Текст книги "История русского народа в XX веке"

Разорение сельских тружеников. – Коллективизация как уничтожение православного крестьянства. – Подрыв вековых основ русской деревни. – Разрушение общины. – Создание кабальных колхозов и совхозов

Самой драматической страницей правления еврейского интернационала была так называемая коллективизация, целью которой являлось уничтожение главной оппозиционной силы, выступающей против большевиков, коренного русского православного крестьянства. Сумев подчинить себе многие сословия России, большевики вплоть до 1930–1932 годов не могли говорить о своей победе над крестьянством, существование которого служило оплотом жизненных сил всего Русского народа.

С первых дней советской власти большевики пытались поставить крестьян на колени, и каждый раз эти попытки кончались крахом. Кампания 1918–1920-х годов собрать крестьян в коммуны провалилась. Русский крестьянин посрамил большевиков, когда они пытались учить его хозяйствовать. В ответ на эксплуатацию деревни большевиками русский мужик саботировал антинародные мероприятия советской власти. Русские ученые неоднократно указывали большевикам на бесплодность их попытки заставить крестьянина отказаться от вековых традиций, хозяйственной жизни, рожденных общиной и артелью. В работах Н.Д. Кондратьева, A. B. Чаянова, А.Н. Челинцева подчеркивалась необходимость не бороться с народными традициями, а опираться на них. «…Система мероприятий сельскохозяйственной политики, – писал Н.Д. Кондратьев, – достигнет своих целей лишь в том случае, если она будет стремиться в максимальной степени разбудить хозяйственную инициативу и самостоятельность населения; если она даст прочное русло для хозяйственной организации этой самодеятельности, в частности, для кооперативной организации, и если она будет стремиться обеспечить наилучшие условия для процесса накопления материальных ценностей в деревне». Урезонивая сторонников сверхиндустриализации, Кондратьев подчеркивает, что рост сельского хозяйства и промышленности может идти только одновременно. Развивающееся сельское хозяйство создает рынок сбыта для продукции промышленности, и промышленность оттягивает избыточное сельскохозяйственное население и создает рынок для продуктов сельского хозяйства. Накопление капитала промышленности – процесс медленный, и ускорение его обусловлено ростом сельского хозяйства и сельскохозяйственного экспорта.

Чаянов и Челинцев говорили о трудовой, потребительской природе крестьянского хозяйства, отмечая, что всякое семейно-трудовое хозяйство русского крестьянина имеет естественный предел своей продукции, обусловленный степенью удовлетворения потребностей хозяйствующей семьи. Крестьянин не стремится к форсированному обогащению, стяжанию, как, скажем, капиталистический предприниматель. Нет, ему свойственны иные мотивы хозяйственной деятельности и даже иное понимание выгодности. Эти черты русского крестьянского хозяйства необходимо учитывать.

Чаянов пророчески провозглашает: «В грозный час, когда окажутся бессильными все методы предпринимательства, когда экономический кризис и удары организованного противника будут сметать наши сложные предприятия, для нас возможен единственный верный путь спасения, неизвестный и закрытый капиталистическим организациям, путь этот: переложить тяжесть удара на плечи того Атланта, которым держится вся наша работа, – да, в сущности, и все народное хозяйство нашей Родины, – на плечи русского крестьянского хозяйства. Эти плечи смогут выдержать всякую тяжесть, если… если только захотят подставить себя.

А для того чтобы они не уклонялись от тяжести, нужно, чтобы они чувствовали, знали, сжились с тем, что дело крестьянской кооперации – их крестьянское дело, чтобы дело это тоже было действительно мощным социальным движением, а не предприятием только! Нужна кооперативная общественная жизнь, кооперативное крестьянское общественное мнение…»

Однако вместо опоры на вековые традиции крестьянства антинародная власть делает все, чтобы разорить и ослабить его.

Самой характерной чертой русской деревни 20-х годов стало стремительное увеличение числа бедняков. В 1927 году, только по официальным данным, 35 % крестьянских хозяйств числились маломощными, т. е. бедными. Фактически их число было еще больше. В 1928 году по доходу на душу населения 45,3 % крестьян составляли пролетарские и бедняцкие слои, причем их численность увеличивалась (в 1913 году 20–25 %).

В 1928–1929 годах в РСФСР 56 процентов крестьянских хозяйств имели доход до 250 рублей. Если взять средний размер крестьянского хозяйства в семь человек, то средний уровень дохода на одного крестьянина будет составлять 36 рублей и ниже. А в переводе в довоенные рубли еще значительно меньше. Напомним, что среднедушевой доход бедных крестьян в 1913 году составлял в ценах этого года 40 рублей.

Более того, в 1926–1927 годах 33 % крестьянских хозяйств имели доходы ниже 150 рублей по довоенным оценкам, близкие к нищете.

В 1927 году почти треть крестьянских дворов была лишена средств производства, необходимых для ведения самостоятельного хозяйства.

Так, 28,3 % крестьянских хозяйств не имели рабочего скота, 31,6 % – пахотного инвентаря.

Таким образом, по сравнению с дореволюционным периодом удельный вес бедных и малоимущих крестьян увеличился в 2–2,5 раза.

Рост числа бедняков обусловливался большевистской политикой, направленной на разорение зажиточных, трудолюбивых крестьян, политикой поддержки бедноты, опоры на нее как на политический фундамент села. Большевистская пропаганда создает настоящий культ бедняка. А это, писал в 1929 году крестьянин М.П. Новиков, самое худшее, что у нас есть. Культ бедноты разводит притворщиков («химиков», как их зовут в деревне), которые в полном сознании, на виду у всех, не заводят себе скота и инвентаря; даже по два года не кроют крыши и живут, как самоеды, в гумне. Это же заставляет сильные семьи селиться врозь, чтобы всем сразу же стать бедняками и начать есть тоже чужой хлеб. Стыд и позор должны быть не на так называемых «кулаках» и зажиточных, имеющих свой хлеб, а на тех «химиках», бедняках, которые, имея 10 лет равное со всеми количество земли, все-таки не хотят, как нужно, работать и искусственно поддерживают свою бедноту и голод в надежде на государственную помощь. Разве это не позор! Культ бедноты надо изменить в корне, иначе они, как тощие фараоновы коровы, сожрут всех тучных и сами не пополнеют. Тунеядство и притворство надо вырвать с корнем.

Тощие фараоновы коровы пожирали тучных, значительно сократилось число крестьян, живущих со средним достатком. Удельный вес «середняков» – крестьянских хозяйств с доходом от 250 до 700 рублей (в ценах 1928–1929 годов) – сократился до 42 %, тогда как в 1913 году удельный вес середняков составлял примерно 55 %.

Значительно снизился по сравнению с довоенным уровнем доход богатых и зажиточных крестьян, также сильно сократилось их общее число. В 1928–1929 годах доход свыше 700 рублей (в ценах этих лет) получало около двух процентов всех крестьянских хозяйств с численностью населения примерно 1,8 млн. человек.

В результате социальной и экономической политики советской власти только два процента крестьянства могли считаться богатыми и зажиточными, т. е. в 10–12 раз меньше, чем их было в довоенный период.

В 1928 году официальная статистика относила к числу кулаков, т. е. зажиточных и богатых крестьян, 5,6 млн. человек. Таким образом, в число кулаков (зажиточных и богатых крестьян) совершенно необоснованно включались группы крестьянства с уровнем дохода, не соответствовавшего даже зажиточности, т. е. средним крестьянам.

Все это отражало интенсивно протекающий процесс «раскрестьянивания», или пролетаризации села. Причины его были очевидны. Во-первых, разрушение вековых ценностей крестьянской общины, и прежде всего самоуправления и трудовой демократии. В этот период община подпала под диктат пролетарских и люмпен-пролетарских элементов села (поддерживаемых репрессивным аппаратом). Постоянное вмешательство в крестьянские дела армии, партийных и государственных чиновников подрывали самостоятельность, инициативу и предприимчивость сельских тружеников. Во-вторых, порочная ценовая и финансово-кредитная политика большевистского режима, создавшая своего рода машину по перекачке крестьянского продукта в город с минимальным вознаграждением его затрат. Экономически неравноправный обмен, когда крестьянин вынужден был платить за промышленные товары в несколько раз больше их настоящей стоимости, на корню подрывал возможность эффективного развития сельского хозяйства, снижал жизненный уровень крестьян, превращая многих из них в пролетариев.

В августе 1942 года между Черчиллем и Сталиным произошла беседа, в которой последний выразил официальную точку зрения на коллективизацию в нашей стране:

– Политика коллективизации была страшной борьбой, – сказал Сталин.

– Я так и думал, что для вас она была тяжелой. Ведь вы имели дело не с несколькими десятками тысяч аристократов или крупных помещиков, а с миллионами маленьких людей…

– С десятью миллионами, – сказал Сталин, подняв руки. – Это было что-то страшное, это длилось четыре года. Чтобы избавиться от периодических голодовок, России необходимо было пахать землю тракторами. Мы были вынуждены пойти на это. Многие крестьяне согласились пойти с нами. Некоторым из тех, кто упорствовал, мы дали землю на Севере для индивидуальной обработки. Но основная часть их была весьма непопулярна и была уничтожена самими батраками…

В этих словах Сталина раскрывался метод, которым была проведена коллективизация, т. е. «раскрестьянивание села», – опираясь на пролетарские, полупролетарские и люмпен-пролетарские слои деревни, опрокинуть сопротивление среднего и зажиточного крестьянина, стремившегося сохранить свои традиционные основы жизни.

Проехав в апреле 1928 года по Сибири, Сталин с раздражением обрушивается на местное советское руководство, обвиняя его в плохой работе и «потакании кулакам». Ему удалось установить, что большая часть зажиточных крестьян не желает продавать хлеб по ценам, которые устанавливает государство.

Сталин выступает с директивными предложениями:

а) потребовать от «кулаков» немедленной сдачи всех излишков хлеба по государственным ценам;

б) в случае отказа «кулаков» подчиниться закону привлечь их к судебной ответственности по 107-й статье Уголовного кодекса РСФСР и конфисковать у них хлебные излишки в пользу государства с тем, чтобы 25 % конфискованного хлеба были распределены среди бедноты и маломощных середняков.

Нужно, заявлял Сталин, неуклонно объединять индивидуальные крестьянские хозяйства, являющиеся наименее товарными хозяйствами, в коллективные хозяйства, в колхозы[301]301
  Сталин И.В. Соч. Т. 11. С. 6–7.


[Закрыть].

Крестьяне лишаются возможности свободно перемещаться по стране. В отличие от жителей города им не выдаются паспорта, а без них в то время нельзя было ступить и шагу. На работу в город их отправляли по разнарядке сверху.

Сущность новых взаимоотношений большевистского режима, с крестьянством в основном сводилась к созданию колхозов, руководимых безоговорочными сторонниками советской власти из числа сельского пролетариата или приезжих горожан, и беспощадным подавлением всех несогласных. Все антиколхозные настроения и выступления крестьян юридически признавались контрреволюционными и подпадали под действие Уголовного кодекса (принято в октябре 1929 года).

«Коллективизация, – писал в 1929 году русский крестьянин М.П. Новиков, – имеющая на верху горы – батраческий коммунизм, есть стремление не вперед, а назад и может временно удовлетворить лишь забитых нуждою батраков и нищих или попросту – это рай для батрачков-дурачков. Свободные же люди не могут идти в это рабство, как бы их туда ни загоняли, как не могут вообще ходить люди на четвереньках».

О том, как проводили коллективизацию, сохранилось великое множество рассказов. Приведем один, очень типичный, записанный Федором Абрамовым на Русском Севере. В нем отразилось все характерное для той эпохи – запугивание, лишение самостоятельности, превращение самоуправляющихся трудовых коллективов крестьян в парализованных страхом одиночек.

…Задание было совершенно определенное: в самые сжатые сроки (крайкомом был спущен по районам план-график) коллективизировать деревню…

Активность народа была «высокая». Как только объявили… о собрании, сразу в клуб хлынул народ (активность подстегивалась тем, что одновременно с собранием проводили раскулачивание, люди были запуганы, охвачены страхом, готовые на все).

В клубе собралось народу – нечем дышать. Передние сидели, а их со всех сторон подпирали стоящие.

Председатель сельсовета сделал короткий (15–20 мин.) доклад по железному стандарту тех лет: международное положение, борьба с классовым врагом, необходимость коллективизации.

После доклада посыпались вопросы:

– Что будут обобществлять?

– Все, за исключением построек.

– А что будет тем, которые не запишутся в колхоз? Будут ли высылать?

– Землю отберет колхоз, а людей… Места на Севере много.

– А как питаться будут?

– В столовой. Крынку с маслом на стол поставят – макай сколько хочешь.

Таковы были представления о колхозной жизни у самих организаторов колхозов.

Минут пять, наверное, после этого в зале стоял смех. Потом стали записываться на две руки (два списка).

– Кто «против»?

«Против» нет.

– Кто «за»?

– «За» нет.

– Будем записывать.

Заминка.

– Так вы что же – против Советской власти?

Первой поднялась какая-то баба.

– Записывай меня. Все равно деваться некуда (хуже не будет).

Вслед за бабой записывались все остальные.

Председатель сельсовета, закрывая собрание, сказал:

– Есть предложение спеть «Интернационал».

Запели «Интернационал». А в задних рядах заголосили старухи. «Интернационал» и бабьи причитанья (не хотят в колхоз, боятся колхоза).

– Что там такое? – спросил председатель.

– Это старухи затосковали.

– Ну, им можно: колхоз – это смерть старому.

Создаваемым колхозам предоставлялись различные налоговые, финансовые и кредитные льготы, дешевая аренда, сельхозинвентарь и машины, давались лучшие земли, а также имущество, конфискованное у крестьян, несогласных с колхозной политикой.

С другой стороны, крестьяне, которые не соглашались вступать в колхоз, объявлялись кулаками или подкулачниками и к ним применялись многочисленные репрессивные меры, начиная с грабительского налогообложения и конфискации имущества и кончая выселением в Сибирь и заключением в трудовые лагеря.

Определения, которые применялись при отнесении крестьян к кулакам, были очень растяжимыми. По этим определениям большая часть среднего крестьянства могла считаться эксплуататорами.

К кулакам относились:

а) применявшие наемный труд для сельскохозяйственных работ или в кустарном промысле и на предприятии;

б) имевшие мельницы, маслобойни, крупорушки, сыроварни, колбасни, кожевни и другие промышленные предприятия, а также механические двигатели или предприятия с прочими двигателями, дающие более 150 рублей дохода в год;

в) сдававшие в наем сельскохозяйственные машины с механическими двигателями или производившие работы в других хозяйствах, а также сдававшие в наем другие сельхозмашины (конная полусложная молотилка, сноповязалка, жатка и пр.), если доход от них превышает 150 руб.;

г) сдававшие в наем постройки, оборудованные под жилье или предприятие, доход от которых (построек) составлял в сельских местностях более 150 руб., а в городах – более 200 руб. в год;

д) арендовавшие земли с целью торгового и промышленного использования садов и огородов;

е) занимавшиеся торговлей, ростовщичеством, скупкой и перепродажей сельскохозяйственной продукции и скота;

ж) содержавшие постоялые дворы с доходом свыше 200 руб. в год;

з) дававшие деньги, семена, продукты, корма, товары и т. п. в долг под обработку независимо от количества отработанных дней;

и) применявшие наемный труд при занятии извозом или ямщиной.

Причем уровень дохода, получаемого от видов деятельности, признаваемых кулацкими, был очень низок (151–201 руб.) и фактически (по дореволюционным меркам) не создавал крестьянской семье значительного достатка.

Наступление на крестьянство со стороны государственных органов совпало с кризисом в процессе хлебозаготовок урожая 1927 года. К началу 1928 года государственными учреждениями было заготовлено только 300 млн. пудов зерна против 428 млн. пудов к январю 1927 года.[302]302
  Сталин И.В. Соч. Т. 11. С. 10.


[Закрыть] Значительная часть крестьян не хотела продавать хлеб государству по низким заготовительным ценам, а предпочитала торговать им на свободном рынке, где устанавливались более справедливые цены.

Нежелание крестьян продавать хлеб государству объявлялось «кулацким саботажем», хотя на долю зажиточных и богатых крестьян приходилось не более пятой части производимого ими товарного хлеба[303]303
  В 1926–1927 годах 74 % всего товарного хлеба производилось бедняцкими средними хозяйствами и только 20 % – богатыми и зажиточными (ИСЭ СССР. Т. 3. С. 324).


[Закрыть].

Для того чтобы взять хлеб у крестьян, против них был принят ряд чрезвычайных мер. Этими мерами, сходными с мерами времен Гражданской войны, терроризируются широкие слои крестьянства. У них отбирали выращенный их руками хлеб, а чтобы выявить его, пролетарским и люмпен-пролетарским слоям деревни предлагалось доносить на своих односельчан – держателей хлеба – за это полагалось 25 % конфискованного зерна. Такая практика поощряла паразитизм определенной части деревни и вызывала значительную вспышку социальной розни.

Налогообложение зажиточных крестьян в 1928 году начинает производиться не по установленным нормам, а в так называемом индивидуальном порядке. «Индивидуальный порядок» налогообложения допускал самый беззастенчивый произвол местных властей, которые начисляли на зажиточных крестьян фантастические налоги, вынуждавшие их не только отдавать значительную часть дохода, но и продавать часть своего имущества, чтобы расплатиться с налогом. В 1928 году в индивидуальном порядке было обложено 890 тыс. зажиточных и богатых крестьянских хозяйств.

В марте 1928 года принимается постановление «О землепользовании лиц, существующих на нетрудовые заработки». Согласно ему, значительная часть богатых и зажиточных крестьян лишалась права распоряжаться землей на началах трудового землепользования. У зажиточных и богатых крестьян изымалась большая часть земли.

В конце 1928 года вводится новый закон о земле, который сильно сократил возможности индивидуального хозяйствования. Аренда земли и применение наемного труда для индивидуальных крестьян фактически запрещается.

Сельским советам, руководимым партийными ячейками, предоставляется право приостанавливать или отменять решения общих собраний (сходов) земельных обществ, которые не соответствовали распоряжениям верховных органов или «нарушали интересы» бедных крестьян. Таким образом, сельские советы, подбираемые партийными органами, ставились выше всех членов земельного общества, объединявшего все крестьянские дворы.

Зажиточные и богатые крестьяне, а также часть среднего крестьянства лишаются избирательных прав в советы, т. е. теряют право голоса, возможности быть избранными в совет и механически ставятся вне общества. В дальнейшем специальным постановлением ЦК ВКП(б) (июнь 1929 года) зажиточные крестьяне лишаются права голоса во всех видах кооперации.

Грабительское налогообложение, конфискация имущества, лишение избирательных прав, просто прямой террор всколыхнули значительную часть крестьянства. По всей стране прокатились крестьянские выступления за свои права. Только в конце 1928-го – начале 1929 года был зарегистрирован 5721 случай крестьянских выступлений, официально именуемых кулацкими.

В середине 1929 года начинается массовая коллективизация. Для ее проведения в деревню в помощь сельским пролетариям направляются десятки тысяч горожан, преимущественно рабочих, не смысливших в крестьянском труде, но горящих желанием проводить линию партии на «переустройство крестьянской жизни». Многие из этих рабочих особой грамотностью не отличались, но назначались на разные ответственные должности председателей колхозов, директоров совхозов и МТС, секретарей парткомов и т. д.

В июне 1929 года в РСФСР было принято постановление: «Разрешить сельским Советам в тех случаях, когда общим собранием граждан (сельским сходом) принято постановление о выполнении в порядке самообязательства всем селом хлебозаготовительного плана и в связи с этим произведена раскладка задания между отдельными хозяйствами, налагать на отдельных хозяев, не выполняющих указанных решений и уклоняющихся от сдачи хлеба, штрафы в административном порядке, в пределах до пятикратного размера стоимости подлежащего сдачи хлеба, с применением в случае необходимости продажи с торгов имущества соответствующих лиц». Из суммы штрафа 25 % отчислялись бедным крестьянам и 75 % – в распоряжение государства. Такое постановление означало, что крестьянин перестал быть хозяином продуктов своего труда.

Так называемые добровольные самообязательства о выполнении плана заготовок всем селом были обязательными разнарядками, невыполнение которых строго каралось. Делалось это так. Собирались крестьяне, а чаще всего только их часть. От их имени партийный член сельсовета или другой активист зачитывал типовое самообязательство. Крестьянам предлагалось проголосовать «за», в случае отказа на таком собрании, как правило, присутствовавшие сотрудники карательных органов могли арестовать несогласных. Поэтому самообязательства после «небольшой работы» со стороны административных и карательных органов принимались. Опыт предыдущих лет делал крестьян более «осмотрительными».

Конфискация крестьянского имущества и высылка крестьянских семей в отдаленные места приобрели в 1929 году массовый характер по всей стране, особенно усилившись в конце 1929-го – начале 1930-х годов.

В конце 1929 года была создана комиссия Политбюро ЦК (возглавляемая Я.А. Яковлевым (Эпштейном), в январе – феврале 1930 года издаются специальные постановления партийного и правительственного органов по вопросам ликвидации хозяйств зажиточных и богатых крестьян и по колхозному строительству.

Зажиточные и богатые крестьяне делились на категории, к которым рекомендовалось применять дифференцированные меры подавления (отдача под суд вплоть до расстрела, высылка, переселение).

К первой категории относили крестьянский «контрреволюционный» актив, который подлежал изоляции в трудовые лагеря. Для особо активных крестьян предусматривалось физическое уничтожение. Выявление и удаление крестьян первой категории возлагались на органы НКВД.

Ко второй относился просто крестьянский актив (особенно наиболее богатые и зажиточные крестьяне). Таких крестьян выселяли в отдаленные местности страны. Границы между первой и второй категориями были очень расплывчатыми.

К третьей группе относились хозяйства всех остальных зажиточных и богатых крестьян и подкулачников. Их предполагалось выселять в пределах своих районов на самые худшие земли. Но на практике их выселяли также в отдаленные места России.

Налогообложение крестьян достигло фантастических цифр. Наряду с сельхозналогом они платили культсбор и так называемое самообложение, которое находилось в прямой пропорциональной зависимости от размеров сельхозналога.

У крестьянских хозяйств с доходом 500 рублей (по довоенным критериям доход середняков) изымалось 60 % созданного продукта. А при доходе в 1500 рублей грабительские налоговые платежи превышали весь доход крестьянского хозяйства, и у крестьян изымалась часть имущества, орудий и средств производства. В этих условиях ведение индивидуального крестьянского хозяйства теряло всякий смысл.

Чрезмерная величина налогообложения индивидуального крестьянства видна при сравнении с налогообложением колхозных дворов. В 1931 году на один колхозный двор приходилось 3 рубля сельхозналога, на одно индивидуальное крестьянское хозяйство, малоимущее или среднее, – более 30 рублей, а на одно зажиточное или богатое крестьянское хозяйство – почти 314 рублей.[304]304
  Залесский М.Я. Указ. соч. С. 98.


[Закрыть]

Кроме грабительского налогообложения к индивидуальным крестьянским хозяйствам применялись и другие насильственные экономические меры. Значительная часть индивидуальных крестьянских хозяйств облагалась твердыми заданиями по основным видам заготовок сельскохозяйственных продуктов (по низким закупочным государственным ценам). Особое значение имели твердые задания по хлебозаготовкам. Крестьянские хозяйства, не выполнившие эти твердые задания, подвергались репрессиям. Имущество подлежало продаже, а сами крестьяне выселялись в отдаленные районы.

Увеличилось число крестьян, лишенных избирательных прав. В некоторых районах страны избирательных прав лишили 20–25 % крестьян.

Развязав настоящую войну против русской деревни, большевистский режим запретил самостоятельное переселение и распродажу крестьянского имущества под угрозой полной конфискации. На многих дорогах, станциях, вокзалах организуются специальные заградительные посты и отряды, состоявшие из регулярных войск, милиции, НКВД, партийного и комсомольского актива.

Предшествовавшие выселению крестьянских семей конфискации превращались в настоящую вакханалию грубого произвола и беззакония.

Отбиралось практически все. Оставляли только самое необходимое. Конфискации имущества порой напоминали дележ награбленного среди пролетарских и люмпен-пролетарских слоев села. Последние были лично заинтересованы в как можно большем числе «раскулаченных». Часть имущества зажиточных крестьян попала в их руки. Это еще больше разжигало низменные страсти пролетарских, полупролетарских и люмпен-пролетарских слоев деревни. Во многих местах России раскулачивание приобрело зловещий характер прямого грабежа, надругательства над личностью. Крестьянину некуда было пожаловаться, не на что было опереться, он был поставлен фактически вне закона. Личность крестьянина, называемого кулаком, представлялась официальной пропагандой в виде страшного злодея, грабящего, убивающего, не гнушающегося никакими средствами. Изо дня в день создавался образ врага, которому приписывались все государственные неурядицы и административная несостоятельность режима. Кулаком (или подкулачником) мог быть назван любой крестьянин, не желавший записываться в колхоз. Вокруг самостоятельного крестьянского хозяйства возникал зловещий вакуум. Запуганные и дезориентированные лживой пропагандой, люди шарахались от крестьян-единоличников[305]305
  Казенные лозунговые «пословицы» твердили фальшивыми голосами: «Кулаков турнули – спины разогнули; колхозная сила – кулакам могила; недаром говорится кулак колхоза боится; по справкам – бедный, по делам – вредный».


[Закрыть].

В избу крепкого крестьянина приходили колхозные активисты представители пролетарских слоев села и «передовых рабочих» из города. Эти люди описывали имущество, инвентарь, скот, нажитые не за один десяток лет. По данным, приведенным в официальном источнике, общая сумма имущества, конфискованного у крестьян и переданного колхозам, составила более чем 400 млн. рублей. Однако в эту цифру не входило имущество, не попавшее в неделимые фонды колхозов и разошедшееся по рукам активистов и сельского пролетариата (просто разворованное ими). Значительное распространение имела передача конфискованных домов за символическую плату сельским пролетариям. Так, в Березовском районе Одесского округа в начале 1930 года колхозникам предоставляли 165 конфискованных домов, батракам – 105. По нашим ориентировочным подсчетам, общая стоимость конфискованного и расхищенного у раскулаченных крестьян имущества в годы коллективизации составила не менее 1 млрд. рублей. Кроме того, у крестьян конфисковали личные сбережения в сберкассах.

Некоторая часть крепких крестьян не дожидалась, пока ее раскулачат, бежала сама, часто бросая дом и имущество (ибо продавать его строго запрещалось).

Из данных, приводимых в источниках, следует, что за четыре года «коллективизации» в отдаленные районы было выселено около 300 тыс. крестьянских семей, т. е. около 1,5 млн. человек.

Эти данные преуменьшены во много раз и, по-видимому, соответствуют общему числу высланных крестьян, размещенных в спецпоселках и в необжитых районах страны, созданных с целью эксплуатации труда сосланных при рудниках, шахтах, строительстве дорог и пр. Однако через спецпоселки прошла только сравнительно небольшая часть крестьян. Кроме того, названная цифра, естественно, не включала крестьян, заключенных в трудовые лагеря и тюрьмы.

Всего же за годы «коллективизации» и «раскулачивания» были сосланы примерно 8–10 млн. крестьян, несколько миллионов – заключены в лагеря и тюрьмы, более миллиона – расстреляны. В целом же, учитывая также массовое «самораскулачивание», выражавшееся в бегстве из деревни, не дожидаясь официального раскулачивания, общее число лиц, прямо пострадавших в результате политики «раскрестьянивания», достигло не менее 15 млн. человек. Конечно, общее число пострадавших крестьян было гораздо больше. Разорение крестьянских хозяйств, резкое снижение уровня жизни вынуждали широкие крестьянские массы покидать свою деревню. По данным официальных источников, за 1928–1938 годы покинули деревню и поселились в городе 18,7 млн. крестьян. Тысячи, миллионы свидетельств о том, как планомерно, последовательно осуществлялось физическое уничтожение (геноцид) русского крестьянства, его древнего уклада, великой трудовой культуры.

1929 год… Раздели, разули, раскулачили, отобрали скот, лошадей и полуголодных повезли в вагонах для перевозки скота в далекую Сибирь.

По приезде на станцию посадили на лошадей и так стали гнать, что если выпадет беременная женщина из саней или маленький ребенок, то никто их уже не подбирал, они оставались в тайге в лесу, а обоз гнали галопом дальше. Выгрузили всех, снег выше пояса, и сказали: стройте себе поселок, построите – выживете, не построите – подохнете здесь, и никто о вас не узнает, потому как вы – враги советской власти. Даже в официальных докладах, всегда склонных приукрашивать действительность, приводятся воистину вопиющие факты нечеловеческих условий, издевательства и надругательства над крестьянами-спецпереселенцами.

«Заброска, расселение и использование труда спецпереселенцев, говорится в докладе наркомюста Н.В. Крыленко, – происходят беспланово и без надлежащего учета. Расселяются спецпереселенцы в местах, непригодных по климатическим и другим природным условиям для ведения сельского хозяйства, а использование труда спецпереселенцев на производстве и в промышленности происходит беспорядочно.

Жилищное строительство ведется крайне медленно. И переселенцы сплошь и рядом находятся в зимнее время в летних казармах и зданиях бывших церквей, банях, шалашах, землянках и палатках, абсолютно перегруженных, и антисанитарное состояние жилищ почти общее явление.

Снабжение переселенцев продуктами питания и промтоварами находится в плохом состоянии.

Медобслуживание и культурно-просветительная работа поставлена из рук вон плохо…»

Из докладной записки помощника начальника ГУЛАГа ОГПУ Белоногова начальнику ГУЛАГа ОГПУ Когану.