Текст книги "Варварские Строки"

^{Глава третья}

Старые, поблекшие и кое-где заштопанные шторы были плотно задёрнуты. Лишь по полосе света над гардиной можно было определить, что начался день и что день этот солнечный. В однокомнатной квартире с трескучими полами и облезлыми обоями, которые так и норовили отклеиться, спали трое. Разнообразием мебелировки квартира не блистала: старый платяной шкаф, ещё более старое трюмо с помутневшим от времени зеркалом, два стула, чёрно-белый телевизор и металлическая кровать, пружины которой безбожно скрипели не только при каждом движении, но и при каждом вздохе. На ней лежала Ольга. Сон почти покидал её. Она открывала глаза, щурясь, переводила их с потолка на стену и снова закрывала.

Марина с Колей спали на полу. Матрас был тонким, как бумага, полноценного одеяла для них не нашлось – они укрылись рваным пододеяльником. В квартире было жарко, Коля отчаянно потел. Марина спала, прижавшись к нему и обвив рукой талию. Оба сопели. Два ручейка слюны стекали по их подбородкам.

Ольга всё больше ворочалась. Лежать надоедало. Наконец она поднялась, слезла с кровати и направилась в туалет.

От скрипа пружин проснулась и дочь. Вставать, однако, она не торопилась.

– Сколько время? – спросила у вернувшейся в зал матери.

– Десять, – отозвалась Ольга. – Поднимайтесь.

– Коля спит ещё.

– Буди его.

– Да пусть поспит.

– Я убираться сегодня хотела.

– Сегодня не суббота.

– В субботу дела будут. Сегодня надо.

Ольга распахнула шторы. Квартиру залил солнечный свет.

– А я слышала, – бормотнула Марина, – как он к тебе ночью залезал.

– Чё ты выдумываешь?! – отозвалась мать.

– Слышала, слышала. Шум такой стоял – невозможно было не услышать.

– Это я ворочалась во сне.

– Ничего подобного. Вы потом на кухню пошли трахаться, чтобы меня не будить.

– Тебе это приснилось.

– Знаешь что, мамочка, – заявила Марина. – Ты его не трогай. Он – мой муж!

– Заткнись!.. – врезала ей затрещину Ольга. – Как с матерью разговариваешь?!

– А-а-а… – заскулила Марина. – Сука!

– Поговори у меня! – выдала Ольга очередную затрещину. – Я тебя придушу на хер!

– Не буду, не буду, – закрылась руками Марина.

Ольга ушла в кухню.

– Я тебя, идиотку, и так рожать не хотела, – доносился оттуда её голос, – так что я долго думать не стану. Чуть набычишься – и всё.

– Хоть бы ты быстрей на работу вышла… – прошептала Марина.

Коля постепенно размыкал ото сна веки. Пробуждение было долгим и мучительным. Обычно, ночуя на улице, он пробуждался в одно мгновение, да и сам сон был неглубок. Здесь же, в тепле, тело расслабилось. Такого крепкого сна он не знал давно. Разноцветные пятна плясали перед взором, чудное ощущение раздвоенности не покидало сознание и ему никак не удавалось вырваться из приятного и бестревожного забытья.

– С добрым утром! – приветствовала его Старая Сука. – Как спалось?

– Отлично, – ответил он.

– Вот и славно.

– О, Коля проснулся! – обрадовалась Марина. – Как спалось?

– Хорошо. Давно так не спал.

– Доброе утро! – кричала с кухни Ольга. – Завтрак почти готов, скоро позову.

Коля поднялся на ноги. Голова была тяжёлой, тело слабым и вялым. Ноги едва держали. Хотелось есть.

– Ты всю ночь пердел, – сообщила Марина, едва он вышел из туалета. – Я отворачиваться заколебалась.

– Ты тоже, – только и нашёл, что ответить он.

– Не ври!

– Точно говорю.

– Я во сне не пержу.

– Я лучше знаю.

– А, ну тебя! – отвернулась Марина.

Из-за двери доносилось мяуканье и царапанье.

– Впустите кошку! – крикнула Ольга.

Марина бросилась к двери.

– Машка, Машка! – взяла она на руки облезлую рыжую кошку. – Кушать хочет. Мам, она кушать хочет!

Марина отнесла её на кухню, где Ольга налила ей в блюдце молоко. Голодная кошка жадно припала к нему.

Коля одевался. Одежду ещё вчера ему выделили новую. Новую относительно – это были подержанные брюки и рубашка, неизвестно как и от кого оставшиеся в этом доме. Вещи вполне подходили по размеру и что самое главное – оказались крепкими и чистыми. Коля испытывал настоящее блаженство, одевая их. Старое его тряпьё Ольга замочила.

– Не знаю, отстирается ли, – сказала она. – Да и зашивать много придётся. Вряд ли ты это снова наденешь, ну да ладно.

– Ты, Коль, солидным становишься, – глядела на него Старая Сука. – Никогда тебя таким не видела.

Коля действительно выглядел странно. Промытые волосы, чистое лицо, свежая одежда – он ловил своё отражение в зеркале и безмолвно удивлялся.

– Тебе не нравится? – спросил он старуху.

– Что ты, что ты! – замахала та руками. – Я очень рада. Всегда приятно видеть своего любимого красивым и опрятным. Просто мне грустно немного.

– Почему?

– В твоей жизни появились другие женщины. Меня это печалит.

– Не расстраивайся, – проснулась в нём секундная жалость к старухе. – Я от тебя не ухожу.

Старая Сука захихикала.

– Ещё бы ты от меня ушёл! – сверкала она редкими зубами. – Разве я тебя отпущу?!

Жалость тотчас же улетучилась. Коля захотел сказать ей что-то резкое, но побоялся её мести.

– Я думаю, мы сможем жить все вместе, – дипломатично высказался он. – Вы не помешаете друг другу.

– Не знаю, не знаю, – качала головой старуха. – Ты не хочешь меня больше.

– Почему ты так решила?

– Раньше ты был со мной нежный, даже звал, если меня не оказывалось поблизости. Я ласкала тебя, нам было хорошо вдвоём. А сейчас ты даже в мыслях стараешься отогнать меня от себя.

– Неправда!

– Правда, правда. От меня ничего не скроешь.

– Ну и хрен с тобой! – не выдержал Коля. – Достала ты меня уже!

Старая Сука поморщилась.

– Не груби, Николай! Только я могу придти тебе на помощь, когда все тебя бросят. Только я буду рядом с тобой. Не отталкивай меня и не зли. Это плохо кончится.

Из кухни выскочила Марина.

– Коля! – позвала она. – Ты любишь кошек?

– Нет.

– Почему?

– Не знаю. Не люблю, и всё.

– Зря. А я обожаю. Классная у нас кошка, да! – показала она на животное, что свернулось калачиком у неё на руках. – Вы ещё не знакомы? Знакомься, Машка, это – Коля. А это – Маша. Она девочка, так что не обижай её.

– Обязательно обижу, – сказал Коля.

– Фу, – надулась Марина, – какой ты гадкий.

Коля взял лежавшую на телевизоре газету с программой и пробежался по ней глазами. Телевизор он не смотрел давно, с самого детского дома. Название передач ничего ему не говорило.

– Иди-ка, Машка, погуляй, – отпустила Марина кошку.

С хитрым выражением лица она подошла к Коле.

– А я знаю, чем вы ночью с мамашкой занимались.

Коля нехотя перевёл на неё глаза.

– Чем?

– Трахались!

– Тебе приснилось.

– Ладно, ты-то уж не ври. Я же всё видела и слышала.

Коля пожал плечами.

– Ну и что из этого?

– Она тебе нравится?

– Нет.

Марина ободрилась.

– А я?

– И ты нет.

– Ну вот, – погрустнела она тут же. – А кто из нас лучше?

– Обе вы одинаковые. Обе суки.

Марина обняла его за талию.

– Коль, я ведь не против, если тебе с ней хочется. Я всё-таки ещё маленькая, у меня всё маленькое, а тебе наверно нравится, чтобы побольше, как у неё.

– Не нравится, не волнуйся.

– Не нравится?! Здорово! А у меня?

– Нет, не нравится.

– Вот ты какой… Я знаю, ты назло это говоришь. Так не может быть, чтобы вообще ничего не нравилось.

– Может.

– Коль, скажи, что я важнее для тебя, чем она. Что я твоя жена, а не эта овца.

Какое-то время Коля молчал.

– Ты моя жена, – сказал он наконец.

– Ура! – запрыгала Марина. – Я тебя люблю!

Ольга позвала всех на кухню. Завтрак был готов.

Он состоял из одной большой яичницы, приготовленной из пяти яиц и хлеба. Яичницу слопали быстро. Девушки старались, чтобы Коле досталось побольше – ему и досталось больше. Потом пили чай. У Ольги даже нашлось варенье – какое-то древнее и испорченное, но никто от него не отказался. Ольга ела его с ложечки, а Марина с Колей намазывали на кусок.

– Скоро тебе на работу? – заглядывала матери в глаза Марина.

– Неделя ещё.

– У-у, так мало!

– Да, ещё бы отдохнуть.

– Мама у нас торгашка, – объяснила Марина. – На рынке стоит.

Ольга обиделась на её слова.

– Думаешь, из тебя что-то путное получится?

– Получится, – говорила обмазанная вареньем Марина. – Я балериной стану.

– Кому ты на хер нужна?!

– Я объявление видела. Набирают девочек в кружок балерин.

– Туда совсем маленьких девочек берут, а не таких кобыл, как ты.

– Не, меня возьмут.

Коля ел молча.

– Вот Коле бы ещё на работу устроиться, – сказала Ольга, наливая ему чай.

– Да, деньги бы зарабатывал, – согласилась Марина. – Мне бы подарки покупал.

– Какие тебе подарки, дура! – продолжала злиться на неё мать. – Жить не на что, а ты подарки.

– Не, Коля обязательно мне подарок купит, – сказала Марина. – Он меня любит.

Коля допил чай, поставил чашку в раковину и, секунду подумав, решил её помыть.

– Оставь, оставь, – махнула рукой Ольга. – Я сама.

Он оставил.

В зале, оставшись один, Коля пристально и с неким подозрением оглядел комнату. Квартира не казалась гостеприимной. Лёгкая, но весьма жгучая грусть опустилась вдруг на плечи. Старая Сука тоже усугубляла ситуацию – стояла у окна и, покачивая головой, нехорошо посматривала на него, словно говоря: «Не приживёшься ты здесь…»

Девушки заканчивали завтрак.

– Я пройдусь, – сказал им Коля, надевая в прихожей ботинки.

– Ты на улицу? – спросила Ольга.

– Да.

– Ну ладно, прогуляйся. Подожди, подожди! – поглядела она на его обувь. – Не надевай эти. Я найду тебе что-нибудь.

Она забрала у него ботинки, дырявое месиво кожи вперемежку с засохшей грязью и, распахнув темнушку в коридоре, принялась искать в куче барахла приличную обувь.

– Вот смотри, – достала Ольга две пары обуви. – Сандалии хорошие, крепкие ещё. Или вот кеды одевай мои.

– Кеды одену, – выбрал Коля.

– А сандалии что?

– Не, – сморщился он.

– Летом очень хорошо. Ноги дышат, не жарко.

– Кеды.

Кеды пришлись впору.

Владивосток наслаждался летом. Температура воздуха составляла не менее двадцати пяти градусов. Люди выглядели вполне дружелюбно и совсем не косились на Колю, как это обычно бывало раньше. Его это взбодрило.

Он выбрался из района серых пятиэтажек на ближайший проспект. Проспект шумел автомобилями, движение было плотным, и этот шум почему-то заставил его улыбнуться. С каждой секундой ему нравилось здесь всё больше: и машины, и люди, которых он всегда предпочитал сторониться, не являлись сейчас угрозой для него, он был одним из них – такой же серый, неприметный.

– Не подскажите, сколько время? – решился он вдруг на отчаянный для себя шаг, подступив к какой-то женщине.

Она не отпрянула, не скривила лицо в гримасе, не прикрыла нос от неприятных запахов – просто взглянула на свои часы и ответила:

– Без двадцати двенадцать.

– Спасибо, – поблагодарил Коля и наверное даже покраснел от тех эмоций, что нахлынули на него в это мгновение. Такая естественность общения была для него дика, но оказалась вдруг необычайно приятна.

– Врёт баба, – поморщилась Старая Сука. – По моим уже без десяти.

– Её часы точнее, – сказал Коля.

– С какого хрена?

– Просто точнее, и всё.

– Ты это брось, – усмехнулась старуха. – Точнее моих часов ничего быть не может. Я ими мерю не только время.

Коля не стал с ней спорить.

– Да и вообще, – продолжала Старая Сука, – чё это ты у людей время начал спрашивать? В друзья им что ли набиваешься?

– Они совсем не злые сегодня.

– Притворяются!

– Нет, не притворяются. Видишь, они даже не смеются надо мной. Они думают, что я такой же, как все.

Лицо Старой Суки выражало полное и всеобъемлющее негодование.

– Э-эх, Коля! Да ты никак готов поступиться своими принципами?! Пойти на сговор, продать свои идеалы!

– Они не агрессивны. Почему я должен их ненавидеть?

– Должен! Должен! Разве я не говорила тебе, что люди – самые гнусные притворщики на свете. Они могут казаться добрыми, отзывчивыми, но всё это – ложь! В них нет ни капли добра. Они злы и вероломны, они пытаются казаться вежливыми лишь для того, чтобы успокоить тебя, сбить с толку. Ты расслабишься, будешь считать их своими друзьями, но в один прекрасный момент они проявят свою истинную сущность и сожрут тебя. Ты хочешь, чтобы они тебя сожрали?

Коля морщился от её слов.

– Какая ты всё-таки гадкая, – сказал он старухе. – Впервые за долгое время мне стало хорошо, а ты готова всё испортить.

– Да откуда тебе хорошо, с чего? Какая-то бабёнка, видите ли, брякнула сколько время, а ты готов сопли распустить от счастья. Да, я гадкая, но это для того, чтобы спасти тебя, Николай. Поверь моему слову, люди ещё не раз заставят тебя разочароваться.

Коля не отвечал. Продуктовый магазин, рядом с которым он находился сейчас, впускал и выпускал вереницы людей. У Коли не было денег, но его тянуло внутрь. На входной двери он прочёл объявление: «Требуются уборщицы, грузчики». Сердце яростно сжалось, едва он вчитался в эти слова. Его даже кинуло в жар – дверь открылась, он вошёл внутрь и на негнущихся ногах подошёл к прилавку.

– Дурачок… – бормотала где-то за спиной старуха. – Думает, его на работу возьмут.

– Вам грузчики нужны? – заплетающимся языком спросил он у продавщицы.

Та недоумённо посмотрела на него.

– Грузчики? Не знаю. Наверно нужны. Но это вам к директору надо.

Коля огляделся по сторонам.

– А где директор?

– Вон туда пройдите, – показала продавщица. – В подсобное помещение. Там табличку увидите на двери.

В коридор подсобного помещения Коля заходил с чувством, что его вот-вот схватят и вышвырнут, но никто его не остановил. Коридор показался ему длинным и извилистым, дверь с табличкой «Директор» обнаружилась в самом его конце. Коля приблизился к ней, усилием воли поднял руку и заставил себя постучаться.

– Войдите! – донеслось из-за неё.

Коля потянул на себя ручку, но дверь не открывалась. Он дёрнул сильнее – никакого результата.

– Внутрь открывается, придурок! – ржала Старая Сука.

Дверь открылась наконец. Директором оказалась женщина средних лет с осветлёнными волосами и в очках.

– Здрасьте, – буркнул Коля.

– Здравствуйте, – ответила женщина. – По какому вопросу?

– Я насчёт работы, – вырывались из Колиной груди хрипы.

– Грузчиком?

– Да, – закивал он.

– Ну присаживайтесь, поговорим.

Коля уселся на обитый потёртой кожей стул и, сжавшись, стал ждать вопросов.

– Где вы раньше работали? – спросила директор.

– Я не работал, – замотал головой Коля. – Я ещё маленький.

– Маленький? – улыбнулась она. – А сколько вам лет?

Лихорадочно Коля стал вспоминать свой возраст.

– Двадцать, – буркнул он наконец, хотя и не был уверен в правильности.

– После армии?

– Нет.

– Учитесь?

– Нет, что вы.

– Документы есть какие-нибудь?

– У меня есть паспорт! – гордо ответил Коля, но тут же застеснялся своей гордости.

– Давайте, посмотрим.

– Я не взял его, – смутился Коля.

– Ну, что ж вы так! Пришли на работу устраиваться, а паспорт не взяли.

– Я принесу. Сбегаю сейчас.

Женщина пристально и задумчиво поглядела на Колю.

– Знаете что, – сказала она. – Как-то боязно вас брать. Взгляд у вас странный.

Коля опустил глаза.

– Я вам вот что посоветую, – продолжала директор. – Здесь недалеко, на краю города, строят коттеджи. Там нужны рабочие. Вы попробуйте туда обратиться, наверняка вас возьмут.

Коля молчал.

– Там и платят больше. А к нам… – помолчала она. – Ну, если туда не возьмут, зайдите и к нам. Только паспорт не забудьте.

– Ну что, доволен? – говорила ему Старая Сука, когда Коля, вспотевший и подрагивающий, сел на металлическую ограду у дороги, чтобы отдышаться. – Это же люди, Коля! Люди! Разве они пойдут тебе навстречу, разве протянут руку помощи?

Сердцебиение постепенно восстанавливалось.

– Где эти коттеджи, ты знаешь? – спросил он у старухи.

– Какие коттеджи, Николай!? – возмутилась она. – Ты что, ещё раз пробовать хочешь?

– Да, надо пробовать, – ответил Коля.

– Да ты с дуба рухнул! Хочешь, чтобы тебя ещё раз унизили?

Коля ей не отвечал.

– Мне паспорт нужен! – выпалил он Ольге, едва переступив порог. – Куда ты вещи убирала?

– Сейчас, сейчас, – засуетилась та. – Паспорт специально в шкаф спрятала.

– Коля, купил мне подарок? – крикнула с кровати Марина.

– Вот, – принесла Ольга паспорт. – Что, на работу берут?

– Нет, – покачал он головой. – Без паспорта не берут.

– А куда ты хочешь?

– В одно место.

– Хорошо там платят?

– Не знаю.

Коттеджи он нашёл быстро. По дороге заглянул в паспорт и по дате рождения подсчитал свой возраст. Оказалось, что ему уже двадцать два. Паспорт выглядел очень непрезентабельно – помятый, грязный. Коле вдруг стало совестно, что его единственный документ выглядит так некрасиво.

Работа на коттеджах кипела. Их строилось штук десять одновременно. У одного из рабочих Коля спросил, с кем можно поговорить насчёт трудоустройства. Его направили к усатому мужику в костюме и галстуке, который, прищурившись, критически обозревал строительство.

– Извините, – подошёл он к мужчине. – Мне сказали, вы на работу можете принять.

– Могу, – растянулся в зубастой улыбке мужчина. – А могу и не принять. Работать хочешь?

– Да, очень.

– Какая специальность у тебя?

– У меня нет специальности, – ответил Коля, холодея.

– Ну, это только разнорабочим тогда.

– Разнорабочим, – закивал Коля.

– Где раньше работал?

Новая волна паники охватила парня.

– С рыбаками, – соврал он. – Но я там не числился.

– Понятно, – кивнул мужчина. – Документы есть какие?

– Да, паспорт.

Начальник взял из колиных подрагивающих рук документ, небрежно полистал его и отдал обратно.

– Здесь ты тоже числиться не будешь, – сообщил Коле, – поэтому если кто подойдёт, спросит – ты здесь так, в гости пришёл. Понятно?

– Вы берёте меня? – изумлёнными глазами смотрел на него Коля.

– Беру! – рассмеялся начальник. – Сегодня что у нас, понедельник? Ну, значит, завтра, к восьми часам приходи. Одежду найди какую-нибудь соответствующую, мы спецовок не выдаём. Зарплата на первое время четыре тысячи, потом посмотрим. Сейчас я тебя с бригадиром познакомлю. Юра! – крикнул он одному из копошившихся у фундамента рабочих. – Подойди сюда на минуту!

Юра, коренастый, широколицый мужик, зашагал к ним.

– Видишь его?

– Да, – кивнул Коля.

– Вот он будет твоим непосредственным начальником. Где он завтра будет, туда и иди. Он тебе работу даст.

На обратном пути Коля нашёл рубль и купил стакан семечек. В довершении счастливого дня он украл в книжном магазине весьма толстую книгу, стоила которая аж шестьдесят три рубля. Такого восторга одновременно он ещё не испытывал.

– Вот видишь, – говорил он Старой Суке, – как всё удачно сложилось! Теперь у меня свои деньги будут… Чёрт возьми, даже не верится!

– Ловушка, – отвечала старуха. – Очередная ловушка! Ты ещё не работал и не знаешь, что это такое. А я тебе скажу – это каторга!

– Я не боюсь работы.

– Скоро ты не то запоёшь, поверь мне. Да и с чего ты решил, что они тебе заплатят? Будешь на них горбатиться, а они потом вышвырнут тебя, да ещё вломят как следует!

– Зачем им так делать? К тому же я не один там буду работать.

– Им может и заплатят, а тебе нет. Как ты не понимаешь, ведь они все сговорились, чтобы уничтожить тебя! Они тебя ненавидят.

^{Четвёртая глава}

– Коньячок?

– Ну давай.

Валера поставил стаканы на стол и разлил.

– Твоё здоровье!

– Нет, лучше за твоё, – возразил Низовцев. – У тебя событие такое!

– Да какое событие, – поморщился Валерий.

– Ну как же!

– А-а. Знаешь, честно говоря, ничего не чувствую по этому поводу. Сколько уж этих выставок было – весь трепет ушёл.

Лампочка в подсобке едва светила, поэтому бородатое лицо художника казалось совершенно жёлтым и почти безжизненным, как у мумии. Если бы не движения глаз и рта, его бы смело можно было класть в мавзолей. Такое же лицо было, должно быть, и у самого Александра Львовича.

– Хотя и первые выставки, – продолжал Валерий, – очень хорошо я это помню, тоже не особо волнительными были. А знаешь почему?

– Почему?

– Потому что через столько дерьма проходишь, чтобы эту выставку организовать, через такую нервотрёпку, что когда она наконец открывается, уже никаких эмоций не остаётся.

Они выпили.

– Я вообще, бывает, смотрю на себя со стороны, точнее сказать, пытаюсь смотреть, и думаю – какой же фигнёй я занимаюсь! Люди работают, деньги делают, а я картины малюю!

– Ты тоже на них деньги делаешь.

– Да-а. Это ведь… игры всё. Просто приучили какую-то часть людей тратить деньги на живопись, вот они и тратят. А так я сомневаюсь, что они понимают, что я там рисую.

– Эта часть правит миром. А мы правим ими. Поэтому мы были, есть и будем главными на этой планете.

Валера усмехнулся.

– Мне бы твой оптимизм.

Он плеснул в стаканы – совсем немного. Сейчас Валерий держал себя в руках. Ещё несколько лет назад он бухал по чёрному и про него говорили, что всё, мол, вышел человек. Через год-другой копыта откинет. Но Валера оказался живучим. Сумел укротить свою тягу к алкоголю, снова взялся за кисть и слыл сейчас, по крайней мере, в Петербурге, одним из ведущих художников.

– Значит, герой твой и мать валяет, и дочку! – продолжил Валерий разговор.

– Да, – кивнул Низовцев.

– Сильно! У меня в жизни случай был – жил пару месяцев с двумя бабами.

– Тоже мать с дочерью?

– Нет, они сёстрами были. Одна – совсем молодая. Несовершеннолетняя. Интересные девки. Раскрепощённые. И с каждой по отдельности можно было, и с двумя сразу.

– Завидую.

– Но налёт у меня какой-то неприятный остался от всего этого.

– Почему?

– Да потому что доброжелатели всякие нашёптывали мне: всё, Валера, посадят тебя за совращение малолетней. Мне в принципе насрать на них, но на подкорку это всё равно действовало. Хотя посудить если – кому какое дело? Девка половозрелая, хочет и может, не со мной, так с другими бы стала. Ну да я и сам себя не совсем правильно вёл с ними. Нервный был очень.

– Сейчас спокойнее?

– Да уж думаю.

Снаружи доносился шум. Время от времени кто-то проходил по коридору мимо подсобки. Выставочный зал должен был открыться с минуты на минуту.

– Немного покритиковать я тебя хочу, – сказал Валерий.

– Валяй.

– Слишком быстро он у тебя на работу устраивается.

– Не могу принять твою критику, – покачал головой Александр Львович. – В такие места именно так и устраиваются.

– Я вот, помню, сторожем устраивался, обычным сторожем – боже мой, сколько усилий понадобилось!

– Ну ты ведь в библиотечный фонд устраивался. А если бы на арматурный завод – сразу бы приняли.

– Сомневаюсь. И на арматурный завод тяжело устроиться.

– Интеллигентам – да, тяжело.

– Ну а направленность идеи?

– Что с ней?

– Твой герой пытается ассимилироваться в обществе. Ближе к людям, больше понимания – хоть и чернушный, но позитив получается. Но меня вот, например, этот позитив не очень радует. И как-то даже Старая Сука симпатичнее смотрится. Про людей когда говорит, про опасность, которая в них таится. Её слова нашли в моей душе определённый отклик.

– Просто ты старый мизантроп. Да и не так тут всё буквально. Позитив – это явно преувеличено, хотя иногда он необходим. В произведении нельзя выражать какие-то односторонние, конкретные идеи. Всё должно быть достаточно двусмысленно.

– Не уверен, что я почувствовал эту двусмысленность.

– Она есть, потому что я сам очень двусмысленный человек. И могу выражать только комплексные эмоции и идеи.

– Ну хорошо. А вот, скажем, почему как-то очень уж просто твоего Колю принимают в эту семью. Раз, и всё! Разве в жизни так бывает?

– Не мне тебя учить, что нельзя путать художественное произведение с жизнью.

– Нельзя, согласен. Но когда это так явно в глаза бросается, то волей-неволей задумываешься о правдоподобности событий.

– Ты прав, логику в повествовании надо выдерживать всегда. Нельзя нагромождать неразумные и немотивированные изменения. Даже если пишешь фантасмагорию, необходимо внушить читателю определённые правила игры.

– Какие же правила игры в твоём романе?

– Они очень просты. Читатель смотрит на мир глазами главного героя, который, мягко говоря, не совсем нормальное существо. Поэтому все странности, которые возникают в повествовании – они не ради странностей как таковых, они – преломление Колиного восприятия мира. Ну и потом надо выдерживать определённый стиль. Простота, с которой Коля входит в семью – это простота его восприятия, и это стиль. Простота, с которой он устраивается на работу – хотя никакой простоты тут конечно нет, и именно эта сцена самая что ни на есть правдоподобная – это тоже стиль. На то это и художественное произведение, на то это и вымысел.

– Но из-за этого твоего стиля может возникнуть коррозия в сюжете.

– Я не из тех писателей, которые ради стиля готовы наплевать на сюжет. Я всегда верил и верю, что сюжет – самое главное. Никакими стилистическими и морфологическими наворотами не добиться желаемого результата, если в произведении дохлый сюжет. Стиль всегда вторичен, он сам собой должен проистекать из сюжетных коллизий. Какого-то чересчур уж необычного стиля повествования в моём романе нет, есть лишь естественная стилистико-психологическая реакция на поступки героев. А коррозия, о которой ты упомянул – очень, кстати, хорошее слово – она присутствует постоянно и во всех без исключения произведениях. Коррозия – это и есть сущность художественного вымысла. Потому что художественный вымысел сам по себе – это надругательство над жизнью. Это её осмеяние и возвышение над ней. В такой деятельности обязательно будут присутствовать ущербные моменты, потому что на них всё и строится.

В дверь подсобки постучали.

– Кто там? – зычно крикнул Валера.

– Валерий Ильич, – донёсся женский голос, – вы здесь?

Художник открыл дверь. Администратор Надя, худенькая девушка в очках, показалась в проёме.

– Валерий Ильич, уже пора открываться!

– Хорошо, идём, – кивнул он.

Низовцев поднялся со стула.

– Надя, – сказал девушке Валера. – Ты спрячь пока бутылку куда-нибудь. И стаканы тоже. Потом впрыснем ещё.

Девушка недовольно приняла из рук художника питейные аксессуары и понесла их куда-то вдаль по коридору. Валерий с Александром Львовичем выбрались в выставочный зал. Все его стены были увешаны Валериными картинами. Директор художественной галереи, женщина лет пятидесяти, встретила их восторженно-патетическим взглядом и возгласом:

– Валерий Ильич, открываемся! Слышите шаги – первые посетители!

– Ну что же, – буркнул художник. – С богом!

– К чёрту! – прикоснулась к его плечу директриса. – Ой-ой-ой, – тут же закачала головой. – Какое к чёрту! Так говорят, когда ни пуха ни пера.

Мужчины попытались улыбнуться.

– Вот видите, Валерий Ильич, – сморщилась директриса. – Волнуюсь!

– Смотри, Саш, – показал художник в центр зала, где на постаментах стояли невысокие и бесформенные скульптуры. – Решил выставить. В первый раз.

– Да что ты!

– Да. Так, для себя лепил. Никогда не думал показывать. Но уговорили. Да и сам подумал – дай-ка попробую. Посмотрю на реакцию. Не убьют же за это.

– Правильно.

Первые и весьма немногочисленные посетители робко зашуршали по пространствам выставочного зала. Одной из них оказалась жена Валерия Ильича. Низовцев знал её слабо, помнил только, что она румынка по национальности. Имя её память выдавать отказывалась.

– Здравствуй, дорогой! – приветствовала она супруга поцелуем. Говорила без акцента. – Как настроение?

– Нормально, – пожал плечами Валера.

– О, Саша! – повернулась она к Александру Львовичу. – Когда приехал?

Они тоже поцеловались.

– Рано утром, – ответил Низовцев.

– Поездом?

– Да.

– А жену что не взял?

– Работы много.

Насколько Александр Львович помнил, она была богатой бабой. Владела несколькими ресторанами в Румынии и в Петербурге. Именно благодаря женитьбе на ней Валерий Ильич получил настоящую известность.

– Что-то не очень много людей, – обводила румынка глазами зал.

– Ну и замечательно, – сказал Валера. – Значит, пришли те, кому действительно интересно.

– Или те, кто решил укрыться от дождя, – парировала жена.

– Дождь идёт?

– Да, начинается.

Некоторые из посетителей стряхивали с головы и одежды капли влаги. Александр Львович отошёл к картинам. Валерий был абстракционистом, и картины представляли собой разнообразно-изощрённые цветовые гаммы вперемежку с геометрическими фигурами. На Низовцева, который живопись не особо понимал, да и не стремился казаться понимающим, они, тем не менее, определённое впечатление производили.

– И с поздравлениями никого нет, – доносился до него голос румынки. – Обычно цветы дарят, руку жмут.

– Не надо мне цветов, – отвечал художник.

– И телевидение не подумали пригласить… Я же говорила тебе – давай позвоню. Нет, нет, не надо.

– Не надо.

С цветами, однако, кто-то появился. Мужчина и женщина, явно знакомые Валерия, бурно и торжественно, чем привлекли внимание всех собравшихся, вручили ему букет и устные поздравления. Валерий хоть и хмурился, но был явно польщён. Жена – та и вовсе расцвела.

– Нравятся картины? – спросил у Александра Львовича кто-то за спиной.

– Да, представьте себе, – обернувшись, ответил он.

Мужчина, стоявший сзади, был небольшого роста, седовлас и в очках. Смотрел на Низовцева с хитрой улыбкой.

– Мне тоже, – сказал он. – Я большой поклонник Федотова. На всех выставках его бывал. Писал о нём не раз…

– В газете работаете?

– Нет, в журнале. Я и вас знаю. Вы – Низовцев, писатель.

– Обо мне не писали? – улыбнулся Александр Львович.

– Да нет, не приходилось. Я на живописи специализируюсь. Но читать – читал.

– И что скажете?

– По мне – чересчур резковато. Слишком много обострений. Буквально в каждой сцене своя дикая кульминация. Вряд ли они так необходимы. Да и с читателем не совсем тактично обходитесь. Всё бы вам шокировать, всё бы вам уколоть.

– Готовлю людей к худшему.

– К смерти?

– Смерть – не самое худшее, что может с ними произойти.

– А-а, – ласково усмехнулся мужчина. – Понимаю. Не можете вы без этого. Мозговые спазмы, структурные извращения. Человек – не то, что он есть на самом деле. Реальность – не явь, реальность – тень. Существование недоказуемо, возможно его нет вовсе. Открывающий дверцы выпускает сгустки. Они аморфны и производны от трёхкратного усиления сокровенных вожделений. Ну а вожделеют во Вселенной только мёртвые… Верно я передал ход рассуждений среднестатистической творческой личности?

– Абсолютно.

– Вот видите. Всё поддаётся исчислению и фиксированию. На всё надевается конус.

Мужчина добродушно и удовлетворённо улыбался своим мыслям.

– Ну хорошо, – молвил он наконец, обнимая Александра Львовича за талию. – Не буду вам мешать в ваших удовольствиях.

– И вам приятно провести время.

Валерий Ильич с другого конца зала подавал знаки. Сводились они к следующему: не выпить ли ещё. Низовцев не возражал. Они удалились в коридоры подсобных помещений, где в комнате администратора Нади, которую тоже привлекли в компанию, разлили ещё по несколько граммов коньяка.

– Жена конфеты оставила, – открывал коробку Валера. – Угощайся, Надь, мы ведь с Сашкой не большие сластёны.

Вечером празднование переместилось в один из петербургских джаз-клубов. Сам Аркадий Миттель, знаменитый саксофонист, ныне житель заморских краёв, выступал там с концертом. Афиша гордо сообщала, что он приехал в Россию с единственным концертом.