Текст книги "Собиратель книг, женщины и Белый Конь. Библиотека журнала «Вторник»"

Глава 14

На следующий, воскресный день у нас был приготовленный Кен английский завтрак. Не только овсянка (это все-таки блюдо интернациональное), но прежде всего йоркширский пудинг, основное достоинство которого, по словам Кен, было то же самое, что у тыквенного чизкейка – простота приготовления. Несмотря на это, она встала раньше. Причем так тихо, что я не почувствовал, что остался один.

Я проснулся, когда она была на кухне. Сразу подумал не о ней. О жене… Сколько лет была рядом со мной. Как она? Я решил обязательно позвонить ей сегодня. Чем раньше, тем лучше. Переживал за нее…

Но тут из кухни пришла Кен. Она была босиком, в коротком (намного выше колен) желтом халате, который не был плотно запахнут. Я тут же забыл о своих тревожных мыслях. А Кен села на край кровати, я взял ее за руки.

Мы смотрели друг другу в глаза. Затем она освободила руку, нежно провела пальцами по моим губам. Тихо произнесла короткое «здравствуй».

Я хотел ее, но сдержал себя. Кен торопилась скорее позавтракать. Она ждала звонка из школы верховой езды. Была уверена – первое занятие состоится уже сегодня. И не обманулась в своих ожиданиях. Звонок последовал, Кен извлекла из красного рюкзачка форму для занятий, и уже спустя полчаса мы шли в сторону Сокольников, где располагалась школа. Она была на самом краю парка. Возле железнодорожной платформы «Москва третья». Туда от моего дома можно вполне добраться пешком.

День был с легким морозцем, солнечный и хороший. Хорошей была и наша прогулка к «Москве третьей». Это просто прекрасно – держать любимую женщину за руку.

Начало занятия тоже стало хорошим. Кен очень понравилась выделенная школой рыжая лошадь, которую звали Астра. Она сделала несколько кругов на ней. Держалась не так уверенно, как на Фаэтоне. Видно, помнила о недавнем растяжении. Но все равно выглядела очень довольной. А затем Астра почему-то начала нервничать. Резко остановилась, потом бросилась в сторону. Кен едва удержалась на ней.

Высокая стройная женщина-инструктор поспешила на помощь. От ее прикосновений лошадь сразу успокоилась.

– Вам надо привыкнуть друг к другу, – посоветовала инструктор, – попробуйте сейчас просто пообщаться, и советую – дайте Астре чего-нибудь вкусненького. Вы взяли с собой что-нибудь? – Кен кивнула. – А затем, -продолжила она, – можно снова попробовать поездить на ней.

Кен подошла к Астре, которая настороженно косилась на нее. Но эта настороженность сразу исчезла, когда лошади были предложены лакомства: нарезанные яблоки, морковь, кусочки сахара, и десяток больших баранок. Я, казалось уже должен был бы привыкнуть к тому, что Кен – волшебница, но все равно был поражен. Не видел дома, чтобы она брала с собой еду для лошади! Хорошо, пусть я пропустил это, но ведь у Кен не было с собой никакой сумки.

– Только не перекормите ее! – улыбаясь, посоветовала инструктор.

Ни Кен, ни Астра не обратили внимания на эти слова. Лошадиный пир был в разгаре. В руке Кен появлялись все новые и новые куски сахара, разнообразные сухарики, куски яблока и морковки.

Кен продолжала кормить лошадь, аппетит которой, казалось, не знал границ, когда неожиданно (откуда только взялась эта темная туча?) пошел мокрый снег…

Все это произошло вскоре после того, как он начался.

Клянусь всем на свете, но он появился из ниоткуда! Белый Конь…

Он стоял здесь, на площадке конной школы, неподалеку от нас и смотрел на Кен, которая, стоя спиной к нему, продолжала баловать Астру обильным угощением.

Она тут же почувствовала появление Белого Коня. На миг застыла, затем обернулась и бросилась к нему. Забыла, казалось, обо всем на свете, кроме него. Остановилась перед ним. На мгновение они замерли, созерцая друг друга. Затем Конь едва заметно кивнул Кен. Она тут же оказалась на нем.

Кен не смотрела ни на Астру, ни на меня, когда Белый Конь тронулся с места. Но я стоял сбоку, и я видел ее темные глаза. Видел в них одержимость. Что было в этой одержимости, я не знал, но мне почему-то стало не по себе. Очень не по себе. А тут еще этот снег… Я всегда любил снег, любил смотреть на него. Но сегодня снег почему-то будоражил и волновал меня. Это был нехороший снег.

А Белый Конь, в отличие от Кен, бросил на меня взгляд. Снисходительно-высокомерный. Посмотрел так и рванул вперед (куда там лошадям этой школы!). Прошли считанные секунды, а он уже перепрыгнул через барьер и понесся со своей прижавшейся к его шее наездницей дальше – в сторону пустого в этот февральский день футбольного поля.

Он остановился далеко от меня, на самом его краю. Отсюда я уже с трудом (все-таки шел снег, и зрение у меня неидеальное, хотя очки не ношу) мог видеть Кен и Белого Коня.

Я видел, как она соскочила с него. Потом они снова, как только что здесь, рядом со мной, стояли друг напротив друга. Потом она обняла его шею, поцеловала. А потом…

Потом мне показалось, что Белый Конь обнял Кен. Господи, он уже не был конем! Я видел голову мужчины, могучий обнаженный торс.

Я видел Кентавра! Здесь, у нас – в Сокольниках! На футбольном поле возле железнодорожной платформы «Москва третья». Во всяком случае, мне так казалось… «Может, мерещится?», – подумал я. Ведь они были далеко от меня, а снег стал, наверное, самым сильным в этом году. Все это могло сыграть со мной злую шутку.

Отдаленные силуэты… Мне казалось, что Кентавр притянул Кен к себе, а она не сразу, но прильнула к его груди. Целуются?.. Возможно. Два силуэта почти слились.

Нет, успокаивал я себя, скорее всего, Конь просто остановился, Кен спешилась и теперь гладит его. Да, говорил я себе, она просто гладит, как только что гладила рыжую Астру, которая стояла рядом и задумчиво смотрела в ту же сторону, что и я. И целует она Коня точно так, как несколько минут тому назад целовала нос этой лошади. Нет рядом с ней никакого Кентавра! А даже если Белый Конь и превратился в него, то Кен не станет целоваться с ним.

Но почему же тогда мне так сильно не по себе? Почему мне так неприятно смотреть на них? Почему меня просто трясет?..

Я не знал, как ответить на эти вопросы. И я вспомнил, как Кен рассказывала мне о Фаэтоне. Вспомнил ее слова:

«Он такой необычный, когда предстает в виде Кентавра»…

А ее интонация… Тогда мне было неприятно слышать эти слова. Я ревновал Кен, хотя речь шла о каком-то Кентавре. И еще, я помнил: она говорила, что нравится Белому Коню. Она была взволнована, когда рассказывала об этом…

Я продолжал глядеть на Кен и Белого Коня (Кентавра?). Даже не подумал о том, чтобы пойти в их сторону. Пребывал в каком-то оцепенении ревности и догадок.

Два силуэта, размытых в моих глазах расстоянием и снегом… То ли Кен ласкает Коня. То ли Кен и Кентавр ласкают друг друга. Второе было очень трудно уместить в голове.

Не знаю, сколько времени я смотрел на них и на этот сумасшедший, злой снег, который становился все сильнее. Сквозь него, этот безумно густой снег, я увидел, что один силуэт – это уже точно был Белый Конь, не Кентавр – медленно отошел от Кен и вскоре исчез среди елей, окружающих ту, дальнюю от меня, сторону футбольного поля.

Когда Кен вернулась, на ее щеках был сильный румянец, и она выглядела смущенной.

Мне казалось – сейчас она очень далеко отсюда (точно не со мной!) сердцем и мыслями. Она далеко, но старается вернуться сюда. Ко мне. В наш мир февральской Москвы. Но что-то внутри нее очень противится этому. Что-то очень сильное. Что-то, ради чего она забыла обо всем на свете, когда рядом с ней был Белый Конь.

Все это укрепило мои подозрения, что Конь действительно стал Кентавром, и что они с Кен (как же это ужасно!..) ласкали друг друга. К тому же – странное дело! – снег прекратился. Будто какой-то волшебник (или молодая волшебница?) остановил его.

Я решил ничего не скрывать от Кен, объясниться с ней прямо сейчас:

– Кен, скажи мне, что это было?

Она не сразу ответила. Я был уверен – приходила в себя после свидания (может, с волшебным Конем, а, может, с Кентавром):

– Ко мне в гости приходил Фаэтон.

– Я видел…

Мне было очень тяжело продолжать. Ведь сейчас мог услышать то, что разрушило бы наш с Кен мир. Удивительный мир, который только возник.

– Серджио, – во взгляде Кен были любовь, тревога, смущение и еще что-то такое, что я не мог разгадать, – он просто приходил повидать меня. Я понимаю, о чем ты…

Она замялась, не сразу продолжила:

– Он превратился в Кентавра. Ты ведь это увидел? Верно?

Я кивнул.

– Я сама был поражена. Это бывает так редко! А потом – ты видел и это, – обнял и поцеловал меня. Но тебе совершенно не стоит ревновать, – в этой фразе Кен отступила от своего правила, сделав ударение не на одном, а на почти всех словах, – мы давно знаем друг друга. Мы старые друзья. Естественно, что он поцеловал меня. И я… – Кен запнулась. – Я сделала то же самое. Но еще раз говорю, не ревнуй, поцелуи и объятия бывают разные.

«Поцелуи и объятия бывают разные», – повторил я про себя ее слова. Кен старалась говорить убедительно, но, мне казалось, она убеждала этими словами не только меня, но и себя. Старалась создать для нас обоих некую новую реальность. Закрыть ей то, что произошло на самом деле. Она делала это ради нас. Я должен был пойти ей навстречу.

– Я верю тебе, Кен, – сказал я коротко.

Я действительно поверил. Потому лишь, что очень хотел поверить. И еще потому, что видел: она не меньше меня хочет этого.

Но разум говорил мне: друзья вряд ли будут целоваться так долго. И, скорее всего, не уйдут для этого далеко в сторону. Да и снег (я не сомневался, этот снег устроила Кен!) для друзей совершенно не нужен.

Но тот же разум говорил и другое: и Кен, и Фаэтон – это часть волшебного мира, я пока познал только его самую малость. Мне далеко не все здесь понятно. Не все объяснимо. Поэтому, раз я люблю Кен и раз доверяю ей, мне надо ей верить.

Туча, родившая снег, сгинула, будто ее и не было вообще. Снова стало солнечно. Кен еще немного покаталась на Астре, которая после обильной и вкусной кормежки стала очень ласковой и послушной. Затем Кен простилась со своей новой подругой, и мы отправились домой. Шли тем же путем. Только дорога для меня была уже не такой хорошей, как утром. Я поверил Кен? Да. Но, прежде всего, потому что мне нужно было поверить. Для себя. Для Кен. Для нашей любви.

А Кен чувствовала меня. И, видимо, не находила других слов, кроме уже сказанных. Я видел – она расстроена.

А дома – почти сразу, после того как переступили порог прихожей – была близость. Инициативу проявила Кен. Она, можно сказать, атаковала меня. Но у нас снова была заминка. Она не могла впустить меня в себя. Не получалось. Как в первый раз, в волшебном саду. Мы преодолели это. С большим трудом, чем в саду, но все-таки преодолели.

А потом и я, и она были счастливы от любви. Для меня близость будто закрыла собой то, что произошло между Кен и Кентавром. Возникшая между нами напряженность растаяла.

Глава 15

Обед, в отличие от завтрака, у нас был русским. Основу его составили щи и котлеты с картошкой, извлеченные Кен, соответственно, из пузатой банки и коробки, которые накануне она предусмотрительно выделила для сегодняшнего питания.

После обеда отдыха не было. Кен разбирала свои вещи. Моя помощь оказалась просто необходимой. Я был нужен не только для того, чтобы найти место для всего, что, как выяснилось, таил в себе маленький красный рюкзак. Нет, нужна была обычная мужская сила, чтобы помочь моей волшебнице расставить все по своим местам.

На журнальном столе в гостиной заняли свои места компьютер, принтер и печатающая машинка (Серджио, иногда мне нужна именно она!). Под ним разместились три коробки с рукописями и четыре с чистой бумагой.

В шкафах в спальне, прихожей и коридоре вещи жены (Серджио, мне кажется, ей стоит скорее забрать их отсюда!) потеснили вешалки с платьями, брюками, юбками, кофточками, куртками и пальто Кен.

Один из кухонных шкафчиков (Серджио, все это свое, с моего огорода, все это тебе очень понравится!) заполнили банки с сушеными травами и приправами.

А вот косметики (Серджио, я почти не пользуюсь ей!) оказалось на удивление мало. В основном, это были кремы для ног (Серджио, я люблю ходить босиком, поэтому за ногами надо очень и очень ухаживать!).

Для самой большой коробки (Серджио, здесь все, что нужно для моего волшебства!) места в шкафах не нашлось – она оказалась слишком широкой для них. Мы разместили ее в спальне, рядом с большим зеркалом (изготовленном, кстати, тоже на нашей фабрике). Еще одна громадная коробка (Серджио, здесь тоже волшебные принадлежности!) нашла свое место в прихожей. Кен хотела было определить ее в «Хранилище собрания редких книг, журналов и прочих приобретений», но это место мне удалось отстоять.

Затем мы поужинали, и я показал Кен некоторые (разумеется, самые ценные) свои книги.

Пока смотрели их, поговорили о литературе. Выяснилось, что Кен читала намного больше, чем я.

– Правда, в последние десять лет, Серджио, – призналась она, – я почти не читаю. А на чужие стихи вообще табу наложила. Дело в том, что стала больше писать. Не хочу никакого чужого влияния.

– Понимаю. Ты опасаешься, что невольно начнешь подражать кому-нибудь.

Вот именно! – воскликнула Кен. – А папа – ты только подумай! – этого совершенно не понимает, – в голосе Кен звучало негодование. – Если узнает, что я не прочла что-то из того, что по его мнению, следует прочесть, то начинает капать на мозги!

– И что, добивается своего? – поинтересовался я.

– Меня не так легко заставить сделать то, что я не хочу, хотя и он легко не отступится, – ответила Кен.

– Ругаетесь из-за этого?

– Бывает, – она улыбнулась, пожала плечами.

Я уже заметил, что Кен нередко бывает сердита на Аарона Михайловича, но это не мешает ей очень любить его. И это чувство полностью разделяется им. Я был уверен в этом: ведь хотя и очень недолго, но видел их вдвоем. Уловил оттенки интонации в ее словах, казалось бы, полных только негодованием…

Кстати, Кен не выделила ни одной, из подобранных мной книг. Понравились, но не больше того. Самое сильное впечатление на нее произвел недавно купленный «Ленин в Смольном». Я и не думал показывать этот фолиант Кен, она сама обратила на него внимание благодаря яркому красному цвету обложки. Взяла в руки и в буквальном смысле слова не могла оторваться от фотографий вождя пролетариата и от сопровождающих их текста.

– Никогда не видела таких книг, – сказала Кен, изучив ее.

Я сначала удивился. Ей же около сорока. Застала концовку советского времени. Конечно, большую часть времени Кен жила в своем Йорке, но ведь бывала и здесь. Тогда в СССР была масса подобных книг. В любом магазине стояли. Почему же тогда «Ленин в Смольном» стал для нее откровением?..

Я уже собирался спросить об этом Кен. Но не сделал этого. Потому что понял, в чем дело, и мысленно отругал себя за несообразительность.

Ведь в те советские годы Кен, приезжая сюда, жила у Аарона Михайловича! А он (я это точно знаю) подобных книг у себя дома никогда не держал. Всегда, даже когда я учился у него в школе, был антикоммунистом. Причем никогда не скрывал этого. Даже фрондировал этим не только в последние, но и в «брежневские» советские годы. На него никто не донес. По одной простой причине. Все, кого я знал, очень уважали его.

– Природный русский человек не может и не должен быть коммунистом! – таков один из излюбленных тезисов моего бывшего школьного учителя.

Сколько раз я слышал эти слова… Думаю, в беседах со мной он чаще, чем в других случаях, произносит их. Камень в мой огород. Дело в том, что я, конечно, я не коммунист, но по своим взглядам близок к социалистам. А их Аарон Михайлович тоже не очень жалует. Но все-таки приемлет. Доказательство тому – наша многолетняя дружба.

Так что в доме отца Кен не могла видеть книг о Ленине. Мой красный фолиант стал для нее своего рода откровением.

– А у меня дома, – рассказала мне Кен, вернув «Ленина в Смольном» на полку в «Хранилище», – тоже много книг. Есть и очень (на этом слове она сделала ударение) старые. Даже восемнадцатого века. Но, в основном, на английском. И некоторые – на латыни. В нашей семье многие знали этот язык. Кое-что я могу тебе привезти.

– Нет, Кен, – я отрицательно покачал головой, – я собираю книги только на русском.

– У меня таких всего три. Пушкин, Толстой. Эти обе книги – большие, девятнадцатого века. И есть еще одна маленькая. Радищев. Кажется, начала девятнадцатого века.

Первые две книги меня совсем не заинтересовали. У меня есть несколько однотомников и Пушкина, и Толстого девятнадцатого века. Больше, наверное, не нужно.

А вот Радищев… Его в том столетии издавали нечасто: русские императоры не очень любили автора крамольного «Путешествия из Петербурга в Москву». Когда Кен сказала, что книга из ее библиотеки, возможно, издана в начале девятнадцатого века, я сразу подумал об одном, очень редком издании. Это «Собрание оставшихся сочинений» (без «Путешествия»), которое наследники Радищева издали в 1807 году. Почти весь тираж этой книги сгорел несколько лет спустя в Москве, в 1812 году, когда в город пришли французы.

Все это означало одно. Вероятно, Кен обладала библиографически редкой и очень дорогой книгой. Разумеется, я не мог попросить ее подарить мне Радищева. Я был обязан сделать другое – выяснить, действительно ли у Кен то самое издание. И если дело обстояло так, она обязательно должна была узнать об этом.

– Кен, возможно, это очень редкая и очень дорогая книга, – сказал я. – Когда поедешь домой, запиши точно ее название и год издания. Тогда все прояснится. Либо я расскажу тебе, либо сама посмотришь в интернете, сколько за нее дают на аукционах. Думаю, точно больше миллиона рублей.

– Мне не очень хочется выяснять это, – ответила Кен, – мне это не особенно интересно. В нашей семье никогда не продавали книги. Если они и уходили от нас, то только в качестве дара.

– Я все понимаю, Кен, мне близки и понятны традиции твоей семьи. Но, мне кажется, ты все-таки должна знать, насколько ценная книга стоит у тебя на полке.

– Ладно, я посмотрю ее, – без особого энтузиазма согласилась со мной Кен, – но только потом ты уж сам узнавай, то ли это редкое издание, о котором ты говорил. У меня в Йорке будет масса других дел. Во-первых, мне надо собрать и взять с собой в Москву свои некоторые вещи и рукописи. А во вторых, закончить, наконец, работу над своей собственной книгой, чтобы она вышла в марте или апреле.

– Хорошо, я сам все узнаю о твоем Радищеве, – ответил я. – А насчет твоей книги стихов… Выполни, пожалуйста, одну просьбу.

– Какую просьбу?

– Я хочу быть первым, кому ты подаришь ее.

Этим разговором завершился наш первый общий воскресный день. Он был просто прекрасным, если бы не Белый Конь…

Я старался не думать о нем, когда мы засыпали. Но это не совсем получалось. А еще мне было жаль, что впереди – будние дни, и я буду видеть свою Кен только утром и вечером. А вечерами мы наверняка будем усталыми. Мне предстояло почти полностью подготовить номер «Обозрения зазеркалья», который должен был выйти через десять дней, а Кен собиралась искать работу. Я почему-то думал, что это окажется не таким легким делом, как ей кажется.

И еще я вспомнил, что собирался позвонить жене, но так и не сделал этого.

*****

Я не ошибся насчет работы Кен. Вечером, в понедельник, она выглядела раздраженной.

– Представляешь, Серджио, весь день шлялась по этим школам английского. Их, как говорят здесь, пруд пруди! Да, почти везде требуются преподаватели. Но везде – на маленькое количество часов. Все хорошие места давно заняты. А мало часов – мало денег. Меня это не может устроить.

Рассказывая о своем походе, Кен готовила картофельное пюре. Сейчас с яростью давила картошку.

– Кен, не волнуйся, – постарался я успокоить ее. – Не стоит так переживать из-за денег. Я все-таки работаю. И ты на небольшие деньги, но устроишься. А со временем найдешь работу, где станут платить больше.

– Серджио, – она сердито посмотрела на меня. – Деньги мне нужны не для нарядов. Я пишу стихи. У меня выходят книги. Это делается на мои деньги. Никто не дает и не даст мне деньги на это. Ни пенса! Я хочу, – это слово она произнесла громче, чем остальные, – чтобы книги выходили и впредь. Чтобы люди не только в интернете читали мои стихи. В этом очень важная часть моей жизни. Впрочем, ладно, – сказала она, вздохнув и начав раскладывать пюре по тарелкам, – один день поисков еще маловато для выводов. Что-нибудь хорошее я найду. Обойду всю Москву, но найду. В Англию из-за этого не вернусь.

– Конечно, найдешь, – поддержал я Кен.

Мне было приятна ее решимость остаться здесь. Со мной…

Кен безуспешно продолжала искать работу, а я каждый день старался быстрее прийти домой. К ней. Задержался, правда, два раза. Один раз – чуть-чуть. Второй – довольно прилично.

Чуть-чуть – это когда позвонил жене (она все равно продолжала оставаться для меня «женой»). Разговор был короткий. Она никогда так сухо со мной не разговаривала. Немудрено… Меня порадовало одно – я почувствовал: в этой ситуации жена все-таки держала себя в руках. Не раскисла. Ни я, ни она ни слова не сказали о ее вещах, которые остались в моей квартире. Ей, видимо, было больно об этом говорить. А я решил ни в коем случае не торопить ее. Не идти на поводу у Кен. Вот соберется она в Англию, тогда жена сможет спокойно забрать вещи.

Разумеется, в разговоре с женой мне не удалось выяснить, стала ли она, скажем так, плотнее общаться с Глебом Сидоренко. Впрочем, я знал – если кто из них об этом мне и расскажет, то это будет Глеб. Я решил обязательно позвонить ему.