Текст книги "Поэтика русской идеи в «великом пятикнижии» Ф. М. Достоевского"

Эта сцена имеет и особое символическое значение, выражающее русскую идею. По справедливому замечанию Г. М. Фридлендера, «любые вопросы личного бытия неразрывно сплетаются» для героев Достоевского «воедино с всеобщими, универсальными по своему смыслу, «вечными» вопросами бытия России и человечества»[71]71
  Фридлендер Г. М. Художественный мир Достоевского и современность // Достоевский. Материалы и исследования. – Л., 1983. – Т. 5. – С. 9.


[Закрыть]. На уровне образной системы романа эта связь проявляется в привнесении образу главного героя символического значения, возводящего его персональное бытие до общественного. С. В. Белов утверждает, что «у Достоевского тщательно продуманы имена и фамилии героев. Имена, отчества и фамилии у Достоевского всегда полны глубочайшего смысла»[72]72
  Белов С. В. Вокруг Достоевского: Статьи, находки и встречи за тридцать пять лет. – СПб: Изд-во С.-Петербургского ун-та, 2001. – С. 219.


[Закрыть]. Своё имя – «Родион» – главный герой получил лишь в процессе идейного синтеза: «Мать (про Родю): он меня очень огорчал прежде…» [7; 151]. Тогда же Достоевский утвердил окончательные имена и даже адреса других персонажей [7; 153] и отчество сестры Раскольникова – «Романовна» [7; 155]. Белов, обращаясь к этимологии имени главного героя, указывает: «Раскольников «раскалывает» породившую его мать – землю, «раскалывает» родину (имя Родион), а если брать отчество, то вполне возможно прямое толкование: раскол родины Романовых (отчество: Романович)»[73]73
  Там же. – С. 192.


[Закрыть]. Подобная трактовка отвечает предельно насыщенной социально-политической проблематике творчества Достоевского и отражает процессы, протекавшие в пореформенной России 60‑х годов XIX века.

Перестраивается весь механизм российской государственности: исчезает помещичье сословие «свидригайловых», на его смену приходят «лужины» и «разумихины». Заканчивается «петровский период» России, и Достоевский как никто остро сознаёт значение происходящего: «Русский народ <…> поневоле приучится к деловитости, к самонаблюдению, а в этом-то вся и штука. Ей-богу, время теперь по перелому и реформам чуть ли не важнее петровского» [28, 2; 206]. Отсюда и столь конкретное указание времени действия будущей «повести» в письме к Каткову: «Действие современное, в нынешнем (т. е. 1865‑м. – О. С.) году…» [28, 2; 136], и темпоральное единство всего великого пятикнижия. Именно сейчас, в 60‑е годы, уверен Достоевский, решается судьба России, и потому он, следуя своему представлению о призвании художника, стремится предвидеть её.

Основной сценой, символизирующей проблему исторического выбора России, следует считать собрание у постели Раскольникова (ч. 2, гл. 5). Достоевский тщательно выстраивает мизансцену: на диване лежит Раскольников, а перед ним развёртывается спор Разумихина, видящего причину всех бед России в петровских реформах («Мы чуть не двести лет как от всякого дела отучены…» [6; 115]), и Лужина, радующегося тому, что, благодаря новым преобразованиям, «мы безвозвратно отрезали себя от прошедшего» [6; 115]. Между ними – неподвижная, инертная, «обломовская» масса – доктор Зосимов. Ни славянофильство Разумихина, ни западничество Лужина, ни «перинное начало» Зосимова не приемлемы для Раскольникова. Он открыто смеётся над Зосимовым, однозначно отвергает Лужина и желает отделаться от навязчиво-добродетельного Разумихина, который, хотя и искренно желает Раскольникову добра, но очевидно не знает, в чём оно.

Достоевский предрекает России иной путь. Она, заразившись идеями и идейками, вольно или невольно залетающими в Россию через окно, двести лет назад прорубленное Петром I, искусится мечтой о скором социальном рае и предаст Христа за земное владение. Это так же неизбежно, как и преступление Раскольникова, – в России «коммунизм наверно будет и восторжествует» [24; 113]. Сама тяжело заболев нигилизмом и атеизмом, она распространит заразу вокруг себя: «Весь мир осуждён в жертву какой-то страшной, неслыханной и невиданной моровой язве, идущей из глубины Азии на Европу» [6; 419]. Скоро явятся «необыкновенные» люди, уверенные, что они знают путь ко всеобщему счастью, и на этом пути они «разрешат своей совести перешагнуть через кровь» разного рода «процентщиков» и угнетаемых ими кротких и безответных «лизавет».

Заражённые мыслью о том, что Бога нет, а они сами – боги, эти люди «считали себя <…> умными и непоколебимыми в истине», «всякий думал, что в нём одном и заключена истина». И чтобы доказать это, они «собирались друг на друга целыми армиями, <…> кололись и резались, кусали и ели друг друга <…>. Все и всё погибало» [6; 419–420].

Спасти гибнущий мир, уверен Достоевский, может лишь Россия. Преступив через то, что веками считалось добром, отрекшись от Бога и отеческих преданий, она всей своей исторической судьбой покажет миру невозможность иного пути, кроме указанного Спасителем. Его начало – в смирении и покаянии, ведущим к глубоким внутренним изменениям: «Старушонка вздор <…> не в ней и дело!..я не человека убил, я принцип убил!» [6; 211]; «Разве я старушонку убил? Я себя убил, а не старушонку! Так-таки разом и ухлопал себя, навеки!..» [6; 322]. Себя – как воплощение идеи человекобога, как «принцип» объединения людей не братской любовью, а деспотической волей[74]74
  Ср.: ««Единство, – возвестил оракул нашей дней, – быть может спаяно железом лишь и кровью…» Но мы попробуем спаять его любовью – а там увидим, что прочней…» (Ф. И. Тютчев, «Два единства»).


[Закрыть]. Этому принципу, составляющему основу западной идеи, Достоевский противопоставляет историческое предназначение России: «Кто верит в Русь, тот знает, что она всё вынесет и останется прежнею святою нашею Русью – как бы ни изменился наружно облик её. Не таково её назначение и цель, чтобы ей поворотить с дороги. Её назначение столь велико, и её внутреннее предчувствие своего назначения столь ясно (особенно теперь, в нашу эпоху, в теперешнюю минуту, главное), что бояться и сомневаться верующему нечего» [25; 242].

Достоевский верит, что Россия не только воскреснет к новой жизни, но и спасёт весь мир, явив ему образ Христа, ибо «во всей вселенной нет имени, кроме Его, которым можно спастися» [23; 37]. Поэтому судьба главного героя – это судьба самой России, её возможность к возрождению и спасению. Русская идея в романе выражена и героями, уже сделавшими свой окончательный выбор. По словам Г. К. Щенникова, их объединяют православная вера и любовь к России и отличает потребность, которую Достоевский «полагал самой глубинной и исконной духовной жаждой русского человека» – «спасти душу близкого человека, поражённую злобой»[75]75
  Щенников Г. К. Целостность Достоевского. – Екатеринбург: Изд-во Урал. ун-та, 2001. – С. 167.


[Закрыть].

Старшее поколение образов-выразителей русской идеи представлено в романе Пульхерией Александровной, Мармеладовым и Катериной Ивановной. Все они по-разному верят в Бога, любят своих близких и по мере сил жертвуют во имя этой любви собой.

Молодое поколение (Разумихин, Дуня и Соня) также отличает жертвенная любовь. У Разумихина и Дуни она не имеет выраженного религиозного контекста. Однако, ещё не открыв для себя Бога, молодые люди активно стремятся к истине, добру и красоте, в которых Он выражает своё присутствие в мире. Молодёжь остро реагирует на зло и несправедливость и стремится объединиться для «общего дела» служения добру. Это стремление превращает Разумихина и Дуню не просто в единомышленников, а в семью новых людей будущей России.

Наивысшее выражение идея жертвенной любви находит в образе Сони Мармеладовой. Всей своей жизнью она являет ту веру в Бога, о которой учил Христос: «Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душою твоею, и всем разумением твоим, и всею крепостию твоею» (Мк. 12:30 и др.). В основе веры Сони лежит не только живое религиозное чувство, основанное на личном опыте Богообщения, но и «ненасытимое сострадание» ко всем униженным и оскорблённым, составляющее, по мысли Достоевского, «главнейший и, может быть, единственный закон бытия всего человечества» [8; 192]. Поэтому именно Соне писатель поручает провозгласить закон спасения: «Я есмь воскресение и жизнь; верующий в Меня, если и умрет, оживет. И всякий живущий и верующий в Меня не умрет вовек» [6; 250][76]76
  См.: Ин. 11:25.


[Закрыть]. Такого совершенства вера Сони смогла достичь только в союзе с любовью, ибо «если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я – медь звенящая, или кимвал звучащий. Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, – то я ничто» (1 Кор. 13:1–2).

Образам – выразителям русской идеи – противостоит в романе образ Петра Петровича Лужина. С. В. Белов, обращаясь к этимологии его имени, замечает, что этот образ «связан с отношением Достоевского к реформам Петра I»[77]77
  Белов С. В. Вокруг Достоевского: Статьи, находки и встречи за тридцать пять лет. – СПб.: Ид-во С.-Петербургского ун-та, 2001. – С. 220.


[Закрыть]. Действительно, двукратное повторение имени Петра может указывать на глубокую внутреннюю связь идеи этого образа с прозападными преобразованиями Петра I. В черновиках к роману Достоевский записывает: «О Лебезятникове. <…> Да ведь это из глупеньких; Есть гораздо умнее; по одному не судите…» [7; 191].

Лужин и есть тот, что «поумнее». Образ Лебезятникова должен был стать злой карикатурой на западную идею, тогда как образу Лужина предназначалось выразить её содержание. Теоретические основы западной идеи его не интересуют: «Собственно до всех этих учений, мыслей, систем <…> ему не было никакого дела» [6; 279]. Они нужны ему лишь для того, чтобы с позиции «современной науки» оправдать тот образ жизни, который он ведёт. При этом свой главный жизненный принцип он формулирует именно в рамках атеизма и позитивизма: «Возлюби, прежде всех, одного себя, ибо всё на свете на личном интересе основано. Возлюбишь одного себя, то и дела свои обделаешь как следует…» [6; 116]. Считая себя совершенством и стремясь извлечь максимальную выгоду из всего, что его окружает, Лужин «более всего на свете любил и ценил <…> добытые трудом и всякими средствами свои деньги: они равняли его со всем, что было выше его» [6; 234]. Поэтому он «служит в двух местах» и занимается адвокатской практикой.

Эгоизм, жадность, тщеславие и жажда власти, образующие содержание западной идеи, вошли в противоречие с пусть несовершенными, но всё же чистыми чертами русской идеи в Разумихине и Раскольникове. Русская молодёжь категорически отвергает путь Лужина и готова бороться с попытками навязать ей этот путь силой. Эту мысль Достоевский особо подчёркивает именем Лужина – «Пётр Петрович»[78]78
  От греч. πέτρα – камень.


[Закрыть] («каменный камень») – нечто тяжёлое, неподвижное, неживое – могильная плита, уготованная России Западом. Но победить он никогда не сможет, ибо он – «лужин» – нечто случайное, временное, всегда мелкое и часто грязное.

Аркадия Ивановича Свидригайлова сближает с Раскольниковым «даром полученная над собой сила», позволяющая жить, не слишком считаясь с Божьим и человеческим законом. Однако кроме этой силы в нем нет «ни энтузиазма, ни идеала, ему не дано направления» [7; 164], потому что он уже давно ни во что не верит. В «Дневнике писателя» за 1876 год Достоевский писал: «Без высшей идеи не может существовать ни человек, ни нация. А высшая идея на земле лишь одна и именно – идея о бессмертии души человеческой, ибо все остальные «высшие» идеи жизни, которыми может быть жив человек, лишь из нее одной вытекают» [24; 48]. Свидригайлов не верит в бессмертие, чувствует приближающуюся гибель и пытается удержаться в жизни, найдя спасение в ком-нибудь из окружающих – в Раскольникове или в Дуне. Однако к его приезду Раскольников уже разуверился в своей «теории» и сам нуждается в идеале, а Дуню отталкивают злодейства, совершённые Свидригайловым прежде: ««Так не любишь?» – тихо спросил он. Дуня отрицательно повела головой. «И… не можешь?… Никогда?» – с отчаянием прошептал он. «Никогда!»– прошептала Дуня <…>. Странная улыбка искривила его лицо, жалкая, печальная, слабая улыбка, улыбка отчаянья» [6; 382–383]. Свидригайлов совершенно утратил веру во что-либо, даже в самого себя, его душа уже умерла, и потому возрождение для него невозможно. Достоевский указывает на это описанием облика Свидригайлова, подчёркивая, что вместо лица у него – лишь маска лица живого человека [6; 357].

В образной системе романа Свидригайлов занимает место между Раскольниковым и персонажами – выразителями русской идеи, с которыми его отчасти сближают запоздалое стремление к добру и полусознательная любовь к России: «За границу я прежде ездил, и всегда мне тошно бывало. Не то чтоб, а вот заря занимается, залив Неаполитанский, море, смотришь, и как-то грустно». Однако любовь эта – ущербная и извращённая, потому что она связана не с готовностью пожертвовать собой ради Отечества, а лишь со сладострастным эгоизмом: «Всего противнее, что ведь действительно о чём-то грустишь! Нет, на родине лучше: тут, по крайней мере, во всём других винишь, а себя оправдываешь» [6; 218].

Первоначально образ Лебезятникова задумывался Достоевским как весьма злая пародия на пропагандистов социалистических и нигилистических идей, и слова Разумихина, сказанные в адрес Раскольникова: «Ни признака жизни в вас самостоятельной! <…> Если бы ты не был <…> набитый дурак, не перевод с иностранного…» [6; 130] – в бóльшей мере должны были относиться именно к нему. Об этом говорит и подобранная для этого персонажа фамилия: «Лебезятников, лебезить, поддакивать… картина лебезятничества» [7; 150–151], и его портрет: «Это был один из того бесчисленного и разноличного легиона пошляков, дохленьких недоносков и всему недоучившихся самодуров, которые мигом пристают непременно к самой модной ходячей идее, чтобы тотчас же опошлить её, чтобы мигом окарикатурить всё, чему они же иногда самым искренним образом служат» [6; 279]. При этом Лебезятников, являясь «бывшим питомцем» [6; 278] Лужина, должен был стать и его приспешником. Но после идейного синтеза его образ получил неожиданное развитие, сломавшее заданные рамки «недоноска» и «самодура». В результате Лебезятников начинает совершать поступки, ставящие «водораздел» (Кирпотин) между ним и Лужиным и значительно сближающие его с образами – выразителями русской идеи. Он деятельно помогает Соне, становясь, наряду с Раскольниковым, её спасителем от козней Лужина; принимает горячее участие в судьбе несчастной Катерины Ивановны; и если до идейного синтеза он был способен поднять на Соню руку [6; 15], то после он относится к ней как чуткий, внимательный и тактичный человек: ««Софья Семёновна, можно к вам?» – послышался чей-то очень знакомый вежливый голос» [6; 324].

Заметим, что для наиболее полного раскрытия как внутренней идеи романа, так и идей отдельных персонажей Достоевский использует приём, названный им «законом отражения идей» [24; 48]. Впервые применённый в «Преступлении…», он будет использован при создании всех романов великого пятикнижия. Суть его состоит в том, что разные персонажи высказывают своё мнение по поводу одной и той же идеи, выразителем которой является конкретный образ. Так, теорию «высших» и «низших» людей в романе выражает Раскольников, но своё мнение о ней высказывают Разумихин, Порфирий, Соня, Лебезятников, Лужин, Свидригайлов, Дуня и даже Пульхерия Александровна. Идея многократно отражается в оценках различных персонажей, и чем этих отражений больше, тем содержание раскрывается глубже и полнее. Как правило, в этих оценках всегда слышен голос самого автора, который никогда не остаётся сторонним наблюдателем идейного конфликта, а всегда занимает в нём чью-то сторону[79]79
  Следует заметить, что и вне литературной деятельности Достоевский всегда твёрдо и бескомпромиссно сражался за то, во что верил, до последних дней своей жизни.


[Закрыть]. В результате второстепенные идеи исчерпывают своё содержание, отходят на периферию и становятся фоном для внутренней идеи романа. По этому поводу Д. Кирай замечает: «Чужие судьбы и поступки – как бы двойные зеркала, поставленные перед поступком Раскольникова. Картина мира Раскольникова может строиться исключительно как диалогическая, но диалог Раскольникова ведётся как диалог осознания своей судьбы и осознания чужих судеб. Этим и объясняется зеркальная композиция структуры романа и центральное положение в этой системе зеркал-судеб <…> судьбы Раскольникова»[80]80
  Кирай Д. Раскольников и Гамлет – XIX век и Ренессанс (интеллектуально-психологический роман Ф. М. Достоевского) // Проблемы поэтики русского реализма XIX века. – Л.: Изд-во ЛГУ, 1984. – С. 142.


[Закрыть]. Именно «приём зеркала», по мысли исследователя, «служит у Достоевского наиболее верным средством всё большего приближения читателя к истинной идее (курсив наш. У нас – внутренняя идея. – О. С.) своего романа»[81]81
  Там же. – С. 142.


[Закрыть].

Действием закона отражения идей объясняется особое явление поэтики Достоевского, получившее название «двойничества». Из-за неопределённой семантики оно используется для обозначения двух непосредственно не связанных друг с другом явлений. Первое относится к появлениям двойника, alter ego героя в его собственном сознании. Это явление имеет духовную природу и объясняется отторжением части души героя под власть враждебных духовных сил.

Второе явление связано с открытой идейной близостью некоторых персонажей, не обусловленной обстоятельствами их сюжетного взаимодействия. Его причиной и является действие закона отражения идей, основывающееся на представлении об единой природе человеческой личности.

Наряду с персонажами, образный уровень выражения западной идеи создают картины. Наиболее яркая из них – картина Петербурга, символическое содержание которой раскрывается евангельским эпитетом «дух немой и глухой».

Другим примером может являться комната Раскольникова. Заметим, что дом героя, ставший предметом художественного внимания Достоевского, перестаёт быть простым жилищем и становится символом, открывающим вход в духовное пространство романа через душу этого героя. Именно комната Раскольникова стала местом, в котором его душа открылась для страсти гордыни и через неё была порабощена дьяволом. После этого она перестала быть его домом и превратилась в «домовину» – преддверие ада, что сразу почувствовала духовно чуткая Пульхерия Александровна:

«Какая у тебя дурная квартира, Родя, точно гроб <…> я уверена, что ты наполовину от квартиры стал такой меланхолик» [6; 178]. Действительно, идея созиждет себе форму, и потому «теория», которой стал служить Раскольников, так организовала его внешнее бытие. А если вспомнить, что в основе этой «теории» – ложь и смерть, то комната Раскольникова стала дверью, через которую зло вошло в мир. И только любовь освободила героя от власти смерти и вернула его «гробу» первоначальный статус человеческого жилища. После этого Раскольников приходит сюда только на время, как в номер гостиницы. Так, однажды, увидев в своей комнате сестру, он обращается к ней: «Что же, мне входить к тебе (курсив наш. – О. С.) или уйти?» [6; 398].

Образный уровень выражения русской и западной идеи дополняется теоретическим. Теоретический уровень русской идеи образуют: чтение Евангелия Соней и её исповедание православной веры; прямые и косвенные цитирования Священного Писания; изложение некоторых догматических положений христианского вероучения, представленных в традиционной для экзегетической литературы форме диалогов. Так, вопросы Порфирия заставляют Раскольникова исповедовать веру в соответствии с православным Символом веры[82]82
  «Верую во единого Бога, в воскресение мертвых и в жизнь будущего века» и пр.


[Закрыть] [6; 201]. А позже Соня отвечает на вопросы Раскольникова: «Что ж бы я без Бога-то была?», Он мне «всё делает!» [6; 248] и пр. Этим выражается мысль о всемогуществе Бога и Его промыслительной деятельности на благо человека.

Теоретический уровень западной идеи образуют: «научное» основание «теории» Раскольникова и рассуждения Лужина, содержащие фрагменты европейских социально-философских теорий. Сюда же относятся и авторские включения фрагментов позитивистских и естественно-научных учений. Все эти включения сюжетно оправданны и воспринимаются вполне органично на фоне идей и психологии персонажей, вводящих их в повествование. Например, по словам С. В. Белова, мысль о необходимости устранить без оглядки всё старое, чтобы дать дорогу новому, случайно подслушанная Раскольниковым из разговора офицера и студента, содержится в предисловии К.-О. Руайе к парижскому изданию «Происхождения видов» Ч. Дарвина (1862). Руайе предпринимает попытку перенести закономерности биологического развития, выявленные Дарвином, на общественные отношения. Г. М. Фридлендер по этому поводу писал: «Достаточно сопоставить <…> слова Руайе о «чахлых» существах, которые всей своей «тяжестью» висят на «здоровых» и «сильных», не давая им возможности удовлетворить свои потребности, со случайно услышанными Раскольниковым в трактире (звучащими в унисон с собственными его, ещё только «наклёвывавшимися» в эту минуту мыслями) словами студента о «глупой», «бессмысленной», больной «старушонке», из-за которой пропадают даром «молодые свежие силы», чтобы уловить их близость друг к другу»[83]83
  Фридлендер Г. М. Реализм Достоевского. – М.-Л.: Наука. 1964. – С. 161.


[Закрыть].

Идея разделения всех людей на «обыкновенных» и «необыкновенных» и привилегии последних нарушать законы морали и права восходит к постулатам Наполеона III, содержащимся в его книге «История Юлия Цезаря», первый том который был издан в Петербурге в 1865 году: гений рождён повелевать человечеством («Повинуйся, дрожащая тварь!»), а «великие люди – вожди, пророки человечества – и прокладывают ему дорогу; простые смертные должны следовать за ними, куда они укажут пальцем…»[84]84
  Наполеон III. История Юлия Цезаря / Цит. по: Белов С. В. Роман Ф. М. Достоевского «Преступление и наказание»: Коммент. кн. для учителя / Под ред. Д. С. Лихачёва. – 2‑е изд., испр. и доп. М.: Просвещение, 1984. – С. 154.


[Закрыть]. Подобные идеи содержатся и в книге М. Штирнера «Единственный и его собственность», о которой, как указывает Ю. И. Селезнев, было «немало переговорено ещё у Белинского, да и среди петрашевцев вокруг неё достаточно поспорили»[85]85
  Селезнев Ю. И. Достоевский. – 2‑е изд. – М.: Молодая гвардия, 1985. – С. 216.


[Закрыть]. Предельный антропоцентризм Штирнера, замечает С. В. Белов, ставит человека выше права, морали, государства и всего мира и приводит к «самообожествлению индивида, которому «всё позволено»"[86]86
  Белов С. В. Роман Ф. М. Достоевского «Преступление и наказание»: Коммент., кн. для учителя / Под ред. Д. С. Лихачёва. – 2‑е изд., испр. и доп. – М.: Просвещение, 1984. – С. 155.


[Закрыть]: «Не ищите свободы, ищите себя самих, станьте эгоистами; пусть каждый из вас станет всемогущим «я» <…>. Я сам решаю, имею ли я на что-нибудь право; вне меня нет никакого права <…>. Я <…> сам создаю себе цену и сам назначаю её <…>. Эгоисту принадлежит весь мир, ибо эгоист не принадлежит и не подчиняется никакой власти в мире <…>. Наслаждение жизнью – вот цель жизни…»[87]87
  Штирнер М. Единственный и его собственность / Цит. по: Селезнев Ю. И. Достоевский. – 2‑е изд. – М.: Мол. Гвардия, 1985. – С. 216.


[Закрыть]. Идеи Штирнера горячо обсуждались в России, о них писали В. Г. Белинский, А. И. Герцен, П. В. Анненков, А. С. Хомяков, а лагерь «Русского вестника», поставив автора в один ряд с Л. Фейербахом, Л. Бюхнером и др., прямо обвинял его в пагубном воздействии на русскую молодёжь.[88]88
  Белов С. В. Роман Ф. М. Достоевского «Преступление и наказание»… – С. 155.


[Закрыть] На то, что эти идеи давно стали достоянием общественного сознания России, указывают слова Раскольникова, излагавшего свою «теорию» Порфирию: «Одним словом, вы видите, что до сих пор тут нет ничего особенно нового. Это тысячу раз было напечатано и прочитано» [6; 200].

Раскольников достаточно компетентен и в теории социализма, что подчёркивается настойчивым обращением к нему Разумихина: «Видишь, Родион: слушай и скажи свое мнение. <…> Началось с воззрения социалистов. Известно воззрение…» [6; 196]. О чём пойдёт речь, Раскольников действительно знает: «За что давеча дурачок Разумихин социалистов бранил? Трудолюбивый народ и торговый; «общим счастьем» занимаются…» [6; 211]. При этом Раскольников пользуется характерной фразеологией, прямо восходящей к учению Ш. Фурье и часто встречающейся в работах его ученика В. Консидерана: «Несу, дескать, кирпичик на всеобщее счастье…» [6; 211]. Подготовительные материалы к роману свидетельствуют, что Достоевский хотел сказать о близости Раскольникова социалистическим идеям и более открыто: «Нынче все на эти темы болтают. Особенно наш брат, социалист» [7; 196].

Очевидно, что Раскольников знаком и с идеями Ж.-Ж. Руссо, что становится ясно из того, как Разумихин предлагает ему заняться переводами: «Кончим это, начнём о китах переводить, потом из второй части «Confеssions» какие-то скучнейшие сплетни тоже отметили; Херувимову кто-то сказал, что Руссо в своём роде Радищев» [6; 88]. Ясно, что Раскольников не только знает, о чём говорится в «Confessions» Руссо, но и понимает, почему его можно сравнить с Радищевым.

Размышления Раскольникова о судьбе пьяной девочки («Такой процент, говорят, должен уходить каждый год… куда-то… к чёрту, должно быть, чтоб остальных освежать и им не мешать» [6; 43]) восходят к идеям А. Кетле, книга которого «Человек и развитие его способностей. Опыт общественной физики» появилась в Петербурге в 1865 году.

Наиболее яркий «теоретик» западной идеи в романе – Лебезятников. Считая своим долгом «развивать и пропагандировать», он отправляется «к госпожам Кобылятниковым, чтоб занести им ««Общий вывод положительного метода» и особенно рекомендовать статью Пидерита (а впрочем, тоже и Вагнера)…» [6; 307]. Речь идёт о позитивистском сборнике, появившемся в Петербурге в 1866 году, в который вошли статьи Р. Вирхова, Кл. Бернара, Я. Молешотта, Т. Пидерита и А. Вагнера. Лебезятников подсовывает и Соне «Физиологию обыденной жизни» Д. Г. Льюиса, которая, как указывает Белов, появилась в России в 1861–1862 годах и пользовалась большой популярностью в кругах нигилистически настроенной молодёжи наряду с сочинениями Т. Бокля, Ч. Дарвина, Я. Молешотта, К. Фохта и Л. Бюхнера.

* * *

Подводя итоги, скажем, что окончательный текст романа полностью соответствует первоначальному замыслу писателя, изложенному в письме издателю «Русского вестника» М. Н. Каткову от 9 сентября 1865 г. [28, 2; 136–139]. Единственным исключением является сцена чтения Евангелия Соней [6; 250–251], подвергшаяся переделке по требованию Каткова.

Система образов романа возникает в процессе взаимодействия персонажей (героев) и картин. Её основу составляют персонажи, структурированные в виде четырёх концентрических кругов, в центре которых находится главный герой – Раскольников. Этот статус определяется тем, что внутренний мир, мысли и поступки главного героя всегда находятся в фокусе внимания автора и создают общий идеологический фон повествования. Вместе с тем Раскольников является и центральным героем, так как его действия образуют основной сюжет, а все герои первого – третьего круга взаимодействуют с ним напрямую или друг через друга.

Персонажи, непосредственно влияющие на судьбу главного героя (Соня и Порфирий Петрович), образуют первый круг. Персонажи, взаимодействующие с главным героем, но прямо не влияющие на его внутренний мир и поступки, образуют второй круг (Разумихин, мать, сестра, Лужин, Свидригайлов). Персонажи, вступающие в непродолжительное (хотя порой и яркое) взаимодействие с главным героем, образуют третий круг (Алёна Ивановна, Лизавета, семейство Мармеладовых, сотрудники полиции). Все образы первого, а также некоторые образы второго и третьего круга сопровождает непрямая оценка, выражающая отношение к ним самого автора. Четвёртый круг образуют «голоса» и «полуголоса» (Бахтин), создающие фон действия остальных персонажей.

Взаимодействие персонажей с антагонистичными по содержанию идеями образует основной конфликт романа, разделяющий всех персонажей на две группы. В одной из них оказываются Разумихин, мать и сестра Раскольникова, Соня, Порфирий Петрович, Лизавета, Мармеладов. В другой – Алёна Ивановна и Лужин. Конфликт принимает открытую форму в столкновении Разумихина и Лужина, вследствие чего выясняется, что он имеет не психологические или социальные, а исключительно идейно-нравственные причины. Разумихин выражает деятельную любовь к России и приверженность её традиционным ценностям, а Лужин – космополитизм, эгоизм и сознательное отрицание этих ценностей.

Внешняя идея занимает пространство от первой части до пятой главы второй части романа. Форму внешней идеи образует фабула преступления Раскольникова, а её содержание – поиски им дальнейшего жизненного пути. Внешняя идея достигает кульминации в сцене спора Разумихина с Лужиным, свидетелем которого становится главный герой [6; 115–116]. Лужин открыто выражает свои взгляды, и в какой-то момент Раскольников понимает, что его собственная «теория» принципиально от них не отличается: «А доведите до последствий, что вы давеча проповедовали, и выйдет, что людей можно резать…» [6; 118]. В образе Лужина главный герой видит не только глубокую неправду собственной «теории», но и её неизбежное следствие – духовно-нравственную (а затем и физическую) гибель. Но и путь Разумихина – служение некоему абстрактному «общему делу» с неопределёнными целями – для него неприемлем.

Если внешняя идея романа рассказывает о падении героя, то внутренняя говорит о путях его спасения. Её форму образует процесс духовного очищения и возрождения Раскольникова к новой жизни под действием «Божией правды» и «земного закона». «Земной закон» (справедливость), символизируемый образом Порфирия Петровича, заставляет Раскольникова осознать своё преступление с точки зрения человеческих отношений. А «Божия правда» (любовь), олицетворяемая образом Сони Мармеладовой, помогает понять духовные причины происшедшего (герой – «ослеплённый и неверующий») и указывает первый шаг ко спасению – покаяние: «Поди сейчас, сию же минуту, стань на перекрёстке, поклонись, поцелуй сначала землю, которую ты осквернил, а потом поклонись всему свету, на все четыре стороны, и скажи всем, вслух: «Я убил!» Тогда Бог опять тебе жизни пошлёт» [6; 322]. Итогом синергийного воздействия воли Сони и Порфирия на душу Раскольникова становится очистительное страдание, делающее возможным его покаяние. Покаяние и страдание очистили душу героя, но теперь её необходимо наполнить светом истины, добра и красоты, который даёт лишь вера в Бога. Это становится возможным благодаря раскаянию – смиренному осознанию собственной греховности, и сближению с простым народом: герой принимает его веру и воскресает к новой жизни.

После идейного синтеза, происшедшего в период с конца ноября 1865 по середину февраля 1866 года, тема воскресения главного героя к новой жизни сливается с темой идейного конфликта (столкновение русской и западной идеи), вследствие чего образ Раскольникова получает новое значение. Он начинает символизировать российскую интеллигенцию 60‑х годов XIX века, стоящую перед выбором: освободиться от груза прошлого и постараться догнать Запад или найти свой самостоятельный путь, опираясь на всё лучшее, что было в прошлом. Слушая Разумихина, Раскольников понимает, что, кроме желания «общего блага», у него нет ни ясных целей, ни средств их достижения. А в словах Лужина герой узнаёт собственные мысли, приведшие его к преступлению и поставившие на порог гибели. Поэтому он должен найти свой, единственно верный путь, – так возникает и становится содержанием внутренней идеи романа русская идея.

Её образный уровень представлен Соней Мармеладовой, матерью и сестрой Раскольникова, Разумихиным, Лизаветой и Порфирием Петровичем. Теоретический уровень выражения русской идеи образован сценой чтения Евангелия.

Образный уровень западной идеи представлен Лужиным, Алёной Ивановной и духовным пейзажем Петербурга, а теоретический образован фрагментами европейских социально-философских и естественно-научных идей, а также рассуждениями Лужина и, отчасти, Лебезятникова.