Текст книги "Варварские Строки"

^{Вторая глава}

– Не знаю, не знаю, – говорил Борис Александру Львовичу на следующий день. Он восседал за рулём своего автомобиля, они направлялись в Москву. – Довольно резковатое начало. Такое ощущение, что ты хочешь дать читателю пощёчину.

С утра было жарко. Они ехали в расстёгнутых чуть ли не до ремня рубашках, с открытыми окнами. Свежести всё же не хватало. Оба потели.

– Что тебе показалось резким? – спросил Александр Львович. – Мат?

– Не только. Хотя в твоём возрасте от него уже пора отказываться. Общий настрой какой-то угрожающий.

Александр Львович хмыкнул.

– В моём возрасте! – воскликнул он. – Знаешь, почему писатели с возрастом становятся в своих текстах всё более гладкими и обтекаемыми?

– Почему?

– Потому что зажираются! Неплохие деньги в банке, загородный дом, яхта – против чего ещё негодовать?

– У тебя всё это тоже есть.

– Яхты нет.

– Так купи.

– Может и куплю, но я не хочу становиться таким вот сытым импотентским литератором, который благоухает позитивом, как дорогим одеколоном и поучает остальных как писать и жить. «Фу, ненависть!.. Фу, отчаяние!.. Как это не модно!» В сердцевине позитивной философии обыкновенный конформизм. Человек приобретает материальные блага, социальное положение и начинает просто-напросто стесняться писать о чём-то проблемном. А что обо мне подумает моя любовница, мой дантист, мои дети, если я напишу ругательство. Ведь я такой уважаемый хряк. Вот какие мысли бороздят по его заплывшему мозгу.

– Ты именно поэтому детей не заводишь?

– Самое сильное творческое чувство – это злость, – продолжал Александр Львович, оставив реплику Бориса без ответа. – Нет злости – пиши пропало. Ничего путного не создашь. Тебя всегда должно что-то подстёгивать. Некий нерв, некая неудовлетворённость.

– Неудовлетворённости в тебе хватает. У тебя как вообще с сексуальной жизнью? С женой когда последний раз любовью занимался?

– Секса мне хватает, но если есть неудовлетворённость – я только рад. Значит, я ещё могу творить. А недовольство твоё я вполне могу понять. Всё дело в том, что ты – тот самый зажравшийся тип, который я только что описал. Ты боишься, что о тебе в газете что-нибудь неприятное напишут, коллеги выскажутся. Вот, мол, издатель того самого извращенца! Тоже наверно с бзиками! Да к тому же ты нувориш. Разве может человек из простонародья оценить искусство!

– Разошёлся, разошёлся, – улыбнулся Борис. – Ты сам разве не из простонародья?

– Ничего подобного! Моя прабабушка была дворянкой! Просто семья обеднела и опустилась. Со всякими пролетариями начали скрещиваться… А так я – самый настоящий аристократ.

– Не знал про твою прабабушку. А чё ты не говорил? Можно было бы это как-нибудь использовать.

– Да на фиг надо!

Две помятые машины проплыли мимо них по левому борту. Гаишник составлял акт, рядом с ним переминался человек с перебинтованной головой. Чуть поодаль значился экипаж «Скорой помощи». На обочине, накрытое брезентом, лежало человеческое тело.

– Мне вполне понятен твой посыл, – продолжил Борис, – и неоднозначные книги, как ты сам знаешь, я никогда не боялся издавать. Но я вот о чём задумываюсь в последнее время. А та ли это литература, которую ждёт читатель?

– Вот они, – язвительно кивал Александр Львович, – вот они, слова конформиста! О читателях стал задумываться, причём, разумеется, знаешь, что им нужно…

– Скажи ты, если знаешь.

– Не знаю. Да и сам читатель не знает, что ему нужно. Потому что читатель – это не существо в единственном экземпляре, это масса. Она готова принять всё, что угодно, но ей не дают сделать выбор. Потому мелодрамы да детективы и расходятся лучше всего, что только они ещё и издаются. Большинство читателей и представить себе не может, что есть другая литература. Я тебе советов никогда не давал, но сейчас рискну: начнёшь вот так остервенело заботиться о читателях – вылетишь в трубу. Или перейдёшь на выпуск макарон – макароны же нужнее!

Две легко одетые девушки призывно дефилировали по обочине. Завидев машину, стали показывать многозначительные знаки.

– Тормознём? – спросил Борис.

Александр Львович пожал плечами.

Борис остановил автомобиль. Девушки не спеша, особой походкой, которая сразу выдавала их род деятельности, подошли к машине.

– Здравствуйте, молодые люди! – нагнулась одна из них к окну. – Развлечься не желаете?

– Какие расценки? – спросил Борис.

– Полторы.

– А в попу?

– О-ох, – как бы смутившись, отвела глаза девушка. – Ну, дороже будет.

– Сколько?

– Две с половиной.

– Две и по рукам.

Девушка переглянулась со своей напарницей. Та кивнула.

– Ладно, – согласилась переговорщица. – Обоим?

– Нет, – отозвался Александр Львович. – С меня минета достаточно. Сколько минет стоит?

– Восемьсот, – ответила девушка, подумав.

– Восемьсот дорого, – сказал Борис. – За отсос везде пятьсот берут.

Девушка скривила губы.

– Ладно, пятьсот, – согласилась и с этим. – В город повезёте?

– Не, больно надо! – мотнул головой Борис. – Здесь где-нибудь.

– Можно съехать, тут поляна хорошая. Ничего не видно.

– Пойдёт. Садитесь.

– С выбором героя я согласен, – говорил Борис. Москва уже красовалась на горизонте. – С антуражем в общем-то тоже. Агрессивный маргинал, асоциальный тип без семьи и друзей – в принципе, это интересно. Отчаяние, скорбь – я конечно в своих эстетических взглядах всё более ухожу от этих образов, мне они не кажутся сейчас привлекательными – но не могу не признать, что в них таится некая сила. Они производят впечатление. Но вот Старая Сука… Не знаю. Может быть, без неё было бы лучше?

– Нет, – категорически замотал головой Александр. – Она – один из неотъемлемых элементов. Убери её – и всё разрушится. Она – такой же главный персонаж, как и сам Коля. Она создаёт его. Наглядно демонстрирует, в какой реальности он существует.

– Но её ведь нет на самом деле?! Она – его фантазия, так я понял.

– Так-то оно так, но я не стал бы давать здесь однозначных объяснений. Её существование можно понимать и как реальное. То, что никто, кроме Коли её не видит, не значит, что её нет вообще. Для него самого – она самое реальное, что только есть в его жизни. Она его поводырь, его совесть, его философия. Его мать, его сестра, его жена. Без неё он не делает и шага, хотя мечтает освободиться от её чар.

– Но как она возникла? У тебя ничего не говорится об этом. Или будет дальше?

– Не будет. Объяснять её происхождение – значит нарушать концепцию романа. Она – данность. Я и сам понятия не имею, как она возникла. Но потому это и не медицинский трактат, объясняющий появление видений у психически ненормальных людей, а роман. Начнёшь объяснять всё, о чём пишешь – впадёшь в идиотизм.

– Но какая сверхзадача в её появлении?

– Сверхзадача в том, что это символ аутсайдерства и ненормальности героя. Этот роман – эксперимент для меня. По моей задумке, он должен словно отслаиваться от меня, быть спонтанным, неожиданным. Быть может, он приведёт к каким-то изменениям и меня самого.

В приёмной Бориса ожидали люди. Кабинет директора был весьма просторным и уютным. Сбоку имелась дверца в соседнюю комнатку, в которой Борис Владимирович распивал с особо важными клиентами коньяк, курил сигары и слушал музыку.

– Что за люди? – спросил он секретаршу, усаживаясь в кресло.

– Человек из Ростова, представитель торговой сети. Сказал, что разговаривал с вами по телефону.

– Так, помню. Ещё кто?

– Две девушки из рекламного агентства. Тоже договаривались.

– Примем.

– Щербаков подходил.

– Где он?

– У себя.

– Его первым пригласи.

Щербаков был заместителем Бориса. Секретарша, стройная, но несколько плоская девушка по имени Наташа, сделала движение к выходу, но, помедлив, снова повернулась к Борису.

– Ну, и этот ещё ждёт, – сказала она, – молодой писатель.

– А-а, – поморщился Борис. – Знаешь что, ты его отшей как-нибудь деликатно. Издавать всё равно не будем, зачем надеждами питать.

– Ольга Валентиновна положительную рецензию дала. Даже рекомендовала.

– Нет, – мотнул головой Борис. – Нет у меня на него времени.

– Молодой автор? – вклинился в разговор Александр Львович. – Талантливый?

– Чёрт его знает, – пожал плечами Борис. – Вроде бы.

– Так помогать надо!

– Нет, – снова мотнул головой Борис. – Одному помогу, их тут тыщи возникнут. Проводи его, Наташ, проводи.

В кафе, располагавшемся в соседнем с издательством здании, было пустынно. В меню имелись кофе, чай, вина и соки. Александр Львович остановился на соке с бутербродом. Усевшись за свободный столик, он развернул газету. Читал невнимательно, перебегая глазами с абзаца на абзац, лишь на спортивных новостях остановился более подробно. Девушка-бармен внимательно на него поглядывала. Возможно, узнала. Лицо Низовцева было не бог уж весть насколько растиражированным, но всё же известным. В телевизионных передачах он нет-нет, да принимал участие. «Раз ты публичная личность, – говорил ему Борис, – надо продаваться. Чем больше будет мелькать по телевизору твоя морда, тем выше станут тиражи». Александр Львович не спорил, потому что это действительно было так. Девушка смотрела на него наивно, почти влюблённо, он уже собирался заговорить с ней, но ввалившаяся в кафе компания молодёжи спутала его намерения. Девушка отвлеклась на них, компания же была шумной, а потому не только знакомиться с девушкой, но и просто находиться здесь стало неприятно. Александр допил свой сок и вышел наружу.

Чуть выше по улице располагался книжный магазин. Александр Львович читал сейчас редко и большей частью не художественную литературу, но в книжные магазины заходить любил. Хотя бы просто для того, чтобы увидеть на полках свои собственные книги. На всю жизнь отложился в памяти тот момент, когда он, ещё зелёный литератор, увидел в магазине свою первую изданную книгу. Момент был сильнейший! Люди брали её в руки, смотрели, открывали, а потом какой-то мужчина, захватив экземпляр, подошёл с ним к кассе и заплатил за неё деньги! Покорителем мира, Капитаном Земли почувствовал он себя в тот момент. Мир дрогнул, действительность треснула и обозначила проёмы. С годами чувства притуплялись, но вид собственных книг на полках магазинов неизменно вдохновлял его и вливал новые силы.

Здесь он обнаружил три свои книги. Два последних романа и один из ранних – «Пещерные волки». С него и началась его слава.

– Как Низовцев идёт? – спросил он у одной из продавщиц.

– Нормально, – ответила та, хотя и была несколько удивлена вопросом.

– Дело в том, – придумывал Александр Львович на ходу легенду, – что я – директор книготоргового объединения. Из Новосибирска. Приехал вот в Москву книги закупать. Хотелось бы приобрести самые ходовые, не прогадать. Мне Низовцева советовали.

– Низовцев всегда хорошо расходится, – сказала девушка. – Один из самых популярных авторов. Можете смело его приобретать.

– А вот какая из трёх книг самая продаваемая?

Девушка задумалась.

– Ну вот эта пожалуй, – показала она на «Время мохнатых спин». – Новая потому что. Новое всегда лучше расходится.

– А эти две?

– «Пещерные волки» получше идёт. «Немезида» на третьем месте. Но тоже берут.

Как ни хотел он в очередной раз запечатлеть в памяти покупку своей книги, но не получилось. Никто их при нём не купил. Может быть потому, что посетителей было совсем немного.

Едва он вышел на улицу, зазвонил сотовый.

– Ты где? – это был Борис.

– Тут, поблизости. В книжном.

– Я закончил свои дела. Проветриться не желаешь?

– В каком направлении?

– К одной интересной женщине.

– Домой?

– Нет, мы в клубе договорились встретиться.

– Что за женщина?

– Интересная.

– Интересная для обоих или только для тебя?

– Только для меня.

– У-у-у…

– Составь мне компанию. Там ничего особенного не будет. Обед, и всё.

– Ну ладно, поехали.

– Где ты говоришь? У книжного? Сейчас я, через минуту буду.

Клуб, в котором Борис договорился встретиться со своей дамой, находился где-то на Юго-Западе. Июнь начинался совсем безрадостно, дождливо, но сейчас погода вроде бы разгулялась. День был солнечный, на небе – ни облачка, зелень приятно ласкала глаз.

– Вот ты говоришь, – начал Борис, – что человек из простонародья не в состоянии понять искусство.

Александр Львович удивлённо посмотрел на него – он уже не помнил за собой таких слов.

– Я с тобой согласен. Я даже больше скажу: я не понимаю искусство. Абсолютно и бесповоротно не понимаю! Но скажи мне пожалуйста, а есть ли люди, которые понимают его? Существуют ли они в природе?

– Конечно существуют.

– Ты уверен?

– Уверен.

– Сильно сомневаюсь в этом. И знаешь почему? Потому что сильно сомневаюсь в существовании искусства.

– Ну ты загнул!

– Я серьёзно. Искусства нет, есть лишь иллюзия о нём. Ведь если разобраться по сути, что есть искусство? Что?

– Это всем прекрасно известно.

– Кажется, что известно, а на самом деле – нет. Если разобраться в самых глубинах этого явления, причём разобраться с позиции психологии, может быть в какой-то мере с субъективной позиции, но именно с такой и надо разбираться, потому что объективность в мире отсутствует, то приходишь к выводу, что искусство прежде всего – это вера. Вера в условность, в надуманность.

– Ну и что?

– А то, что как только эта вера прекращается, прекращается и искусство. Вот я смотрю на картину и мне говорят: «Оцените великие мазки этого художника. Как они естественны и гениальны!» Да, думаю я, а ведь на самом деле что-то есть такое. Запускается самовнушение, оно растёт, его всё больше, и вот уже я действительно верю, что эти кривые линии – нечто значимое и великое. Но с какого хрена! Где эталон измерений, где момент объективности?! Это просто психоз, меня дурят, потому что когда я отхожу от этой картины, то вся вера пропадает. Она больше не кажется мне великой. Или взять хотя бы литературу. Вот ты пишешь, допустим, такую фразу: «Он проснулся, побрился, поел и пошёл на работу».

– Что-то не похоже на мою фразу.

– Я условно говорю. Не эта, так другая фраза. Но почему я должен тебе верить, что он проснулся, побрился и поел? Почему я должен тебе верить, что вообще есть такое существо – он? Когда я читаю это и пытаюсь воспринимать всерьёз, я обнаруживаю в себе лишь ментальный сдвиг, я чувствую, что вступаю, как в болото, в какую-то зыбкую, дрожащую субстанцию своей психики, где как на крючок меня ловят моей доверчивостью и открытостью. «Он проснулся…» – чёрт возьми, ты словно разделяешься, и какой-то один предательский слой липнет к этому звуковому ряду и заставляет тебя принимать эту враждебную несуразицу. Как же несовершенен ещё человек, если его можно купить на такие дешёвые трюки…

– Не слишком ли радикальные мысли для книгоиздателя? – спросил Александр Львович. Он пытался быть серьёзным, но улыбка так и пробивалась сквозь сжатые губы.

– Возможно. Думать вообще вредно. Сомнения появляются, неуверенность, а это вредит катастрофически.

– Рассуждения твои мне понятны, но, видишь ли, друг мой, – Александр Львович уже не скрывал иронии, – они всё же весьма наивны. В искусствоведческих институтах студентов на первом курсе учат всему тому, что ты говорил, но более грамотно.

– Значит, не только я к таким мыслям пришёл.

– Понимать искусство надо проще. Искусство – это то, что создано силой творческого воображения. Объективно ли искусство? Да, объективно. Вот висят картины, вот стоят скульптуры, вот лежат книги. Они есть, они реальны. Нужно ли искусство людям? Да, безусловно. Ни один человек, даже самый тупой, уже не сможет прожить, чтобы не посмотреть какой-нибудь фильм, чтобы не послушать какую-нибудь музыку, пусть они и верх идиотизма. Так что в этом вопросе лично я твёрд и непоколебим.

^{Глава вторая}

Утро выдалось холодным и сырым. Именно от холода Коля и проснулся. С дырявого днища перевёрнутой лодки капала вода, коварные сквозняки обдували тело. Капли воды вскоре превратились в ручей, он стекал прямо на спину. Ветер усилился и сквозняки пронизывали до костей. Терпеть не было сил. Коля выбрался наружу.

– С добрым утром! – приветствовала его Старая Сука. – Как спалось?

– Плохо, – недружелюбно отозвался он.

– Что так? – удивилась она. – Не заболел ли?

– Может быть. Всю ночь лило и продувало – разве можно спокойно поспать в таких условиях!?

– Ну что поделаешь, если ты – никудышное чмо, у которого нет ни гроша за душой. Ты должен быть доволен такими условиями.

– Я доволен.

Было часов пять утра. Солнце недавно взошло. Воздух стоял серый, туманный, влажный, а скопившиеся на небе грозной армадой тучи не пропускали ни единого солнечного луча. Океан казался усталым. Он неторопливо запускал на берег вялые волны. Они нехотя омывали прибрежную гальку и, словно стесняясь своей наглости, застенчиво отползали назад.

– Какое чудное утро, не правда ли? – снова заговорила Старая Сука.

– Да уж, спору нет.

– Оно такое мрачное, седое, пытливое. Словно выпрашивает у тебя какую-то тайну и требует невиданных знаний. Ты ведаешь тайну, обладаешь знаниями?

– Нет, – мотнул он головой.

– Я догадывалась об этом. Вряд ли природа будет благосклонна к тебе – ты не можешь дать ей ничего.

Коля промолчал. Остатки сна почти сошли на нет, лишь где-то в глубине мозга колыхались его усталые производные. Почти готовые замутить сознание, развеять ориентиры, но заново погрузить в сон – вряд ли. Они были уже не те.

Он пошарил под лодкой – не осталось ли чего поесть. Мозг чётко и недвусмысленно выдавал отрицательный ответ, но наивное тело не верило ему. Ничего, конечно же, не нашлось.

Коля разочарованно вздохнул и побрёл вверх по берегу. Меньше, чем в километре виднелись дачные домики. Шагать было тяжело и неудобно. Большие, набитые водой и грязью ботинки заставляли то и дело спотыкаться.

– Смотри, огурцы! – показала Старая Сука на ближайший огород. – Залезай, похаваешь.

Совет оказался дельным. Калитка была закрыта не на замок, а на проволочную затяжку, размотать которую не составило труда. Огурцы не созрели, горчили, но жаловаться на это не приходилось.

На соседнем участке овощей нашлось больше. Кроме огурцов здесь росла морковь, кабачки, зелёные помидоры, но кроме всего прочего красовалась клубника, совсем уже красная, сочная. Удалось забраться в дом – через балкон. Лишь разочарование ожидало его здесь. В доме не обнаружилось ни единой корки хлеба.

– Вот ведь люди, – горестно качал он головой, – ни крошки не оставили. Прямо подыхай с голоду.

– Не говори-ка, – поддержала его Старая Сука, – только о себе заботятся.

– Хоть корку хлеба!

– Люди сейчас не те, – кивала головой старуха. – Они алчны, злы и совершенно лишились добропорядочности. Я не помню, когда в последний раз встречала человека, который бы заслуживал хоть каплю уважения. Не уверена, что остались такие.

Облазив ещё несколько огородов, Коля наконец-то нашёл то, что искал. Полбуханки ржаного хлеба лежало прямо на столе, да и проникать в дом окольными путями не пришлось – дверь оказалась открытой.

Дом был самым обыкновенным: две комнаты на первом этаже, одна из которых служила кухней, и комната на втором. В ней, под ворохом разноцветного тряпья, кто-то спал на кровати. Увидев человека, Коля отшатнулся и замер, прижавшись к стене. Человек не шевелился. Коля перевёл дыхание, облизнул дрожащие губы и осторожно приподнял одеяло. Спящим человеком оказалась девушка лет шестнадцати.

– Уф, а я уже испугалась! – выдохнула Старая Сука. – С девчонкой-то мы справимся.

Коля ей не ответил. Он склонился над кроватью и пристально вгляделся в лицо спящей девушки. Дыхание её было ровным, лицо спокойным – она не притворялась.

Он присел на край кровати и сдёрнул с неё одеяло. Девочка напряжённо вздохнула, повела носом, но не проснулась. Она спала в майке и трусиках. Трусики были совсем крохотные, к тому же сбились набок. Коля протянул руку, просунул её под ткань и замер. Девушка всё так же сопела. Он продвинул ладонь между ног и пальцем погладил бугорок. Он был очень мягким, нежным и едва-едва покрылся первой порослью.

Выражение лица девушки менялось. Щёки розовели, веки вот-вот готовы были открыться. Она просыпалась.

Открыв глаза, девушка несколько секунд вглядывалась в стену, потом перевела их на Колю. Тот смотрел на неё пристально и напряжённо.

– А я думала, мне это снится, – улыбнулась вдруг она. – Блин, думаю, так здорово – кто-то во сне трогает меня. Такой кайф! А это, оказывается, на самом деле.

– Могу трогать тебя сколько угодно, – сказал Коля.

– Здорово.

Постель манила теплом и спокойствием. Остатки непроявленного сна зудели в голове. Он не стал им сопротивляться – лёг на кровать и закрыл глаза. Девушка прижалась к нему и трепетно обвила рукой.

– Однажды она родит тебе такого же выблядка, как ты сам, – услышал он голос Старой Суки.

Они спали до обеда. День был таким же серым, облачным и тяжёлым, каким и начинался. Девушка проснулась раньше. Облокотив голову, она заплетала два клока грязных Колиных волос в косичку.

– Отстань, – мотнул он головой. – Я тебе не кукла.

– Ты такой красивый во сне, – сказала она. – Я прямо залюбовалась. Вот проснулся и сразу безобразным стал. А во сне – очень симпатичный.

– А ты вообще уродина. И во сне, и так.

Девушка гладила его по плечу.

– Как тебя зовут?

В первую секунду Коля хотел соврать, но потом подумал, что не хватало ему ещё сопливой девчонки бояться и ответил честно:

– Николай.

– Николай… – произнесла она за ним. – Не самое, конечно, лучшее, но пойдёт. А меня – Марина.

– Ну и хрен с тобой!

Девушка рассмеялась.

– Какой ты забавный!

– Ещё раз так меня назовёшь, – злобно сверкнул глазами Коля, – убью!

– Ладно, ладно, не буду, – успокоила его Марина. – Давай поцелуемся.

– На фиг надо…

– Ну давай! Мне хочется.

Коля безмолвствовал.

– Ну пожалуйста, Коль!

Почему-то это подействовало. Коля не пошевелился, но по выражению его лица стало ясно, что целоваться можно. Марина наклонилась к нему. Поцелуй получился сухим, но Коля, сначала где-то в глубинах позвоночника испытал удовольствие. Марина гладила его грудь, а потом просунула ладонь в штаны.

– Ой-ой-ой, – скривилась Старая Сука. – Что за телячьи нежности. Ты ещё влюбись в неё, Николай!

Коля её игнорировал.

– Хорошо, да? – улыбаясь, сказала Марина.

– Нет, не хорошо, – отвернулся он к стене, но голос его был не столь убедителен, и девушка поняла его как подтверждение.

– Ты наверно кушать хочешь? – спросила она.

– А у тебя есть?

– Есть. В погребе две банки огурцов стоят. И банка аджики! Ел когда-нибудь аджику?

Коля не ответил. Аджику он не ел, Марина так и поняла.

– Пойдём! – потащила она его вниз.

Они спустились на первый этаж, и Марина показала ему под кучей сухих веток, служивших топливом для костра, крышку погреба. Коля открыл её, спустился в залитую водой яму и, пошарив в мутной жиже рукой, изъял на свет банку огурцов и банку аджики. Второй банки с огурцами не нашлось.

– Видимо одна осталась, – объяснила Марина.

Рады были и этому. Коля открыл обе банки зубами. Огурцы были слегка протухшими, как, впрочем, и аджика, но вполне съедобными. Аджика ему понравилась. Сначала он окунал в неё огурец, но на огурцах она не держалась, и он стал черпать её ладонью.

– Ложку возьми, поросёнок! – протянула ему кривую и ржавую ложку Марина.

Коля замахнулся, чтобы врезать ей. Марина, закрыв лицо руками, подалась назад.

– Не буду, не буду больше!

– Хватит! – сказал он, закрывая банки. – На потом оставим.

– Правильно, – кивнула Марина. – Потом тоже захочется.

У калитки раздались шаги. Чья-то тень мелькнула за окнами.

– О-о-о, – погрустнела девушка. – Мать приехала. Как я не хочу её видеть!..

Старая Сука скалилась.

– Что, попался!? – кивнула она Коле.

Тот шарил глазами по углам не то в поисках путей для бегства, не то отыскивая что-нибудь тяжёлое и твёрдое. Дверь открылась, и высокая худая женщина лет тридцати пяти вошла в дом. В руках её было ведро и сумка.

– Ого! – окинула она взглядом комнату. – Весёлая компания… Жениха что ли завела?

– Он не жених, он мой муж, – с наигранным оскорблением ответила Марина.

«Ведь муж, да?» – вопрошали её глаза.

– Ничего себе, – хохотнула женщина. – Ну ты даёшь стране угля!

Она сняла обувь, прошла к столу, поставила ведро с сумкой на пол и осмотрелась.

– И огурцы успели найти, и аджику… – задумчиво смотрела она на банки. – Ладно, ешьте, – махнула потом рукой, – всё равно испортились бы.

Нагнувшись, она достала из сумки привезённую с собой еду. Буханку хлеба, пакет молока, а также куриный окорок в целлофановом пакете.

– Как тебя звать, муж? – спросила она Колю.

– Его звать Николаем, – ответила за него Марина. – Я в него сразу влюбилась.

– Ольга, – кивнула женщина. – Костёр разведёшь?

– Разведёт, разведёт, – пообещала Марина. – Где спички?

Взяв у матери спички, она потащила Колю наружу.

– Терпеть её не могу, – говорила ему на ухо. – Из-за неё сюда и приехала. Я ведь из дома сбежала. Два дня жила спокойно, и вот – она тут.

– Я сразу догадалась, – кричала из дома мать, – что ты сюда уехала. Ладно, думаю, пусть пару дней поголодает, всё равно никуда не денется.

– Слышишь? – толкнула его в бок Марина. – Стерва, да?

– На твоём месте, – сказала Старая Сука, – я бы отсюда смоталась. Гнилые людишки. Неизвестно, что у них на уме.

Повертев в руках коробок спичек, Коля принялся разводить костёр. Марина подтаскивала сучья.

– Ты даже представить себе не можешь, – жаловалась она, – какая она злая, моя мамашка. Сейчас добренькой притворяется, не верь ей. Она как начнёт дурью орать, бьёт меня чем попало, матерится. Бухает по чёрному, мужиков в дом водит, трахается с ними как кошка. Ты смотри, не попадись к ней, а то она и с тобой захочет.

Костёр потихоньку разгорался. В саду стояла помятая печка-буржуйка, разжигали в ней. Коля, сколько себя помнил, всегда любил огонь. Сидеть в кромешной тьме у добродушного и таинственного огня – что могло быть лучше. Языки пламени заплетались в причудливые узоры, манили. Ничего не хотелось больше, огня было достаточно, на нём сходились все стремления и потребности.

– Следите за водой, – поставила Ольга на печь кастрюлю. – Как закипит, скажите.

– Ладно, – отозвалась Марина.

Ольга не торопилась уходить.

– Коля, – провела она ладонью по его волосам, – а сколько тебе лет?

– Не знаю, – буркнул он.

– Слышала, не знает! – воскликнула Марина.

– Ну как же так не знает, – не убирала руку мать, – все знают свой возраст.

– О своём молчи лучше, – снова попыталась уколоть её дочь.

– Почему молчи? Я ещё очень молодая девушка.

– Девушка! – хмыкнула Марина. – Старуха скажи.

– Мне всего тридцать три. Я ведь Маринку в семнадцать родила. Может, чуть старше выгляжу, но в душе я совсем ещё юная.

– Слышишь? – толкнула Марина Колю в бок. – Совсем свихнулась баба, да?!

Мать дала ей подзатыльник.

– Ты прекрати со мной так разговаривать! Ты ещё сопля зелёная. Я шучу, шучу, а потом как врежу – не поздоровится.

– Во, началось, – плотнее прижалась к Коле девочка.

– А Коле наверно лет двадцать, да ведь, Коль? – продолжала Ольга, уже добродушно. – Самый лучший возраст. Ни забот, ни хлопот.

– Хватит паясничать, – попросила Марина. – Занимайся своими делами.

Присев, Ольга ткнула её кулаком в бок.

– Ещё хочешь?

– Хочу, – огрызнулась девочка.

Мать врезала ей ещё раз.

– Прекрати! – ударил её по рукам Коля. – В морду захотела?!

Ольга расплылась в улыбке.

– Ого, суровый какой!

Марина с гордостью и обожанием смотрела на Колю. Ольга снова его погладила.

– Да шучу я, чё вы… За водой сходишь, Николай? Ещё понадобится, а больше нет.

– Он не знает где вода, – сказала Марина.

– Ну пойдём, я покажу.

– Я сама покажу, – поднялась Марина на ноги. – Пойдём, прогуляемся. А то на эту смотреть – с ума сойдёшь.

Коля не возражал.

– Коля! – недоумевала Старая Сука, – неужели тебе нравится с ними, а? Ну я понимаю, поесть, поспать – ну и всё, хватит.

– Отстань, – буркнул он.

Старая Сука неодобрительно сморщилась.

– Видишь, как мамашка начала к тебе подбираться, – говорила Марина. – Ей завидно, что я тебя отхватила, вот она и злится. Ты не поддавайся ей, сопротивляйся. Я уж в любом случае лучше, да ведь?

– Конечно.

Из-за туч первый раз за день выглянуло солнце. Снова прятаться не стало. Небо очищалось, и остаток дня обещал быть солнечным и тёплым.

Вернувшись с ведром воды, они легли загорать. Марина принесла из дома облезлое покрывало с многочисленными дырами, расстелила его между грядками и пригласила Колю присоединиться.

– Давай голыми, – предложила она. – Всё равно никто не увидит.

– Мать твоя увидит.

– Ну и хрен с ней. Лопнет только от завидков.

Разделись догола.

– Какой ты грязный! – гладила его по спине Марина. – Прямо целые комья отваливаются. Давно не мылся?

– Не твоё собачье дело.

– Ну ничё. Домой приедем, помоешься.

Ольга возилась у печки. С усмешкой посматривала на них.

– Мне так нравится тебя по попе гладить, – говорила Марина. – Знаешь, это мечта детства. Я так и представляла себе: рядом со мной лежит муж, мы оба голые, а я глажу его по попе.

– Радуйся, – сказал Коля. – Твоя мечта сбылась.

Сзади раздались шаги, по земле распростёрлось ещё одно, не менее ветхое, одеяло, и Ольга, тоже голая, улеглась рядом с ними.

– Можно к вам? – улыбнулась.

Марина скривилась.

– Фу, дряблые титьки свои не светила бы!

– А они не дряблые, – тронула себя за грудь Ольга. – Они вон ещё какие тугие! Вот потрогай, Коль.

– Не хочет он твои титьки трогать!

– А вдруг хочет? Коль, хочешь?

Коля вытянул руку и потрогал её за грудь.

– Ну как? – спросила Ольга.

– Дряблые.

– Вот так-то! – обрадовалась Марина и даже захлопала от радости в ладоши.

– Ничего вы не понимаете, – обиженно ответила Ольга.

Старая Сука загорала здесь же.

– Я тебя понимаю, – говорила она, – сразу две бабы и обе хотят, но всё же не забывай про меня, ладно. Они сегодня появились, а я была с тобой всю твою жизнь. У тебя ещё много может быть женщин, и я с этим с горестью смиряюсь. Женщин может быть много, но одной-единственной останусь только я. Так ведь, Николай?

– Так.

– Смотри, как ноги раздвинула, – шептала ему на ухо Марина. – Словно говорит: ложитесь на меня, кто хочет.

Она прыснула от своих собственных слов. Коля тоже не удержался от смеха.

– Побрилась бы хоть немного, – снова шептала Марина. – А то там заросли, как в Африке.

Оба снова рассмеялись.

– Я всё слышу, – подала голос Ольга. – Тебе, сучке, жопу надо надрать. А лобок бреют только такие шлюхи, как ты.

– Я ничего не брею, – огрызнулась Марина.

– Потому что у тебя ничего не растёт.

– Вот и замечательно! Коле именно это и нравится.

– Откуда ты знаешь?

– Да уж знаю.

– Коль! – спросила его Ольга. – Тебе как больше у женщин нравится – когда бритая, или небритая?

– Бритая, – ответил он.

– Вот тебе! – обрадовалась Марина.

Ольга изобразила недовольную мину.

– Обед готов, – сообщила она вскоре. – Если хотите, пойдёмте есть.