я не верю, что все это происходит на самом деле. Не верю… не могу поверить, что подобное возможно. Они едят друг друга! И платят налоги!

– Официально к ним не придраться, – угрюмо произнес Палыч, стараясь говорить едва различимым шепотом. – Все местные «добровольцы» или мигранты или нищие, они подписывают контракт…

– Я не верю, что люди едят других людей. Приходят в ресторан, заказывают чью-то руку, или ногу… – А в следующее мгновение Анну перекосило: до нее дошло то, о чем Палыч запрещал себе думать с тех самых пор, как узнал, какой именно клуб принадлежит Иксуеву, на которого перед смертью указала старшая медсестра. – А не может получиться так, что Костю купили… – У молодой женщины перехватило дыхание. – Что Костю купили для…

Она представила блюдо, на котором покоится аккуратно поджаренный ребенок, обложенный молодым картофелем и спаржей, представила лощеного метрдотеля, с улыбочкой предлагающего дорогим гостям бутылку белого, представила, как умелый официант начинает разделку блюда…

Видение оказалось настолько ярким и ужасным, что Анна не сразу поняла, о чем говорит наемник.

– Здесь все помешаны на выгоде, а младенец стоит гораздо больше, чем самое дорогое блюдо, – с уверенностью, которой у него в действительности не было, произнес мужчина. – К тому же Иксуев постоянно покупал у Кулечкиной младенцев, что косвенно свидетельствует о наличии канала сбыта.

«Надеюсь, не через кухню…»

Медсестра клялась, что Иксуев детей не ест, во всяком случае, не всех, а устраивает им фальшивые метрики от суррогатных матерей и перепродает «абсолютам» – безбашенным приверженцам полной свободы, которые пока не обзавелись серьезным лобби в парламенте, а потому не имели доступа к системе «Счастливый дом».

Из-за наличия метрики Дохлый и не смог вычислить Костю – не знал, кого искать, а потому выйти на след ребенка можно было только с помощью организатора преступления.

– Как ты собираешься добраться до Иксуева? – поинтересовалась женщина, отворачиваясь от соседнего столика, на который как раз выставили жареные уши с медом. – Это его заведение, и тут его охрана.

Ответить наемник не успел.

– А он сам до вас доберется, – весело произнес остановившийся у столика губастый мужчина.

– Что?

– Как?

– Дерьмо!

– Вот именно, Палыч, – дерьмо, – поддержал наемника мужчина. – Но самое дерьмо случится в том случае, если ты потянешься за оружием. Мы поняли друг друга?

За спиной Иксуева высились две скалы, два мордоворота с пистолетами в наплечных кобурах, а потому пришлось смириться:

– Да.

Легенда провалилась, и Палыч вернулся к привычной мрачности.

– Не слышу.

– Да, мы друг друга поняли.

– В таком случае, прошу в отдельный кабинет, – гостеприимно предложил губастый владелец заведения. – Он у меня звуконепроницаемый, так что честные посетители не услышат ни гребаного слова из нашей прелюбопытной беседы. – И после паузы добавил: – Даже если в процессе диалога я включу бензопилу.

Анна побелела.

Один из охранников вытащил у Палыча пистолет, второй «помог» подняться женщине, и меньше чем через минуту «гости» и хозяева оказались в небольшой комнате, где за ненакрытым столиком сидел толстый, практически лысый мужчина в расстегнутой до пупа рубашке, льняных брюках и сандалиях на босу ногу. Явление Палыча и Анны толстого не обрадовало, было видно, что он воспринимает их как досадную случайность.

– Зачем сюда?

– А куда еще?

Губастый усадил «гостей», сам расположился напротив, широко улыбнулся, явно наслаждаясь каждой секундой происходящего, после чего негромко произнес:

– Палыч, я пробил тебя по своим каналам и сильно удивился: вы с Дохлым – мелкие, предельно осторожные бандиты, какого черта вас понесло в серьезные дела?

– А когда это дело успело стать серьезным? – Наемник превосходно изобразил искреннее удивление.

– В тот самый миг, когда девочка сказала тебе, что ищет ребенка, – объяснил Иксуев.

– Тогда и следовало послать ее, – нравоучительно добавил толстый.

– Права сирот защищает Комиссия по вопросам детского счастья, а это очень серьезно, – продолжил Иксуев. – Наше общество, как ты наверняка помнишь, делает все для радости младших партнеров и жестоко наказывает тех, кто пытается их этой самой радости лишить. Хочешь прокатиться в ювенальную жандармерию? В качестве клиента? Мой хороший друг Серж легко устроит тебе экскурсию.

– Без имен, – попросил толстый.

– Не волнуйся, дружище, – утешил приятеля Иксуев. – Перед тобой не люди, а суповые наборы, они никому ничего не скажут.

Тот, кого владелец заведения назвал Сержем, прищурился на задохнувшуюся от ужаса Анну и причмокнул губами.

– Мы раньше не встречались, – хрипло произнес Палыч, пронзительно глядя на Иксуева. – Как ты понял, что я пришел за тобой?

– Я осторожен и храню физиономии всех, кто был так или иначе причастен к моему бизнесу. Как только твоя корова переступила порог «Капитана Кука», сработала система предупреждения, и ваша операция закончилась не начавшись.

Наемник покосился на женщину:

– Я ведь говорил, что тебе тут нечего делать.

– Где мой сын? – не выдержала Анна. – Ты купил моего сына! Куда ты его дел?!

– Того сладенького? – с издевкой осведомился Иксуев. – Мяса мало, но оно очень нежное?

– Нет! – взвыла женщина. – Нет!!

– Видел, как она вздрогнула? – Губастый толкнул локтем толстого. – Смешно… Нормальные бабы давно забили на все эти тупые чувства, а тут они во всей красе.

– Ты не съел его! Я знаю! Я чувствую, что Костя жив!

– Не волнуйся, корова, младенцев мы едим редко…

– Потому что живыми они стоят дороже, – вздохнул Серж.

– Мы подобрали твоему ублюдку прелестную пару: мой бывший любовник с двумя своими мужьями. У Фридриха сейчас такой возраст – хочется с кем-нибудь возиться, нянчиться, целовать без последствий, но месяцев через восемь-десять ему это надоест, и младенец окажется в «Счастливом доме» или у «абсолютов». – Вдоволь поизмывавшись над женщиной, Иксуев повернулся к наемнику: – Скажи, в жизни твой напарник такой же тощий, как на фотографиях? Если да, то предлагать его гостям – только позориться. Вот на тебе мяса много, и внутри…

– Потроха… – с вожделением протянул толстый.

– Точно! – «вспомнил» губастый. – Если с Дохлого будет мало мяса, доберем другим продуктом. – И потрепал приятеля по плечу: – Кстати, ты не хочешь трахнуть корову? Не забыл, как это делается?

– Говорят, если их как следует вздуть перед свежеванием, то мясо получается особенно нежным. – Серж оценивающе оглядел сжавшуюся Анну, после чего икнул: – Давай трахнем.

– И Палыча тоже.

– Мужиков, вроде, надо избивать?

– Изобьем после, одно другому не мешает.

– Логично.

– Кто начнет?

Никто.

В смысле – не получилось.

Ни изнасиловать, ни избить – ничего не получилось, потому что Аня совершила подвиг. Маленький, но очень нужный подвиг. Совершила по наитию, потому что ни о чем они с Палычем не договаривались, просто женщина поняла, что должна сделать. Или же потому что не выдержала, потому что внезапно решила покончить с издевательствами Иксуева и толстого жандарма, не доводя дело до обещанных пыток.

Не имеет значения, почему Аня это сделала, потому что значение имеют исключительно дела.

Поступки.

А поступок был таким: молодая женщина бросилась на охранников. В какой-то момент мордовороты расслабились, оказались рядом, даже пистолеты опустили, перестав удерживать пленников на мушке, и Аня поняла, что способна подарить Палычу несколько бесценных секунд. И бросилась, перекрывая своим телом линию огня.

Бросилась, сделав самую высокую в жизни ставку: все на «зеро», на мрачного наемника, который постоянно называл ее дурой. Ставка абсолютно на все. Больше не будет.

Раз!

Первая секунда. Крик. Движение. Оторопь у мордоворотов. Все понявший Палыч движется в противоположном направлении, к стулу Сержа, на спинку которого толстяк повесил кобуру с «береттой». И прежде, чем жандарм осознаёт происходящее, правая рука наемника ложится на рукоять.

Два!

Вторая секунда. Выстрел. Но только один, потому что не каждый охранник достоин высокой зарплаты. Выстрел, но только один, и поэтому Аня продолжает движение. Палыч выхватывает оружие.

Три!

Третья секунда, и четыре выстрела сливаются в один протяжный грохот. Две пули Анне, обе в грудь, обе рвут плоть и ломают кости. Останавливают. Швыряют на пол. Убивают. Две пули, но именно за ними Анна и бросалась. Их ловила, на них соглашалась, потому что знала… Две следующие пули вылетают из «беретты». Одна, а вторая следует за ней так быстро, что кажется – грохот случился лишь раз. Две пули Палыча попадают точно в цель, разносят мордоворотам головы, но наемник не следит за результатом. Он уже повернулся, и следующая пуля летит в живот толстого Сержа, туда, где жандарм любил переваривать людей. Еще через мгновение рукоять опускается на голову перепуганного Иксуева, вышибая из губастого сознание, а затем Палыч бросается к лежащей на полу женщине, кричит, хватает за плечи, переворачивает, снова кричит, смотрит в затухающие глаза и слышит едва различимый шепот:

– Ты обещал…

И все ушли.

Услышали от присяжных: «Виновен!», услышали от судьи: «Двадцать лет каторжных работ», и ушли. Кто-то делился впечатлениями в социальной сети, кто-то куда-то звонил, а кто-то, в основном – журналисты, пытался прорваться к выкрикивающему грязные ругательства Кириллу. Зал опустел, коридор, напротив, наполнился, и лишь два человека не спешили на публику.

Расстроенный Падда бездумно крутил в руке телефон. Довольный прокурор делал вид что разбирается в бумагах. Победитель и проигравший.

– Двадцать лет, конечно, перебор, – кашлянув, произнес обвинитель. – Но это Павлов, он за торговлю детьми меньше не дает.

– На апелляции скостим до десятки, – почти равнодушно отозвался адвокат. – Через семь лет выйдет по УДО за хорошее поведение.

– Тебя это устраивает?

– Я знаю, что так будет.

И снова – пауза. И снова никто никуда не идет. Дверь закрыта, приставы знают обоих и доверяют им, так что разговору никто не мешает.

– Ты почему Павлову отвод не дал? – поинтересовался прокурор.

– А зачем?

Зачем портить репутацию, рассказывая широкой публике и журналистам, что в детстве судью похитили, почти включили в систему «Счастливый дом» и лишь благодаря самопожертвованию матери мальчика удалось вернуть домой. Зачем ворошить прошлое? Эта история никого не касается. Это – личное дело и личная боль Константина Павлова, и никто не имел права поминать имя его матери.

– Я эту историю не хуже тебя знаю, – пробормотал Падда, засовывая телефон в карман. – Но будь я проклят, если использую ее для спасения «ангела». – Помолчал и уверенно повторил: – Будь я проклят.

«За день до своего рождения ребенок спросил у Бога:

– Говорят, завтра я отправлюсь на Землю. Как же я буду жить там, ведь я так мал и беззащитен?

Бог ответил:

– Рядом всегда будет ангел, который позаботится о тебе.

Ребенок задумался, затем спросил снова:

– Здесь на Небесах я лишь пою и смеюсь, этого мне достаточно для счастья. Но как будет на Земле?

Бог ответил:

– Твой ангел будет петь и улыбаться, ты почувствуешь его любовь и будешь счастлив.

– Но как я пойму его, ведь я не знаю его языка? – спросил ребенок, пристально глядя на Бога. – А что мне делать, если я захочу обратиться к Тебе?

Бог мягко прикоснулся к детской головке и сказал:

– Твой ангел обучит тебя говорить и молиться. И я обязательно услышу тебя.

– Я боюсь, ведь на Земле есть зло.

– Твой ангел будет защищать тебя и если понадобится – отдаст за тебя жизнь.

– Но как я узнаю своего ангела? Как его зовут?

Бог мягко улыбнулся и вновь прикоснулся к голове ребенка:

– Имя не имеет значения. Ты будешь называть его Мама».