Текст книги "Награды Великой Победы"

В октябре 1941 г. Председателю Государственного Комитета Обороны Сталину от Военного совета Западного фронта поступили следующие предложения по награждению личного состава за уничтожение танков противника: «Для более широкого развёртывания борьбы с танками противника установить:

ПЕРВОЕ – Боец или командир за уничтоженный танк противника бутылкой “КС” или гранатой награждается 1000 рублями.

За уничтожение 3-х танков противника, кроме того, представляется к награждению орденом Красной Звезды.

ВТОРОЕ – За уничтожение 5-ти танков противника – награждается орденом Красного Знамени.

ТРЕТЬЕ – За уничтожение свыше пяти танков противника – награждается орденом Ленина.

ЧЕТВЁРТОЕ – За уничтожение 10-ти и более танков противника – представляется к званию Героя Советского Союза.

ПЯТОЕ – Орудийный расчёт, экипаж танка, расчёт ПТР, уничтоживший три танка противника, представляется к награждению медалью “За отвагу” и получает вознаграждение по тысяче рублей каждый.

За уничтожение 5-ти и более танков противника весь экипаж-расчёт представляется к награждению орденом Ленина.

За уничтожение свыше 10-ти танков противника – каждый из состава экипажа и расчёта представляется к званию Героя Советского Союза».

По каким-то причинам Сталин не принял предложения в таком виде, но в некотором роде использовал их несколько позже в статуте ордена Отечественной войны.

Так, согласно этому документу, орденом первой степени награждались те, «кто лично уничтожил 2 тяжёлых или средних или 3 лёгких танка (бронемашины) противника или в составе орудийного расчёта – 3 тяжёлых или средних или 5 лёгких танков (бронемашин) противника». А орденом второй степени те, «кто артиллерийским огнём лично уничтожил один тяжёлый или средний или два лёгких танка (бронемашины) противника».

Рождение первых полководческих орденов, связанных с именами Суворова и Кутузова, было далеко не случайным. Это довольно тонко продуманный элемент пропаганды, рождённый самим вождём…

Имена великих русских полководцев появились именно в начальном периоде войны и были нужны народу, служа символом победы, воодушевляя и объединяя в трудный час. Сталин обращал внимание народа назад в историю, как бы давая понять, что Россия всегда побеждала иноземцев, и эти победы остались с именами Суворова, Кутузова и Александра Невского.

В этом плане интересны воспоминания К. Симонова:

«Он брал готовую фигуру в истории, которая могла быть утилитарно полезна с точки зрения современной идейной борьбы. Это можно проследить по выдвинутым им в кино фигурам: Александр Невский, Суворов, Кутузов, Ушаков, Нахимов. Причём показательно, что в разгар войны при учреждении орденов Суворова, Кутузова, Ушакова и Нахимова, как орденов полководческих, на первое место были поставлены не те, кто больше остался в народной памяти – Кутузов и Нахимов, а те, кто вёл войну и одерживал блистательные победы на рубежах и за рубежами России.

И если Суворов и Кутузов были в смысле популярности фигурами равновеликими, то в другом случае – с Нахимовым или Ушаковым – всенародно известной фигурой был, конечно, Нахимов, а не Ушаков. Но с Ушаковым была связана мысль о выходе в Средиземное море, о победах там, о наступательных действиях флота, и полагаю, что именно по этой причине ему при решении вопроса о том, какой из морских флотоводческих орденов будет высшим, была отдана пальма первенства перед Нахимовым, всего-навсего защищавшим Севастополь…»

Маршал А. Е. Голованов рассказывал в беседе Ф. Чуеву: «Когда мы прибыли из Сталинграда, были учреждены новые ордена – Суворова и Кутузова. Сталину принесли образцы. Он взял орден Суворова первой степени, сказал: “Вот кому он подойдёт!” – и приколол мне на грудь. Вскоре вышел Указ…»

Судя по мнению Д. А. Волкогонова в книге «Триумф и трагедия», Сталин «периодически перед трудными рубежами, которые следовало преодолеть, использовал моральные стимулы, не без основания полагая, что щедрое поощрение отличившихся является существенным фактором в создании и поддержании боевого порыва наступающих войск».

Например, в 1943 г. вождь приказал разработать критерии награждения командиров за успешное форсирование рек. А вскоре вышла директива Ставки ВГК № 30178:

«Военным Советам фронтов и Армий о предоставлении к наградам командиров за форсирование водных преград.

9 сентября 1943 г. 02.00 м.

В ходе боевых операций войскам Красной Армии приходится и придётся преодолевать много водных преград.

Быстрое и решительное форсирование рек, особенно крупных, подобных рекам Десна и Днепр, будет иметь большое значение для дальнейших успехов наших войск. В связи с этим Ставка Верховного командования считает необходимым довести до сведения командующих армиями, командиров корпусов, дивизий, бригад, полков, понтонных и инженерных батальонов, что за успешное форсирование крупных речных преград и закрепление за собой плацдарма для дальнейшего развития наступления командиры названных соединений и частей должны представляться к высшим правительственным наградам.

За форсирование такой реки, как Десна в районе Богданово (Смоленской области) и ниже, и равных Десне рек по трудности форсирования, представлять к наградам.

Командующих армиями – к ордену Суворова I степени.

Командиров корпусов, дивизий, бригад – к ордену Суворова II степени.

Командиров полков, командиров инженерных, сапёрных и понтонных батальонов – к ордену Суворова III степени.

За форсирование такой реки, как Днепр в районе Смоленска и ниже, и ниже, и равных Днепру рек по трудности форсирования, названных выше командиров соединений и частей представлять к присвоению звания Героя Советского Союза.

Военным Советам фронтов и армий в течение суток с момента получения настоящей директивы ознакомить с ней командиров соединений и частей, названных в настоящей директиве.

Ставка ВГК И. Сталин, А. Антонов».

Достаточно сказать, что за форсирование Днепра звания Героя Советского Союза были удостоены 47 генералов, 1123 офицера, 1268 сержантов и солдат. А всего 2438 Героев Советского Союза только за Днепр.

Много ли это, или мало?

Об эффективности этой сталинской директивы свою версию рассказал Герой Советского Союза, писатель и очевидец событий В. Карпов: «Нужно сказать, это обещание действительно возымело своё действие, и очень многие командиры и рядовые с удвоенной энергией били отступающего врага и стремились выйти к Днепру, переправиться через него и заслужить эту высокую награду… Я помню, такое массовое присвоение высшей награды породило разговоры о том, что вроде бы не везде и не все были достойны золотых звёзд. Уж очень много сразу появилось Героев! Раньше это звание присваивалось за очень трудный подвиг, часто связанный с гибелью его совершившего. Всегда имелось в виду что-то невероятно трудное, почти невыполнимое, сверхъестественное. А тут вдруг сразу две с лишним тысячи героев…

Считаю необходимым сказать: так могут рассуждать только люди, которые не представляют, что значило тогда форсировать Днепр и закрепиться на противоположном берегу. Сам по себе Днепр – очень широкая водная преграда. Выходили на его берег первыми группки разведчиков, небольшие подразделения, которые, опережая своих и противника, вырывались вперёд. Их было мало. Они не ждали подкреплений, у них не было штатных переправочных средств. Переправлялись на тот берег кто на чём: снимали заборы в посёлках, делали связки из брёвен, досок, бочек, находили рыбачьи лодки…»

Отчасти это верно. Но только лишь отчасти. Такого рода директивы были, если судить за всю войну, одноразового использования. Да и не много их было, для того чтобы дать возможность отличиться большинству.

Летом сорок четвёртого Сталин продиктовал очередную директиву командующим 1-м Белорусским и 1-м Украинским фронтами, в которой приказывал довести до сведения всех командиров, что отличившиеся при форсировании Вислы будут награждены орденами вплоть до присвоения звания Героя Советского Союза.

Следовательно, вождь придавал огромное значение мерам морального стимулирования, прежде всего солдат и офицеров, которые оправдали себя, сыграв свою роль в особо важные периоды Великой Отечественной.

Александр Захарович Лебединцев, как непосредственный участник форсирования Днепра на первом из плацдармов южнее Киева, впоследствии названном Букринским, и форсировавшим в первом рейсе на рыбацких лодках в ночь с 23 на 24 сентября в населённый пункт Григоровка, поведал мне однажды, как это было в его практике. Потом ещё не один раз он мне повторял эту, далеко не красочную историю.

– Несколько дней спустя после высадки на плацдарм, – вспоминает А. З. Лебединцев, – мы получили указание представить к награждению всех офицеров к орденам, а рядовой и сержантский состав к орденам или наградить в полках своими приказами боевыми медалями, в зависимости от содеянного подвига и отличия в боях. Приказано – сделано. Несколько суток спустя – снова устные указания из дивизии: составить от стрелковых полков представления на десять человек к присвоению высшей степени боевого отличия – званию Героя Советского Союза. Конечно, это были те же, которых вчера представили к орденам, а то и к медали «За боевые заслуги». А ещё 20 человек разложить на артполк, противотанковый дивизион, сапёрный батальон, батальон связи, разведроту и другие мелкие подразделения, и с непременной «раскладкой» по служебным категориям и воинским специальностям, и даже по национальностям. Эти «указания» получил по телефону сам командир полка.

Собрался военный «совет» полка в землянке штаба, при свете каганца из гильзы, в составе: начальника штаба полка Ершова, замполита Гордатия и начальника артиллерии Бикетова. Все они майоры и я ПНШ – 1 старший лейтенант, как заместитель начальника штаба и обладатель самого просторного фронтового убежища…

Но прежде о самом форсировании и первой неделе боёв по расширению плацдарма.

Наше появление на берегу Днепра было совершенно неожиданным не только для противника, но и для нас самих. Топографические карты клеить было нечем, а отдельные листы менялись при прохождении данной территории почти каждый день. И вдруг – «синяя лента Днепра!» Я даже вздрогнул от неожиданности. В трёх километрах правый господствующий берег, занятый врагом, и хатки села Григоровка. За нею высота 244.5, с вершины которой к реке спускалась огромная глубокая промоина от внешних вод к самому руслу реки. По радио получил и раскодировал кодограмму, по которой указывалось время прибытия в Переслав-Хмельницкий трёх лиц: командира, начальника штаба и полкового инженера лейтенанта Чирву. Два майора и лейтенант выехали верховыми лошадьми. Вскоре вернулись хмурыми и обеспокоенными, видимо, от полученной боевой задачи на форсирование реки, без всяких штатных переправочных средств. Приказали мне вызвать начальника артиллерии, замполита и комбата единственного в то время батальона старшего лейтенанта Ламко Тихона Федоровича.

Полковой инженер лейтенант Фёдор Чирва имел в своём сапёрном взводе всего одного сержанта и ездового с сапёрным имуществом. Остальные выбыли ранее в боях.

Командир полка, вчерашний заместитель командира, объявил устный боевой приказ комдива полковника Богданова, на форсирование Днепра и захват плацдарма в селе Григоровка, которую беспощадно бомбили и наши и немецкие бомбардировщики, «мессеры» и наши штурмовики «Илы». Пылали некоторые соломенные крыши хат. Вечерело. Мне было приказано найти Чирву, в помощь ему добывать рыбацкие лодки, которые местные жители затопили в камышовых заводях. Штаб разместился на окраине этого села, в котором Федя Чирва уже собрал десять человек военнообязанных этого села, на которых указали местные жители, как на местных рыбаков.

Федя внёс в записную книжку фамилии этих воинов, которые назвались бывшими стрелками или пулемётчиками в начале войны, до их отхода к родному дому, ещё в 1941 году. Он им обещал «манну небесную» и награды в сапёрном взводе, если они тут же извлекут свои «судёнышки» из затопления и станут на них гребцами, а в последующем останутся отважными сапёрами-минёрами, избежав горькой участи пехотинца.

Тут же извлёк из кармана вырванный листок календаря с текстом Военной присяги, огласил его и заставил всех поставить свои подписи против своих фамилий в его блокноте. Я просто не узнавал своего сослуживца и большого приятеля из гражданской профессии, бывшего художника-оформителя клубных помещений в Краснодаре.

Из транспортной роты вызвали семь повозок, на которые загрузили эти «корыта» – «плавсредства», и с наступлением темноты повезли их полевыми дорогами к берегу реки. Спускали их в заводи, маскируя в кустах зарослей, где накапливались пехотинцы и артиллеристы.

Под стать Чирве оказался и мой второй лучший друг – комбат старший лейтенант Ламко. До меня он был ПНШ-1, но не имел военного образования. Младшего лейтенанта он получил за боевое отличие вместе с орденом Красной Звезды ещё в боях под Туапсе в должности комсорга отдельного батальона, в 1942 году. Он был рад передать мне должность заместителя начальника штаба, а сам напросился на должность комбата.

В эту первую ночь с 22 на 23 сентября мы не успели переправить единственный в полку первый батальон, имевший две неполных стрелковых роты. На паре лодок мы смогли перебросить в первую ночь на тот берег только взвод пешей разведки под командованием храброго лейтенанта Алексея Зайцева. Он высадился прямо в промоину и начал выдвижение по ней к высоте 244.5 с тригонометрическим пунктом на вершине. От села Городище до русла реки была низина с многими заводями и кустарником, которые маскировали нашу пехоту, пушки и миномёты. Наступал рассвет. Данных о противнике мы не имели, и командир полка решил ожидать наступления следующей ночи, чтобы на лодках в темноте переправить пехоту, артиллерию, боеприпасы и материальные ресурсы на противоположную сторону Днепра.

С нашего берега мы вели наблюдение за противником в селе и на высоте 244.5, но не различали ни окопов, ни передвижений вражеской пехоты, хотя в воздухе постоянно находилась карусель вражеских и наших истребителей. Видели бомбёжку отдельных строений. Обстановка была крайне напряжённой и нервной. Командир и начальник штаба находились в каком-то трансе. Самыми активными были: полковой инженер Чирва, комбат Ламко и начальник артиллерии майор Бикетов, подвозивший и сосредотачивавший пушки и миномёты на берегу в кустах, маскируя орудия и боеприпасы.

Наступали сумерки. На берегу появились дивизионный инженер Эшенбах, начальник связи Вайнтрауб, начальник разведки дивизии Чередник и заместитель начальника политотдела дивизии. Все они были майорами и хлопотали, настраивая начальников служб полка на выполнение боевой задачи, но только на словах, не имея ни плавательных средств, ни специального подводного кабеля для проводной связи. Всё для нас было на берегу впервые.

Началась посадка людей. У нас было немало в пехоте стрелков не русских национальностей, не видавших таких рек. Комбат, ротные офицеры и инженер многих «приглашали» занимать места в лодках толчками в спину. Одну из лодок приказали занять мне с командой связистов с катушками кабеля и двумя радистками с радиостанцией «РБ».

Над руслом реки сгустился туман, который иногда пронизывался вражескими трассирующими пулями. В воздухе шум моторов транспортных самолётов, выбрасывавших воздушный десант в тылу немцев на глубине до 20 км. Слышен только плеск вёсел да скрип их уключин. Примерно минут сорок потребовалось, чтобы преодолеть километровую водную гладь реки. Выскакиваем на берег. Связисты-линейщики закрепляют за валун на берегу немецкий трофейный кабель в красной полихровиниловой изоляции без сростков и повреждений километровой длины, проложенный по дну Днепра. Проверяю: связь устойчивая по проводу под водой с противоположным берегом.

На получетвереньках взбираемся по левому крутому склону оврага, пробегаем метров сто и оказываемся у хаты с крышей из камыша. Комбат повёл 1-ю роту в верховье оврага, а я начал развёртывание проводной и радиосвязи с батальоном и противоположным берегом, там ждут моего звонка.

Следующими рейсами высадился командир и начальник штаба. Майор Кузьминов со своей ячейкой управления «по проводу» проследовал за батальоном. Начальник штаба проверял связь, а я связистам и посыльным ставил задачу для отрывки щелей, в которых спасались при бомбёжках. Хозяйка, видимо, укрылась в погребе.

Первый день на плацдарме оказался очень тяжёлым. Мы не видели врага, а он поражал нас не только минами, снарядами, бомбёжкой, но и огнём снайперов. Батальон сразу начал бои, чтобы захватить господствующую высоту 244.5. Мы знали, что справа высадилась мотопехота 3-й гвардейской танковой армии генерала Рыбалко, но связи с ними ещё не имели. Бой вёлся непрерывно, но чувствовалось, что основные вражеские силы отведены противником в тыл, на борьбу с выброшенным нашим парашютным десантом, примерно на глубине 20 км. С восходом солнца появилась восьмёрка «мессеров», они нанесли удар по нашей хате и рядом стоящей минбатареи мотопехоты. Были потери. Начальник штаба со связными бросился в овраг искать глубокую промоину для спасения от бомб, снарядов и мин. Но второй массированный налёт «Хейнкелей-111» пришёлся именно по этому глубокому оврагу, полностью заполненному штабами, складами, кухнями и медпунктами. Наконец, севернее на крутом берегу я нашёл не отмеченный на карте овражек с промоинами, весь поросший терновником, хорошо маскировавший КП полка.

Потери были огромными. За первые дни из шести ПНШ полка в строю остался я один. Начальник связи и ПНШ-4 (по учёту) были убиты на переправе. А начальник разведки, ПНШ-5 и ПНШ-6 – получили ранения. Остался за всех один я – ПНШ-1. Да и то на костыле после полученной травмы левой ноги при бомбёжке.

Вот здесь в землянке, покрытой сверху только плащ-палаткой, и состоялся тот «совет в Филях», на котором решался вопрос об отборе десяти кандидатов на высшую степень боевого отличия. Среди присутствующих только командир и начальник артиллерии имели с Кавказа ордена Красного Знамени, да начальник штаба на формировке смог получить «Звёздочку» по разнарядке к майскому празднику 1943 года.

Позвонили комбату, и он назвал несколько претендентов, хотя все они уже были представлены к орденам за форсирование и бои на плацдарме. Начальник артиллерии назвал одного из командиров батарей и командира орудия. Я предложил включить полкового инженера Чирву, комбата Ламко, командира взвода пешей разведки Зайцева и начальника направления связи младшего лейтенанта И. И. Оленича, обеспечивавшего бесперебойную связь через Днепр и не раз спасавшего КНП полка от вражеских атак, хотя по штату он находился в батальоне связи. Командир со мною согласился. Утром писаря оформили представления, командир подписал, и отправили в штаб дивизии с офицером связи даже без «препроводительного листа», в которых были бы указаны фамилии представляемых. Всё было впервые и так неожиданно. А фамилии представляемых забыли, так как копий представлений не осталось.

А в пехоте человеческая жизнь исчисляется днями. Да и мало кто верил в ту разнарядку, как и произошло потом на практике.

Командир полка не знает, что он может получить от комдива, поэтому он не спешит представлять заместителей и начальника штаба даже на обязательные для всех ордена. А начальник штаба, естественно, не представляет своих помощников, хотя из рот пошли представления уже по второму «кругу». Такое положение и в других полках.

Зависть – страшный человеческий порок, он неистребим и вечен. Однако на это обратил внимание сам командир и сделал замечание начальнику штаба. Начфин – казначей, исполнявший и обязанности ПНШ по учёту, спрашивает майора Ершова, на какие ордена представлять ПНШ? Он молчит, так как не знает, что замышляет командир полка ему самому. Я внёс предложение наградить погибших орденом Отечественной войны посмертно, чтобы знаки перешли родным как память об их геройской гибели на поле боя. На живых и раненых он распорядился оформить на Красную Звезду.

А ведь даже на посыльных и комсоргов оформлял на Красное Знамя и Отечественную войну. Обидно, конечно, при таком начальнике, который не только не мог написать боевой приказ или боевое донесение, тем более представление к награде, но и пустяковую расписку, так как был выходец из рядовых милиционеров. Но хорошо умел материться и грозить пистолетом. Сам-то он позднее был представлен командиром полка на орден Красного Знамени, когда узнал, что комдив представил его самого на героя. Ершов награждён был орденом Красного Знамени и даже получил звание «подполковник». Но узнал он об этом только после войны, так как в феврале 1944 года по пьянке, в пургу, попал в плен к немцам. После войны проживал в Москве. Ему вручили в военкомате орден и объявили о производстве в подполковники. Но служить даже в милиции не смог. Работал проводником вагона поезда Москва – Брест. Но так и остался в плацкартном «чине», не продвинувшись даже на купированный вагон. На его похоронах их зять – заместитель председателя райсовета столицы – долго выпытывал у меня: «Как вы могли победить немцев, имея таких подполковников, как мой “неотёсанный” тесть?» Да, были и такие вопросы.

29 сентября противник решил устроить нам «буль-буль», как писал в своих листовках. Он провёл такую часовую артподготовку на рассвете, какую я не встречал за все два года, два месяца и 18 суток, будучи на переднем крае, всё время в пехоте. Командир полка и начальник артиллерии в ходе этого кошмара оказались на КНП мотострелковой бригады. Мы о них не знали ничего сутки, хотя он поклялся комдиву, что вызвал «огонь на себя».

Вернувшись в дивизию, он получил публичную пощёчину от комдива и приказ: «Смыть позор кровью». Но тут подоспела «наградная геройская норма», а в ней и разнарядка на одного из командиров полков. А самым первым из троих командиров стрелковых полков переправился именно он. И комдив, скрепя сердце, подписал на него. И он получил геройство со всеми остальными 15-ю человеками 10 января 1944 года, из представленных пятидесяти.

Но произошла ещё одна неожиданность. В одном из первых указов ПВС в газете «Красная Звезда» от 23.10.43 года оказался наш начальник артиллерии майор Бикетов И. В. Его никто не представлял в полку, и он был рад, что избежал штрафной роты с командиром за оставление своего КНП.

Я звоню ему на КНП и поздравляю с самой высокой наградой, а он меня посылает… «за розыгрыш». На следующий день, после поздравления его в армии, он появился в штабе под хмельком, попросил у меня прощение за грубость и вручил флягу спирта, который мы захватили накануне в городе Лубны в качестве трофея на заводе в цистерне и запаслись этим «гремучим» напитком в зиму.

Оказалось, что в первую ночь форсирования, после переправы пехоты, его артиллеристы положили на три лодки ворота и на этом «катамаране» начали переправлять орудия и миномёты. Подъехал на лошади артиллерийский полковник. Справился, кто орудует на переправе? Бикетов доложил, адъютант записал фамилию, и на следующий день командующий артиллерией 40-й армии, в которую входила наша дивизия, полковник Бобровников отправил представление в Центр. Отсюда и разница в датах присвоения, так как на всех остальных указ был подписан только 10 января 1944 года.

Почему же была срезана наградная норма и сам командир дивизии не получил ни геройства, ни даже обязательного ордена, в нарушение двух указаний Верховного ГК.

А получилось вот что. На следующий день, когда войска на плацдарме выдержали вражеский контрудар пехоты и танков противника, хотя он и потеснил наши войска, кроме 40-й армии и 3-й гвардейской танковой, туда был введён второй эшелон Воронежского фронта – 27-я армия генерал-лейтенанта Трофименко.

Предназначалась она для развития успеха на плацдарме. Но её соединения переправлялись ночью на наплавных мостах без вражеского огневого воздействия, и на неё не распространялась «геройская норма». А так уж хотелось поживиться и им тоже. Тем более что бои здесь стали ещё более жестокими. Вот и решил Тро-фименко за счёт нашей дивизии, которая была отрезана от главных сил 40-й армии и переподчинена ему, выиграть 34 «призовых» места в герои. Комдив открыто высказал командарму это в лицо, за что был лишён права даже на орден, вместе с начальником штаба дивизии, а не только на геройство.

5 ноября нашу дивизию вывели с плацдарма, оставив всю нашу пехоту другим частям. Но 6 ноября освобождена столица Украины, и нас вместо тыла на доукомплектование снова перебрасывают на правый берег и сажают дивизию в оборону в Обуховском районе без единого пехотинца и пулемётчика. Это именно тот случай, когда правая рука не знала, что делает левая. Выдвигаясь на указанный рубеж обороны, наш 29-й стрелковый полк в пургу напоролся на танковую колонну противника. Штаб полка и рота связи были пленены немцами. И снова – благоприятный случай отомстить строптивому комдиву за допущенное пленение. Полковник Богданов отстраняется от командования дивизией и назначается с понижением – командиром полка другой дивизии, а 5 апреля 1944 года погибает в бою в должности командира 295-го полка 183-й стрелковой дивизии.

Я и комбат Кошелев, представленные к Красной Звезде, тем же командармом были награждены орденом Отечественной войны II степени. Такую же награду получил одним приказом и начальник оперативного отделения штаба дивизии капитан Петров, ставший 25.05.1983 года сороковым Маршалом Советского Союза в должности Главнокомандующего Сухопутными войсками и 17-м героем нашей дивизии, но уже – 16.02.1982 года.

Оговорюсь, что каждая встреча с Александром Захаровичем Лебединцевым становилась для меня всё новой и новой окопной правдой о той войне, которую я большую часть своей жизни впитывал и впитываю через литературу, архивные документы и воспоминания её участников. Но только тогда, когда я познакомился с ним, я окончательно убедился в своём незнании, а соответственно непонимании, как и каким образом русский народ победил фашизм. Для раскрытия же всей истинной картины этой жестокой и коварной правды нам вряд ли хватит ближайших десятилетий. К сожалению, это историческое поле безмерно усеяно белыми пятнами, причина которых – десятилетия приглаженной лжи. Отсюда мы до сих пор не можем найти ответы на все интересующие нас вопросы.

В одну из встреч Александр Захарович подарил мне книгу – мемуары своего командира полка М. Я. Кузьминова под названием «О боях – пожарищах, о друзьях – товарищах», на титульном листе которой своим красивым, аккуратным почерком написал: «Это первые полковые мемуары в нашей дивизии. Им предшествовала эта книга, изданная в Ставрополе в 1974 году 20 тыс. экз. по протекции С. С. Смирнова».

В этих мемуарах Герой Советского Союза М. Я. Кузминов не без гордости сообщает: «В связи с прорывом к нам в тыл вражеского танка все те, кто находился на моём наблюдательном пункте, оказались в отчаянном положении.

Мы с майором Бикетовым (оба к тому времени были ранены) прижались к стенкам траншеи. Лейтенант Оленич, скрипя зубами, смотрел на остановившийся позади нас вражеский танк. Хоть зубами грызи этот “тигр”; у нас не было ни противотанковых гранат, ни бутылок с горючей смесью. А вражеская пехота, подгоняемая командами офицеров, опять устремилась на высоту, всё ближе подбираясь к полковому НП.

Что делать? Ведь если фашисты возьмут высоту, они легко прорвутся в Григоровку, и весь плацдарм будет под угрозой ликвидации.

После недолгих размышлений я приказал Бикетову вызвать огонь по нашему наблюдательному пункту. Майор внимательно посмотрел на меня и дал условный сигнал.

С НП артиллеристов запросили:

– Где ваш “первый”? – так условно именовался командир полка.

Я взял микрофон у майора Бикетова и сказал:

– Нахожусь у края “ленты” (условное название Днепра). Прошу немедленно открыть огонь по высоте.

– Понятно! – ответил артиллерийский наблюдатель.

И вслед за этим всё вокруг загремело, загрохотало, в небо полетели комья земли. Высоту плотно окутали дым с пылью, закрывшие небо. Мы с Бикетовым лежали на дне траншеи, тесно прижавшись друг к другу.

Вражеский танк, пятясь назад, переполз через нас, привалив землёй сержанта Николая Семёнова. Если бы фашисты знали, что в траншее расположен наш НП, где находились два майора, лейтенант и три солдата-связиста, они конечно же, нас живыми не оставили. Достаточно было водителю вражеского танка развернуть машину над нами, “поёрзать” на месте, и мы оказались бы заживо погребёнными (…)

Вдруг мы услышали громкое “ура!”. Это наши бойцы уже поднимались на высоту. О том, что мы вызвали огонь на себя, в штабе полка, располагавшемся возле Днепра у обрыва, никто не знал. Когда наша артиллерия начала бить по высоте, начальник штаба майор Ершов и мой заместитель по политчасти майор Гордатий пришли к мнению, что на НП никого не осталось. Решили, что мы погибли…»

А как было на самом деле, очень хорошо запомнил Александр Захарович. Начальник штаба полка приказал ему бежать на КНП к командиру полка, уточнить, где батальон, а по дороге исправить связь. «Я понимал, на что он меня посылает и куда придётся идти через сплошной шквал разрывов, – рассказывает Лебединцев. – И мы пошли по проводу, сращивая перебои провода от разрывов. Вот и верховье большого оврага, поднимаемся на пригорок, где был окопчик КНП. Младший лейтенант связист Оленич вёл огонь из ручного пулемёта короткими очередями, Кузьминов и Бикетов стреляли из карабинов связистов, которые набивали запасные диски к РПД. Увидев меня, Кузьминов закричал: “Саша, как ты прорвался через эту стену огня и что вообще сейчас творится?” Телефонист только сообщил о прибытии в штаб, как провод снова перебило разрывом. Со штабом дивизии у командира тоже не было связи, как её не было, видимо, ни у кого в таком аду.

Впереди КНП танкодоступный овраг, откуда были слышны две команды: “форверст” и “фойер”. Но вражеская пехота тоже не лезла под пулемётный огонь. (…) Очнулся от своих дум Кузминов и решил послать меня с докладом об обстановке к командиру дивизии. Хотя он не знал, где наш батальон и что с полковой артиллерией. Он просил передать, что свой КНП они с начальником артиллерии не покинут и будут отстреливаться до последнего патрона. Он просит командира дивизии открыть огонь артиллерии по этому скату. Говоря возвышенными словами, он вызвал огонь на себя, но, не имея связи, делал это через меня. Только вылез из окопа, как рядом раздался взрыв снаряда, и меня снова бросило в окоп. (…) Я доложил комдиву о просьбе Кузминова, и он потребовал указать его место на карте и на местности. Потом он спросил, где наш штаб. Я ответил, что здесь же на пригорке в промоинах, и он отпустил меня, наказав: немедленно на том берегу собирайте всех способных держать оружие и переправляйте их сюда. (…)