Текст книги "Город на крови"

–Десять минут назад мной в штаб Брянского фронта отправлена телефонограмма с подробным планом действий танковой группы.

И зачитал, чётко произнося каждое слово;

«Во исполнения предписания от Генштаба за 30 июня, Федоренко немедленно вылететь в район расположения 4-го танкового корпуса Мишулина и незамедлительно двинуть корпус для занятия Горшечное. Если у Мишулина мотострелковая бригада еще не готова, пусть выступит с теми частями корпуса, которые готовы, а остальные подтянутся потом. Если не готов полностью 17-й танковый корпус Фекленко должен двинуть на Горшечное хотя бы одну танковую бригаду…»

Начальник Генерального штаба своё дело знал. Успокоенный Сталин приказал соединить себя по телефону с маршалом Тимошенко. По совету Василевского, Верховный решил назначить Тимошенко командующим Сталинградским фронтом, приказ о создании которого готовился к 12 июля. Маршал об этом решении уже знал, поэтому он не удивился вопросу Сталина о том, как в кратчайший срок компенсировать недостаток средств радиосвязи в танковых войсках фронтов.

–Василевский сообщает, что на Брянском фронте имеются тревожные недостатки в координации действий готовых к контрудару танковых корпусов, – сказал Сталин. – При этом быстро продвигающиеся немецкие войска достигли тыловых оборонительных рубежей, еще не занятых нашими войсками, что заставляет вести бои на неподготовленных позициях.

В ответ Тимошенко долго и обстоятельно рассказывал, каким образом минимизировать саму необходимость срочной коррекции действий войск. С его слов выходило, что это возможно в случае, если командование крупной группировкой заранее подробно согласует с командирами частей их действия в самых различных ситуациях.

–Генерал-полковник Василевский хвалил Голикова именно за такое умение – создавать систему алгоритмов для своих войск, – заключил Тимошенко. – Если, конечно, Голиков будет иметь не только исполнительных, но и инициативных подчинённых.

Это был явный намёк на назначенного по выбору Сталина командующего 40-й армии Парсегова, и Верховный едва удержался от того, чтобы, заканчивая разговор, жёстко одёрнуть маршала.

Ближе к утру 30 июня Сталин позвонил напрямую Голикову, хотя до этого планировал руководить его действиями через Василевского.

–Хочу снять своё беспокойство по поводу быстрой организации группы Федоренко, – сказал Сталин после сухого приветствия. – А главное, хочу услышать от вас, товарищ командующий, доверяете ли вы способности генерала Парсегова командовать 40-й армией.

Помня о докладе Берии, Сталин ждал, что Голиков, воспользовавшись случаем, станет критиковать план прямого контрудара, предписанный Генштабом, и начнёт интриговать против Парсегова. Это дало бы возможность Сталину снять, наконец, копившееся всю ночь напряжение, обрушив гнев на подчинённого за попытку поучать Верховного Главнокомандующего. Но бывший начальник Главного разведывательного управления РККА, внешне похожий на простоватого крестьянина, на самом деле отлично умел разбираться в интонациях любого собеседника. Настроения же Сталина он научился различать давно.

–Контрнаступление начнётся вовремя, – заверил Голиков. – Командиры корпусов уже получили от меня подробные персональные планы действий, исходя из различных ситуаций.

«А ты, хитрый мужик!» – подумал Сталин о Голикове, сразу же вспомнил слова Тимошенко.

–Корпуса выдвигаются на исходные со всей возможной быстротой, – продолжил Голиков. – 4-й корпус Мишулина и 24-й Баданова ударят на Горшечное из района Старого Оскола. А 17-й корпус немного запаздывает на свою исходную из-за того, что Фекленко неудачно организовал систему подвоза горючего.

–Витиевато, товарищ командующий! – хмуро проговорил Сталин. – То есть, возможно, 17-й корпус будет вводиться в бой по частям?

–Мы сделаем всё, чтобы этого избежать, товарищ Сталин!

Голиков замолк, чувствуя, что сказал достаточно, чтобы Верховный мог сформулировать для себя необходимое решение.

–Самое плохое и непозволительное в вашей работе состоит в отсутствии полноценной радиосвязи с армией Парсегова и танковыми корпусами, – сказал Сталин тоном, в котором не было угрозы, но не было и поддержки. – Пока вы будете пренебрегать связью, вы ничего не будете знать, и весь ваш фронт будет представлять неорганизованный сброд! Почему вы не поторопили танковые корпуса через Федоренко? Есть ли у вас вообще связь с ним?

–Радиосвязь с Касторным у нас хорошая, товарищ Сталин…

–Вам придётся преуспеть, товарищ Голиков! Делайте что хотите, но Федоренко должен нанести немцам поражение! Можете даже подчинить ему и 16-й танковый корпус Павелкина. Всё равно линия обороны у Кшени прорвана противником.

Голиков снова не стал возражать, хотя было из-за чего. Ведь, информация, которую Сталин получал в последние часы, свидетельствовала, что группа Федоренко всё-таки не сможет собраться в кулак в необходимые сроки. А так как с контрударом тянуть было нельзя, эти корпуса будут вводиться в бой отдельно и, скорее всего даже на разных участках. Никакого решающего успеха в этой ситуации быть не могло. Максимум, чего могли достичь корпуса Федоренко – сбить наступательный порыв немецких танковых дивизий. Но хотя бы это было бы неплохо, так как позволило бы выиграть время до подхода направленных Ставкой к Воронежу новых резервов.

–Приказ будет выполнен, товарищ Сталин! – отчеканил Голиков.

–Да, вы постараетесь.

Почему-то на этот раз спокойный тон Голикова Верховному особенно не понравился. Но он знал, что этот генерал может выжать из оперативной ситуации всё, что возможно. Голиков лишь должен стараться, как следует, подстёгиваемый мыслью, что иного выхода у него нет.

Сталин знал, что гениев среди высших военачальников Красной армии мало, потому что вообще на свете мало гениев. Поэтому он считал, что каждого военачальника нужно использовать в той степени, насколько тот был способен дать результат. А этот, Голиков, успешно командовать фронтом, мог.

–Ну а что нам делать с Парсеговым, товарищ генерал? Говорят, он очень жалуется на слабое авиационное прикрытие его дивизий. Думаете, мы сможем вытащить его армию из намечающегося кольца?

Сталин буквально кожей ощутил, как мгновенно напрягся Голиков.

–На Брянском фронте никаких «котлов» не будет! В этом я могу поклясться, товарищ Сталин! – в голосе Голикова зазвучала такая решимость, что Сталин даже улыбнулся. – Дивизии 40-й сражаются жёстко, они отступают, но не бегут. Немцы теперь даже не пытаются окружать наши части – знают, что не удержат. Поэтому они просто прут вперёд, давая нашим возможность уходить в стороны.

О Парсегове Голиков не сказал ни слова. Судя по всему, он понял, что скоро Сталин и так избавит его от не слишком умелого командарма.

А Сталин заключил, что сделал пока для Брянского фронта всё возможное, и что теперь, в течение этого дня, станет понятен дальнейший сценарий всего последующего хода немецкого генерального наступления.

Закончить разговор Верховный решил на позитивной ноте. Поэтому его финальная фраза звучала как дружеская подсказка:

–Запомните хорошенько, у вас теперь на фронте около 1000 танков, а у противника нет и 500. Все теперь зависит от вашего умения использовать эти силы и управлять ими по-человечески!

После бессонной ночи, Верховный Главнокомандующий решил изменить свой устоявшийся за последний год рабочий график. Он отменил все запланированные на этот день встречи и перенёс их на 1 июля. Ни о чём, кроме предстоящего контрнаступления на Брянском фронте он пока думать не мог.

С утра 30 июня Сталин занимался лишь самыми необходимыми делами, при этом мысленно он всё время возвращался к идущей на юге операции. Густая масса поступающих с Брянского фронта сообщений не давала полного представления о том, что там, на самом деле происходит. Было ясно лишь, что усилия сторон по завоеванию военного преимущества будут исчерпаны не ранее 1 июля.

В ожидании новостей Сталин несколько раз начинал и тут же прекращал диктовать директивы командующему Брянским фронтом.

Лишь дважды за день ему пришлось переключиться на задачи с других участков этой войны. Днём 30 июня пришло тяжёлое известие из осаждённого фашистами Севастополя: пал Малахов курган, центральный участков обороны города. Сил, чтобы отбить высоту у защитников Севастополя не было, и потому теперь город, осаждавшийся немцами почти целый год, был обречён. На этот раз, с разрешения Сталина, Генеральный штаб, ранее категорически запрещавший вывоз войск и жителей из Севастополя, направил Военному совету Севастопольского оборонительного района приказ об эвакуации.

Затем Сталин узнал ещё одну неприятную новость. С утра 30 июня начал реализовываться ещё один пункт плана «Блау» – 6-я немецкая армия генерала Паулюса нанесла мощный удар по Юго-Западному фронту. Теперь на юге развивалось два параллельных немецких наступления: на Воронеж и на Сталинград.

После этого сообщения Сталин приказал, чтобы до вечера или до того момента, когда исход сегодняшних сражений на Брянском фронте не будет известен, приносить ему только хорошую информацию. И вскоре ему доставили выборку из утреннего и дневного сообщений Советского Информбюро.

Наконец-то Сталин смог почувствовать некоторое успокоение.

«…На одном из участков Курского направления немецкая пехота перешла в атаку при поддержке танков. Наши бойцы под командованием товарища Мищенко огневым артиллерийским налётом подбили 15 немецких танков, а затем в рукопашной схватке уничтожили 50 гитлеровцев.

На другом участке в ожесточённом бою противник потерял убитыми до 2 500 солдат и офицеров. Активно действует наша авиация. Советские лётчики уничтожили 60 немецких танков, 108 автомашин и сбили в воздушных боях 25 самолётов противника…»

«…На Калининском фронте противник совершил нападение на наше боевое охранение, находившееся в трёх подбитых немецких танках. Девять красноармейцев ружейно–пулемётным огнём уничтожили 90 немецких солдат и офицеров. Подоспевшая на помощь рота бойцов отогнала немцев на исходные позиции…»

«…Отряд украинских партизан совершил успешный налёт на танковую колонну противника. Устроив засаду у дороги, партизаны забросали немецкие танки гранатами и бутылками с горючей жидкостью. Один за другим загорелись 7 немецких танков. Партизаны уничтожили свыше 30 солдат противника…»

«…На Западном фронте снайпер Н–ской части товарищ Маков за один день истребил 11 немецких солдат и офицеров. Снайпер товарищ Данильченко в течение трёх дней уничтожил 40 гитлеровцев…»

«…В Югославии солдаты итальянской роты, посланной на подавление партизанского движения в районе Ужице, перебили своих офицеров и присоединились к партизанам…»

«…Предатели французского народа пытаются завербовать рабочих для германской промышленности, но французские патриоты упорно бойкотируют и срывают работу вербовочных пунктов. Вербовка рабочих во Франции для гитлеровской Германии позорно провалилась. В связи с этим гитлеровские наёмники пустили в ход угрозы и провокации. В Реймсе многим рабочим, отказавшимся поехать в Германию, предъявлено обвинение в злостном саботаже…»

«…Вот выдержки из записной книжки убитого в районе Ржева немецкого ефрейтора Эрвина Рудигера: “Русские обрушили на нас массу бомб. Новички метались как обезумевшие и не слушали распоряжений унтер-офицеров… Уже несколько дней идут кровопролитные бои. Офицеры неоднократно говорили, что вся Германия с надеждой ждёт решающего наступления. Солдаты же рассуждают иначе: «Хоть десять решающих наступлений, но только без нас…”»

Сообщения Совинформбюро вселяли надежду, поднимали настроение. Пообедав с неожиданным аппетитом, Сталин вернулся в свой кабинет, уверенный, что с Брянского фронта поступят добрые вести.

Вскоре ему принесли сообщение от заместителя народного комиссара внутренних дел СССР, начальника Управления особых отделов НКВД Абакумова. Очевидно, тот был в курсе пожелания Верховного и прислал ему свою сводку, касающуюся Брянского фронта.

«…Особым отделом НКВД Брянского фронта арестована группа агентов–диверсантов германской разведки в составе бывших военнослужащих Красной Армии: Козьмина В.Л. – быв. командира батареи 52-го стрелкового полка 18-й стрелковой дивизии, лейтенанта; Сергиенко Н.Т. – быв. штурмана 24-го Краснознаменного авиаполка Брянского фронта; Терехова И.Ф – быв. командира роты 585-го стрелкового полка 283-й стрелковой дивизии, лейтенанта; Шолохова Б.А. – быв. командира отделения 172-го кавполка 41-й кавдивизии, сержанта; Антонова A.M. – быв. командира взвода 23-го стр. полка 270-й стрелковой дивизии, лейтенанта. Они окончили организованную германской разведкой в г. Орле специальную школу диверсантов, руководителем которой является капитан германской разведки граф Тун. В ночь на 17 мая в районе действий 48-й армии они были переброшены на нашу сторону с заданием: Козьмин – взорвать полотно железной дороги на перегоне Верховье – Елец; Шолохов – на перегоне Верховье – Ливны; Антонов и Терехов – на перегоне Плавск–Сухиничи, в районе станции Горбачи. Сергиенко имел задание проникнуть в одну из авиачастей Красной Армии и увести к немцам самолет У-2, на котором германская разведка намеревалась затем перебрасывать на нашу сторону свою агентуру. Диверсанты были одеты в форму командного состава Красной Армии и имели при себе фиктивные документы – удостоверения, справки, доверенности с печатями и штампами частей Красной Армии. Для совершения диверсионных актов они были снабжены взрывчатыми веществами, находившимися в коробках противогазов и флягах, винтовками СВТ, револьверами и гранатами советского производства. Принимаются энергичные меры к розыску и аресту переброшенных на нашу сторону других диверсантов, а также к выявлению школ диверсантов, организованных разведывательными органами противника и возможно действующих против других участков фронта, с целью внедрения в них своей агентуры…»

Близился вечер. Сталин по-прежнему сидел в кабинете один, никуда не звонил, не вызывал к себе людей. Даже любимая трубка оставалась без табака. Спать ему всё ещё не хотелось.

Вопреки убеждению Сталина в добром исходе этого дня, в нём вдруг непонятно отчего начало расти беспокойство.

Подойдя к окну, он некоторое время стоял, глядя на крыши московских домов над зубцами кремлёвской стены. Потом вернулся к столу и достал из ящика два сцепленных скрепкой листа бумаги. На одном был исписанный неровными буквами английский текст, на другом – его машинописный перевод.

Полюбовавшись вензелем и подписью на английском листе, Сталин положил сверху перевод и, хотя знал этот текст почти наизусть, начал читать, то и дело посматривая на большие часы, висящие над дверью кабинета.

«Получено 21 июня 1942 года.

У. Черчиль И.В. Сталину.

В связи со вступлением Советского Союза во второй год войны я, как Премьер-министр Великобритании, которая через несколько месяцев вступит в четвертый год войны, посылаю Вам, руководителю великих союзных советских народов, выражения нашего восхищения блестящей оборонительной борьбой, которую вели Ваши вооруженные силы, отряды партизан и рабочих в течение истекшего года, и выражение нашей твёрдой уверенности в том, что за этими победами последуют такие же и ещё более значительные победы в предстоящие месяцы.

Боевой союз наших двух стран и наших других союзников, к которым теперь присоединились Соединенные Штаты Америки со своими обширными ресурсами, наверняка поставит наших врагов на колени. Вы можете рассчитывать на нас в том, что мы поможем Вам всеми средствами, имеющимися в нашем распоряжении.

В течение года, который прошёл с тех пор, как Гитлер без предупреждения напал на Вашу страну, дружественные отношения между нашими двумя странами и народами всё больше и больше укреплялись. Мы думаем не только о настоящем, но и о будущем, и наш договор о союзе в войне против гитлеровской Германии и о сотрудничестве, подписанный во время недавнего визита Молотова в Великобританию, столь же искренне приветствовался британским народом, как он приветствовался, насколько мне известно, советским народом. Этот договор является порукой тому, что мы разобьем наших врагов и после окончания войны построим прочный мир для всех свободолюбивых народов».

Глава 14. Железная схватка

Лейтенант Ганс Ройнфельд был доволен взводом, который он получил, прибыв перед самым наступлением в 21-й панцергренадёрский полк 24-й танковой дивизии. Ему достались в основном опытные солдаты, уже успевшие как следует повоевать. Несмотря на то, что у половины из них имелся какой-то боевой нагрудный знак – «Пехотный штурмовой знак», «За участие в общих штурмовых атаках», или «За ранение», никто в его взводе, ни солдаты, ни унтер-офицеры, никоим образом не пытались принизить авторитет своего необстрелянного молодого командира. Возможно, на это повлияло наличие во взводе крепко спаянной группы мюнхенцев – земляков лейтенанта.

Их неформальными лидерами были заместитель командира взвода унтер-офицер Отто Пройсс – сын муниципального чиновника, призёр города в соревнованиях по боксу, и командир 2-го отделения унтер-офицер Стефан Рогге – крутошеий сын колбасника. Руперт Зейлер, малорослый, но крепкий телом капрал, отец и мать которого преподавали в лицее, был любителем поговорить о величии Германии, причём, порой трудно было понять, иронизирует он или говорит серьёзно. Ещё трое их приятелей – рядовые Карл Шефер, Удо Хартманн и Хейден Штакельберг, сильные, спокойные парни, из семей рабочих, просто считали, что настоящие немцы живут только в Мюнхене, и потому за своих готовы были в любой момент полезть в драку.

Из всех мюнхенцев взвода, в Гитлерюгенде – молодёжной организации Национал-социалистической немецкой рабочей партии, в своё время состояли лишь Рогге и Шефер, но фюрера почитали они все. К удивлению Ройнфельда, мюнхенцы считали, что Гитлер был вовсе не австрийцем, а их земляком, так как уже в 1919 года, вскоре после того как слесарь железнодорожного депо Мюнхена Антон Дрекслер основал Немецкую рабочую партию, в неё вступил Гитлер.

Мюнхенцы взвода вести себя за панибрата с лейтенантом не пытались, и он не стал набиваться им в приятели. Он лишь вручил Пройссу сто марок, чтобы тот с друзьями хорошо посидели в полковом кабачке – и этого хватило, чтобы мюнхенцы стали одобрительно относиться к земляку-лейтенанту.

Начало наступления Ройнфельд ждал с сильным волнением. Ему предстояло большое дело: выполнять долг и перед Германией, и перед своей семьёй – ведь он принял на себя обязанность мстить за убитого русскими отца – полковника–артиллериста, погибшего недавно под Харьковом. При этом Ройнфельд беспокоился о том, как он будет себя чувствовать при виде убитых врагов. Хотя он был из семьи потомственных военных, но ни мёртвых, ни большого количества крови он никогда не видел.

Эта проблема разрешилась по-иному, чем он думал. За два дня до наступления, за лагерем перед строем полка был по приговору военно-полевого суда расстрелян рядовой из 2-й роты, к которой относился взвод Ройнфельда. Солдат ночью дезертировал и затем был пойман фельджандармами у Щигров.

После казни Ройнфельд подошёл к мертвецу, чтобы проверить себя. К его удовлетворению, вид крови, растекавшейся по кителю расстрелянного, не привёл его в замешательство. Это было неприятное зрелище, но Ройнфельд чувствовал, что ко всему этому можно привыкнуть.

–Вы – молодец, лейтенант! – сказал ему подошедший сзади незнакомый штурмбаннфюрер в кожаном эсесовском плаще. – Вы, как я понял, на фронте новичок. У многих от такого зрелища начинается рвота.

Ройнфельд повернулся к штурмбаннфюреру и отдал честь с таким холодным выражением лица, чтобы тот понял, что лейтенант субординацию соблюдает, но разговаривать о личном не намерен. Худощавый эсесовец с чересчур медлительным взглядом, понимающе кивнул.

–Меня зовут Вольдемар фон Радецкий. Не исключено, что мы с вами ещё увидимся, лейтенант. Ройнфельд, не так ли?

Штурмбаннфюрер отдал честь, ещё раз посмотрел на убитого и неторопливой походкой направился к лагерю.

В сражение, начавшееся 28 июня, Ройнфельд нырнул как в омут. Едва после окончания артподготовки солдаты его полка, приняв первитин, пошли в атаку, молодой лейтенант, под влиянием психостимулятора, а может быть и просто оттого, что устал ждать этого боя, вдруг перестал чуствовать в себе какие-либо эмоции. Его страхи, желания, словно бы выключились, и он превратился в быстрый точный механизм, являющийся частью немецкой военной машины. Ройнфельд двигался, падал, выкрикивал команды, отчего-то убеждённый, что делает всё правильно, куда-то стрелял и сам уклонялся от пущенных в него пуль. Потом он дрался в рукопашную в русской траншее и победил этой схватке, судя по тому, что остался жив.

В этот день взвод потерял пять человек убитыми, и восемь солдат получили ранения. Из мюнхенцев был легко ранен полноватый Штакельберг, который, несмотря на имеющийся у него уже боевой опыт, из-за своей неуклюжести не мог быстро падать под вражеские пули.

Своего лейтенанта теперь все во взводе зауважали всерьёз.

На следующий день был новый бой, у реки со странным русским названием Кшень. Теперь быстрый штурм у 24-й танковой дивизии не получился. Русские упёрлись и полдня яростно отбивались, уничтожив несколько танков и выбив десятуя часть личного состава панцергренадерского полка.

Мощная авиационная поддержка помогла 24-й танковой и на этот раз. Русские отступили, и наступление продолжилось. В населённом пункте Быково дивизия едва не захватила штаб русской 40-й армии, за что командир дивизии генерал-майор фон Хауэншильд по рации объявил благодарность всему личному составу.

В 19:00 24-я танковая дивизия снова получила приказ готовиться к выдвижению – к селу Гологузовка вслед за ушедшей туда штабной колонной русских. На этот раз в аванград 24-й вошёл взвод Ройнфельда – в качестве поддержки передовой 4-й роты 24-го танкового полка. За каждым танком и самоходным орудием должен был двигаться один бронетранспортёр с пехотой.

Бронетранспортёр отделения управления взвода, в котором кроме Ройнфельда, Пройсса и водителя – Хартманна было ещё пять человек, занял место за 75-мм самоходным орудием StuG 40 AusfG. Забавная для танковой части эмблема 24-й танкового полка оказалась прямо перед лицом лейтенанта. На задней стороне башни был изображён всадник, берущий барьер.

«В армии не без смешного», – подумал Ройнфельд.

Действительно, было весьма необычно то, что структура 24-го танкового полка, сформированного в 1941 году на базе 2-й и 22-го кавалерийских полков, сохраняла черты кавалерийской части. Роты здесь назывались эскадронами, капитан именовался ротмистром, а фельдфебель – вахмистром.

–Приветствую, господин лейтенант! – крикнул Ройнфельду вахмистр, стоявший в люке самоходного орудия. – Вы уж далеко от нас не отставайте. Если что, вам придётся русских бронебойщиков из траншей выковыривать.

–Не волнуйтесь! У меня умелые солдаты.

–Ну, хорошо! Будем знакомы! Я – Зигмунд Манбахер из Дрездена.

–Лейтенант Ганс Ройнфельд.

Стоявший за спиной командира Пройсс хмыкнул.

–А я и не знал, что у вас, господин лейтенант такое имя, – сказал Пройсс. – Хорошая примета для взвода. Другого Ганса у нас нет.

–Пусть будет хорошая примета. Скажите–ка лучше, Пройсс, чего нам теперь ждать от русских? Они далеко ушли, как вы думаете?

–Эти? Нет. Вахмистр не зря волнуется. Нам нужно готовиться к тому, что противник теперь повсюду!

Взревели двигатели, и авангард из двенадцати танков, пяти самоходных орудий и пятнадцати бронетранспортёров двинулся к Гологузовке. В тот момент, когда четыре полугусеничных бронетранспортёра взвода Ройнфельда выезжали с площади села Быково на его северную окраину, лейтенант увидел в одном стоявших у домов штабных бронеавтомобилей штурмбаннфюрера Радецкого. Заметив его взгляд, Радецкий помахал рукой. Несмотря на дружескую улыбку эсесовца, лейтенант воспринял её как дурной знак.

Как и большинство выходцев из семей военных, Ройнфельд СС не любил, хотя и признавал этот государственный институт верным помощником фюрера. Молодой лейтенант уважал Гиммлера, с братом которого был дружен отец. При этом Ройнфельд разделял идеи одного из создателей Вермахта генерала Вернера фон Фрича, который считал, что армия должна воспитываться в духе христианских ценностей. А СС была выстроена на идее генетической избранности немцев – расы господ. Её лозунгом было: «Мы – и есть церковь!» На взгляд Ройнфельда, это было чересчур.

Впереди по дороге, ведущей к Гологузовке, ехали два танка дозорной группы. В полукилометре позади, рассыпавшись по холмам, следовал авангард. А основная колонна дивизии отставала от аванграда на два километра.

Было ещё светло, и окрестности с редкими рощами и низкими холмами просматривались достаточно далеко. Бронеранспортёр Ройнфельда, которым управлял Удо Хартманн, то и дело взлетал на невысокие холмы и снова опускался вниз; при этом тряска была такая, что ящики с боеприпасами, лежавшие на дне бронированной машины всё время елозили по полу и норовили ударить солдат по ногам. Выхлоп идущего впереди самоходного орудия Манбахера уходил вверх, но в бронетранспортёре всё равно нечем было дышать, так как пыль, поднимаемая с земли гусеницами стальных машин, была густой, словно цемент.

Очень скоро Ройнфельд всерьёз позавидовал дозорным танкам, ехавшим по дороге.

–Внимание авангарду! – раздался в наушниках голос командира 24-го танкового полка подковника Рибеля. – В Гологузовку въезжать осторожно! На окраине остановиться и ждать основные силы!

«Ерунда, – подумал Ройнфельд, глядя на быстро тускнеющее небо у горизонта. – Русские ушли. Не осмеляться они нападать вне оборонительных позиций на целую танковую дивизию».

И вдруг он увидел, как едущий левее, по дороге один из дозорных танков вдруг окутало серое, удивительно круглое облако. Тут же в шлемофоне раздался оглушительный треск.

Самоходное орудие Манбахера резко остановилось, уткнувшись в холм, и принялось елозить, вдвигаясь в низину между холмами.

–Вниз Удо! Засада! Не поднимайся на холм! – заорал Пройсс.

Держась за антенну, Ройнфельд поднялся на край борта бронетранспортёра, чтобы увидеть из-за холма, что происходит на дороге. Подбитый танк горел; клубы дыма растекались вокруг него; второй дозорный танк быстро двигался по холмам задним ходом, постепенно приближаясь к бронетранспортёру Ройнфельда.

–Он же идёт прямо на нас! – крикнул кто-то рядом с лейтенантом.

Но столкнуться со своими этому танку было не суждено. Сразу три разрыва накрыло его; один из снарядов выдрал сбоку кусок его брони, и его двигатель сразу замолк. До танка было около пятидесяти метров, но Ройнфельд сумел разглядеть вылившуюся из пробоины струю густой жидкости. Лейтенант мог убедить себя, что в танке лопнула бутылка шнапса, но он чувствовал, что это кровь.

–Где противник? – снова раздался в наушниках спокойный голос полковника Рибеля.

–Триста метров перед первым горящим танком, – ответил кто-то из офицеров авангарда. – Из-за холмов стреляло не менее десяти орудий.

–Огонь по этому участку! Прикройте подход остальных машин авагарда!

Но едва оставшиеся 10 танков передовой группы стали приближаться к селу, как уже не спререди, а слева загремели советские орудия. Ещё два, три, четыре немецких танка вспыхнули в течение нескольких минут. Передовой отряд попытался вести ответный огонь, но его снаряды зарывались в землю или уходили в вечернее небо, а русские стреляли по авангарду уже с трёх сторон. Один танк – «тройка», наткнулся на снаряд в двадцати метрах от затаившихся между холмами самоходного орудия Манбахера и бронетранспортёра Ройнфельда. Подбитый танк повалился на бок; его катки продолжали вращаться, и потому тяжёлая машина медленно повернулась вокруг оси и замерла лишь тогда, когда зарылась в землю почти до половины.

Это бой казался Ройнфельду очень странным. 24-я немецкая танковая дивизия была сильной, полностью укомплектованной – Ройнфельд знал, что она имела около 180 танков, большая часть котрых были PzIII – «тройки», неплохо защищённые, с противотанковой 50-мм пушкой. И при этом какая-то русская часть осмелилась обороняться против 24-й на не подготовленных позициях, действуя из засады, рассчитывая на маневр. Ройнфельду это казалось русским сумасшедствием.

–У них даже танкисты действуют как партизаны! – проворчал Пройсс и без команды бросился к подбитому танку. Вслед за ним затопал Хартманн.

Только в этот момент Ройнфельд услышал крики, доносившиеся из лежавшего на боку танка. Но мюнхенцы не успели. Заметив бегущих, из-за холмов застрочил пулемёт, заставив их упасть на землю. И тут же ещё один снаряд попал в «тройку» – в тонкое днище, повалив танк вверх катками. Теперь спасать там было некого.

Когда мюнхенцы вернулись к бронетранспортёру, на них было тяжело смотреть. Лицо Пройсса потемнело от гнева, Хартманн, напротив, был мертвенно бледен, по его широкому лицу текли слёзы.

Отчего-то только в этот момент Ройнфельд почувствовал, какая вокруг стоит жара. Несмотря на вечер, тепло словно сгустилось, пропитывая кожу, делая тело ватным.

–Пехоте стоять на месте! Самоходным орудиям вести ответный огонь! – раздалось в наушниках. – Полк вперёд!

И сразу сзади начал накатываться гул танков. Ненадолго орудийный грохот прекратился. Но надежда Ройнфельда, что уж на этот раз русские ушли, не оправдалась. Как только мимо прошла танковая волна, впереди снова загремела канонада.

Чтобы отвлечься от неприятных мыслей о том, что русские оказались сильнее, чем он ожидал, Ройнфельд послал солдат искать три других бронетранспортёра взвода, и вскоре те принесли хорошую новость. Бронетранспортёры уцелели, так как унтер-офицеры вовремя приказали водителям увести их за холмы.

Ещё через час, когда гром впереди утих, танки дивизии, сражавшиеся у Гологузовки, неожиданно для Ройфельда, отступили к Быково. Лейтенант тоже получил по радио приказ отвести свои бронетранспортёры назад.

–Двадцать три наших танка уничтожили, – сказал Ройнфельду Манбахер, прежде чем влезть в люк своего самоходного орудия. – Но мы тоже попали не раз. Из одного русского танка эсесовцы даже сумели вытащить пленного. Теперь, видно, развлекаются.

Спокойное лицо Радецкого с неподвижными глазами улыбнулось лейтенанту из глубины его памяти.

–Война, – пробормотал Ройнфельд.

–Ничего, господин лейтенант! Мы ведь победим, как всегда, – ответил Манбахер.

Ранним утром, ещё до рассвета, тыловики, доставившие к бронетранспортеру термосы с горячей пищей, сообщили новость. Пленный на допросе показал, что против 24-й дивизии действовали две русские танковые бригады. Сначала была лишь одна – с номером 115, а к ночи подошла ещё 116-я. Поэтому-то отбить Гологузовку сразу не удалось. Но на рассвете русские из села ушли.