Текст книги "Город на крови"

Иван понимал, что он – хороший специалист ОТК, что он нужен заводу, со всей своей въедливостью и раздражающей мастеров требовательностью к качеству испытываемой им ходовой части «Катюш». Только он мог быстро определить состояние грузовых платформ «ЗиС», на базе которых монтировались реактивные установки. Были дефекты, которые пропускать было нельзя – Савкин как раз и был таким специалистом, который безошибочного распознавал превышающие «норму допуска» дефекты грузовой платформы.

Он продолжал делать свою работу, но всё равно знал, что долго на заводе не задержится. Не трогали его ни уговоры начальника ОТК Старкова, ни увещевания мастеров, отвечавших за монтаж машин, ни даже беседа, которой его, пока ещё только комсомольца, удостоил секретарь парткома завода Липчанский, недавний фронтовик, в феврале 1942 года потерявший руку под Демьянском. Слезы матери и просьбы отца, только что похоронивших дочь, тоже не смогли заставить Ивана поменять решение. Он продолжал упрямо писать заявления, не злясь, не срываясь, не пытаясь уговорить, а просто добиваясь своего.

Во время коротких рабочих перерывов Иван прорывался в один из «ответственных» кабинетов завода и вручал их хозяевам свои заявления.

Все близкие Ивана считали, что он ищет смерти. Так думала даже Эльза, даже мудрая Софья Петровна, несмотря на все его уверения. Но Иван вовсе не за смертью рвался на фронт, а для того, чтобы взять с врагов долг кровью.

20 июня, послушавшись совета Софьи Павловны, уехали в Казань к родственникам родители Исы. На следующий день Иван проводил до станции своих родителей, которые решили отправиться в Свердловск. Там, по слухам, не хватало школьных учителей из-за большого количества переехавших туда с детьми работников эвакуированных заводов.

А 22 июня на фронт уехал Иса, получивший под своё начало взвод новобранцев. Отчего-то он даже Эльзе не сообщил о том, что уезжает. Из-за этого Иван подумал, что его друг не такой уж и железный горец, раз побоялся расчувствоваться в такой момент перед друзьями.

Вечером того же дня Ивана навестил Сева и с гордостью сообщил, что получил, наконец, комсомольскую повестку от Горкома на вступление в ряды ополчения. Ещё Сева посетовал, что Эльзе по непонятным причинам Горком комсомола с приёмом в ополчение отказал. Но она всё равно решила отправиться в военкомат на следующий день, по окончании её семинара в Университете.

Окончательно терпение Ивана лопнуло утром 23 июня. Это произошло вдруг, после того, как, идя на смену, он услышал через громкоговоритель, установленный у заводской проходной, очередное сообщение Совинформбюро.

«К весеннее-летней кампании немецкое командование подготовило, конечно, свою армию, влило в неё некоторое количество людских и материальных резервов. Но для этого гитлеровским заправилам пришлось взять под метелку все остатки людей, способных держать в руках оружие, в том числе ограниченно годных, имеющих крупные физические недостатки. В течение зимы гитлеровское командование неоднократно обещало немецкому населению, что весной Германия начнёт решающее наступление против Красной Армии. Весна прошла, но никакого решающего наступления немецкой армии не состоялось…»

Эта фраза словно резанула Ивана по сердцу. Он остановился, не понимая, почему слова Левитана, голосу которого нельзя было не верить, на этот раз прозвучали как пустые утешения. Иван, лично видевший то, что сотворили немцы в Саду пионеров, был убеждён, что это особое злодейство могло объясняться лишь тем, что скоро они начнут наступление именно на Воронеж.

«Конечно, на фронте такой протяженности гитлеровское командование ещё в состоянии на отдельных участках сосредоточить значительные силы войск и добиваться известных успехов, – продолжал Левитан. – Так, например, случилось на Керченском перешейке. Но это ни в какой мере не решают судьбу войны. Потому что немецкая армия 1942 года – это не та армия, что год назад. Отборные немецкие войска в своей массе перебиты, кадровый офицерский состав частью истреблен Красной Армией, частью разложился в результате грабежей и насилия над гражданским населением оккупированных районов. Младший командный состав, как правило, перебит и теперь набирается в массовом порядке из необученных солдат. Ныне немецкая армия не в состоянии совершать наступательных операций в масштабах, подобно прошлогодним…»

«У меня уже мало времени, – подумал Иван. – Всё начнётся очень скоро. А ведь мне нужно ещё успеть получить мой танк».

Едва началась его смена, он начал беспощадно отбраковывать ходовую часть каждой из испытываемых машин – благо в той спешке, с которой установки «БМ» готовили к отправке на фронт, без мелких недоработок обойтись было невозможно. Уже через час начальник ОТК Старков, ветеран завода, явился на площадку и начал орать на Ивана благим матом, обвиняя его во вредительстве. Иван в ответ заявил, что просто делает своё дело, и сунул Старкову очередное заявление.

Воронежский вагоноремонтный завод имени Тельмана в 1942 году занимался созданием бронепоездов, ремонтом танков, выпуском крупнокалиберных снарядов, но главным производством его считалось создание «Катюш», которое было частично перенесено в его цеха после эвакуации завода имени Коминтерна. Поэтому о скандале на участке проверки «БМ» стало вскоре известно всему заводу.

Продолжая ругаться сквозь зубы, Старков теперь неотлучно находился на испытательной площадке, следя за действиями подчинённого. Но, действительно, все «придирки» Ивана были технически обоснованы.

Ближе к обеду на стенд явился и секретарь парткома завода Липчанский. Он долго стоял рядом с разъярённым Старковым, молча наблюдая за Иваном. Потом подошёл к нему и с сожалением произнёс:

–Не ждал я от тебя такого, Савкин, не ждал. Что же теперь с тобой прикажешь делать?

–На фронт мне надо, вы же знаете, – ответил Иван, не поднимая глаз.

–Теперь это будет ещё труднее. Ты показал дурной пример. Что будет, если мы тебе уступим? Другие рабочие с бронью, которым фронт пока заказан, тоже будут завод шантажировать?

–Всё равно… Я хоть через хулиганку – в тюрьму, а потом в штрафбат. Вы простите меня, товарищ секретарь! Не могу ничего с собой поделать. И не хочу!

Липчанский покачал головой и ушёл, напоследок что-то тихо сказав Старкову. Тот удивлённо кивнул, подождал, пока секретарь скроется за дверями цеха и быстро подошёл к Ивану.

–Ладно, посмотрим, что будет. Ты вот что, Савкин, концерт пока прекращай! Липчанский по поводу тебя решил после смены собрать партком завода. Не нужно, чтобы они тебя, и правда, считали вредителем. Принимай машины как обычно, а дело твоё вечером так или иначе решится. Хорошо, что директор завода болен – он бы тебя не помиловал. А Липчанский – человек понимающий.

И Иван послушался старого рабочего. За день, стараясь изо всех сил, он успел пропустить через площадку ОТК все назначенные к осмотру машины, в том числе вернул из отбраковки те, которые проверял утром. Но всё равно, разнос, который ему устроили на парткоме, был жёсткий и нелицеприятный. Все говорили о нём на повышенных тонах. Его обвинили в непонимании текущего момента, в мягкотелости и эгоизме, угрожали, что с таким отношением его никогда не примут в партию. Все хотят на фронт, а ты вот здесь, где нужно, поработай!

Были и такие, кто предлагал, чтобы другим неповадно было, посадить Ивана за умышленный саботаж. Особенно негодовали старинные приятели Старкова – мастер сборочного участка верзила Пальчиков и юркий бригадир слесарного участка Халилов. Пальчиков напирал на политическую незрелость комсомольца Савкина и предлагал поставить соответствующий вопрос в Комитете Комсомола завода; а Халилов, сверкая чёрными глазами, даже произнёс слово «вредительство».

Иван молча сидел у стены и смиренно слушал, как его обсуждают сидящие вокруг широкого стола члена парткома. Его не спрашивали ни о чём, никто на него даже не смотрел – все обсуждали проблему, а не человека. Иван понимал, что этими людьми движет искреннее беспокойство о делах завода, о военном плане, о сплочённости коллектива. Но всё же ему было немного обидно, что он для них теперь был лишь смутьяном, проявившим неуважение к заводу и к своим товарищам.

Только Старков, инициировавший вопрос по Ивану, теперь словно старался его выгородить. Да, Савкин, не прав, говорил Старков, но его можно простить – не со зла ведь всё это он устроил. А план он сегодняшний уже закрыл – все машины после полного осмотра через площадку пропустил, и утренние тоже. В ответ некоторые члены парткома обвинили самого Старкова в мягкотелости.

Тогда Липчанский прервал обсуждение и взял слово. Неожиданно для всех он повёл речь не о конкретном проступке Ивана, а о войне. Голос его теперь стал тише, а тон мягче. Он говорил о том, что война изменила всех: людей, правила – и всю жизнь, что многих теперь накрыли злость и ненависть, и они начали забывать, как это: просто жить, не думая о гибнущих каждую секунду советских людях. Есть и те, кто из-за войны потерял себя, утратил чувство товарищества, с головой погрузился в свои собственные переживания. Такие уже не чувствуют ответственности за общее дело –их может вылечить, вернуть в чувство только фронт, но они, как правило, до последнего цепляются за возможность отсидеться в тылу. Но есть теперь много и тех, кто, как Иван Савкин, бояться потерять себя именно в тылу, считая, что не могут отсиживаться за спинами тех, кто ежеминутно рискует своей жизнью на передовой.

–Я видел на фронте много таких людей. Таким был и мой сын, который месяц назад погиб!

Голос Липчанского надломился. Он достал из кармана смятый треугольный конвертик.

–Ты, Савкин, зачем хочешь на фронт? От себя бежишь, или так себя ищешь? А мой Павлик пошёл в армию не для себя, а потому, что по-другому было для него нечестно. Только так нужно воевать. Иначе и не подвиг это, а вроде как блажь.

И Липчанский начал читать письмо вслух.

–«Папа, вот я и на фронте. Ты уже в тылу, но теперь я сражаюсь на передовой за родную землю, за всю нашу страну. Я не знаю, боюсь ли умереть, но, наверное, этот страх простителен, потому что я делаю здесь всё, как положено солдату. Я защищаю советских людей, мою маму, тебя, сестёр от страшного врага. Ты меня поймёшь, а они пускай пока не знают, с какими людоедами, извергами, насильниками мы здесь воюем. Когда мы отбиваем у них какие-нибудь деревни, мы всегда находим там могилы замученных пленных, расстрелянных коммунистов и комсомольцев, казнённых евреев. Я готов воевать без сна и отдыха, жить впроголодь в сырых окопах, лишь бы быстрее уничтожить всю вражескую нечисть, приползшую на нашу землю. Так думают у нас в полку все. Мы будем уничтожать фашистов из пушек, минометов, пулеметов, автоматов, винтовок, будем душить их голыми руками. Я уже много раз видел, как погибают мои товарищи, но знаю, что мы победим. Те из нас, кто доживут до победы, будут самыми счастливыми людьми на свете. И мы вернёмся, чтобы рассказать вам, что нам здесь пришлось пережить!»

–Простите меня! – сказал Иван, сжимая кулаки. – Я вёл себя не как человек.

Все смотрели на него так, словно видели в первый раз, словно и не понимали, о чём он сейчас говорил.

–Так зачем ты, Савкин, хочешь идти на фронт? – спросил Липчанский.

И в голосе его послышалась жалость.

–Моя очередь, – ответил Иван. – Просто теперь моя очередь!

И его отпустили, хотя все понимали, что это неправильно.

Уже через час Иван оформил все необходимые документы и вышел за ворота завода с долгожданной рекомендацией на зачисление в танковые войска. Ему очень хотелось немедленно пойти в военкомат, но сначала он решил зайти за Эльзой в университет, чтобы идти в военкомат вместе.

В Воронежском государственном университете было малолюдно, потому что уже начался период каникул, к тому же после 13 июня было принято решение об эвакуации университета в Елабугу. Но всё равно в коридорах большого университетского здания народ ещё ходил – это были слушатели различных курсов, которые продолжали вести сотрудники ещё не эвакуированных кафедр. Курсы имели прикладное значение и были организованы для военных, ополченцев и для членов добровольных отрядов содействия фронту.

Работала пока и университетская библиотека, заведующей которой была Софья Павловна. По дороге на кафедру иностранных языков Иван хотел было зайти и к ней, но удержался, решив, что она снова будет его отговаривать от фронта.

На оконном подоконнике возле открытых настежь дверей кафедры, Иван увидел Мишу Фетисова, которого неоднократно видел на семинарах Эльзы. Сейчас мальчик был одет в выглаженный школьный костюм, его пионерский галстук был ровно повязан, и придавал простоватому лицу мальчика некую солидность.

Что-то быстро записывая в лежащем на коленях блокноте, Миша то и дело посматривал в открытую дверь, откуда доносился голос Эльзы, декламирующей немецкий текст.

–Это вы, дядя Иван. Мне тоже сегодня там места не хватило, – сказал мальчик сердитым голосом. – Несправедливо, да? Я на курсы уже три месяцы хожу, а сегодня вперёд меня набежали.

От окна, возле которого сидел Миша, через проём двери была видна учебная доска, рядом с которой с небольшой брошюрой в руке стояла Эльза. На доске мелом было написано по-немецки: «Бор–Раменский. 1942 год. Кто такие гитлеровцы».

Судя по малиновым петлицам военных, сидевших в аудитории, здесь были в основном офицеры и сержанты НКВД из расквартированных в городе полков. Участников семинара было не менее ста человек, но Эльза вела занятие уверенно; она быстро переводила текст брошюры на немецкий и давала чёткие пояснения.

У них в школе немецкий язык преподавали не очень, но когда Иван бывал с Исой у Эльзы дома, Софья Павловна во время их вечерних посиделок часто развлекала детей немецкими сказками, многие фразы произнося и по-русски, и по-немецки. Это было очень интересно, так как мама Эльзы и Севы умела превратить в загадку сравнение немецких и русских фраз, находя во многих сходные и по значению, и по звучанию слова.

–… «В течение нескольких лет гитлеровцы вколачивали в головы немцев одну и ту же бредовую мысль о неравенстве рас, – диктовала Эльза по-немецки. – Весь огромный пропагандистский аппарат фашистской партии, вся её печать были мобилизованы для того, чтобы соблазнить немца мыслью о возможности ограбить другие народы…»

–А меня в военкомате завернули! – сказал Миша. – Несправедливо это. Что я не человек?

–Человек. Но подросток, – ответил Иван, продолжая с интересом наблюдать за Эльзой.

–«Гитлеровские палачи и политические жулики готовили армию разбойников. Выставляя себя сторонниками собирания и воссоединения немецких земель, национал-социалисты готовили захват других стран и народов. Гитлер начертал на своём знамени покорение всей Европы, а затем и всего мира. Упоённый лёгкими победами в Западной Европе и на Балканах, Гитлер 22 июня внезапно, из-за угла напал на нашу Родину. Он забыл, чем кончились все походы иноземных захватчиков на Россию».

Эльза прервала декламирование и громко спросила аудиторию, знают ли слушатели, что сказал о фашистах товарищ Сталин в своём докладе о 24-й годовщине Великой Октябрьской Социалистической революции? Многие подняли руки, но Эльза указала на пытавшегося спрятаться за спинами товарищей широколицего сержанта, похожего на борца. Тот поднялся с огорчённым видом и ответил, с трудом подбирая немецкие слова:

–«Гитлеровская партия – есть партия врагов демократических свобод, партия средневековой реакции и черносотенских погромов».

–Молодец, Сабашин, но вам нужно больше практиковаться.

Неожиданно сержант заулыбался.

–Так, попрактикуемся! Обязательно!

Весь зал засмеялся.

Эльза одобрительно кивнула, но тут же подняла руку, призывая участников занятия к тишине. И семинар продолжился. Теперь Эльза начала произносить фразы из книги по-русски и указывая то на одного, то на другого слушателя, и просила переводить на немецкий.

Ивану было немного удивительно, что все эти офицеры и сержанты НКВД, многие из которых были старше Эльзы, явно, признавали её авторитет и искренне радовались, когда получали её одобрение. Сама же Эльза, как показалось Ивану, была теперь немного более эмоциональна, чем обычно. Наверное, на это повлияла тема занятия. Фразы «гитлеровская партия», «гитлеровские палачи», она произнесла с заметным отвращением.

Эльза посмотрела на свои наручные часики и начала давать задания для самостоятельной работы.

–Ну вот, закончилось, – с сожалением произнёс Миша. – Мало. На фронте фрицев пока не пойму.

Но Иван даже не повернул к нему головы. Потому что сейчас его занимало то, что идущую к выходу из аудитории Эльзу сопровождал какой-то майор.

Заметив Ивана, девушка помахала ему рукой.

–я – в военкомат. Так что пойдём вместе, – сказал ей Иван, «не замечая» майора.

И показал ей заводскую рекомендацию.

–Хорошо, что ты зашёл, – ответила Эльза. – А это майор Ермаков. Он у Сада Пионеров мне очень помог. С мамой они потом поговорили интересно.

При упоминании о знакомстве майора с Софьей Павловной, Иван насупился. Но Ермаков продолжал улыбаться, с явным восхищением глядя на девушку.

Ещё вечером 21 июня новый личный порученец командующего Брянским фронтом получил от него первое задание. Приказано было отправиться в Воронеж, и там при содействии начальника гарнизона полковника Глатоленкова в течение двух дней изучить его оборону. Более суток, без сна и отдыха Ермаков мотался на предоставленном ему Глатоленковым ленд–лизовском «Виллисе» по позициям 232-й дивизии, изучал систему обороны мостов через Дон и через городскую реку Воронеж, проверял конфигурацию расположения постов ПВО, разговаривал с начальниками тыловых служб и с командирами городского ополчения. Всё это время его преследовала мысль о том, что где-то неподалёку находилась Эльза, которую легко было найти или в её квартире на проспекте Революции, или по месту работы – в Воронежском университете.

Почему-то Ермаков был уверен, что Эльза пока не уехала – не таков был характер у этой девушки, чтобы бежать при первых признаках опасности. Поэтому, завершив в городе дела на полдня раньше, чем было запланировано, он решил отложить свой отъезд в Елец на несколько часов, посвятив их Эльзе.

Ермаков поехал в университет, рассудив, что днём Эльза скорее всего там, и оказался прав. Едва войдя в здание, он с радостью увидел на доске расписания курсов, запись о назначенном на это самое время семинаре Эльзы.

Занятие он высидел с удовольствием, слушая её голос как музыку. Эльза заметила его, но ни удивления, ни радости по этому поводу не выказала. Она даже несколько раз в течение занятия задавала ему вопросы, как участнику, и он, прекрасно знавший не только венгерский, но и немецкий, отвечал на отлично, вызывая восхищения у других участников занятия.

По окончанию занятия, к его разочарованию, ему не удалось пообщаться с Эльзой вдвоём. В дверях её ждал парень – один из друзей Эльзы Иван, о котором упоминала Софья Павловна. К тому же, едва он сказал Эльзе пару слов, к нему пристал какой-то малец, стоявший рядом с Иваном.

–Вы знаете тётю Эльзу, помогите мне, меня в военкомате слушать не хотят! – выпалил паренёк, с надеждой глядя на Ермакова снизу–вверх.

–Правильно, что не хотят! – серьёзно ответил майор. – Тебе бы подрасти ещё. Дело солдатское тяжёлое.

Он специально говорил с мальчишкой без какого-либо сочувствия. Иначе теперь пришлось бы заниматься уговорами и утешениями, на которые у Ермакова времени не было.

Мальчишка снова посмотрел в лицо майора, перевёл взгляд на его орден Красной звезды, вдруг всхлипнул и побежал прочь, стирая ладошкой слезы.

–Строго вы с ним, майор, – сказал Иван, глядя на Ермакова с неприязнью.

–Знаю. Но иначе ему было бы обиднее, если бы я его обнадёжил, а потом отказал.

–А вы здесь зачем? – спросила Эльза. – Мы с мамой думали, что уже вас не увидим.

–Мои родители в Москве, – ответил Ермаков, глядя ей в глаза. – В Воронеже мне заботиться не о ком, кроме вас и Софьи Павловны. Я пришёл предупредить, чтобы вы с ней как можно скорее уезжали отсюда. Софья Павловна была права: скорое начнётся немецкое генеральное наступление в направлении Воронежа.

–Вот это да! Я так и знал! – пробормотал Иван. – Ну, тогда я вовремя на заводе всё уладил. Эльза, я побегу в военкомат! Ты со мной?

–Я отвезу вас обоих. У меня машина, – сказал Ермаков, которого сильно огорчила новость о том, что Эльза собралась в военкомат. – Сначала давайте сообщил Софье Павловне. Её нужно собрать сегодня же. Когда будет объявлена общая эвакуация, по дорогам запросто не проедешь. И, думаю, немцы будут бомбить сильно.

–Да, маму нужно отправить! – сказала Эльза, покусывая губы. – В городе Новая Усмань, в 13 километрах от Воронежа у нас живут родственники.

–тогда пойдём быстрее! – бросил Иван и первым пошёл к лестнице, ведущий на этаж библиотеки.

Увидев Ермакова, Софья Павловна обрадовалась и не удивилась. Когда же он сказал ей о необходимости срочно уехать, покачала головой.

–Да-да, университет эвакуируется в Елабугу. Но завуч меня пока не отпустит. На упаковку и отправку нашего библиотечного фонда уйдёт ещё не менее недели. А до этого, как говорит наш завуч, университет – это пост, линия обороны для сотрудников.

–Хорошо, я решу вопрос! – решительно произнёс Ермаков. – Вы, Софья Павловна, пока сообщите сотрудникам библиотеки, чтобы они готовились уезжать, а книжными фондами будет заниматься тыловая службы гарнизона.

Эльза и Софья Павловна переглянулись.

–А вы уже майор, – сказала Софья Павловна. – Что, вам теперь поручен важный пост?

–Так уж получилось. Я теперь личный порученец командующего фронтом.

И снова на лице Ивана появилась неприязненная мина.

Разговор Ермакова с завучем, грузным лысоватым мужчиной со строгим лицом, не занял много времени. Увидев документ штаба фронта, предписывающий оказывать майору Ермакову всяческое содействие, завуч тут же согласился отпустить Софью Павловну. Но не преминул при этом отметить, что она слишком надменна, слишком много о себе понимает и не очень любит заниматься общественной работой. После этих слов рассерженный Ермаков потребовал, чтобы уже все сотрудники библиотеки получили право на эвакуацию, сдав книжные фонды военным тыловикам. Завуч пытался протестовать, заявив, что для этого положен прямой запрос, так как библиотека – народное достояние, и пока она не вывезена, сотрудники должны считать себя здесь на посту! На что Ермаков ответил, что главное народное состояние – это люди, особенно такие уникальные специалисты, как в университете.

–Вы, что товарищ, хотите, чтобы командующий фронтом вместо того, чтобы фашистов бить, с вами бюрократическую переписку устраивал. Вам не кажется, что это саботаж. А может быть вредительство?

Завуч быстро вскочил, замахал руками.

–Что вы, это невозможно! Мы сделаем всё, как положено! Присылайте к нам тыловиков для отправки книг!

–Думаю, об этом вы сами договоритесь, – холодно ответил Ермаков. – Вам нужно всего лишь сходить в тыловую службу гарнизона. Или можете отправить письменный запрос начальнику воронежского гарнизона. Правда, в этом случае есть риск, что он тоже примет вас за бюрократа.

Тесный «Виллис» вместил троих пассажиров и солидную связку особо ценных библиотечных книг, которые Софья Павловна решила забрать с собой. Высадив её возле дома и договорившись, что она соберёт вещи через два часа – к семи вечера, Ермаков отвёз Эльзу и Ивана к военкомату. Затем он поехал в гарнизонный гараж, где не без труда заполучил на сутки в свое распоряжение полуторку.

Водителем машины был совсем ещё молодой солдат, рядовой, который сразу же проникся уважением к строгому майору с орденом на груди. Ермаков дал солдату адрес Софьи Павловны и распорядился заправить машину бензином, чтобы хватило на 100 километров пути, и оказать помощь с погрузкой вещей заведующей библиотекой Воронежского университета. В семь вечера всё должно быть готово к поездке в Новую Усмань.

Эта бурная деятельность, доставляла Ермакову большое удовольствие, так как он знал, что Эльза будет ему за это благодарна. Однако радость его улетучилась, как только его «Виллис» подъехал к военкомату. В стороне от длинной очереди, выстроившейся у двери военкомата, он увидел Эльзу; лицо её было бледным, на нём застыло выражение обиды.

–Меня не берут! – сказала она, мучая в пальцах мятый лист бумаги. – Узнали, что мой папа немец, и сказали, что я им не подойду. Так зло на меня смотрели, как будто я – фашистка.

–А Иван?

–Его уже оформляют в часть. Кажется, 14-й танковый корпус. Давно я его таким довольным не видела!

Ермаков осторожно взял обеими руками её ладонь и нежно погладил. Она с удивлением взглянула на него, отняла руку, и снова с тоской посмотрела на очередь.

Он знал, что должен что-нибудь сделать, чтобы она снова посмотрела на него по-доброму, но никакие отвлечённые темы Эльза, явно, теперь обсуждать не хотела.

–я знаю, что нужно делать, – сказал Ермаков, чувствуя, что делает самую большую ошибку в своей жизни. – Есть один человек, одна часть, в которую вас возьмут без разговоров. Вы подождите здесь. А я скоро приду.

Её большие зелёные глаза по-прежнему смотрели на него недоверчиво.

–Я скоро! – повторил он и почти побежал к двери военкомата.

В помещении связи он показал удостоверение и набрал телефонный номер, записанный у него в блокноте. Это был телефон расположенного у Воронежа военного полигона, где была срочно организована разведшколы для ускоренной подготовки бойцов партизанских отрядов. Там должен был находиться куратор от Генштаба зафронтовой разведки фронта полковник Корнев.

К семи вечера всё было готово к отъезду Софьи Павловны. Нагруженная вещами и книгами полуторка с военным водителем вызывала большой интерес у соседей. Из всех окон дома с любопытством и с некоторым подозрением наблюдали, как Эльза, её приятель Иван Савкин и неизвестный майор с орденом грузили в кузов вещи.

Незадолго до семи, оповещённый матерью по телефону, из Горкома Комсомола прибежал Сева. Ни слова не говоря, он обнял Софью Павловну и горестно засопел, а она принялась утешать его, называя, «мой ребёночек», как в детстве. Эльза подошла к ним, и положила руки им на плечи.

Не отрываясь от детей, Софья Павловна, заговорила с Иваном. Она сказала ему, что он обязан остаться жив, потому что не так много у её Эльзы друзей. И добавила вдруг, что он всегда должен верить Эльзе, что бы о ней не услышал. Иван, немного растерянный, в ответ забормотал всякие бодрые глупости, о том, что Эльзе он будет верить всегда, а по поводу него самого: фронт – это тоже работа, ведь танкисты, кроме наград за подбитые танки получают хорошие деньги – 2 тысячи рублей за каждый танк.

Ермакову Софья Павловна не пожелала ничего, но попросила его защитить её деток.

Не выдержав, Сева всё-таки заплакал, а Эльза лишь смотрела на мать виноватым взглядом. Ни она, ни Ермаков так и не сказали Софье Павловне, что уже завтра в город за Эльзой приедет полковник Корнев.

На улицу из дома выходило всё больше людей. Софья Павловна, наконец, оторвалась от детей и начала прощаться с соседями, желая им всякого хорошего. При этом она несколько раз, для всех, повторила, что нужно уже думать об отъезде из города, потому что и сюда скоро могут добраться фашисты.

Потом грузовик уехал, увозя Софью Павловну, и многие из стоявших у дома людей вдруг почувствовали, что это на первый взгляд не очень важное событие изменило их жизнь, что какая-то невидимая ещё, неведомая тягота подступает к ним, неся с собой дурные, опасные перемены.

Но среди тех жителей дома, которые наблюдали за отъездом Софьи Павловны из окон, много было таких, кто воспринял это с облегчением, так как её, за прямоту и честность, многие в доме побаивались. Были и такие, кто открыто посмеивался, глядя, как уезжает из их дома жена погибшего в Гражданскую комиссара.

Глава 7. Передовой рубеж

Вечером 27 июня 1942 года обстановка на командном пункте штаба 40-й армии, прикрывавшей участок фронта перед рекой Тим, была вполне будничной. Несмотря на то, что в ночь на 28 июня ожидалось немецкое наступление, люди в штабе вели себя совершенно спокойно, деловито, двигались по коридорам без спешки, разговаривали, не повышая голоса. Даже в оперативном отделе, где с утра находился личный порученец командующего фронтом майор Ермаков, не было ни суеты, ни нервозности, которые, кажется, обязательно должны были проявляться в такой момент. Видимо, работники штаба брали пример с командарма Парсегова, который как всегда излучал спокойствие и оптимизм. При этом, по мнению Ермакова, командарм не слишком внимательно относился к поступающим в штаб сведениям о подготовке дивизий к обороне.

Конечно, на первый взгляд, Парсегов делал всё правильно: он через каждый час лично заходил в оперативный отдел за новыми сводками и донесениями, через каждые два часа связывался по радиосвязи с командирами своих дивизий, через каждые три часа устраивал совещания с руководством отделов штаба, а затем звонил с отчётом о готовности войск начальнику штаба фронта или лично командующему. И всё же, Ермакова не покидало ощущение, что в штабе 40-й дело пущено на самотёк, что здесь не слишком озабочены тем, чтобы постоянно, на основании поступающих данных, выискивать слабые места в оборонительном плане армии. Возможно, расхолаживало штабистов то, что КП Парсегова находился довольно далеко от линии фронта, в селе Ефросиновка – в 52 км к юго-востоку от передовой, проходившей у Щигров.

А ведь положение дивизий на линии фронта было очень неустойчивое. Согласно разведстводкам, поступающим в штаб командующего Брянским фронтом, против 40-й армии была сосредоточена значительно превышающая её по численности и вооружению группировка. Немецкий 48-й танковый корпус 4-й танковой армии был выдвинут к участкам обороны 121-й и 160-й стрелковых дивизий армии Парсегова, а также к участку 15-й стрелковой дивизии 13-й армии, оборонявшейся севернее. К югу от 160-й дивизии, против 212-й, 45-й и 62-й стрелковых дивизий 40-й армии были сосредоточены части 2-й Венгерской армии, поддерживаемой 7-м немецким пехотным корпусом.

Эту силу трудно было удержать, даже с учётом наличия у 40-й армии второй линии обороны. У деревни Расховец – за наиболее опасным участком, который обороняла 121-я стрелковая дивизия, находилась 111-я стрелковая бригада, и, немного севернее – 119-я стрелковая бригада, а за позицией 160-й стрелковой дивизии, недалеко к юго-востоку стояла 6-я стрелковая дивизия. Кроме того командующий 40-й армии располагал мобильным резервом, который составляли 14-я и 170-я танковые бригады.