Текст книги "Город на крови"

Дымились остовы танков, тлели трупы, горели остатки блиндажей и деревянная основа траншей. Всё вокруг было покрыто пеплом и чёрной пылью.

После такого побоища особая работа могла предстоять жандармской службе. Наверняка, нашлось пара-тройка малодушных, которые пытались сбежать с поля боя. Теперь, арестованные командирами, они должны были быть отправлены жандармами в Венгрию, где их ждало длительное тюремное заключение.

Летний день длинен и потому безлюдные окрестности дороги были видны до самого горизонта. Цветущие на полях злаки, зелёные рощицы и покрытые цветочными узорами невысокие холмы своей красотой только усугубляли впечатление о том, что здесь, словно на чумных территориях, правила смерть. Казалось, опасность затаилась повсюду. Каждую секунду Сабо ждал, что на дороге вдруг начнётся бой с возникшими ниоткуда русскими отрядами. Те же чувства, судя по выражениям их лиц, испытывали и его люди. Все, кроме управлявшего бронетранспортёром тупоголового денщика Ласло – лишённого воображения дремучего крестьянина.

Особенно не по себе Сабо становилось, когда дорога проходила через очередную группу деревьев. Спрятаться, устроить засаду в просматриваемых насквозь пространствах маленьких рощ было совершенно невозможно, но понимание этого не могло унять охвативший подполковника страх.

Когда Сабо увидел неподалёку от дороги три горящих сарая посреди поля, ему показалось, что здесь нападения на дорогу менее вероятно. Ветер широко раздувал пламя, которое то и дело прижималось к земле. Это означало, что рядом с сараями никаких злоумышленников быть не могло.

И всё-таки выстрел, раздавшийся вдалеке, не застал Сабо врасплох. Он успел нагнуть голову за мгновение до того, как над ним, впритык к краю борта шикнула пуля. Очевидно, стрелок целился именно в Сабо, у которого на голове была не каска, а фуражка. Но, потеряв главную цель, снайпер выстрелил снова – на этот раз в сидевшего рядом капрала Габаша. Пуля ударила по его каске и, крутясь в воздухе, перескочила через броневик.

Верзила Габаш, отличавшийся среди жандармов Сабо особой жестокостью, упал на пол и сжался как младенец, потянув колени к подбородку.

–Меня ранили, господин граф! – простонал он, щупая так и не слетевшую с него каску.

Ласло резко остановил бронетранспортёр и схватился за карабин. Но с дороги по полю уже открыли огонь мотоциклисты и водители тыловых машин. Словно в бездонную толщу воды, влетали пули в массу колосьев, выбивая из неё столбики пыли. В ответ с поля выстрелы уже не раздавались.

–Я ранен, ранен, о Господи!…

Сабо отодвинул свою ногу, за которую пытался ухватиться Габаш, и требовательно кивнул Ласло. Денщик снял с Габаша каску, на которой была небольшая вмятина, посмотрел след от пули на свет, и лишь после этого начал осматривать голову продолжавшего стонать капрала.

–Повезло тебе, парень. Пуля ударила вскользь, каску не пробила, – заключил Ласло, вытирая руки о рубашку.

Габаш сразу перестал стонать и принялся быстро ощупывать голову.

–А ведь больно. И голова кружиться.

–Вставай, идиот! Будь мужчиной! – резко произнёс Сабо.

Капрал вскочил, неловко прихватывая лежащий рядом карабин. Ласло сунул ему в руку свою флягу со спиртом. Морща бледное лицо, тот отхлебнул большой глоток и довольно оскалился.

–Все по местам! – скомандовал Сабо. – Некогда нам здесь выстаивать!

Броневик снова двинулся по дороге, и начал набирать скорость, обходя всё ещё стоявшие на дороге машины.

Однако, уже вблизи лагеря 7-й дивизии, один из жандармов вдруг вскрикнул, указывая через борт, и выстрелил. Ласло снова остановил броневик, но на этот раз свой карабина не тронул.

Вдалеке по полю в сторону хутора шёл сутулый человек, держа что-то в руке. Жандармы, принявшие молчание подполковника за команду, начали палить в далёкую фигуру, соревнуясь, кто первый в неё попадёт. Ласло рассмотрел человека, выругался, и снова двинул броневик.

–А ведь это всего лишь крестьянин. С корзиной из леса идёт, – сказал Сабо, презрительно оглядывая подчинённых.

Те сразу же прекратили стрельбу. Но в этот момент далёкая фигура упала.

Продолжая вести броневик, Ласло всё время косил глазом в поле, почему-то ощущая и свою вину за глупость, которую сотворили жандармы. И увидел, как крестьянин медленно встаёт на ноги. Прижимая к груди руки, в которых уже не было корзины, он медленно заковылял к хутору.

На этот раз палаточный лагерь дивизии был организован в большой роще, в пятидесяти метрах от дороги. Едва броневик въехал в рощу, по листьям деревьев мерно застучал дождь.

Это было удивительное природное явление, потому что на солнечном небе виднелись лишь небольшие полупрозрачные тучки. Подполковник, надев свой плащ-накидку, быстро ушёл вглубь лагеря, к палатке штаба 7-й дивизии, опознав её по развивающемуся над ней флагу. Жандармы вместе с большинством возящихся у палаток солдат, спрятались от дождя в палатки и под деревья. Ласло же, спрыгнув с броневика, остался на открытом месте, подставляя лицо тёплым каплям, с силой вдыхая аромат потревоженной дождём чужой земли.

Из медицинской палатки вышел главный врач госпиталя 7-й дивизии Гула Бода. У пожилого капитана медицинской службы был острый язык и склонность к фрондёрству, что нравилось в нём Ласло.

–Ну, капрал, прохлаждаетесь и охлаждаетесь? – врач невесело хмыкнул, становясь рядом, растирая дождевые капли по лицу. – Вымойте руки заранее. Придётся вам нынче немного запачкаться.

–Дурно шутите, доктор.

–Какие там шутки? Недавно с передовой паникёров привезли. И знаете, сколько их на три венгерские дивизии? Больше сорока. Вот так-то.

–Значит, будет один – к двадцати? – пробормотал Ласло.

–Так у вашей службы заведено. Двоих расстреляете, а остальных – в тюрьму!

Прикрывшись полой медицинского халата, Бода закурил.

Через пост в лагерь въехала низкая грузовая машина, в кузове которой копошились гуси. Машина была старая, разболтанная. На мокрой глинистой дороге её колёса сильно скользили. На небольшом изгибе лагерной дороги она съехала в накатанный кювет и ударилась колесом. Гуси сразу испуганно загоготали, а одна птица выпала из кузова и заметалась перед палатками.

Забыв о дожде, солдаты с хохотом принялись её ловить, пиная ногами, стараясь ухватить за шею.

–Всё-таки, мы, венгры, иногда бываем настоящими свиньями, – сказал доктор, хмуро наблюдая за этой сценой. – К нам в плен лучше не попадать.

И указал на медицинскую палатку.

–Вы, Ласло, кажется, знаете русский? Там у меня один раненый русский танкист. Чтобы его допросить, сюда прибыл майор из 30-го танкового полка нашей 1-й бронетанковой дивизии. Немцы с нами почему-то разведданными об их танковых войсках не делятся.

–Понятно почему. Чтобы наши меньше боялись. Я слышал, слабоваты наши танковые части против русских.

–Вот и помогите этому майору. Майор русский язык плохо знает, изорался на пленного. А у того раны у него тяжёлые, скоро умрёт. Ему бы перед смертью хотя бы немного покоя.

Как пояснил капралу Ласло Таваши обрадованный переводчику майор, тяжело раненого в бок русского танкиста нашли в этой роще, в разбитом Т-60. Судя по форме воронки рядом с танком, он был уничтожен авиабомбой. Второй член экипажа танка был мёртв, а этого, зная интерес начальства к сведениям о танковых частях русских, солдаты перенесли в медицинскую палатку. Русский был в сознании, но почти не стонал, хотя бок его был разворочен осколком. Очевидно из-за постепенного омертвения тела, у него уже не было болевых ощущений.

К тому времени, когда Ласло присоединился к майору, тот уже исписал несколько листков бумаги. Умирающий младший сержант отвечал на вопросы охотно, хотя говорил с трудом. Ласло сразу понял, почему тот так откровенен. Каждая фраза молодого танкиста была проникнута уверенность в силе своей армии. Он, видимо, хотел убедить врагов в том, что они должны бояться Красную Армию.

Да, все знают, что советские танковые войска не уступают немецким и по всем параметрам превосходят венгерские. О применении противником кумулятивных снарядов известно, но русские танки скоростные, и сконструированы так, чтобы снаряды рикошетировал с их брони. Да, большинство советских танков не радиофицировано, но благодаря отличной выучке танкистов, недостаток раций не мешает организовывать и маневрирование подразделений, и массированные атаки. Советские танкисты также отлично действуют в огневых поединках с танками противника и умеют уклоняться от встречного обстрела противотанковых батарей.

–Мы знаем, знаем всё про ваши хитрости, – в полубреду бормотал умирающий. – Мы сначала выбиваем вражеские командирские танки. Антенны у них всегда более сложные, флаги…, движутся за первой линией, но недалеко… словно погонщики… Трусоватые у вас командиры… Даже наша пехота сильнее всех ваших фашистских танков. ПТРД с очень длинным стволом и сошкой… легко пробивает вашу броню… Только подождать, пока ваши танки подойдут немного ближе. Пуля на четырнадцать с половиной миллиметров – в триплекс… Решето из этих ваших гробов…

–Всё, он нас уже не слышит! – устало произнёс майор, вытирая пот с лица. – А ведь правда это про командирские танки. Чуют, словно звери, в каком танке находится командир подразделения.

–Это страшно для чужих… Должны бояться, когда нас видят издалека… Если не видно наших звёзд, смотрите, как мы сигналим… Бойтесь, если видите поднятый красный флажок! Значит, мы развёртываемся к атаке… А если жёлтый флажок?… Спешивание… Это значит… это значит, мы победили!…

Когда Ласло вышел из медицинской палатки, к его удивлению, был уже поздний вечер. А ему показалось, что на допросе он присутствовал совсем недолго. Дождь уже кончился, на ясном небе плыла полная Луна. Правда, сквозь прозрачную рощу были видны у горизонта частые грозовые всполохи, но это лишь украшало вечерний пейзаж.

Глава 11. У реки Кшень

Свой первый бой Иван Савкин ждал как спасения. Болезненное, отстранённое восприятие окружающей действительности всё чаще охватывало его по мере того, как отдалялся тот страшный день 13 июня, когда на его глазах от немецкой бомбёжки в Саду Пионеров погибла его младшая сестра. Теперь душа Ивана словно сжалась, спряталась, уступив место поселившемуся в его сердце незнакомому ранее чёрному духу. Эта перемена ужасала Ивана, но противиться ей было невозможно, потому что, едва он начинал вспоминать, каким добрым человеком он был, как тут же в его памяти возникало окровавленное лицо маленькой Светки. Лишь снова начав слушать голос чёрного духа, Иван успокаивался и начинал чувствовать себя живым.

Вся его жизнь, наполненная большими целями, понятная, и лишь казавшаяся сложной, вдруг рухнула, рассыпалась, лишённая основы. Жестокость этого мира превысила предел его понимания. Родители Ивана, его друзья как-то сумели, в конце концов, смириться, успокоиться после ужаса 13 июня, а он, который всегда был сильным и волевым, уже не мог жить как раньше. Внешне перемена в нём была почти незаметна, он по-прежнему казался всё тем же Иваном, к которому все относились хорошо и которому, кажется, по-женски симпатизировала Эльза. На самом деле того Ивана уже не было – все иные чувства умерли в нём, кроме одного, теперь владеющего им целиком: жажды уничтожить фашистов всех до единого.

Поэтому он так жёстко вёл себя, когда на заводе его не хотели отпускать на фронт, поэтому он перестал разговаривать с друзьями по душам, редко заходил к ним в гости, всё своё время и усилия посвящая лишь тому, чтобы ускорить военкоматскую процедуру.

Когда родители уехали из Воронежа, он сразу забыл о них; точно также он вскоре забыл и о провожавших его Эльзе и Севе, хотя понимал, что, возможно, видит их в последний раз. Теперь всё это было для него не важно. Его мысли и желания были уже далеко – на передовой, где он, наконец, мог бы дотянуться до нелюдей, у которых он должен был отнять жизни.

В ходе начавшейся 24 июня двухдневной подготовки новобранцев, которая свелась лишь к проверке заявленных ими в военкомате умений, Иван, ранее служивший в армии танкистом, хорошо показал себя, и как механик–водитель, и как пулемётчик. Поэтому его просьба о зачислении в танковые войска была удовлетворена, и 26 июля он был приписан к 14-й танковой бригаде полковника Семенникова.

Батальоны бригады находились в районе между селами Расховец, Средний Расховец и железнодорожной станцией Мармыжи, поэтому пополнения 14-й отправлялись на эту станцию, куда по железной дороге подвозили для бригады новую технику.

В Мармыжи грузовик с группой новобранцев, в которую входил Иван, прибыл вечером 26 июня. В этой группе в танкисты был записан лишь он один, а остальные тринадцать человек были зачислены в моторизованный стрелково–пулемётный батальон 14-й бригады. В качестве сопровождающего с ними ехал младший политрук Сахно, возвращавшийся в МСПБ из госпиталя.

После недолгого разговора с находившимися на станции представителем 14-й бригады старшим техником–лейтенантом Вакуленко, Сахно сразу же повёз мотострелков к Среднему Расховцу, где находился батальон. Иван же, к его большому огорчению, был временно назначен стрелком пулемёта ДШК на бронепоезд «Южноуральский железнодорожник», прикрывавший своими средствами ПВО станцию. Техник–лейтенант Вакуленко, манерой разговора похожий на Старкова, начальника ОТК завода имени Тельмана, пояснил новобранцу, что тот приписан к 530–му танковому батальону майора Фомичева, но так как на станцию пока не прибыл запаздывающий эшелон с новыми танками для батальона, Иван командируется на бронепоезд, где не хватает пулемётчика.

«До прибытия танков», – повторил Вакуленко таким тоном, словно сам в своих словах сомневался.

Командир зенитного взвода бронепоезда лейтенант Закаев новым стрелком остался доволен. Ему понравилось железное спокойствие Ивана и то, как умело он обращался с установленным на зенитной площадке ДШК.

–Попадёшь, если что? – спросил его лейтенант в завершении разговора.

И одобрительно улыбнулся, когда Иван вместо обычного «постараюсь», коротко бросил: «Да».

Хотя Иван по-прежнему мечтал о танке, бронепоезд ему понравился. На его четырёх бронеплощадки было установлено большое количество вооружения, позволяющего вести интенсивный бой и с наземным, и с воздушным противником. Бронепоезд имел два 75-мм французских орудия, каждое из которых было установлено в башенках бронеплощадок, 25-мм автоматическую советскую зенитную пушку образца 1940 года, три станковых крупнокалиберных 12,7-мм пулеметы ДШК, семь бортовых 7,62-мм пулемёта ДТ и 5 пулеметов «Браунинг» на треногах.

Огорчило Ивана лишь то, что в качестве личного оружия ему выдали некрасивую, похожую на длинную палку 6,5-мм японскую винтовку.

Что касается бойцов 1-й бронеплощадки лейтенанта Уварова, где стоял его пулемёт, Иван решил вести себя с ними по-дружески, так как все они вскоре должны были вместе с ним воевать.

От своих новых товарищей, Иван узнал, что кроме «Южноуральского железнодорожника», на станционных путях в Мармыжах находились ещё два бронепоезда – «За Родину» и «Смерть фашизму». Но эти были лишь артиллерийскими и не обладали сильной системой ПВО. По поводу же 14-й танковой бригады, Ивану рассказали, что её 531-й танковый батальон встал на позиции у Мармыжей в поселке Ленинский, а 530-й находится севернее, вместе с моторизованным стрелково–пулемётным батальоном.

Ивана вполне устроило то, что, кроме как по делу, никто на бронепоезде к нему не обращался. Все были заняты чисткой орудий и личного оружия, проверкой боеприпасов, хозяйственными работами, и главное, непрерывными учениями, устраиваемыми командиром бронепоезда старшим лейтенантом Орловым и комиссаром Горкушенко. Лишь один раз перед вечерним отбоем, когда на 1-ю бронеплощадку с проверкой явился командир зенитного взвода лейтенант Закаев, он по завершении осмотра оружия неожиданно спросил Ивана, окинув его с ног до головы быстрым взглядом, сможет ли он сбить хотя бы один фашистский самолёт? «Собью столько, сколько смогу, – спокойно ответил Иван, не опуская глаз. – Они пришли нас убивать – поэтому умрут сами!». Ответ удивил не только Закаева, но и всех стоявших рядом бойцов – однако, никто и после этого с душевными разговорами к Ивану не приставал.

Когда в ночь на 28 июня экипаж бронепоезда был поднят по тревоге, вдали на западе уже грохотало; вдоль всей линии горизонта играли огненные всполохи. Иван с трудом сдерживая нетерпение, добежал до своего пулемёта и, морщась из-за нервных вскриков командира бронеплощадки лейтенанта Уварова «Орудия готовь!», принялся быстрыми, точными движениями заряжать ленту в пулёмёт. Затем он обнял ДШК одной рукой и застыл так в ожидании боя.

По приказанию старшего лейтенанта Орлова, бронепоезд начал медленно маневрировать в западном направлении, чтобы утром, когда начнутся авианалёты, встретить вражеские самолёты перед станцией. Два других бронепоезда, находившихся на станции Мармыжи, остались на месте.

Несколько часов стояли бойцы у орудий и пулемётов, готовые в любой момент открыть огонь. Ночной бомбардировки никто не ждал, однако, всем было известно, как опасно подпустить к поезду диверсантов, которые одной толовой шашкой могут взорвать под ним рельс и этим его обездвижить.

Едва забрезжил рассвет, как сразу же к звукам непрекращающейся далёкой орудийной пальбы добавился надсадный гул приближающихся самолётов. Уставшие от напряжённого ожидания люди сразу же оживились, со всех сторон послышались злые воклицания, матерная ругань, некоторые бойцы нервно засмеялись.

–я здесь ненадолго. Но я успею! – прошептал Иван, с силой сжав пулемётные рукояти.

–Не зевать, ребята! – закричал лейтенант Уваров. – Команды не ждать! Бейте сразу, как только они приблизятся метров на пятьсот!

Сразу же вокруг загрохотало. И через секунду к звукам многочисленных зенитных выстрелов добавился отвратительный скрежет пуль, ударявших в броневые листы.

Однако в небе над бронепоездом вражеских самолётов не было. Иван быстро огляделся по сторонам, и увидел, что «Юнкерсы» заходят в атаку сбоку, с севера. Он начал выворачивать на станке тяжёлый пулемёт, но, опережая его выстрел, в верхний край бронещита ударил авиационный снаряд. Несколько осколков отскочило на бронеплощадку. Был убит наповал пулеметчик Смирнов; рядом с ним упал с башенной лестницы, ударившись головой, стрелок орудия Дудин. Болезненный крик раздался и на соседней бронеплощадке.

Два десятка вражеских самолётов, стремительно носились над бронепоездом, непрерывно обстреливая его. Они почти не маневрировали, так как ответная хаотичная стрельба не причиняла им никакого вреда.

«Почему я боюсь? – подумал Иван, ловя в прицел несущийся на него самолёт. – Это они должны бояться!»

Но прежде чем Иван открыл огонь, самолёт резко дёрнулся в сторону, получив в борт снаряд, выпущенный со 2-й бронеплощадки. Иван раздражённо зарычал и попытался нащупать очередью другой самолёт, но два десятка вражеских «Юнкерсов» уже выворачивали к западу, уходя из-под обстрела.

По поезду на крики раненых побежали санитары. Один их них на две секунды склонился над неподвижно лежавшим Дудиным, покачал головой и побежал дальше. По приказу лейтенанта Уварова, его бойцы накрыли одеялами тела двух погибших товарищей и снова изготовились к стрельбе.

Второй налёт начался через полчаса. Эта группа «Юнкерсов» действовала уже не так смело, как первая. Рассыпав строй, вражеские самолёты во время бомбометания кружили высоко над бронепоездом, отчего почти все бомбы упали в стороне. Но и в результате этого налёта в команде старшего лейтенанта Орлова были потери – тяжёлую контузию получил командир 2-й бронеплощадки лейтенант Шалаев.

Третью атаку «Юнкерсы» снова предприняли с пикированием.

–Что, бойцы, а мы достанем хоть одного гада? – крикнул лейтенант Уваров.

И сразу же радостно всплеснул руками, так как в этот момент точная очередь Ивана разорвала один из «Юнкерсов». Крутясь в воздухе, рассыпая белые искры, самолёт упал в рощу.

Остальные самолёты быстро поднялись на высоту, неприцельно отбомбились и понеслись прочь.

Последняя бомба взорвалась на рельсах между 1-й и 2-й бронеплощадками. Иван, почувствовавший после уничтожения вражеского самолёта огромный прилив сил, кинулся было туда, но лейтенант Уваров его остановил.

–Не твоя работа, солдат! У пулемёта стой! Там пусть шубинцы возятся.

Вскоре у вагона появилась команда техника–лейтенанта Шубина; ремонтники волокли за собой сварочный аппарат. Отмахиваясь от вопросов стрелков, они принялись резать повреждённый рельс.

Лейтенант Уваров, обеспокоенный тем, что на этот раз на 1-ю бронеплощадку после налёта не зашёл командир зенитного взвода лейтенант Закаев, принялся разыскивать его по внутренней связи. Взводный нашёлся в медотсеке. Он сообщил, что ранен в ногу, но командовать продолжит, и что во время третьего налёта тяжёлые ранения получили парторг бронепоезда Симаков и пулемётчик Таранухин.

–Ты следи там у себя! – сказал Закаев. – Командир связывался с Мармыжами – станцию всё-таки бомбят. Без нас, конечно, долбили бы сильнее.

–У меня все при деле.

–Как твой танкист?

–Он и сбил второй немецкий самолёт.

–Ну, пусть ещё здесь повоюет! А то у станции уже эшелон с танками разгружается.

Бомба, разорвавшая рельс под бронепоездом, обездвижила его ненадолго. Ремонтники засыпали воронку, прикрыли её тремя шпалами, затем скобами закрепили сверху вместо куска рельса дубовый брус. По сигналу техника–лейтенанта Шубина машинист на медленной скорости перетащил бронепоезд через повреждённый участок на несколько сот метров к востоку.

И снова с короткими промежутками начались авианалёты. В течение шести часов зенитчики сбили ещё два самолёта, однако около трети команды бронепоезда было за это время выведено из строя, а половина орудий и пулемётов разбиты.

Около часа дня с самолёта, который лично сбил из ДШК командир 4-й бронеплощадки младший лейтенант Куплевахский, выпрыгнул с парашютом пилот. Ветер начал сносить парашютиста в сторону бронепоезда и по приказу комиссара Горкушенко несколько бойцов бросились к тому месту, куда лётчик доложен был приземлиться.

Весь бронепоезд слышал гневную ругань фашиста, который в воздухе принялся стрелять из пистолета в подбегавших бойцов. Одному он попал в руку, за что, несмотря на крики комиссара, был сильно избит прикладами винтовок.

Когда пленного вели вдоль бронепоезда к находившейся в паровозном блоке командирской рубке, немец продолжал ругаться, оглядывая советских бойцов ненавидящим взглядом. Ох, как захотелось Ивану выстрелить в него из своей дурацкой японской винтовки! Его остановила лишь мысль о том, что за это полагается штрафбат, где никакого танка он не получит.

В два часа дня, отразив восемь авианалётов, расстреляв почти весь боезапас, бронепоезд вернулся на станцию Мармыжи. Там лейтенант Уваров не без сожаления передал Ивану сообщение от старшего лейтенанта Орлова о том, что тот должен прибыть на площадь у вокзала, где его ждёт представитель 14-й танковой бригады.

–Жаль отдавать такого бойца! – сказал напоследок Уваров. – Может, хочешь перевестись на наш бронепоезд насовсем?

Но Иван в ответ лишь покачал головой и, отдав честь, поспешил на станционную площадь. «Хорошие ребята, но воевать я там не буду, – подумал Иван, припоминая, как хотя и избитым, но живым провели недавно мимо него злобного врага. – В танке с этим легче. Танкистам брать фашистов плен некогда. Им их давить надо!»

Он прошёл через железнодорожные пути мимо искорёженных бомбовыми взрывами бронепоездов «За Родину» и «Смерть фашизму», и вышел на площадь, где сразу же наткнулся на техника–лейтенанта Вакуленко.

–А, это ты, боец! – сказал Вакуленко таким тоном, словно расстался с Иваном пять минут назад. – Вовремя ты – скоро выдвигаемся. Вон четыре наших танка на краю площади. Три «Валентайна» и БТ-7. Я бы тебе предложил даже «КВ» или Т-34, но в бригаде их нет. Так что, ты, как молодой боец, назначен механиком–водителем «бетэшки». Броня её, конечно, слабовата, но зато бегает, как молодая.

Ирония техника–лейтенанта не трогала Ивана. Все его мысли были теперь лишь о том, как он скоро будет воевать по-настоящему – наблюдая в смотровое окошко механика–водителя, как гибнут враги от огня и гусениц его танка.

БТ-7 – «быстроходный танк», произвёл на Ивана хорошее впечатление. Эта машина была больше и красивее, чем БТ–5, на котором он ездил во время службы в армии, и в отличие от «пятёрки» корпус имела не клёпаный, а сварной. Кое в чём БТ-7 отличался в лучшую сторону и от британского танка МК–3 «Валентайн». Броня МК–3 была, конечно, мощнее, но орудие «англичанин» имел 40–миллиметровое, в отличие от 46–миллиметрового орудия БТ-7. Но главное, чем «семёрка» понравился Ивану – большим боекомплектом. 72 орудийных снаряда и 2700 патронов к 7,62-мм пулемёту, нёсли в себе множество фашистских смертей.

Что касается экипажа, Иван просто принял к сведению, что теперь в его жизни появился командир танка – широколицый украинец сержант Олиференко, а также заряжающий рядовой Степанков, родом из Калуги. Командир и заряжающий были старше Ивана – им было за тридцать, они с прошлого года воевали вместе, а недавно потеряли механика–водителя, когда их предыдущий танк был подбит. Новые товарищи вели себя с Иваном несколько свысока. Но ему было всё равно.

После прорыва обороны 15-й дивизии 13-й армии, наступавшая на юго-запад в направлении станции Мармыжи 9-я немецкая танковая дивизия с её 144 танками создала угрозу окружения частей 40-й армии, находящихся на передовой. Поэтому не могло быть и речи о том, чтобы советская 14-я танковая бригада двигалась к позиции 121-й стрелковой дивизии. Вместо этого, командующий 40-й армией Парсегов приказал по радиосвязи комбригу–14 полковнику Семенникову до вечера задержать продвижение танков противника с северо-запада.

В 14-й бригаде имелось только 38 танков – 20 «Валентайнов, 16 БТ-7 и 2 БТ–5, поэтому лобовой удар по 9-я немецкой танковой дивизии был бесполезен, даже несмотря на то, что теперь танки противника наступали расходящимися группами, расстояние между которыми было более 5 километров. Единственным шансом остановить их было нанесение двух ударов из засад по флангам танковой дивизии.

Группу, которая должна была у села Средний Расховец атаковать северный фланг 9-й дивизии, полковник Семенников решил возглавить сам. В эту группу были включены 530-й танковый батальон майора Фомичева и моторизованный стрелково–пулемётный батальон. По южному флангу немецкой танковой дивизии должен был нанести удар у Мармыжей 531-й батальон капитана Богатюка.

Засада у дороги, идущей с запада через Средний Расховец, была устроена по всем правилам. 10 «Валентайнов» 530-го батальона были скрыты в роще перед селом, позади разместились батареи МСПБ, а две группы по четыре БТ заняли позиции по флангам. Вражеские танки, появись они на дороге, оказались бы под кинжальным огнём с трёх сторон.

БТ-7 сержанта Олиференко, в экипаже которого имелся новобранец, был поставлен комбатом майором Фомичёвым на самую безопасную, по его словам, позицию – крайним слева, дальше всех от дороги. Однако механику–водителю этого танка Ивану Савкину позиция безопасной не показалась. Если бы он был вправе высказывать мнение о командирских решениях, он бы сказал комбату, что немцы могли двигаться и не по дороге, а по окружающим её лесопосадкам – тогда они объехали бы засаду и оказались на фланге танкового батальона.

–Повезло тебе – считай, прямо в бой попал, – сказал Ивану сержант Олиференко, очевидно, так желая его подбодрить. – Ты, солдат, следи за командами, и всё будет хорошо! Первый бой – дело непростое.

Почему-то в этот момент Иван вспомнил об Эльзе – о том, как она при расставании внимательно смотрела на него своими красивыми глазами. И тряхнул головой, прогоняя видение.

Было около шести вечера 28 июня, когда комбат по радиосвязи сообщил, что слышен гул приближающихся с запада танков.

–Стоять и ждать команды! – приказал майор Фомичёв. – Кто выдаст засаду – своими руками удавлю! Когда скомандую наступать, действуйте умно – складки местности, кусты используйте как укрытие. Главное не красоваться, а противника уничтожать!

–Хороший нам комбат попался, – уважительно произнёс заряжающий Степанков.

–Да, деловой, – ответил Олиференки.

Не прошло и десяти минут, как вдалеке из лесополосы у дороги показались два немецких лёгких танка. Они двигались медленно, то и дело прячась за естественными укрытиями, точно так же, как недавно своим танкистам советовал комбат.

–Немецкая разведка! Не стрелять! – снова раздался в шлемофонах голос Фомичёва.

Позади Ивана щелкнул затвор орудия. Он бросил взгляд назад и заметил, как мелко дрожит на спуске рука Олиференко.

–Сейчас появится группа, я знаю! – сказал Иван, сам не понимая, почему эта мысть пришла вдруг ему в голову. – Из рощи слева, до которой триста метров.

Олиференко ничего не успел ответить, потому что из ближней рощи, на которую указывал Иван, бортами к засаде начали выползать движущиеся на юго-восток танки. Их было много, десятки; впереди колонны ехали три тридцатьчетвёрки.

–Стреляй! – закричал Иван, увидев, как башня переднего танка начала поворачиваться.

Рука Олиференко дернулась, раздался орудийный выстрел, и борт «тридцатьчетвёрки» охватило пламя.

–Кто подбил своего, косорукие?

На этот раз это был сам командир 14-й танковой бригады полковник Семенников.

–Кресты немецкие на них! – быстро произнёс Олиференко. – Они наши танки приспособили…

Договорить ему не дали. Теперь уже все советские танки, артбатарея, зенитчики, расчёты ПТР, лежащие в неглубоких окопчиках, открыли бешеный огонь по вражеской колонне.

И сразу же Иван Савкин словно нырнул в этот бой, став частью своего танка. Автоматически повинуясь приказам Олиференко, он начал делал резкие маневры, уводя машину из-под вражеских выстрелов; потом он вдруг увидел перед собой немецкий грузовик, повалил его набок и тут же погнал танк дальше. Враги разбегались перед БТ и падали под пулемётными очередями Олиференко, а Савкин сбивал и давил тех немцев, которых не доставали пули, и очень жалел, что не может догнать каждого врага.

Пришёл в себя он так же резко – просто снова вдруг обретя волю над собой. Растягивая губы в улыбке, Иван молча кивал в ответ на похвалы Олиференко и Степанкова, а они на его молчание не обижались; наоборот, его сдержанность только усиливала симпатию к нему товарищей.

Потом по радиосвязи голос полковника Семенникова сообщил, что потерь в советской группе нет, а немецкий отряд отброшен, потеряв 9 танков, 3 автомашины, 7 мотоциклов и около роты пехоты. И похвалил танкистов, мотострелков, артиллеристов и зенитчиков, благодаря которым теперь войска северного фланга 9-я немецкой танковой дивизии остановятся для приведения подразделений в порядок.