Текст книги "Город на крови"

–В танки не палить! Противотанковые гранаты готовить! – скомандовал Иса.

–А мне? – спросил Головач, пристроившийся в соседней стрелковой ячейке с противотанковым ружьём.

–Сумеешь? – спросил Иса.

–Проще, чем из «тулки» палить.

В двухстах метрах от передней траншеи танки дружно встали и дали залп по её брустверу. В траншее раздались крики раненых, санинструктор Иванов, задев плечом комвзвода бросился туда.

Танки выдули столбы выхлопов и, с рёвом, на форсаже, понеслись вперёд. Но в ста метрах от траншеи вокруг танков начались разрывы снарядов. Две «тройки» загорелись сразу, затем следующая за ними «двойка» наехала на непонятно откуда взявшуюся мину и опрокинулась набок.

Немецкие танки снова остановились и дали залп из 27 орудий по позициям врытой в землю батареи. И сразу же там раздался протяжный металлический скрежет.

Иса даже не оглянулся. Сняв каску, чтобы она не выдала его своим блеском в свете рассветных лучей, он следил за приближающимися вражескими танками. Ему вдруг показалось, что они уже подошли на пятнадцать метров – достаточное расстояние для броска тяжёлой противотанковой гранаты. Но тут же заставил себя признать, что танки ещё далеко, и что команду солдатам подавать рано.

–Ну же! – прорычал рядом Головач.

–Жди, чёрт! Будешь их бить, когда крутиться начнут!

Иса ухватил противотанковую гранату и, взвешивая её в руке, начал рассчитывать, перешли ли приближающиеся стальные чудовища ту черту, до которой он сам мог бы эту гранату добросить.

–Всё, командир! – заорал Головач.

–Рота, бить по гусеницам! – крикнул Иса и швырнул гранату в «свой» танк.

Снова загрохотали разрывы. Но теперь эти звуки были для бойцов как музыка, потому что взрывы гранат остановили–таки стальные фашистские коробки. Одновременно сзади открыла огонь батарея 297-го артполка. Правда, теперь стреляло меньше её орудий, чем в начале танковой атаки.

Ещё три «тройки» с перебитыми гусеницами замерли перед позицией роты, остальные начали резко сдавать назад, стараясь не поворачиваться к траншее бортами. В подбитые танки продолжали лететь гранаты, Головач вбил тяжёлую пулю в моторный отсек ещё одной «тройки» – и теперь уже семь танков горели перед позицией роты. Широкий шлейф гари потянулся по километровому лугу.

Радостно кричали бойцы, потрясая кулаками в сторону фашистских танков, кто-то даже запел весёлую песню.

И тут у Исы сработало какое-то особое боевое чувство, о существовании которого он до этого не знал. Схватка с врагами словно бы включила в нём все его способности, мозг стал работать быстрее, впитывая новую информацию и выдавая команды к действию.

–Рота, к оружию! – закричал Иса. – За дымом их пехота! Огонь настильный, бегло!

На позиции загремели выстрелы, и тут же со всех сторон начало раздаваться: «Пулемёты не стреляет!»

Проклиная себя за то, что перед боем лично не проверил оружие бойцов, Иса побежал по траншее. Он вырвал у ближайшего пулемётчика «Дегтярёв», сбросил диск и увидел, что патронник пулемёта весь забит землё. Заклинившую в руках другого бойца самозарядку Токарева он проверять не стал. Было ясно, что во время артобстрела его новобранцы просто побросали оружие в рыхлую землю, а затем не удосужились его вычистить.

–Отчищайте патронники! – заорал Иса и сам принялся чистить пулемёт.

Он уже слышал топот множества ног, раздающийся за подбитыми танками. В ответ на редкие пока выстрелы бойцов взвода, из тёмной дымки вёлся интенсивный огонь.

Иса хотел было скомандовать, чтобы бойцы береглись гранат, но голос, надорванный криками, вдруг пропал. Однако его солдаты уже привыкли к своему страху и тоже начали чувствовать задачи боя. В тёмный туман летели осколочные гранаты, один за другим оживали оттёртые от грязи пулемёты.

Из дымки слышались болезненные вскрики и проклятья на немецком языке. Несколько гранат с длинными ручками вылетели из-за танка и упали перед бруствером. Затем одна граната угодила в траншею и, словно дождавшись, когда находившиеся там бойцы отскочат в стороны на пять метров, взорвалась, образовав в траншее неровную воронку.

Шесть молодых бойцов без команды бросились за танк со штыками наперевес, и тут же там началась громкая возня, перемежаемая смертельными вскриками. Затем за танком барабанно застучал немецкий автомат МП, но сразу же поперхнулся очередью.

Из-за танка, отмахиваясь от клубов пыли, вышли четверо бойцов и, радостно ухмыляясь, потрясая винтовками с окровавленными штыками, побежали к траншее. У одного из них из раны на плече текла кровь, но он этого словно не замечал.

«Отбили атаку?» – подумал Иса, и вдруг из уже немного осевшей дымки на позицию роты буквально выпрыгнули два немецких лёгких танка. Один из них, сходу перескочил через траншею и понёсся к батарее. А второй, резко развернувшись на бруствере, открыл огонь по траншее.

Иса видел, как стоявшие перед ним бойцы падают один за другим, сбитые очередями 20–милллиметровой автоматической пушки. Он мог бы попытаться выскочить наверх и залечь за бруствером, но не стал позорить себя бегством перед солдатами.

Выпущенный из-за спины Исы заряд ПТР ударил в тонкий лобовой щиток лёгкого танка и проломил его. Танк заёрзал над окопом и замер.

На башне откинулся люк, и из танка быстро выбрался человек в чёрном комбинезоне; его лицо было вымазано машинным маслом. Ошалело оглядевшись, он вдруг словно кошка прыгнул на бруствер и бросился бежать.

Сразу несколько винтовочных пуль впились ему в спину. Танкист изогнулся, сделал ещё несколько шагов от траншеи, но длинная очередь, выпущенная из ППШ, завершила расстрел.

Наверное, комвзвода положено было сделать внушение солдатам за то, что не взяли пленного. Но Исе, после того, как экипаж танка только что положил нескольких его бойцов, это даже в голову не пришло.

Вскоре после восхода Солнца в расположение 1-й роты батальона майора Аристова подошла смена – рота из резервного батальона 121-й дивизии. Командир новой роты, широколицый капитан, увидев следы только что происшедшего боя, и не подумал вести себя с Исой как старший по званию. Капитан лишь попросил Ису не уводить оставшихся бойцов далеко, а занять разбитую основную траншею и помогать им в бою.

Капитан Исе понравился, но их знакомство было недолгим, потому что вскоре немецкие атаки возобновились, и около полудня, капитан погиб.

Противник снова и снова подтягивал войска на этот участок, бросал в атаку танки, обрушивал на позиции 383-го стрелкового полка артиллерийский огонь.

Через каждый час, при полном отсутствии в небе советских истребителей происходили налёты немецких пикировщиков. Но воздушные атаки на полк уже не были успешными, потому что теперь каждый раз немецкие самолёты встречал не только огонь зенитных установок, но и залпы из стрелкового оружия.

К часу дня 18 подбитых немецких танков дымилось перед траншеями полка. Но после очередной, массированной атаки, в 383-м осталось не более трети личного состава.

Новые потери понесла и рота Исы. Теперь у него было лишь 22 человека, многие из которых имели лёгкие ранения. Каждого тяжелораненого бойцы под присмотром санинструктора Иванова сразу же уносили к стоявшим в километре от места боя санитарным повозкам.

Во время одной из пауз между немецкими атаками, Иса наведался на соседнюю позицию к своему комбату майору Аристову. Майор, голова которого была перевязана окровавленной повязкой, был рад увидеть его живым, а в ответ на вопрос о новых распоряжениях, ответил, думая о чём-то своём, что сам ждёт распоряжений от командира полка – а пока им лишь посылают подкрепления.

–Командиры других моих рот, как и ты, Мажиев, догадались увести бойцов из-под обстрела в передовую траншею, – сказал майор. – Жаль, твой бывший ротный, капитан Мачихин, был не слишком умным командиром.

–Но что теперь? – с нажимом спросил Иса. – К чему нам готовиться?

Майор сочувственно посмотрел на него и пожал плечами.

–Я спрашивал подполковника Шабанова о 14-й танковой бригаде. Оказалось, из штаба дивизии ему сообщили, что она в 11.00 выступила к нашему участку фронта. Но… всякое может измениться. Мы, младший лейтенант – должны воевать, исполняя приказ. Если тебе так легче, вспомни кого-нибудь из своих, которого ты здесь защищаешь.

Иса отдал честь и твёрдым шагом пошёл прочь.

К трём часам дня стало ясно, что 383-й полк без танкового или хотя бы артиллерийского подкрепления позицию не удержит. Но танки 14-й бригады всё не появлялись, а от артиллерийского прикрытия полка уцелели лишь одно 76,2-мм орудие, одна «сорокопятка» и 12,7-мм зенитный пулемёт.

Теперь команду «сорокопятки» составляли пятеро бойцов Исы, а сам он, изучивший азы артиллерийского дела в школе младших лейтенантов, стал командиром орудия. В основной же траншее осталось лишь десять бойцов его взвода. После ранения всех сержантов, Иса без малейшего сомнения командовать этим отрядом назначил Головача, умудрившегося за весь день не получить ни царапины.

Во время атаки, начавшейся около 17 часов дня, через переднюю траншею прорвались пять немецких танков. Два сразу встали, подорванные гранатами, брошенными вслед из основной траншеи, ещё одного выстрелом из ПТР в гусеницу обездвижил Головач. Но два оставшихся танка – «тройка» и «двойка», набирая скорость, понеслись на батарею.

Первым там оказался лёгкий танк. Выстрелом сходу он разметал команду 76,2-мм орудия, затем ворвался на позицию «сорокопятки», раздавил её и стал кружиться на окопе, куда успели прыгнуть Иса и посыльный Святкин. Ещё трое бойцов Исы, составлявших орудийную команду, замешкались и были раздавлены гусеницами.

–Гранату ему! Так не хочу! – прохрипел Иса, вжимаясь в стену окопчика.

Судорожным движением Святкин вытащил из поясного чехла противотанковую гранату. И тут сильнейший удар потряс танк. Наполовину засыпанный окоп быстро наполнился тяжёлым запахом горящего бензина. Иса и Святкин, словно мыши, попавшие под песчаный отвал, принялись изо всех сил сучить руками, пробивая ход под днищем танка. Но едва они выползли из завала, как увидели, что подошедшая к батарее «тройка» давит 76,2-мм орудие, выстрел которой только что спас им жизнь – кто-то из раненых артиллеристов сумел найти в себе силы навести орудие в «двойку».

Сжимая гранату в руке, Иса бросился к танку, который в этот момент тяжело поворачивался в его сторону на куче металлического лома, в который превратилось орудие. Но немцы не успевали. Граната разорвалась на корме «тройки» за секунду до того, как Иса попал под прицел танкового пулемёта.

Успевший упасть до взрыва Иса, поднялся с трудом, чувствуя, что силы его быстро оставляют.

–Дураки! Могли бы из люка вылезти, чтобы в меня пальнуть! – сказал Иса, вытирая ладонью грязное лицо.

–А вы же снова ранены, товарищ младший лейтенант, – с отчаянием в голосе произнёс Святкин, указывая на расплывающееся по груди Исы красное пятно. – Осколок гранаты, да?

И тут Иса почувствовал, что теряет ощущение неба и земли, что ноги его стоят в пустоте, и что он кружится, кружится на быстрой, широкой карусели.

А потом сразу наступил вечер. Чувствуя в теле тупую боль, Иса откликнулся на зов человека с голосом Головача, и увидел, что его несут на носилках мимо бесконечного ряда вагонов, у многих из которых в стенках зияли осколочные отверстия.

–Ты держись, командир! – сказал Головач. – Мы здесь все, кто остался от роты. Шестнадцать человек. Только рядовые. А от 121-й дивизии одни клочки.

–Бежим? – с ужасом выговорил Иса.

–Нет, отступаем по приказу. Мы же герои теперь. Сам комполка сказал, когда командовать ими меня пока назначил. Я теперь, вишь, младший сержант.

–Тебя назначил?

–Ну не Вохрякова же! Этот-то, «застывший» тоже жив. Вот умора!

Исе захотелось одобрительно кивнуть, но он не смог даже пошевелиться.

–Сильно я ранен?

–Контузия. Но полежать тебе нужно. Время есть. Мы на станции Черемисиново. Дивизия отходит, – сказал Головач.

–Через Расховец, – вспомнил Иса.

–Да. Машины нам не досталось, так что пойдём, как есть – ногами. Станцию-то здешнюю самолёты разбомбили. Вон, на путях у вокзала бронепоезд «Челябинский железнодорожник» горит. А недалеко бронепоезд «Дзержинец» брошенный. Говорят, целый день с немецкими танками здесь бился, но затем пути перед ним разбомбили.

И тут Иса запоздало вспомнил.

–Оружие? Оружие не побросали?

–Дураков нет, – с кривой усмешкой ответил Головач. – Подсобрали у мёртвых-то. Шесть «Дегтярёвых», шесть ПТР-ов. Ну, винтовки. А сверх того, каждый по автомату с боезапасом прихватил. Теперь у всех по два ствола. Думаю у кой-кого и пистолеты по карманам припрятаны – трофейные и советские. Так что мы теперь навроде ударного отряда.

–Я рад, что ты жив! – прошептал Иса. – Не думал, что ты так воевать будешь.

–А как же иначе? Я тоже человек. Я ведь тоже был тогда в Парке Пионеров.

Наклонившись к Исе, Головач прошептал, криво подмигнув в шпанской манере.

–Знаешь, командир, отступать – это, наверное, правильно, но как-то шкурно, после того, столько наших здесь погибло. Против немецкой силы всё равно себя не сбережёшь. Так мы с ребятами решили: пойдём пока, куда велено – в тыл, но, если надоест, попросим тебя хотя бы временно повести нас к какой-нибудь части, которая воевать соберётся. Как бы мы заблудились. Лишние правильные бойцы тем, кто воюет, всегда пригодятся.

Упорная оборона позиций 121-й стрелковой дивизией, находившейся в центре мощного удара 48-го немецкого танкового корпуса, ненадолго придала жёсткости фронту 40-й армии. Потому что, в отличие от 121-й, её правый и левый соседи – 15-я и 160-я стрелковые дивизии, удержаться на позициях не смогли.

Ещё утром 28 июня, после трёх часов ожесточённого боя 47-й полк 15-й стрелковой дивизии 13-й армии был сбит с позиций, и 15-я с боями начала отходить на восток, постепенно открывая северный фланг 121-й дивизии. Находившаяся там во второй линии 119-я стрелковая бригада также не удержалась на позиции и отступила к реке Кшень.

Около 8 часов утра немецкие части были уже вблизи села Расховец, где в качестве прикрытия южного фланга 121-й стрелковой дивизии стояла лишь 111-я отдельная стрелковая бригада.

Во второй половине дня 28 июня уже оборона 160-й дивизии, сражавшейся против немецких 24-й танковой, 16-й моторизованной и 387-й пехотной дивизий, начала терять устойчивость по вине комдива полковника Анашкина. После того, как около 11.00 60 танков противника на узком участке пробились через позиции 160-й дивизии и ворвались в село Панское, где находился её штаб, Анашкин умчался на машине в расположение находившейся в тылу, южнее, 6-й стрелковой дивизии. Несмотря на это, части 160-й дивизии продолжили бой. Двинувшиеся было из Панского на восток немецкие танки были встречены сильным артиллерийским огнём и отошли. Но отсутствие общего командования всё равно привело к хаотизации действий дивизии.

Командарм Парсегов, узнав об этих событиях по радиосвязи, с согласия Военного Совета 40-й армии отстранил полковника Анашкина от командования дивизией, а её новым командиром назначил полковника Серюгина – замкомандира находившейся южнее 212-й стрелковой дивизии. Но выправить положение новый комдив 160-й уже не мог. Нанеся за день противнику большие потери в живой силе и технике, подбив 30 танков, сбив 6 немецких самолетов, части дивизии смешались и начали отходить на северо-восток.

Отход 160-й прикрывала 170-я танковая бригада, в которой имелось лишь 5 английских танков «Матильда» и 20 лёгких советских танков Т-60. У деревни Лобовские Дворы бригада неожиданно для преследующей 160-ю дивизию немецкой танковой группы нанесла по ней всеми силами фланговый удар, в результате которого противник отступил, потеряв 29 танков и до 200 человек пехоты. У 170-й бригады в ходе этого боя было подбито лишь 2 танка.

Во многом успеху бригады способствовали решительные действия авангардной танковой роты и её командира старшего лейтенанта Лобанова. Танк «Матильда» Лобанова шёл впереди роты во время атаки на головную немецкую колонну из 20 танков. Не давая немцам собраться в боевой порядок, чтобы отразить нападение, Лобанов приказал своему экипажу вести машину вдоль вражеской колонны и вести постоянный огонь.

Экипаж Лобанова подбил уже 5 танков противника, когда в «Матильду» попал снаряд. Покидать обездвиженную машину под пулемётами противника было нельзя, к тому же необходимо было по радиосвязи продолжать координировать действия роты, которая уже смешалась с немецкой колонной. Для кругового обзора Лобанов стоял в открытом люке своего танка и по радиосвязи руководил ротой.

За несколько минут было подбито ещё 11 немецких танков, а оставшиеся начали быстро уходить назад. В этот момент в «Матильду» Лобанова попал второй снаряд. В огне, быстро охватившем танк, экипаж погиб. Старший лейтенант Лобанов за этот свой последний бой был удостоен звания Героя Советского Союза.

У деревни Лобовские Дворы 170-я танковая бригада будет продолжать вести ожесточенный бой и 29 июня, успешно маневрируя, отбивая новые атаки противника. Лишь, после того, как 160-я стрелковая дивизия уйдёт за реку Кшень, 170-я бригада получит приказ отступать.

Глава 9. Отход

К участку обороны 111-й отдельной стрелковой бригады у села Расховец Ермаков прибыл около семи утра 28 июня. Он отправился туда сразу же после того, как на рассвете 47-й полк 15-й дивизии начал отступление на северо-восток, открывая путь немцам в восточном направлении. Теперь лишь 111-я бригада могла спасти от окружения 121-ю дивизию, так как именно через Расхоцев проходила дорога от Черемисиново к станции Мармыжи и далее к переправе через реку Кшень.

Все первые три часа немецкого наступления – до момента начала отхода 47-го полка, Ермаков находился на КП командира 15-й дивизии полковника Слышкина. Когда же стало ясно, что штаб дивизии может лишь замедлить отход своих частей, но не сможет их остановить, Ермаков отправил радиосообщение командующему фронтом Голикову и получил его приказ немедленно отправиться в Расховец и проверить готовность 111-й стрелковой бригады к обороне.

Это было уже седьмое инспекционное поручение Ермакову со вчерашнего вечера. За ночь с 27 на 28 июня он побывал на позициях пяти дивизий 40-й армии, находившихся на передовой, а затем – в 15-й стрелковой дивизии 13-й армии. Конечно, ночью он никак не мог оценить оборонительные позиции, но задача у него была другая – с его помощью Голиков хотел узнать обстановку в штабах дивизий – нет ли там неразберихи, неуверенности или, не дай Бог, паники.

Выполнение инспекционной задачи сначала не показалось Ермакову сложным делом. Однако, по мере того, как он объезжал линию фронта, беседовал с командирами дивизий, разговаривал со штабными офицерами, наблюдал за движением в ночи колонн, направляемых светом фонариков идущих впереди сержантов, он всё сильнее поддавался сильнейшему ощущению тревоги, которой были охвачены на передовой все. Нет, он мало в ком чувствовал бессильный страх, заставляющий людей смириться, лишавший желания сопротивляться – лишь на лицах некоторых солдат и офицеров он замечал плохо скрываемый ужас перед грозившей опасностью. Большинство же вели себя спокойно, деловито; они понимали, что их ждёт, но со своей участью смирились, оттолкнув от себя надежду, заботясь теперь лишь о том, чтобы в оставшиеся им часы сделать своё положенное воинское дело.

Ермаков был на войне уже почти год. Его мобилизовали в июле, и, благодаря его знанию языков сразу же привлекли к разведывательному делу. Он не раз ходил за линию фронта, участвовал и в локальных боях на передовой, отступал вместе со всеми. Но никогда он не видел войну в таком масштабном виде, представленную множеством обречённых на скорую смерть людей.

Из каждого штаба Ермаков по радиосвязи посылал сообщение командующему Голикову согласованным с ним кодом. О находящейся на левом фланге 40-й армии 45-й дивизии, с которой от начал объезд линии фронта, а затем о 62-й и 212-й дивизиях, он сообщил, что их командиры и штабы готовы к бою, но озабочены тем, что в их распоряжении мало резервов. По поводу штаба 160-й он передал негативное мнение. 121-я показалась Ермакову очень хорошо организованной. А о недавно переформированной 15-й стрелковой было передано, что сам её командир считает дивизию пока недостаточно слаженной и стойкой.

Распоряжение Голикова остаться в 15-й до начала немецкого наступления Ермакову пришлось по душе. После всего, что он видел за эту ночь, после разговора с Исой, Ермакову претила мысль об уходе в безопасный тыл. Когда же на передовой началась канонада, Ефремов почувствовал сильнейшее желание сбросить с себя обязанности офицера штаба фронта и бежать к окопам, где теперь шло сражение.

Но он, конечно, не дал себе такого права и продолжал оставаться в штабе 15-й дивизии до получения нового приказа командующего.

Когда «Виллису» Ермакова оставалось проехать до Расховца всего несколько километров, он вдруг понял, что в тыл отсюда не поедет. Непрерывный гул сражения, которое происходило менее чем в двадцати километрах, звал его, выворачивая душу. Ермаков был боевым офицером и не хотел считать себя трусом, под благовидным предлогом бегущим с передовой.

В двух километрах от Расховца, на посту боевого охранения молоденький лейтенант с сонными глазами долго изучал документы штабного майора, вздумавшего в одиночку разъезжать по фронтовой полосе. Затем, так и не поверив до конца в то, что Ермаков не шпион, но не решившись задержать его до выяснения, лейтенант, в качестве штурмана, вызвался показывать ему в темноте дорогу к штабу бригады, расположенному в центре села. Лишь когда начальник караула принял Ермакова с рук на руки, лейтенант ушёл обратно на пост, так себя майору и не назвав.

Командир 111-й стрелковой бригады подполковник Дрёмов Ермакову понравился. Выслушав сообщение о движении немцев к Расховцу, Дрёмов спокойно сказал, что уже получил эту информацию из штаба фронта по радиосвязи. А затем добавил без улыбки, что офицер штаба фронта может остаться в дивизии, чтобы лично понаблюдать за тем, как бригада воюет. Он был совсем не прост этот комбриг с сильным крестьянским лицом. Ермаков знал о Дрёмове немного, что он – боевой командир, принимавший участие в боевых действиях в ходе Смоленского сражения и в оборонительных боях под Москвой. Голиков высказывался о Дрёмове, как о надёжном, очень умелом командире. Оказалось, что комбриг ещё и весьма проницателен – он как-то сразу понял, что штабной майор прибыл не только с сообщением о приближении противника, но и с инспекционными целями.

Совещание штаба бригады, которое Дрёмов провёл вскоре после прибытия Ермакова, было недолгим, так как целью его было только принять рапорты о боеготовности подразделений. Командиры трёх стрелковых батальонов, двух артдивизионов, миномётного дивизиона и роты автоматчиков докладывали коротко и по существу. Было ясно, что каждый хорошо знает, что, как и когда он должен делать в предстоящем оборонительном бою. Склонившись над картой района, Дрёмов делал на ней пометки карандашом, изредка задавая подчинённым уточняющие вопросы. Ни малейшего волнения не было на лице комбрига. Лишь выслушав всех и дав окончательные распоряжения, Дрёмов, в конце совещания, проявил подобие эмоций.

–Передайте всем: нам нужно выстоять здесь любой ценой! – сказал он, пристукнув ладонью по карте. – Противник навалится на нас большой силой – но мы не может бросить рубеж и уйти раньше, чем у Расховца пройдёт 121-я дивизия. Иначе ей конец! Каждый наш солдат должен знать об этом! Мы здесь должны сражаться, потому что больше некому!

Сразу после совещания Ермаков из помещения оперативного отдела передал радиосообщение командующему, а затем вернулся в кабинет Дрёмова и сказал, что решил пока остаться в бригаде.

–Пожалуйста, майор! – ответил комбриг равнодушным тоном. – Но вы же понимаете, что скоро даже в этом здании штаба будет небезопасно.

Услышав, что штабной офицер хочет во время боя находиться в расположении какой-либо части, Дрёмов позволил себе удивиться. Он оглядел Ермакова с ног до головы, ткнул взглядом в его орден Красной звезды и поинтересовался, хмуря брови:

–Соскучились по настоящему бою? Но здесь очень скоро многие погибнут.

–Я не позёр и не самоубийца, – ответил Ермаков. – Просто, мне это нужно.

–Ну, нужно, так нужно.

Дрёмов бросил взгляд на часы.

–В артиллерийском деле что-нибудь понимаете?

–Да. В школе разведки нас многому учили.

–Значит, отправитесь в батареи артдивизион, которые находятся за северо-западной окраиной села, рядом с траншеей 2-го батальона. С командиром дивизиона майором Сущёвым мне не повезло – не умеет с солдатами по-человечески. Поэтому лишний старший офицер при батареях не помешает.

Внешней линией обороны села являлась сплошная траншея, в которой находились пехотинцы. От траншеи на каждом стыке рот в сторону села отходил 200–метровый ход сообщения, ведущий к позиции прикрывавшей этот учаток пары орудий. Все орудийные окопы вокруг села были соединены ходом сообщений, образующим второе, малое кольцо обороны. Миномётные батареи были размещены ближе к окраинам села.

Артиллерии в 111-й, как и в любой другой отдельной стрелковой бригаде было достаточно много. На 5000 человек личного состава бригады, имелось восемь 76-мм пушек УСВ образца 1939 года, четыре 76-мм полковые пушки образца 1927 года и двенадцать «сорокопяток»; а в её миномётном дивизионе было восемь 120-мм миномётов и по двадцать четыре 82-мм и 50-мм миномётов. Кроме того в бригаде имелось 80 противотанковых ружей. А роль зенитной артиллерии выполняли многочисленные пулемёты: 3 – крупнокалиберных, 48 – станковых и 145 – ручных.

Несомненно, участок обороны 111-й стрелковой бригады для немцев не был лёгким рубежом.

Блиндаж командира артдивизиона майора Сущёва Ермаков нашёл быстро – в километре от северо-западной окраины села, недалеко от двухорудийной батареи 76-мм пушек УСВ. Подходя к блиндажу, он услышал доносящийся оттуда резкий неприятный голос.

–Как ты смеешь со мной спорить? Ты – командир батареи, я – командир дивизиона! Мне не нужны никакие запасные площадки для орудий. В бою нужно стрелять, а не от обстрелов прятаться!

–…Лишимся орудий… Засекут позицию… – бубнил в ответ глухой, упрямый голос. –

–Это паникёрство! Молчать старший лейтенант!

–Разрешите подать рапорт комбригу?

–Пошёл вон, старший лейтенант Скоробогатов! Ты у меня в штрафбат за паникёрство!…

Сопровождаемый площадной бранью, из блиндажа выбежал старший лейтенант с красным от злости лицом и, размахивая рукой, словно продолжая спор, пошёл вдоль траншеи к позиции батареи, находившейся в трёхстах метрах справа. Ермаков заметил, что стоявшие у ближних орудий артиллеристы, также слышавшие этот разговор, смотрели на старшего лейтенанта с сочувствием.

Затем из блиндажа вышел командир дивизиона. Несколько секунд майор Сущёв непонимающим взглядом смотрел на Ермакова, но всё-таки вспомнил, что видел его в штабе бригады.

–Вы, майор? Зачем здесь?

Ермаков церемонно отдал честь.

– С разрешения комбрига буду пока находиться в расположении вашего дивизиона.

–Ну, как хотите.

Пожав плечами, Сущёв тяжёлой походкой пошёл по ходу сообщения к батарее, находящейся слева. Через минуту до Ермакова снова донёсся его злой крик.

«Это человек, кажется, очень боится, и срывается на подчинённых, – подумал Ермаков. – Неужели он не понимает, что может здесь всех погубить?»

Ермаков подошёл к орудийной позиции и стоя на краю батарейного окопа, оглядел местность впереди. Ломаная линия траншеи, за ней – покрытая высоким густым кустарником низина, несколько зелёных рощиц в полутора километрах впереди. И чистое голубое небо, наполненное утренним светом.

–Здесь красивее, чем было у Исы, – пробормотал Ермаков, отчего-то улыбаясь, и пошёл по ходу сообщения к батарее Скоробогатова.

Он нашёл старшего лейтенанта сидящим на снарядном ящике рядом с «сорокопяткой». Надорванным голосом Скоробогатов отдавал приказания артиллеристам, копавшим в тридцати метрах в стороне ещё одну орудийную позицию.

–Не вставайте! – сказал ему Ермаков. – Я офицер связи штаба фронта. Побуду пока на вашей батарее.

Скоробогатов не удивился и не смутился. Видимо, теперь его занимала только подготовка к предстоящему бою.

–Так что за спор с комбатом, старший лейтенант?

–О чём с ним спорить? – резко произнёс Скоробогатов и тут же понизил тон, косясь на артиллеристов. – Он, конечно, прав, что в бою нужно стрелять как можно активнее. Но комбат на фронте недавно и слишком любит это: «Батарея, огонь!». Ясно же, что нас по залпам засекут – поэтому нужно время от времени менять позицию. Что толку будет, если все орудия уничтожат на дальнем расстоянии?

–Вы, конечно, правы, старший лейтенант, – ответил Ермаков. – Но, также думаю, что ваш комбат своего мнения не поменяет

Было восемь утра. Солнце уже давно встало. Вдалеке на ясном небе стали отчётливо видны быстро приближающиеся самолёты. Их было около тридцати.

–Нельзя так с людьми обходиться. Хоть и с солдатами, – продолжал бормотать Скоробогатов. – Я – воронежец, земляков в батарее половина. Тем более, я за них отвечаю. Сам-то комбат двойной блиндаж себе построить приказал – там бомбы и снаряды его не достанут. А батарейцы как? На случай артобстрела у нас вырыты щели. А при бомбёжке?

«О себе не говорит. Молодец! Перед боем человек всегда искренен, – подумал Ермаков. – Этому парню, видимо, кривить душой незачем. А комбат? В бою такие выживают только если вовремя бегут».

–Воздух! – раздался крик наблюдателей.

И сразу же хорошо обученные артиллеристы, быстро, но без суеты попрыгали в вырытые вокруг площадки укрытия. Старший лейтенант указал майору на свой окопчик.

Стоя рядом со Скоробогатовым в узкой щели, Ермаков неотрывно следил за вражескими самолётами, заходившими на линию атаки. Но неожиданно они один за другим начали выходить из пике, бросая бомбы неприцельно, с высоты. Над укрытием с отвратительным свистом пролетели осколки, комья земли осыпали орудийную площадку. Но Ермаков не спрятал голову и продолжал наблюдать за тем, как вражеские самолёты, отогнанные залпами из противотанковых ружей, станковых и ручных пулемётов суетятся в небе, стараясь быстрее выйти из зоны обстрела. Один самолёт всё-таки получил снаряд в брюхо, задымил и обрушился на землю.

В этот момент позиции бригады накрыли разрывы снарядов. Словно в замедленном кадре Ермаков увидел вдалеке поднятые взрывом над землёй части большого орудия – очевидно УСВ. Послышались громкие стоны раненых, призывы к санитарам. И вдруг среди этих криков раздался истерический вопль командира дивизиона:

–Отходим! Быстро всем отступать!…

Тут же голос Сущёва умолк.