Текст книги "Пришельцы"

– Чего молчишь-то? – поторопил Славка. – Пойдёшь со мной Родину на невидимом фронте защищать? Или бросишь на произвол судьбы?

– Не брошу, только… «Вышка» ведь не простой вуз, туда не всех подряд берут.

– Всё путём будет, не сомневайся, – подмигнул Славка в ответ.

Друг не стал открывать перед ним все карты. Разумеется, его отец не просто так дал согласие на поступление Стражникова, а предварительно навёл о потенциальном абитуриенте справки, чтобы потом бледного вида не иметь. Кандидат оказался подходящим, с репутацией незапятнанной, да и отец – кадровый военный, пропавший без вести при выполнении интернационального долга. Оставалось только пройти медицинскую комиссию и профессиональный отбор.

В тот же вечер он поведал о своём намерении матери. Та сперва всплеснула руками, потом взяла паузу, а через день согласилась. Уж лучше так, чем к чёрту на рога. Да и совсем взрослым скоро сын станет, не всё же за юбку её держаться…

– Боюсь, все белые пятна мне раскрасить не удастся, ваша честь, – на лице подсудимого заиграла странная улыбка: грусть пополам с ехидцей. – Да и ни к чему. Если коротко, то… Образование высшее, ранее не судим, до заключения под стражу работал заместителем директора школы по безопасности. Обычная средняя образовательная школа в Южном административном округе Москвы. Вообще-то, я никудышный рассказчик, ваша честь, да и автобиографии не люблю писать с детства. Мне больше нравится схема «вопрос-ответ». Быть может, так и поступим?

Судья опять с любопытством взглянула на подсудимого. Он совсем не похож на человека, обвиняемого в убийстве и увязшего в уликах, как в непролазной трясине.

– Ну что же, – она крутила в руках копеечную шариковую ручку, – я не возражаю. Начнём. Про вашу работу в школе суду известно, – Решетникова пролистала несколько страничек толстого дела. – Но туда вы устроились пять лет назад. А где работали до этого?

– Это неважно.

– Здесь я решаю, что важно, а что не имеет значения, – ручка замерла в пальцах судьи, и Валентину показалось, что она вот-вот хрустнет. Лицо её застыло, оледенело, как у Снежной королевы.

Стражников бросил взгляд на своего адвоката – молодого человека, элегантно одетого и спокойного (нет сомнений в успехе дела!), заметил короткий кивок и произнёс:

– Я служил по контракту в войсковой части 2139. Уволился в звании подполковника. Официальный документ, подтверждающий это, находится в кадровом аппарате школы. А его копия, как я понимаю, в моём деле, лежащим перед вами. Если я не ошибаюсь, конечно.

– Разрешите, ваша честь, – круглое и сытое лицо прокурора засветилось радостью китобоя, занёсшего гарпун над мирно покачивающимся на волнах китом: добыча рядом, и промах невозможен. – Действительно, в деле имеются документы, подтверждающие, что подсудимый проходил службу в части с таким номером. Но! – он поднял указательный палец вверх. – Нам не удалось выяснить существование и местонахождение этой части. Она не числится ни в Министерстве обороны, ни в погранвойсках, ни где-нибудь ещё.

– Как вы это объясните, подсудимый? – от голоса судьи можно было замёрзнуть.

– А почему я это должен как-то объяснять? – он безразлично пожал плечами. – В наших Вооружённых Силах прошло столько реформ… Часть могли слить с другим, более крупным подразделением, переименовать, упразднить за ненадобностью, в конце концов. Не мои это проблемы. Ведь к документам, как я понимаю, претензий нет.

– Документы в порядке, – подтвердил прокурор, поморщившись, словно пришлось таракана проглотить. – Назовите хотя бы регион, где служили. Но в первую очередь нас интересует род вашей службы. Для суда это может иметь огро-омное значение. Мы в ожидании ответа, подсудимый.

Государственный обвинитель сделал жест рукой, обхватывающий зал. Репортёры, словно снайперы, взяли наизготовку фото– и видеотехнику в надежде услышать сенсационное заявление. Но тут в дело вступил адвокат.

…Впервые со своим новым защитником Стражников встретился дней через десять после ареста. Изначально Валентин относился безразлично к своей защите, а потому воспринял назначенного адвоката, явившегося к нему на утро после задержания, с равнодушием атеиста, которому представили священника и предложили исповедоваться.

– Видите ли, Валентин Валерьевич, – от плохо причёсанного, обрюзгшего дядьки пенсионного возраста тянуло перегаром, а в глазах и голосе застыло абсолютное равнодушие ко всему происходящему. Ему бы сейчас полненький стакашек «со слезой», да пару пива к нему прицепить, а тут возись вот… – Все улики против вас. Отпечатки на ноже, показания свидетелей. Да что я вам растолковываю! Вы и сами всё прекрасно понимаете. К терроризму отношение крайне жёсткое. Расстрел дадут… Извиняюсь, пожизненное, не задумываясь. Единственный шанс смягчить свою участь – активно сотрудничать со следствием. Чистосердечное признание… Да, да, да! Звучит банально и по-киношному, но так оно и есть.

Адвокат закашлялся и замолчал, ожидая реакции Валентина. От кашля его лицо приобрело свекольный оттенок, глаза покраснели и выпучились, отчего он стал похожим на сваренного рака. Стражников смерил его долгим взглядом льва, заметившего гиену, подбирающуюся к ещё не остывшей антилопе. Защитник по фамилии Жабов даже сквозь свою безграничную апатию почувствовал острый укол глаз собеседника, мгновенно перестал кашлять и потупился. Через минуту Валентин взгляд отвёл и пренебрежительно процедил:

– Никаких признаний я делать не стану. Вы не задали мне ни единого вопроса. Стало быть, с самого начала не верите в иной исход дела. Как же вы собираетесь меня защищать?

– Я… Я… – заменжевался адвокат и быстро поднялся из-за стола. – Я зайду к вам через несколько дней. Мне нужно собрать кое-какой материал… А вы подумайте над моими словами, подумайте. До свиданья, – и, оставляя за собой перегарный шлейф, испарился.

Валентину так захотелось плюнуть ему в спину, что удержаться он не смог. Но в помещение уже вошёл конвоир, определённо принявший плевок на себя. Но промолчал, а Стражников не собирался пускаться в объяснения и извинения.

Горе-защитника он больше не увидел. Когда его через несколько дней вызвали на встречу с адвокатом, хотел отказаться и пошёл только ради хоть какой-то смены обстановки. Но вместо Жабова пред ним предстал молодой человек лет двадцати пяти. Дорогой костюм на нём сидел идеально, короткие тёмно-русые волосы уложены так, словно он только что посетил парикмахерскую. Туалетной водой он пользовался явно не отечественного производства. Худоба и элегантные очки делали его похожим на инфантильного интеллигента, не способного постоять за себя, не говоря уже о том, чтобы защитить другого. Но вот в остром и цепком взгляде серых глаз угадывался человек жёсткий и решительный.

– Здравствуйте, Валентин Валерьевич, – начал незнакомец. В голосе его звучали приятные баритональные оттенки и абсолютное спокойствие. – Меня зовут Стахов Андрей Александрович. Я хотел бы защищать вас. Вы согласны?

– А как же прежний адвокат?

– Ну, если это вас так интересует… Он серьёзно заболел. Так как?

– А позвольте поинтересоваться: какой резон вам меня защищать? Судя по всему, человек вы не бедный, преуспевающий… У меня нет денег, чтобы оплатить ваши услуги.

– Я готов работать бесплатно. Если вас не устраивает такое объяснение, уточню: участие в громком деле для адвоката всегда престижно.

– Даже если оно заведомо проигрышное? – ухмыльнулся Стражников.

– Я полагаю, – защитник поправил очки, – заведомо проигрышных дел не существует. Вопрос только в том, что считать победой.

– Хитро. Ну да ладно, – он безразлично махнул рукой. – Защищайте, раз уж так хочется.

Они сели друг напротив друга, и Стражников произнёс, улыбнувшись лишь краями губ:

– В каком-то дурном сериале видел, названия и не помню уже. Приходит адвокат к подзащитному и говорит: «Адвокату и врачу нужно говорить только правду». Так вот, врачам я правду говорил редко, а вам врать не хочу. Потому по большей части буду молчать, помощи вы от меня не дождётесь.

– А я от вас этого и не требую, – к его удивлению, спокойно парировал адвокат. – Давайте так: априори я уверен, что вы не убивали Чумаева. Вы не хотите рассказывать подробности происшедшего – ваше право. Моя же работа – доказать вашу невиновность. Единственное условие: в ходе расследования я буду озвучивать вам свои выводы, от вас же требуется их подтверждение или опровержение. Без всяких комментариев, только «да» или «нет». Чтобы мне не идти по пути, заведомо ведущему в тупик. Это сократит время и поспособствует положительному итогу. Договорились?

Стражников в уголовных делах был человеком неискушённым, но понимал необычность предложенной адвокатом тактики. Впрочем, такое положение вещей его вполне устраивало, и он согласился…

– Я протестую, ваша честь! – адвокат поднялся со своего места. – Государственный обвинитель понуждает моего подзащитного к предательству, говоря языком закона – к разглашению государственной тайны.

Прокурор аж задохнулся. Такого апперкота он определённо не ожидал и стоял неподвижно с открытым ртом, словно и правда пропустил удар от хорошего боксёра.

– Потрудитесь объяснить, Андрей Александрович, – холод во всём облике судьи становился арктическим.

– Непременно, ваша честь, – Стахов даже не дрогнул. – Стражников бывший военнослужащий. Очевидно, его служба носила особо секретный характер. Иначе пресловутую в/ч 2931 уже давно отыскали бы. Секретность же подобного рода подразумевает неразглашение ещё многие годы и после увольнения. Не сомневаюсь, мой подзащитный давал об этом письменное обязательство. Озвучивание сведений, интересующих Геннадия Дмитриевича, может нанести вред безопасности государства. Разве не так? Потому-то я и заявил протест.

Последовала довольно продолжительная пауза, погрузившая зал в тишину. Молчал и прокурор. Как опытный китобой, он понял, что гарпун пока придётся опустить. Не время сейчас, не время…

– Ваша честь! – миролюбиво заявил он. – Я ни в коем случае не хочу, чтобы подсудимый раскрывал государственные тайны. Но если он имеет принадлежность к спецслужбам, вполне может обладать навыками, недоступными простым смертным. И ловко перерезать горло Чумаеву для него раз плюнуть. Это же важно для суда!

– Снова протестую, ваша честь, – спокойствию адвоката могли позавидовать и опытные разведчики. – Шифровальщики, программисты, спецсвязь тоже имеют отношение к спецслужбам. Но как профессиональные убийцы они вряд ли состоятельны.

– Потому-то и важно знать специализацию подсудимого! – прокурор не отступал.

Полемика могла продолжаться бесконечно, но стук судейского молоточка прервал её.

– Ещё не время для прений! – решимости судье было не занимать. – Вы, Андрей Александрович, подали сразу два протеста. Я их удовлетворяю.

Молоточек снова опустился на деревянную подставку, а прокурор едва заметно вздрогнул и поморщился, словно он угодил ему прямо в темечко.

– По-моему, – продолжила она, устремив на подсудимого бесстрастный взгляд, – предложенная вами схема «вопрос-ответ» не очень-то работает, если даёт сбой на первой же ступени. Но вы хотя бы подтверждаете слова вашего защитника? Можете не раскрывать конкретики, но скажите: имели вы отношение к спецслужбам или нет?

Он на секунду задумался. Перед судебным заседанием Стахов оговорил с ним тактику поведения: отвечать только на вопросы с его разрешения и не удивляться информации, услышанной от адвоката. Просто довериться ему и всё! Адвокат сделал чуть заметный кивок.

– Да! – выдохнул Валентин. – Имел.

По залу прокатился заинтересованный гул.

– И на том спасибо. Садитесь, подсудимый. Предлагаю приступить к опросу свидетелей. Возражения имеются?

– Нет, ваша честь, – с облегчением произнёс прокурор, опускаясь на стул. Нужно отдышаться после пропущенного удара, и опрос свидетелей как нельзя кстати.

– Я также не возражаю, – спокойствие не оставляло адвоката.

Первым вызванным свидетелем оказался здоровенный детина – охранник Чумаева, ворвавшийся в кабинет, когда всё уже было кончено. Валентин прекрасно знал, что именно будет рассказывать этот амбал с кулаками-кувалдами, плечами размахом с хоккейную клюшку и не очень быстро работающими мозгами. Телохранители, считающие ум не главным своим инструментом, выполняют лишь декоративные функции. Показания вошедшего Валентина не интересовали…

…Судьба прислушалась к природному нежеланию Славки учиться в военном заведении: медицинская комиссия – словно в космонавты парней набирали! – не допустила его к экзаменам. Срезался он на осмотре у окулиста, сам не ожидая такого поворота событий. Показываемые буковки разглядел безошибочно, даже на самой нижней строчке, а вот с цветовосприятием вышла проблема. В дальтоники он не годился, но некоторые циферки, треугольнички, кружочки и квадратики, спрятанные в разноцветных карточках, не увидел. Повлиять на медицину отец его никак не мог, несмотря на высокое положение, и повод обвинять сына в непоступлении отпадал сам собой. Пришлось смириться и предоставить отпрыску самостоятельно выбрать дорогу жизни. Но слово высокопоставленный чекист держать умел и своего решения о поддержке в поступлении Стражникова пересматривать не стал. Однако Валентин и сам не сидел сложа руки, к экзаменам готовился денно и нощно и все предметы сдал на «отлично». Высшая школа КГБ СССР получила новоиспечённого курсанта, а государственная безопасность – крепкого профессионала.

Профессия контрразведчика – именно на этот факультет он поступил – импонировала ему изначально. Даже гоняя в футбол во дворе, он предпочитал играть в защите, а не в нападении. Он наслаждался, разрушая атаки! Одно движение ноги, мяч крадётся у соперника и – всё! Откатывайтесь к своим воротам, ребята. Конечно, все похвалы достанутся товарищу, забившему гол. Ну и пусть! Ему нравилось оставаться в тени, понимая, что именно его действия сделали забитый мяч победным. В контрразведке похожая картина. Как в шахматной партии, разыгранной опытными гроссмейстерами, где контрразведчикам выпало играть чёрными.

Учился он с усердием, сразу попав в лучшие курсанты. Но неожиданно застопорился перед барьером, оказавшимся непреодолимым. Изучая в школе английский язык, немудрёную программу он тянул без затруднений. Но в «Вышке» отношение к языкам оказалось совсем иным. К тому же здесь существовало незыблемое правило: нужно выбрать ещё один язык и изучать его с нуля. И не просто выбрать, а методом тыка: при раздаче мог достаться хинди, китайский или суахили. Ему выпал немецкий. Поначалу он даже обрадовался: ведь язык из той же романской группы, что и английский, при желании общие корни в некоторых словах обнаружить можно. Как бы не так! Язык Гейне и Гёте не желал усваиваться его мозгом, словно там стоял код, запрещающий запоминать любые слова, произносимые или написанные на deutsch. Разве что Hände hoch и Achtung надёжно вцарапались в память. Собственная немощь в этом вопросе выводила его из себя. Мало того, что язык далеко неблагозвучный, принадлежащий народу, который испокон веков воевал с Россией, так ещё и даваться не хотел с упорством отборных частей СС, державшим последнюю оборону фашистской цитадели. И это ещё не всё. Теперь и английский захромал больной клячей, потому как в голове из двух языков варилась сборная солянка.

– Что это у вас такое стойкое отрицание вызывает столь великий и богатый язык? – спросил седенький профессор, видя мучения добросовестного курсанта, по остальным предметам успевающего на «хорошо» и «отлично».

– Великий?! – искренне удивился Валентин. – Он больше похож на карканье или собачий лай. С английским уж никак не сравнить, а с нашим и тем более. У нас слов огромное количество…

– А сколько примерно? – хитро прищурился профессор. Он потупился, не зная, что ответить. Откровенно говоря, он никогда не интересовался данным вопросом.

– Ну… Тысяч пятьдесят, как мне кажется.

– Метко попали, молодой человек, – на тонких губах профессора заиграла ехидно-снисходительная улыбка. – Практически – пальцем в небо. Вы уменьшили словарный запас русского языка практически в четыре раза.

– Двести тысяч?! – изумлённо воззрился на профессора Стражников.

– Да. Примерно, конечно, примерно… Ну, а в немецком сколько? Ваше мнение?

– Ха! И тридцати тысяч не наберётся, я уверен.

– Снова жестокая ошибка, юноша пылкий! Словарный запас немецкого языка богаче русского раза в три. То есть приблизительно насчитывает около шестисот тысяч слов. Учитывая диалекты, разумеется.

Вконец убитый Стражников начал медленно сползать со стула. Такого удара от германцев он не ожидал.

– Вот так-то! – удовлетворился профессор достигнутым эффектом. – Ну да ладно. Видя вашу общую тягу к учёбе и приемлемые успехи в изучении языка английского, я готов позаниматься с вами факультативно. Как-никак, а в дипломе необходима положительная оценка. Согласны?

Не согласиться он не мог. Но проломить немецкую оборону не удалось даже при такой мощной поддержке. Слова запоминались с горем пополам, да и то самые простенькие. Грамматика же оставалась неприступным бастионом. На «троечку» Валентин вытягивал, но не более. Английский иногда брал высоту «четыре», но выше не поднимался. При таком раскладе, несмотря на остальное оценочное благополучие, надеяться на престижное распределение не приходилось.

Отец вернулся внезапно: ни предварительных писем, телеграмм или телефонных звонков. В один субботний вечер поздней осенью вдруг ожил давно молчавший дверной звонок. Мать, разными вкусностями потчевавшая сыночка, выходные проводившего дома, в этот момент хотела разрезать любимый им торт «Птичье молоко», да нож в её руке так и замер в миллиметре от шоколадной глазури. Кровь разом схлынула с лица, и она медленно опустилась на стул.

– Открой, сынок…

Валентин не успел прислушаться к собственным чувствам, а просто кинулся к двери. Он даже в «глазок» заглядывать не стал, а сразу рывком распахнул её настежь.

На пороге стоял отец. Невероятно похудевший, с широким шрамом от мочки правого уха до нижней губы и совершенно седой. Он был одет в военную форму, но словно с чужого плеча, на пару размеров больше; потёртый «дипломат» в руке.

– Папа! – вскрикнул он после недолгого замешательства и по-детски кинулся отцу на шею.

Тот пошатнулся, едва не упав. Он ослабил хватку и взглянул отцу в лицо. Впервые довелось увидеть, как отец плакал. По впалым, плохо выбритым щекам текли совсем не скупые мужские слёзы. Он не стеснялся их, не спешил вытереть.

К распахнутой двери на ватных ногах подошла Елизавета Андреевна. И тут силы оставили её. Сказалось нервное напряжение, не рассасывающееся долгие месяцы неизвестности. Она схватилась за левую грудь и тихо сползла по дверному косяку, закатив глаза. В течение четверти часа отец и сын неумело приводили её в чувство с помощью нашатыря и валокордина. Только потом наступила тихая семейная радость от встречи, с бессонной ночью и крепким чаем до утра.

Плен… Вещь страшная сама по себе, а уж мусульманская неволя и вовсе сущий ад для иноверца. Стражников-старший не вдавался в подробности, но и при одном взгляде на его потухшие глаза и иссушённое голодом и лишениями тело становилось понятно, сквозь какие муки ему пришлось пройти. Точного местонахождения своих застенков он назвать не мог – где-то на границе между Афганистаном и Пакистаном, на территории, где постоянная власть отсутствует вовсе и принадлежит лишь тому, на чьей стороне в данной момент сила.

Со слов отца, всё произошло банально просто, как иногда случается на войне. Диверсионная группа, им возглавляемая, напоролась на засаду. Маршрут их движения тщательно проверялся разведчиками. Они заверяли, что путь чист и можно идти спокойно, как в лес по грибы в Подмосковье. Не доверять разведке – последнее дело. И тут… Шандарахнули их по всем правилам партизанской войны в горах, зажав в небольшом ущелье. Били сверху – удобно и ловко, как в тире. Подполковник ВДВ сам был профессионалом высочайшего класса и по планомерности и грамотности ведения огня, по расстановке огневых точек с одного взгляда понял, что к их встрече готовились. Тщательно готовились, зная, где и как пойдут, в каком количестве. Шансы выжить в такой ситуации ничтожны. Оставалось героически погибнуть и утащить за собой побольше врагов. Что группа и сделала. Уцелели двое: сам подполковник, получивший тяжелейшие ранения в живот и голову, и молоденький сверхсрочник, чеченец по национальности, недавно надевший погоны прапорщика. Отец называл его Валентином, величал спасителем и вообще отзывался о нём весьма уважительно. Голос его теплел и глаза увлажнялись, когда вспоминал он своего товарища по несчастью. Прапорщик тащил на себе командира, то впадающего в беспамятство, то стенающего от боли, до самого селения. Тащил, несмотря на повязку на глазах, понукаемый и направляемый душманами. Спотыкался, падал, поднимался под злобный хохот сопровождавших и, кусая пересохшие губы до крови, шёл дальше. Дорога до кишлака заняла почти двое суток. Потом выхаживал его, кормил с руки, менял кровавые повязки, не давал запаршиветь от испражнений, подмывал, не выказывая брезгливости. Захватчики наблюдали за мучениями одного, верностью и усердием второго с отстранённым любопытством: выживет, выходит или нет? Ничем не помогали, не считая бинтов и невкусной баланды, похожей на помои.

Валерий выкарабкался. Как только он оклемался, начал понемногу самостоятельно передвигаться, его тут же привлекли к работам. В помощь своему товарищу, рабски трудившемуся чуть ли не с первого дня появления здесь. Сарай, куда их швырнули как кули с мукой, состоял из двух половин. В первой – они. Во второй, более просторной и светлой, содержали скот: пара десятков постоянно блеющих овец да коз.

С утра пленникам перехватывали верёвками ноги, словно коней стреноживали, и под присмотром двух автоматчиков отправляли на работы. Заставляли вычищать выгребные ямы, рыть канавы, мотыжить площадки под скудные посевы… В общем, они делали всю грязную и физически тяжёлую работу. Вечером, изнурённые трудом и палящим солнцем, они получали по миске баланды, вида и запаха омерзительного – даже узнавать не хотелось, из чего её приготовили! – и куску чёрствого хлеба, испечённого, казалось, из смеси глины и пыли. Короткий сон – и всё по новой. И так почти два года.

И все два года пленников безжалостно жалил вопрос: кто их предал? Скорее всего, всю группу ожидал один конец: покидали бы трупы в ближайшее ущелье на корм стервятникам, и все дела. Но у исполнителей взыграла жадность, и двух чудом выживших десантников добивать не стали. Соседним племенам можно сбагрить гяуров, да и самим бесплатная сила для чёрной работы не помешает. А сдохнут – ущелье со стервятниками неподалёку.

Пленники не могли вычислить «крота», сидя в хлеву. И жили они лишь одной надеждой, надеждой на избавление из плена и спасение. Но подарить спасение или хотя бы дать на него шанс могло лишь чудо.

И чудо произошло.

В том забытом Богом уголке земного шара на пересечении границ Афганистана, Пакистана, Индии, Таджикистана и чуть-чуть Китая обитали различные племена, жившие по своим законам, укоренившимся ещё в Средневековье, и не признавали никаких границ. Однако они научились соприкасаться с современным миром по некоторым вопросам. Выращивали в промышленных масштабах опиумный мак, помогали переправлять караваны с оружием той или другой стороне, в зависимости от складывающейся обстановки и размеров оплаты; захватывали заложников и вообще мало чем гнушались ради получения выгоды. Иногда племена действовали сообща, а иной раз и глотки резали друг другу. Ссоры могли вспыхнуть на пустом месте и перерасти в непримиримую вражду. Нечто подобное произошло и на этот раз.

Какое-то соседнее племя вихрем налетело на кишлак, где томились пленные десантники. Кишлак, попавший под удар, такой подлости не ожидал, и достойного сопротивления оказать не успел. Две трети защитников полегли сразу, а остальные, как испуганные тараканы, кинулись спасаться в горы. Налётчики же принялись бесчинствовать – кроваво, жестоко и беспощадно. Так уж получилось, что захватчиков не заинтересовали два измученных, оборванных, обросших и вонючих существа, деливших кров со скотом. А вот сам скот всегда пригодится. Баранов и коз они угнали к себе, а двух доходяг пинками выгнали на улицу. Кишлак уже погибал в огне, и нежданно освобождённым пленникам картина предстала душераздирающая. В пыли и грязи валялись трупы, катались в истерике изнасилованные женщины, визжали дети, не понимая, почему их привычный мирок рухнул в одночасье, а мама в разорванной одежде стоит на коленях, до крови раздирая ногтями лицо и что-то непонятное просит у затянутого дымом неба; истошно выли увильнувшие от пуль собаки и ревела угоняемая скотина. А дым становился всё чернее и гуще, змеиными языками укутывая подножия безучастных гор.

Неожиданно полученная свобода не давала пленникам времени проявить жалость к искалеченным и раненым людям, даже к детям. Они рванули наугад, на дрожащих от слабости ногах, толком не зная, в какую сторону двигаться, лишь бы подальше убежать отсюда. Карабкались в горы, сдирая о камни кожу с босых ступней, за время плена превратившихся в сплошные мозоли. Чем выше поднимались, тем холодней и колючей становился воздух, царапал лёгкие. Но каким свежим и сладким он казался!

Шли несколько дней, то взбираясь выше, то вновь опускаясь в долины, теперь уже ориентируясь по солнцу и звёздам и не сомневаясь в правильности выбранного курса. Утоляли жажду из нечасто встречающихся горных ручьёв, один раз удалось поймать жирного улара. Птица где-то сильно повредила крыло и не могла спастись от людей. Не успев умереть своей смертью, она дала жизненные силы истощённым беглецам. Несмотря на трудный переход и истощение, они не замечали усталости. Силы умножали свобода и надежда, ставшие теперь реальностью. Но горы не желали так просто отпускать своих пленников.

На одном из перевалов на них обрушился сильнейший снежный буран, разметавший в разные стороны. Стражникова судьба сберегла: ветер швырнул его за огромный валун, половиной своего каменного тела закрывавший вход в небольшую пещеру. Там он и отсиделся, пока буря не улеглась. Ни спичек, чтобы разжечь костёр, ни еды, лишь белое убийственное безмолвие. Он уже отдавал Богу душу от холода, когда неожиданно пришло спасение в виде возвращавшейся с задания разведгруппы, изменившей маршрут именно из-за разразившейся непогоды. Подполковник был атеистом, а тут, находясь на грани небытия, свалившихся словно с небес коллег принял за ангелов.

А вот друга своего по несчастью, спасителя, он потерял навсегда. Сгинул тот в снежной круговерти бесследно…

Рассказ отец закончил к утру, вскользь поведав о том, что ему пришлось пережить уже здесь, на родной земле. Недоверие к собственным согражданам, побывавшим в плену, в некоторых особистах сидит на генетическом уровне, и нервы ему потрепали изрядно. Два месяца, пока он возвращался к жизни в госпитале, всякие дознаватели к нему наведывались чуть ли не ежедневно и безжалостно ковыряли память и душу. Но ничего ретивые копатели в чужом белье не нашли. Да и командование вмешалось, зная его исключительно с положительной стороны. Подполковник неустанно заявлял на разных уровнях о предательстве, погубившем их группу. Выслушивали внимательно, кивали головой, обещали разобраться, благодарили за информацию.

Не писал он из госпиталя домой лишь потому, что отлично знал: жена и сын примчатся к нему незамедлительно. И что они увидят? Почти труп, едва переставляющий ноги. Да ещё допросы эти бесконечные… И подполковник решил вернуться домой сам, когда более-менее оправится и от него отстанут с вопросами.

Ему предоставили отпуск в сорок пять суток, предложив санаторий, куда направления люди ждали по нескольку лет, но он отказался. Домой, домой – родные стены лучше всяких докторов. Жена порхала над ним от счастья, как заботливая мать над избалованным ребёнком: «Тебе не холодно, Валера?», «Ты не голоден?», «Что тебе приготовить на ужин?», «Я в магазин. Тебе купить что-нибудь вкусненькое?». Даже отпуск взяла за свой счёт. Супруг такую заботливую оккупацию вытерпел недолго.

– Елизавета, – подловил он её как-то на кухне, когда та колдовала над очередным кулинарным шедевром. Старался говорить строго, назвал её полным именем, а не как обычно: «Лизанька». – Я мужчина как-никак! Пусть и не совсем здоровый, пусть на Кощея Бессмертного похожий, но мужчина. И офицер к тому же! Руки-ноги целы, хоть и силу потеряли. Но были бы кости, как говорится… Не носись ты со мной как с инвалидом! Я оклемаюсь и снова вернусь на службу.

Но полноценно в строй ему вернуться не удалось. Здоровье в плену он подорвал капитально, и о службе на прежней должности не могло быть и речи. Время, когда опытных офицеров, отдавших Родине лучшие годы, стали выбрасывать и забывать, будто окурки в форточку автомобиля, ещё не наступило. Ему присвоили звание полковника, наградили орденом Красной Звезды и предложили преподавать в Академии сухопутных войск. Сначала он отнёсся к этому скептически. Как-никак, кадровый офицер, воевал, а тут… Какой из него педагог?! Но потом понял, не без подсказки руководства: опыта накоплено немало и надо бы им делиться с молодыми, раз уж здоровье не позволяет больше в марш-бросках потеть да с парашютом прыгать. Кончилась его кочевая жизнь, и он навсегда соединился с семьёй. А преподавательская деятельность пришлась ему по душе.

Выбор сына он одобрил, полагая труд бойцов невидимого фронта важным, пусть многим и непонятным. Вовремя добытая информация может спасти десятки и сотни жизней.

Тогда ещё никто и не предполагал, что понятие «горячая точка» вскоре перекочует из выпусков «Международной панорамы» в обычные новостные программы.

Времена порой меняются столь стремительно и кардинально, что человек не успевает осознать: страны, в которой он жил накануне, уже нет. Всё вроде бы на месте: мосты, здания, и трамваи продолжают ходить по старым маршрутам, а политический и экономический курс изменился на сто восемьдесят градусов. Империя, носившая громоздкое название «Союз Советских Социалистических Республик», рухнула в мгновение ока. Древний Рим, к примеру, сопротивлялся натиску варваров гораздо дольше. Отрытой агрессии не случилось, но подковёрные игры внешних недругов вкупе с внутренними предателями и экономическими камикадзе сделали своё дело: огромная страна развалилась, исковеркав судьбы целых народов своими обломками.

Валентин заканчивал свою учёбу как раз на сломе эпох. Ещё ветер не занёс следы от колёс последней машины, вывозившей наших солдат из Афганистана, как в сторону границы поползли караваны с наркотой и оружием; всё чаще парни в зелёных фуражках вступали в самый настоящий бой с бандитами, навьюченными смертью.