Текст книги "«Господь! Прости Советскому Союзу!» Поэма Тимура Кибирова «Сквозь прощальные слезы»: Опыт чтения"

28

русским духом,

Эта хрестоматийная пушкинская цитата неоднократно подвергалась ироническому переосмыслению, причем зачинщиком в обыгрывании двусмысленности выступил сам автор «Руслана и Людмилы». Вступление к поэме создано в Михайловском в 1824–1825 гг. Тогда же, в начале ноября 1825 г. Пушкин писал Вяземскому: «Ты уморительно критикуешь Крылова; молчи, то знаю я сама, да эта крыса мне кума. Я назвал его представителем духа русского народа – не ручаюсь, чтоб он отчасти не вонял. – В старину наш народ назывался смерд (см. госп.<одина> Кар<амзина>)» (Пушкин 13: 240). Ср. ниже коммент. к стиху «Русью пахнет, судьбою, говном» (с. 131).

29

едрить-колотить!

В еще одной публикации «Вступления» – «долбить-колотить» (Кибиров 1991а: 47), и это позволяет предположить, что первое слово комментируемого микрофрагмента представляет собой подцензурную замену первоначального (и уж точно подразумеваемого) «ебать» (так и было напечатано в первой публикации поэмы в нью-йоркском альманахе «Время и мы»). Присказка «ебать (или «етить») – колотить», как и многие ругательства такого типа, не несет никакой специальной смысловой нагрузки, кроме своеобразного украшения речи говорящего, а также усиления экспрессивности его реплики (как в данном случае) и/или выражения его удивления («Ебать-колотить, ты что натворил тут?!»). В некотором смысле «едрить-колотить» в комментируемом ответе есть почти симметричная риторическая реакция на «сволочь» в откомментированном выше вопросе.

30

Вкусным дымом пистонов,

У некоторых сверхаккуратных мальчиков свернутые пистонные ленты хранились в специальных коробочках

Дым пистонов игрушечных пистолетов пахнет порохом. Примечательно, что нарратор как бы забывает об этом, оценивая запах с детской точки зрения. Мемуарист из поколения автора СПС рассказывает: «Пистоны продавали круглые, размером с конфетти. Их клали в пистолет по одному. Одна сторона этих пистонов была синяя, слегка в фиолетовый, а другая – произвольной окраски, иногда даже с обрывками букв (из газетной бумаги, что ли?)» (ЖЖ9). Часто мальчишки подкладывали круглые пистоны на трамвайные рельсы, хотя никакого смысла в этой забаве не было (трамваи упорно не желали сходить с рельсов, а звук все равно был не слышен за грохотом транспорта). С конца 1960-х гг., когда в продаже в СССР появились игрушечные пистолеты-автоматы с лентопротяжным механизмом, пистоны для них стали изготовлять в виде узких лент. Поскольку такие пистолеты имелись далеко не у всех мальчиков, а имевшиеся часто ломались, пистонные ленты, как правило, раскладывали на асфальте или твердой земле, а затем били по каждому пистону камнем, ради оглушительного звука и «вкусно» пахнущего пистонного дыма. Или быстро проводили по всей ленте тем же камнем, добиваясь эффекта «очереди». Не следует также забывать об обсценной семантике слова «пистон» (= coitus) в разговорной речи.

31

карбидом,

От пистонов К. переходит к куда более травмоопасной мальчишеской забаве – бросанию в воду кусочков карбида кальция, то есть применявшегося в первую очередь в строительстве, при сварке металлов, соединения кальция с углеродом. Бурно окисляясь при соединении с водой, карбид выделяет горючий и взрывоопасный ацетилен, а сильный характерный запах, напоминающий о тухлых яйцах, обусловлен наличием в карбиде примесей. Ср. начальные стихи ст-ния К. из его цикла «Младенчество», в которых акцентируется именно тема резкого запаха карбида: «Карбида вожделенного кусочки / со стройки стырив, наслаждайся вонью, / шипеньем, синим пламенем от спички / в кипящей луже, в полдень, у колонки» (Кибиров 2001: 151). Далеко не все забавы детей и подростков с карбидом были столь невинными и кончались так мирно. Иногда итогом становились взрывы и, как следствие, оторванные пальцы. Поэтому играть с карбидом взрослыми строго запрещалось, что, наряду с нелегальностью получения этого вещества, только увеличивало его притягательность в глазах детей[48]48
  Приведем еще короткое воспоминание мемуариста из поколения К.: «В мое время был 100-процентный (но весьма для исполнителей опасный) способ сорвать урок в школе – насыпав кусочки карбида в чернильницы» (ЖЖ10). Ср. также в ст-нии М. Айзенберга «1953» (2008), в котором ольфакторные мотивы, в том числе запах карбида, тоже связаны с рефлексией о советском времени: «На портретах двойной упырь. / Острый запах – карбид и сера. / Воздух серый от стертых в пыль / поколений. Пыль еще не осела. / Как она провоняла вся, / та держава. Карбидом и «беломором» / мертвый дух как будто берут измором» (Айзенберг: 54).


[Закрыть]. Карбид упоминается и в поэме К. «Сортиры» (1991): «Но опять звенит оса, / шипит карбид, сияют небеса» (Кибиров 2001: 181).

32

горем луковым и огурцом,

Словосочетание в начале этого стиха может считаться одним из самых выразительных во «Вступлении» к СПС примеров того, что не все элементы перечня, из которых этот текст состоит, должны пробуждать в читателе воспоминание о конкретном запахе. Чем пахнет «горе луковое» (хотя лук, конечно, пахнет)? С другой стороны, если предположить, что подразумевается, например, муж-пьяница, закусывающий водку соленым огурцом, но все-таки с иронической лаской называемый женой «горем луковым», это словосочетание приобретет вполне конкретный запах (алкогольного перегара). Отметим и некоторую нарочитость идиомы «горе ты мое луковое». Так говорили и говорят в книгах и фильмах, но почти никогда в реальных жизненных обстоятельствах. Ср. также в ст-нии К. «К вопросу о романтизме» (1989), где запах лука вызывает у говорящего слезы: «И вдруг от соседей пахнуло картошкой, / картошкой и луком пахнуло до слез» (Кибиров 1994: 272).

33

бигудями буфетчицы Лиды,

Бигуди (от фр. bigoudi) – это приспособление для завивки волос, весьма трудозатратное пользование которым мемуаристка описывает так: «Бигуди делались из металла и из пластмассы. Волосы на них накручивали, предварительно разогрев бигуди в кипятке, для лучшего эффекта закручивания. У моей мамы была специальная кастрюлька, в которой она варила пластмассовые бигуди. Специфический запах горячей пластмассы помню очень хорошо» (ЖЖ11). Другая мемуаристка эти сведения несколько уточняет: «Кипятят только термобигуди, которые имеют либо пластмассовую оболочку с шипами, либо металлическую без оных, и нафаршированы чем-то вроде парафина, который остывает минут 20–25, только это время женщина с ними и мучается. Были варианты алюминиевых бигудей с дырочками и резиночками, а также резиновых с резиновыми резиночками» (Там же). Что касается запаха, то здесь можно допустить метонимию: пахнут не бигуди, а завитые на бигуди волосы (слово «бигуди» употреблялось в этом значении для описания прически). Это – вполне реалистичная гипотеза, если предположить, что Лида не пользовалась бигудями, а обратилась к более прогрессивной химической завивке. Ср. в песне Галича о «принцессе с Нижней Масловки» (1967) [10]: «Душнеет в зале, как в метро / От пергидрольных локонов» (Галич: 206).

Кадр из к/ф «Полосатый рейс»

Комментируемый стих представляет собой средоточие мотивов, окутывавших «простую» советскую женщину в кино и литературе. Вспомним хотя бы о сцене встречи Тамары и Ильина в ностальгическом фильме Н. Михалкова «Пять вечеров» (1978), поставленном по одноименной пьесе А. Володина. Махнувшая рукой на свою женскую судьбу героиня Л. Гурченко встречает героя С. Любшина в бигуди, что считалось плохим тоном.

Кадр из к/ф «Пять вечеров»

Буфетчицы также во множестве населяли книги и фильмы авторов, живших в Советском Союзе. Не забудем об одной из первых киноролей А. Фрейндлих, сыгравшей буфетчицу в кинокомедии «Полосатый рейс» (1961, реж. В. Фетин), о сатирическом образе буфетчицы Ленули из пьесы В. Аксенова «Всегда в продаже» (1965) (самым прославленным исполнителем этой роли стал О. Табаков, игравший ее в постановке театра «Современник»), о «суке рублевой» «буфетчице Тамарке» из песни Галича «На сопках Манчжурии» (Галич: 117) [11] и о буфетчице Клавке из романа Г. Владимова «Три минуты молчания» (1969). Даже из этого перечисления видно, что буфетчицу при обращении к ней и в разговоре о ней, скорее всего, называли не «Лидой», а «Лидкой», «Лидком» или «Лидусей». К. этого не учитывает, конечно, не ради рифмы, а, возможно, ради того, чтобы читатель вспомнил знаменитое ст-ние Я. Смелякова «Хорошая девочка Лида» (1940), которое читает потенциальной возлюбленной главный герой знаменитой кинокомедии Л. Гайдая «Операция „Ы“ и другие приключения Шурика» (1965). Ср. прямую отсылку к этому ст-нию в «Русской песне» (1989) К.: «И побоку злость и обиды, / ведь в этой великой стране / хорошая девочка Лида / дала после танцев и мне!» (Кибиров 2001: 116). Можно вспомнить еще о том, что имя Лидия носит актриса Федосеева-Шукшина, воплотившая сразу в нескольких фильмах своего мужа, кинорежиссера, актера и прозаика В. Шукшина, образ идеальной русской «простой женщины».

34

русским духом, и страхом, и мхом

Пушкинская формула «русский дух» из вступления к «Руслану и Людмиле», вероятно, связывается здесь со сказочными страхами русского леса, описанными там же. Однако еще более важным для этого стиха поэтическим фоном является страшное ст-ние О. Мандельштама «Неправда» (1931) с его стихом «Тишь да глушь у нее, тишь да мша…» (Мандельштам 1967: 165) (устное наблюдение Г. А. Левинтона).

35

Заскорузлой подмышкой мундира,

Попытки некоторых читателей «Вступления» увидеть в последовательности упоминания запахов в этом тексте жесткую логику, заданную этапами жизненного пути автора, кажутся не слишком убедительными. Тем не менее элементы подобной логики во «Вступлении» все же прослеживаются. В частности, в комментируемом стихе, с одной стороны, продолжена тема детства (автор поэмы, напомним, – сын офицера), а с другой – начата тема его собственной (и подавляющего большинства мужчин Советского Союза) службы в армии. Ср. в автобиографической поэме К. «Элеонора» (1988) о его солдатском опыте: «Мне было 20 лет. Засохший пот / корой белел под мышками» (Кибиров 2001: 84). По воспоминаниям одного из младших современников поэта, «летом пот проступал под мышками гимнастерки так быстро, что ее приходилось застирывать по нескольку раз в день» (ЖЖ12). Отметим особого рода ассоциативную связь, соединяющую этот стих с двумя предыдущими: от косвенного описания волос – через описание похожего на волосяной покров тела мха (ср. также поддерживающую эту метафору паронимию «мох/мех») – к косвенно подразумеваемому описанию покрытой волосяным покровом части тела.

36

и гостиницей в Йошкар-Оле,

Может показаться, что здесь подразумевается запах не столько в конкретной гостинице в столице тогдашней Марийской Автономной Советской Социалистической Республики, сколько типовой запах в провинциальной советской гостинице, и вместо Йошкар-Олы в этом стихе мог бы фигурировать, например, Урюпинск. Однако то обстоятельство, что К. еще раз упомянет гостиницу именно в Йошкар-Оле в V гл. СПС (с. 406), позволяет предположить, что эта гостиница, и в частности запах в ней, в свое время произвели на будущего автора поэмы особое и сильное впечатление. Также стоит отметить фонетическое сходство первой половины названия города «Йошкар-Ола» с эвфемизмом «Ёш», иногда подставляемым на место «Ёб» в формуле «Ёб твою мать!» (ср. «Ёшкин кот!»; вариант эвфемистической замены «Ёж твою мышь!» наглядно проступает в слове «подмышкой» в предыдущем стихе; см. выше коммент. к стиху «Русским духом, едрить-колотить!», с. 103–104).

«Тюркское» (на самом деле – угро-финское) экзотическое звучание названия города напоминает о сходных блоковских ассоциативных рядах в ст-нии «Русь моя, жизнь моя, вместе ль нам маяться» (1910): «Царь, да Сибирь, да Ермак, да тюрьма! / <…> / Чудь начудила, да Меря намерила» (Блок 3: 259; ср. коммент. на с. 410). Интересно, что символом провинциальной глуши долгое время служило в русской художественной литературе и публицистике название, которое город Йошкар-Ола носил до 1919 г., – Царевококшайск. Об этом в 1901 г. выразительно писал В. А. Мошков: «Имя этого городка сделалось у нас синонимом самого настоящего медвежьего угла, в котором возможны все виды русских непорядков. Возмущаясь каким-либо выходящим из ряда вон безобразием в городской или общественной жизни столицы или губернского города, наш публицист или „корреспондент из провинции“ восклицает обыкновенно: „подобное безобразие возможно разве что где-нибудь в Царевококшайске!“ Наши сатирики и карикатуристы, желая осмеять городские порядки в провинции, берут обыкновенно царевококшайца и изображают его то тонущим в грязи, то зарывшимся в навоз, то поедающим такую снедь, от которой отворачиваются даже свиньи. Словом, всякому русскому читателю хорошо известно имя Царевококшайска» (цит. по: Белоусов 2008: 111). Таким образом, дважды упоминая в своей поэме о Йошкар-Оле, К. не только делится с читателем своим собственным ярким впечатлением, но и, вольно или невольно, в очередной раз вписывает СПС в литературную, связанную в том числе и с запахами, традицию.

Вспоминая о запахах провинциальных гостиниц, современники К. пишут о туалетах не в номере, а на этаже или даже «во дворе», распространявших запахи экскрементов и хлорки (см.: ЖЖ13), а также о запахах «всякой немудреной пищи» и того, что этой пищей закусывают (Там же). Можно припомнить и сладковатый страшный запах средств вроде знаменитого «Дихлофоса», предохраняющего от клопов (а в реальности – скорее сигнализирующего об их присутствии).

37

и соляркою, и комбижиром / в феврале на холодной заре,

Ср. уже встречавшиеся нам выше упоминания технических горючих жидкостей (керосин) и запахов общепита. Соляркой (или солярой) в бытовом обиходе называют соляровое масло – продукт перегонки нефти, используемый для заправки дизельных двигателей, в частности, тракторов, танков, иногда грузовиков. Комбижир – это комбинированный маргарин с очень большим содержанием холестерина. Солярка и комбижир представляют собой дешевые заменители более качественных продуктов потребления (бензина и сливочного масла), оба они обладают резким и не слишком приятным запахом (комбижир приобретает его при разогревании), оба не пользовались большой популярностью у горожан, но жившая бедно советская деревня и особенно советская армия ими не брезговали. Близкое соседство со стихом «Заскорузлой подмышкой мундира» и упоминание о холодной зимней заре, пропитанной запахами солярки и комбижира, позволяет предположить, что речь в комментируемых стихах идет об армейских воспоминаниях автора, например о раннем построении полка на плацу, тем более что плац, как правило, располагался неподалеку и от солдатской столовой, и от полкового гаража (на армейском сленге – парка). «Есть в армии все время хотелось очень, но я, например, комбижир из своей миски с кашей сливал на стол, и он там мгновенно застывал», – делится воспоминаниями младший современник К. (ЖЖ14). Ср. также в части «От автора» сборника К. «Стихи о любви» (1988), где комбижир упоминается в ряду хозяйственно-экономических примет-аббревиатур советской эпохи: «Обречен ли на гибель колхоз, / Госкомстат, Агропром, комбижир, корнеплод» (Кибиров 1994: 207).

Второй из комментируемых стихов восходит, вероятно, к одному из основополагающих для послевоенного советского дискурса ст-нию А. Межирова «Коммунисты, вперед!» (1947):

 
И пробило однажды плотину одну
На Свирьстрое, на Волхове иль на Днепре.
И пошли головные бригады
Ко дну,
Под волну,
На морозной заре
В декабре.
 

(Межиров: 166)

В поэме «Сортиры» (1991) К. вспоминает, как в детстве выступал с чтением этого ст-ния на сцене армейского клуба (Кибиров 2001: 194). По устному свидетельству автора СПС, первоначально в поэму должна была входить еще одна интермедия, кроме лирической (см. ниже. с. 340–364), где описывалось бы как раз это чтение наизусть и приводился бы полный текст ст-ния Межирова.

Ср. еще в поэме К. «Лесная школа» (1986): «В феврале на заре я копаюсь в золе» (Кибиров 1994: 57).

38

и антоновкой ближе к Калуге,

Ближайшая литературная (и, видимо, запланированная К.) параллель – «Антоновские яблоки» (1900) Бунина, где уже на первой странице описывается «запах антоновских яблок, запах меда и осенней свежести» (Бунин 1: 408)[49]49
  Ср. также в ст-нии Вознесенского «Новогоднее письмо в Варшаву» (1961): «…и снег антоновкою пахнет» (Вознесенский 2001: 93).


[Закрыть]. Ср. также в «Русской песне» (1989) К.: «мне тополь достался в наследство, / <…> / антоновка, шпанка, апорт» (Кибиров 2001: 120). Упоминание о Калуге продолжает во «Вступлении» тему запахов русской провинции. Ближайший контекст – ст-ние Гандлевского «Устроиться на автобазу…» (1985): «Проездом из Газлей на юге / С канистры кислого вина / Одной подруге из Калуги / Заделать сдуру пацана» (Гандлевский: 133). Вместе с тем у К. «ближе к Калуге», видимо, обозначает вектор движения от Москвы – на юг (так сказать, к бунинским местам).

39

и в моздокской степи анашой —

Этот стих опять контрастирует с предыдущим, «умильным» и «невинным». Анаша – разговорное название марихуаны, слабого наркотика, добываемого из высушенных листьев определенных сортов конопли. В советское время предпочтение одного из двух названий многое сообщало о говорившем. Словом «марихуана», как правило, пользовались в среде хиппи и других ориентированных на Запад продвинутых молодых и не очень людей; синоним – слово «план» – мог маркировать принадлежность к криминальной субкульуре. «Анашой» чаще называли марихуану в коллективах попроще, оба термина бытовали в дворовой и армейской среде, в которых употребление этого вида наркотика уже в 1970-е гг. было широко распространено. Ср., с одной стороны, дворовую песню с рефреном «Анаша, анаша, до чего ж ты хороша!» [12] (известную в исполнении Алексея Хвостенко) и – с другой – более раннюю воровскую песню «Ой, планичек, ты, планичек» (Джекобсоны 2014: 222).

Моздокская степь расположена в Северной Осетии – на малой родине автора СПС. Моздок – второй по величине город в этой республике. Именно кавказские и среднеазиатские республики в советское время служили основными и, конечно же, неофициальными поставщиками анаши в Москву, Ленинград, Свердловск и другие большие российские города. А главной перевалочной базой был Ростов-на-Дону. Тогдашний ростовчанин вспоминает: «У известного пивбара на Театральной затянуться давали запросто, а могли и сигареткой с анашой угостить бесплатно» (ЖЖ15). Приведем и еще одно колоритное воспоминание – о советской Москве: «Анашой в Москве 70-х годов торговали в основном ассирийцы – чистильщики обуви. Надо было подойти к будке, где такой ассириец сидел, и спросить насчет „Беломора с крестом“. Пачка уже забитых косяков стоила 2 рубля» (Там же).

Напомним, что моздокская степь часто упоминается в фольклорных и псевдофольклорных текстах. Наиболее известный из них – ст-ние И. Сурикова «В степи» (1869), которое начинается рамочным рассказом о том, как «про моздокскую / Степь ямщик поет» (Суриков: 746), а продолжается текстом, впоследствии превратившимся в известнейшую народную песню «Степь да степь кругом» [13]. Текст из ст-ния Сурикова, возможно, представляет собой обработку народной песни «Уж ты, степь ли моя, степь Моздоцкая…» («Моздоцкой» степь названа в варианте комментируемого стиха «Вступления», напечатанном в: Кибиров 1991а: 48). С одной стороны, упоминание моздокской степи позволяет проявить отмеченную выше перекличку со стихотворением Гандлевского (ведь ямщик – тот же «дальнобойщик»). С другой – оно ощутимо связано в русской поэзии с военной темой. Укажем на стих из знаменитого военного ст-ния М. Светлова «Итальянец» (1943): «Я, убивший тебя под Моздоком…» (Светлов: 180). Ср. также зачин военного ст-ния Окуджавы 1958 г.: «Сто раз закат краснел, рассвет синел, / сто раз я клял тебя, песок моздокский, / пока ты жег насквозь мою шинель / и блиндажа жевал сухие доски» (Окуджава: 147). Тема боя возникнет уже через три стиха «Вступления».

40

чуешь, сука, чем пахнет?! – и вьюгой, / ой, вьюго́й, воркутинской пургой!

Это уже третье во «Вступлении» повторение одного и того же вопроса, со все усиливающейся экспрессией раздражения («Чуешь, чуешь, чем пахнет?» – «Чуешь, сволочь, чем пахнет?» – «Чуешь, сука, чем пахнет?!»). В «Личном деле» третий вопрос был задан не то чтобы мягче, но хоть без восклицательного знака: «Чуешь, падла, чем пахнет?» (Кибиров 1991а: 48). О запахе вьюги ср. в упомянутом нами выше ст-нии Левитанского «Кто-нибудь утром проснется сегодня и ахнет…»: «…сохнет под окнами деревце, вьюгою пахнет, / пахнет снегами, морозом, зимой, холодами» (Левитанский: 255). Однако в отличие от Левитанского, автор СПС пишет не о вьюге вообще, и даже не о вьюге как о символе идеологического советского мороза[50]50
  Ср. с зачином знаменитого оттепельного ст-ния И. Эренбурга 1958 г.: «Да разве могут дети юга, / Где розы блещут в декабре, / Где не разыщешь слово «вьюга» / Ни в памяти, ни в словаре…» (Эренбург: 189).


[Закрыть], но именно о воркутинской, в первую очередь лагерной, вьюге. Четвертый по величине город за северным полярным кругом, Воркута и воркутинский край (где холодный период длится 234 суток в году и из них половина – с пургой) упоминаются в очень большом количестве лагерных и стилизованных под лагерные песен, например, у Галича.

Обратим внимание на переход ударения в слове «вьюга» в комментируемых стихах. Сначала оно ставится правильно, на первый слог, но потом К. фольклоризует текст и ударение переходит на второй слог (а к «вьюге» прибавляется «ой»). Точно так же ударение переходит с первого слога на второй в послуживших для комментируемых стихов К. непосредственным образцом и имитирующих фольклор стихах из революционной поэмы А. Блока «Двенадцать» (1918): «Разыгралась чтой-то вьюга, / Ой, вьюга́, ой, вьюга́!» (Блок 3: 356). Ср. в этой поэме упоминание и о пурге: «Ох, пурга какая, спасе!» (Там же: 356). Образы вьюги и пурги устойчиво связаны и в русской литературной традиции, и в поэзии К. в частности, с пургой и вьюгой в «Капитанской дочке» и в «Бесах». Приведем здесь первые две строфы ст-ния К. 1984 г., содержащие явные отсылки к повести Пушкина:

 
«Далеко ль до беды?» – «Недалече!
Так вот прямо, милок, и ступай.
Ну бывай! До свиданья, до встречи!
А потом уж ни в жизнь не бывай!»
 
 
И рассыпался вьюгою в очи,
и пропал хитрован-мужичок.
Время к ночи. Дорога короче.
Волчьим взглядом блеснул огонек.
 

(Кибиров 1991: 114)