Текст книги "Дети Империи"

Глава 11
Пароль – щепотка соли

В холщовом портфеле среди джентльменского набора оказалась нужная в домашнем обиходе сетка, и Виктор до общежития сделал крюк по продмагам.

Общежитие молодых специалистов было построено где-то в первой половине сороковых, из расчета на не совсем сбывшиеся в те времена планы превращения института в научно-образовательный комбинат, в который бы вошли исследовательские лаборатории завода, вуз и политехникум. Ввиду избыточности пятиэтажного здания его частично использовали как бессемейку, частично – для подселения молодых спецов из Профинтерна, тем более что третьи проходные рядом. Виктор получил на вахте ключи – в вестибюле стандартно висели доска объявлений, уголок полезной информации «Как улучшить быт» и «Советы молодой хозяйке» и транспарант «Бога нет»; его комната оказалась на пятом, а лифтов при высоких потолках в доме не наблюдалось. «Ладно, зато какой вид из окна будет…»

Комната фактически оказалась миниатюрной квартирой, хотя и поменьше, чем у Зины: каприз архитектора потребовал, чтобы в этом месте выступ фасада с кирпичными лентами пилястр был оттенен нишей. Поэтому большая комната оказалась чуть меньше девяти метров, санитарные удобства были ужаты до туалетной кабины и мойки в кухонной нише, причем в месте общего пользования, на удивление Виктора, на проволочном кронштейне висел рулон серой, но мягкой на ощупь туалетной бумаги, а гардероб заменяли два встроенных шкафа в прихожей и в главной комнате. Судя по интерьеру, жилое помещение раньше использовалось в качестве импровизированного гостиничного номера для временного поселения разных гостей и командированных; письменного стола не было, вместо кровати вдоль стены стоял диван-кровать с пружинным матрацем и тумбочкой, в центре – столик с парой стульев, у другой стены – универсальный шкаф, выполнявший роль книжного и буфета, а угол у окна был занят креслом, показавшимся Виктору в данной обстановке абсолютно ненужным. Для удовлетворения культурных потребностей на тумбочке стоял довольно элегантный ламповый приемник «Лель» среднего класса, в деревянном корпусе (этак сотни на три с половиной потянет местными), и висел на стенке стандартный черный карболитовый динамичек, с решеткой наподобие лучей солнца, приглушенно курлычущий очередную пятиминутку новостей. Стандартная лампа в коническом молочном плафоне, свисавшая с потолка, завершала пейзаж. Виктор прикрутил репродуктор, открыл форточку, чтобы пустить свежий воздух, и сел на диван.

«Вот туда в угол, где кресло стоит, лучше бы небольшой телик купить. А приемничек-то казенный ничего. Даже УКВ есть». Он щелкнул кнопкой «УКВ» – засветилась шкала – и покрутил ручку настройки. Комната наполнилась сочными, чистыми звуками блюза – видимо, это была станция для релаксации.

«А зачем сюда телик? У меня же теперь паспорт. Надо сразу брать кредит на сталинку и мебель. И там ставить нормальный аппарат. Стоп, а ведь вместе с Зиной можно взять двухкомнатную. Только к ней уже, наверное, не подойдешь… Интересно, а почему здесь так неплохо с жильем? Помнится, в нашем времени мне в общежитии молодых специалистов дали вначале только койку. Абыдно, да…»

Из приемника ритмично и нежно полилось нечто очень знакомое – Виктор сначала мог поклясться, что звучит лейтмотив из фильма «Еще раз про любовь» с Дорониной, который будет снят только лет через десять, и лишь позже до него дошло, что это очень похожий старый довоенный немецкий фокстрот «Von acht bis um acht»[14]14
  «От восьми до восьми» (нем.).


[Закрыть]. Видимо, эта вещь относилась к преследуемой в рейхе культуре швингюгенд и потому здесь считалась идеологически правильной.

Впрочем, насчет жилья все понятно. Войны не было, жилой фонд не сокращался – раз. В эти годы строили – два. А потом… Для восстановления народ из деревень не приезжал – три. В деревнях не оказалось так плохо по отношению к городу – три… нет, уже четыре. Так что и миграция меньше, а значит, и обеспеченность лучше. Черт, как все просто. Была возможность не запускать процесса бесконечной гонки потребления, когда новые квартиры рождают мигрантов, а для них нужны новые квартиры…

А сейчас у нас что-нибудь изменилось? Боже, в каких только условиях теперь люди порой не живут! В квартирах и комнатах, превращенных в бараки Бухенвальда многоэтажными нарами, в холодных времянках, как во время войны… и это те, которые имеют работу и не бомжуют. И это все рядом с нами. Общество потребления превратилось в болезнь. Оно похоже на средневековые пиры, где гости сначала нажирались до отвала, потом щекотали перышком в горле, чтобы их вырвало, дабы они могли снова жрать и щекотать перышком… И сейчас реклама, да и сам образ жизни всех, сначала заставит человека что-то проглотить, потом вытошнить еще не переваренное, потому что надо запихнуть в глотку уже новый товар. Какое там «наиболее полное удовлетворение потребностей»? Это слишком медленный рост продаж! Новые экономические цели общества – нажраться и поблевать.

Потребление в наше время приобрело характер маниакального психоза. Одни вкалывают по десять-двенадцать часов на двух-трех работах, чтобы скорее сменить свою мобилу на более навороченную или что-то в этом роде. Другие хавают недвижимость, земельные участки – больше, больше, и это прихватить, и то, чтобы застроить и сдать в аренду или продать; они вздувают стоимость квадратного метра, пока не рушат рынок и не разоряют самих себя. Третьи начинают хватать власть – уже не потому, что им нравится командовать другими, не потому, что это даст им какие-то бешеные бабки, даже не потому, чтобы им ежеминутно лизали задницу, – просто потому, что им вбили в голову, что власть надо хавать, пока не лопнешь; и вот они быстро проскакивают порог своей компетентности и живут в постоянном страхе перед тем, что их дебилизм раскусят сверху и сбросят на дно, где по них пройдутся все, которых они когда-то гнобили. Лезут в господа, а получают наверху удел последних холуев. У четвертых болезнью стало менять персонал в тайной жажде, что попадется лучше, – нахватать людей, потом сладострастно выживать их с работы, чтобы освободить место для тех, кто кажется более и более выгодным; в итоге самый раззолотой работник быстро понимает, что о него просто вытирают ноги, и забивает на все, стараясь лишь продержаться до нахождения нового места. Виктор тоже как-то в конце девяностых по обстоятельствам (прежняя фирма приказала долго жить) ненадолго попал на предприятие подобной бизнесвумен, которая была ненасытна до смены людей; из этого он вынес мнение, что слово «потреблять» в наше время не только глагол.

Философствования прервал стук в дверь.

– К вам можно? – донесся приятный, чуть низкий женский голос.

– Да-да, заходите, не заперто, – откликнулся Виктор.

Замок в этой комнате был не накладной английский, а простой врезной, с маленькой бочкой фиксатора, которая и удерживала дверь от ветра, если не закрывать ее ключом. Помнится, такие стандартно ставили на двери в хрущевках. Впрочем, для времени их появление вполне адекватно…

В комнату вошла брюнетка в темно-бордовом халате, домашних тапочках и с блестящим ворохом аккуратно накрученных алюминиевых бигуди на голове. В руке она держала белую фарфоровую солонку с позолоченным пояском.

– Добрый день! Я Зоя Осиповна из сто тридцать четвертой, на этом этаже.

– Очень приятно. Виктор Сергеевич. Еремин.

– Виктор Сергеевич, вы представляете, только прокрутила мясо на котлеты, и кончилась соль! А спросить у соседей – знаете, никого нет, суббота, все кто где, мы тоже с мужем вечером собирались на концерт во Дворец культуры, и вот только вы один. Не выручите?

– Конечно! Я как раз взял сегодня целую пачку. Даже еще не распечатывал.

– Огромное вам спасибо! А вы только что здесь устроились?

«О, этот очаровательный пароль советских времен, открывающий любопытному взгляду любые соседские двери, – поваренная соль», – подумал Виктор. Она у всех есть, и у каждого может кончиться в любую минуту. Ну что ж, будем знакомиться с соседями».

– Да, вначале подселяли к студентам, сейчас – сюда.

– Недурно, знаете, недурно… Если и дальше так хорошо пойдет с жильем, старые вещи Зощенко просто перестанут издавать. Они будут неактуальны. Вы любите Зощенко?

– Странный вопрос, – дипломатично ушел Виктор, не зная позиции здешнего Политбюро по этому сатирику. Конечно, при его статусе и корочке в кармане уже можно было сказать что угодно, но вдруг у этой дамы будут неприятности?

– Действительно, странно даже говорить. Кстати, мы с мужем тоже в прошлом месяце приехали, перевелись из Выгонич, дети пока у родителей, привезем, когда оформим кредит на сталинку. Мужу дают хорошее место на Профинтерне, а я буду в институте преподавать немецкий, вот нам пока до оформления кредита дали здесь. А вы тоже перевозите семью после кредита?

– Как вам сказать… Дело в том, что я, к сожалению, потерял семью.

Зоя вплеснула свободной рукой и приложила ее к щеке, словно у нее болели зубы.

– Ой, простите… Это, наверное, ужасно. Знаете, вам сейчас надо больше бывать на людях. Мы, кстати, тоже бываем и в следующее воскресенье со знакомыми, если не будет дождя, идем на природу на шашлыки. Давайте с нами! Вы ходили раньше на шашлыки?

– Зимой на шашлыки?

– Во-первых, уже практически весна, во-вторых, там есть где посидеть. Там будут очень приличные люди – Борковичи, Синегины, Ляпузовы, будет Тамара Егоровна, она работает в библиотеке, очень интеллигентная женщина, исполняет песни под гитару. Кстати, прошел слух, что вы знаете какие-то потрясающие новые песни, она очень интересовалась. Вы в курсе, что шашлыки – это сейчас становится модным?

– Да, мне доводилось ездить на шашлыки, так что я с удовольствием – если только какие-то обстоятельства. Если что-то будет неотложное в этот день, я сообщу.

– Пожалуйста! Главное, только не забудьте! Всего доброго!

«Ну вот, на следующей неделе меня будут знакомить с библиотекаршей, – резюмировал Виктор, когда за дамой захлопнулась дверь. – Кстати, а это случайно не разновидность наблюдения? Прийти посмотреть – как тут, на месте ли, никто не украл? И как вообще с наблюдением? Помнится, здесь увлекаются разными продвинутыми штучками…»

Он подошел к приемнику и аккуратно, чтобы не поцарапать полировки корпуса, перевернул его передней стороной вниз, затем, вооружившись перочинным ножом, аккуратно отвернул четыре шурупа, удерживающие толстый лист прессованного картона с пробитыми для вентиляции круглыми отверстиями, и заглянул в подвал шасси.

Внутри, среди вызывающих ностальгические чувства у каждого радиолюбителя разноцветных проводов, крупных зеленых пленочных резисторов, бочонков бумажных и пластмассовых кирпичиков слюдяных конденсаторов, ламповых панелек и прочего лапидарного железа ламповой эры, был аккуратно пристроен цилиндрический микрофон размером с небольшую пуговицу, от которого тянулись тонкие белые провода к залитому эпоксидкой блочку размером примерно со спичечный коробок, а от него – к батарее, собранной из куска галетной для ламповых приемников, и к паре проводов, которые шли вдоль нижней доски корпуса в разные стороны и, видимо, исполняли роль антенны. Радиомикрофон, однако. Жучок. Жучила. На куске галетной батареи виднелся знак в виде пятиконечной звезды. Ну ладно, хоть не германская разведка. Виктор не стал трогать конструкцию, только произнес в микрофон: «Раз, раз. Как меня слышно, прием» – и, привернув крышку обратно, вернул приемник на законное место. Еще один микрофон обнаружился под диваном, приклеенный уже не удивлявшим его скотчем к фанере диванного ящика. Похоже, аппаратуру ставили больше для его безопасности и не слишком старались маскировать.

Он хотел еще проверить отдушины на кухне и в туалете, крышку подвеса светильника и также пару подобных мест, но делать это ему было уже откровенно неинтересно. На всякий случай он только тщательно прощупал подкладку пальто, но там ничего не обнаружил. Ну и черт с ним. Надо что-то приготовить поесть перед этим исполкомовским торжеством.

Глава 12
Официальное шоу

Тут Виктор обнаружил, что, помимо всего прочего, ему надо еще и погладить костюм и рубашку. Хотя материалы начала двадцать первого века в этом отношении были получше тканей середины двадцатого, но с момента попадания сюда ему так и не довелось воспользоваться утюгом. Порывшись в шкафах и тумбочке и даже заглянув на антресоли, казенного утюга он не обнаружил; вероятно, предполагалось, что данный девайс, как бритва и зубная щетка, непременно будет у каждого жильца, потому что это все-таки общежитие, а не гостиница. Пришлось зайти в сто тридцать четвертую к Зое Осиповне, чтобы испросить сей непременный для каждого джентльмена предмет; как только он переступил порог, его окатило аппетитной волной жареного мяса, лука и еще чего-то вкусного, а слух взбудоражило шкварчание сковороды. Зоя Осиповна действительно обжаривала котлеты и обрадовалась так, как будто это он хотел подарить ей утюг. Супруги размещались в пятнадцатиметровой комнате, значительную часть которой занимала двуспальная кровать; кухонная ниша была перенесена из коридора в большую комнату, что, с одной стороны, позволило иметь ванную, но, с другой, во время готовки приходилось все время проветривать. Менталитет населения не хотел идти в ногу с замыслами архитекторов, полагавших, что женщина должна раскрепоститься и освободить себя от уз кухонного быта, предпочтя непроизводительной домашней готовке сбалансированное, рациональное и научно выверенное питание в столовой самообслуживания на первом этаже. Впрочем, как успел узнать Виктор, на сталинки и прочее жилье с отдельными квартирами столь радикальные взгляды на быт, к счастью, не распространялись.

Он ожидал, что ему дадут для глажения нечто похожее на воспоминания раннего детства – большой, тяжелый, сверкающий хромом честный кусок металла с точеной деревянной ручкой на стальной скобе, со все время перегорающей спиралькой внутри, который для регулирования температуры надо все время включать и выключать из розетки. Однако утюг, который он одолжил у соседки, оказался вполне продвинутым – объемный, напоминающий формами броненосец, но сравнительно легкий, с черной карболитовой ручкой, красным глазком лампочки и, самое главное, терморегулятором. Промышленность группы «Б» делала заметные успехи.

…Вернув утюг и пообедав быстро приготовленными макаронами со свиной тушенкой, Виктор вновь повеселел. О грядущей мировой катастрофе абсолютно не хотелось думать. Предстоящее мероприятие виделось его умственному взору довольно скучным, с длинными казенными докладами и выступлениями, которые будут произносить тяжеловесным, мертвым языком, бурными аплодисментами, в которых придется участвовать, и бюстом Ленина (или Сталина?) позади стола президиума. Возможно, в зал войдут пионеры со знаменем, а потом, вероятно, состоится концерт, солидную часть которого составят коллективы народного творчества, артисты местной филармонии и чтец, участвующий в литературно-художественной композиции во славу… посмотрим, во славу чего или кого. Может, просто нас, людей труда. Правда, есть надежда, что его там случайно озарит насчет «Аттилы», ну и что там, собственно, у них в буфете… Идти на трамвай он решил к бане – возможно, так короче.

По иронии судьбы он попал на тот же самый трамвай, на котором ездил в Брянск в прошлую субботу, с веселой вожатой, крутившей в кабине портативный приемник, и понял, что за почти две недели, что здесь провел, он выбирался в центр всего дважды, и то по субботам. По радио звенела серебряным голосом Нина Дорда – что-то очень веселое и о любви. Народу было больше, чем в прошлый раз, но теперь Виктор удивлялся не одежде полувековой давности, которая ему уже успела примелькаться и воспринималась совершенно естественно, не социальным типажам из далекого-далекого детства – его поражала открытость и непосредственность людей; на лицах большинства, казалось, запросто можно было читать их мысли. И еще что вновь поразило Виктора – это полное спокойствие перед нависшей угрозой ядерной катастрофы. Едут люди, уверенные в завтрашнем дне, и по фиг им Гитлер с его «Аттилами».

Увлекшись наблюдениями, Виктор чуть не проехал центр; хорошо, у трамвая здесь была еще одна остановка – прямо возле универмага, перед мостом через Судок. Он достал пригласительный и посмотрел адрес.

Вечер должен был состояться не в исполкоме, а в так называемом Доме Политики на Красной площади. Виктор уже, часом, подумал, не в Москву ли надо было ехать; но вовремя вспомнил, что Красной называлась когда-то площадь Маркса – сто метров вниз по Советской от Сталинского проспекта. Почему площадь переименовали обратно, он не понял, хотя и предположил укрепление славянофильства в официальной идеологии.

Дом Политики располагался на том самом месте, на котором после войны построили красивое здание обкома в классическом стиле (чувствовалось тайное желание архитекторов создать брянский Смольный), а позднее его заняла областная дума. Здесь же Дом Политики был возведен из красного кирпича и стилизован под роскошный псевдорусский модерн, составляя единое композиционное целое как с примыкавшим к нему дореволюционным зданием, которое Виктор с детства помнил как редакцию «Брянского рабочего» (по рисунку на последней полосе), так и со зданием Винного Замка на другой стороне Советской. Верхняя половина площади была застроена под классицизм, включая реконструированные фасады поликлиники и почтамта. Поликлиника теперь получила колоннаду перед входом и греческий портик. Круглый сквер в центре площади был обнесен чугунной узорной решеткой и украшен скульптурами и не действовавшими сейчас, занесенными снегом фонтанами, являя собой миниатюрное подобие Летнего сада и Петродворца. Сквер и площадь, так же как и Сталинский проспект, заливал яркий свет многочисленных фонарей на столбах и стенах домов.

В освещенный большими гранеными, стилизованными под старину светильниками подъезд, перед которым стояло штук пять «стартов», два черных «спутника» и поражающая своим изяществом «бэйба» (наконец-то разглядел, что эта машина официально называется «Мечта»), ручейками стекались люди. Виктор показал вахтерше пригласительный и прошел внутрь. В фойе играла музыка, и звуки вальса чем-то напомнили ему фильм «Карнавальная ночь», разве что не было бумажных гирлянд, лампочек, шариков и конфетти. Вокруг сновали люди со счастливыми, светлыми лицами, мужчины в костюмах с галстуками, женщины в разноцветных нарядных платьях, все они смеялись и весело шутили; казалось, что в самом воздухе висело ощущение праздника. Виктор сдал верхнюю одежду в гардероб и причесался перед одним из больших зеркал, лентами покрывавших простенки в фойе; он подумал о том, что надо поискать буфет, но тут прозвенел звонок, и он поспешил в зал.

Зал был партерным и трансформируемым; ряды кресел были убраны, и вместо них на широких ступенях расставлены столики на четверых, как в варьете. Несколько телекамер – больших, серых, с турелями разнокалиберных объективов, установленные в люльках на огромных решетчатых стрелах, – казались здесь столь же диковинной и несуразной деталью, как если бы в зал поставили скелеты динозавров. Девушка в дверях указала Виктору, как пройти к его месту; там за столом уже сидели Алексей, Сэм и еще один осодмилец, бывший тогда с ними на дежурстве.

– Ну вот, все мушкетеры в сборе! – воскликнул Алексей, завидев подходившего Виктора. – Интересно, а штопор у них есть или как?

На столе действительно стояли бутылки вина, правда, светлого десертного (Виктору сразу вспомнилось «К празднику – легкие вина»), рюмки, блюда с закуской, вазочки с печеньем и конфетами и в центре столика – с яблоками и мандаринами. Он уже начал сомневаться, можно ли до этого всего дотрагиваться, как подошла девушка-официантка и быстро откупорила бутылки.

– Девушка, а как вас зовут? – спросил Сэм. – Мы хотим написать благодарность тресту столовых, ибо восхищены профессиональным мастерством.

– Мэри, – не моргнув глазом ответила она. – Но я уже занята.

– Мужайся, старик, – философски произнес Алексей. – Все гриновские девушки уже заняты. Фабрика по пошиву алых парусов строит новые цеха ввиду хронического роста плана.

Тем временем мероприятие уже началось, и оказалось один в один построенным как «Голубой огонек» – то есть то одним, то другим за столиками вручались награды, тут же у них брали блиц-интервью под пристальным взором проплывавших над залом телекамер, из-за других столиков поднимались артисты, что-нибудь исполняли и тоже говорили перед камерами и так далее. Короче, Виктор совершенно оказался участником лив-шоу, которое вели незнакомые ему мужчина и женщина; вероятно, это были ведущие брянского ТВ. Если в его реальности политика представляла собой шоу, то здесь, наоборот, шоу представляло собой политику.

Среди людей, получавших грамоты и награды, как и ожидал Виктор, преобладали передовики (причем прежде всего участники движения «Без изъяна», из чего он сделал вывод, что на качество здесь перенесли акценты гораздо раньше), рационализаторы и изобретатели, отличники боевой подготовки и передовые управленцы. Неожиданным для него оказалось вручение одной молодой женщине почетного знака, как было сказано, «за новые успехи в создании произведений абстрактной живописи, отражающие жизнь и быт советского народа». Джаз был везде, в том числе и на этом торжественном вечере, а вот абстрактной живописи он нигде в окружающей среде не заметил, равно как и абстрактной скульптуры. На улицах скульптура была самая что ни на есть антично-советская: Аполлоны и Венеры, Меркурии и Ники в виде ткачих, механизаторов, учительниц, спортсменок и прочих представителей и представительниц нового общества. «Может, это элитарное увлечение номенклатуры такое?» – предположил он и кстати отметил, что вино приятное и очень легкое; при попытке перебрать такого можно было скорее получить энурез, чем опьянение.

Тем временем ведущие уже перескочили за их столик, на них вместе с врученными почетными грамотами нацелились телекамеры и посыпались вопросы; миловидная ведущая в светлом платье и с голосом, делающим просто невозможным уклонение от ответа, спросила у Виктора, есть ли у него какие-то пожелания к архитектурному облику города.

– Ну что сказать, – в некоторой растерянности начал Виктор, – я откровенно потрясен теми прекрасными изменениями в облике нашего города, который я знаю с детства. На наших глазах создается город будущего, город мечты. И единственное, что тут можно пожелать, – чтобы в этой мечте находилось место и памяти о великой и древней истории нашего края, нашей Брянщины, которую испокон веков прославляли великие воины и великие поэты. Родом с Брянщины богатырь Пересвет, первым сразившийся с врагом на Куликовом поле, родом с Брянщины легендарный поэт Боян, упомянутый в «Слове о полку Игореве». Пусть же когда-нибудь, скажем, на Покровской горе станут рядом в бронзе Пересвет на коне и Боян с гуслями; пусть станут там пушки брянского Арсенала, что защищали Россию от нашествий, и пусть Родина-мать на вершине высокой стелы поднимет над городом символ промышленного мастерства и любви к родной земле – серп и молот!

– А что? – раздался голос из-за одного из столиков. – Что скажут товарищи архитекторы?

– Василий Николаевич! – откликнулся кто-то из-за спины Виктора. – Конной статуи среди памятников в городе действительно не было, это хорошая идея. Тем более за счет лимитов на монументальное искусство патриотической тематики.

– А не все историки согласны, что Боян – наш земляк, – скептически донеслось с другой стороны зала.

– Историки – это все частности! В понедельник обговорим! Извините, товарищи, продолжайте!

– Ну вы мощно! – зашептал Сэм Виктору. – Сам Никандров заинтересовался! В Брянске теперь будет свой Медный всадник!

– А точно, – добавил Алексей. – Чем лепить на каждом углу гипсовых ткачих с Камвольного, летчиков и солдат, пусть лучше на одного богатыря потратятся, но в бронзе, чтоб на века стоял.