Текст книги "Пришельцы"

Подсудимый

Представителей масс-медиа в здание суда налетело не меньше, чем мух на навозную кучу. Падкие на «жареное» ребята, сменившие блокноты и ручки на планшеты и айфоны, из кожи вон лезли, чтобы попасть в число избранных. Ещё бы! Дело слушалось громкое, резонансное. На скамье подсудимых не матёрый уголовник, а нормальный с виду человек, до задержания работавший заместителем директора средней школы по безопасности. Весьма мирная профессия, несмотря на грозное название. Правда, прошлое его скрыто в тумане таинственности. Вроде как бывший военный, но вот чем конкретно он занимался до выхода в отставку, следствию, да и вездесущим журналистам, раскопать не удалось. Сам подсудимый от пояснений отказывался, Министерство обороны заявило, что документов об этом субъекте у них нет, а спецслужбы хранили гробовое молчание: no comments. В наше время трудно сохранить те или иные сведения о конкретном человеке в полной недоступности. Где-нибудь, как-нибудь, что-нибудь да всплывёт. Даже на уровне слухов можно раскопать много интересного, отбросив всяческую шелуху. О подсудимом удалось раздобыть крохи достоверной информации: человек не старый, а уже пенсионер. И пенсия у него куда выше, чем у среднестатистического гражданина. За эту ниточку потянуть аккуратно, и нашли бы структуру, где подсудимый пенсию заработал. Дело техники и времени. Но неожиданно вмешалась генеральная прокуратура и наложила полное табу на эти сведения, отделавшись обтекаемым объяснением: не представляет интереса в расследуемом деле. Но между строк читалось: «Не влезай – убьёт».

Данное обстоятельство укрепило журналистов во мнении о принадлежности подсудимого к спецслужбам, причём к самым закрытым.

Между тем судили мужчину не за мелкое хулиганство, а за особо тяжкое преступление – преднамеренное убийство, с отчётливыми, как метастазы у онкобольного, признаками террористического акта. Потому как убитый состоял на государственной службе. Не премьер-министр, но – заместитель мэра столицы, курирующий культурно-досуговые объекты. В его ведении находились стадионы, парки, театры и тому подобные заведения. Хозяйство нешуточное, требующее постоянного внимания и приложения недюжинных сил. Но энергии у заммэра, только приблизившегося к шестидесятилетнему рубежу, было с лихвой. В «перестройку» он вступил завлабом НИИ, изучающим непонятно что. В то время страна нуждалась в новых политических кадрах, способных оттянуть её от края пропасти. Нуждалась, как нуждается в глотке воды несчастный путник, заблудившийся в знойных песках. Иссушаемый жаждой, с отказывающим нормально функционировать рассудком, он готов нахлебаться любой жидкости, не обращая внимания на её чистоту. И не виноват он, что на пути попалась лужа, а не родник… Завлаб угадал ситуацию и уловил момент, нашёл какие-то выходы на телевидение. Крыл на чём свет стоит коммунистов, проповедовал демократические ценности и сыпал новаторскими идеями в области экономики. В экономике он, правда, ничего не смыслил, но излагал красиво и убедительно. Заметили, приблизили, доверили. И понеслось: ваучеры, приватизационные аукционы, кредиты… Позиционировал он себя чуть ли не спасителем отечества, при каждом удобном случае пел осанну президенту России и западным кукловодам. Властителю это нравилось, и стремительно растущей карьере бывшего завлаба завидовали опытные политики. Его ставили на высочайшие посты поднимать хозяйство (энергетику, к примеру), выделяли огромные деньги по первому требованию. Хозяйство неизменно разваливалось, а деньги исчезали. Он – вне подозрений. Дорос до заместителя председателя правительства. Отметился и в первой чеченской кампании, приняв активное участие в подписании позорных хасавюртовских соглашений.

В народе имя его стало нарицательным, с устойчивой отрицательной окраской.

С уходом с политической авансцены вдоволь поколобродившего первого президента легко узнаваемая голова с рыжими кучеряшками стала реже мелькать на телевизионных экранах, но не исчезла вовсе. Заняв свою последнюю должность, он доказал собственную непотопляемость и уживчивость с любой властью. За дело взялся ретиво. В первую очередь, реконструировал Парк Горького – культовое место для многих москвичей, да и гостей столицы. Не всем его нововведения понравились, но… В Москве двенадцать с лишним миллионов человек, и всем угодить невозможно. Да он и не стремился никому угождать. Просто делал то, что считал необходимым, пользуясь услугами экспертов, ориентирующихся на западный опыт. Но опыт этот далеко не всегда учитывает душевную составляющую. Где теперь, к примеру, уютный, несмотря на толчею, Птичий рынок? Он уничтожен под соусом заботы о гражданах. А соус зачастую помогает скрыть огрехи повара.

Чумаев Анатолий Ефимович – так звали заместителя градоначальника – убрал из Парка Горького все аттракционы, объявив их морально устаревшими, и заявил, что возродит парк в его историческом виде. Сейчас, мол, в моде ретро. Сделали бесплатным вход, возобновили концерты в Зелёном театре и выпустили фирменное мороженое и лимонад, стилизованные, само собой, под эпоху шестидесятых-восьмидесятых. Цены, правда, на них совсем не из тех времён. Как и на каток. Респектабельный, удобный, но… Не культовый и не душевный, как прежде, и малодоступный для пенсионеров.

И вдруг – убийство прямо на рабочем месте.

По версии следствия, Валентин Валерьевич Стражников (подсудимый) был пропущен в кабинет Чумаева под предлогом продажи тому старинного кинжала. Заместитель мэра увлекался холодным оружием, слыл большим знатоком в этом деле и обладал весьма приличной коллекцией. Когда они остались один на один, Стражников этим самым кинжалом перерезал Анатолию Ефимовичу горло. Зверски, от уха до уха. Безжалостно, словно барану. Врачи приехали стремительно, но ничем помочь уже не могли. Преступника застигли на месте преступления с кинжалом в руках. Сбежать не пытался, но и со следствием сотрудничать отказался наотрез. Вины за собой не признал, уверяя, что Чумаев сам себе нанёс рану по неосторожности, а он уже потом взял кинжал в руки. Проведённая экспертиза практически доказывала вину подсудимого. Удар кинжалом оказался слишком сильным, чтобы иметь случайный характер. Да и против собственных отпечатков на орудии убийства и брызг крови на одежде не попрёшь. После предъявленных результатов экспертизы Стражников почти замолчал. Он отвечал на какие-то незначительные вопросы, но по существу дела – молчок. При проведении следственного эксперимента стоял столбом, утверждая, будто не видел, каким именно образом была нанесена смертельная рана, и настаивал на единственной цели своего визита сюда – продать кинжал. Увлечение погибшего собирательством старинного оружия – факт вполне известный. По интернету вышел с ним на связь, потом обменялись телефонами. Вот и всё. Также заявил, что тёплых чувств к погибшему не испытывал. На логичный вопрос, а почему, собственно, ответил довольно резко: «А за что мне его любить?!» Чуть подумав, горько усмехнулся и добавил уже гораздо спокойнее: «Много ли людей в нашей стране относятся к нему с симпатией? Или хотя бы – нейтрально?» С места работы Стражников характеризовался положительно, ранее к уголовной ответственности не привлекался, от рассмотрения дела судом присяжных отказался.

– Спасибо, – сухо произнесла судья Решетникова Роза Филипповна, когда прокурор закончил вступительную речь. В делах об убийствах и терроризме она слыла не только великолепным профессионалом, но и бескомпромиссным человеком, отправившим на пожизненное сидение не менее двух десятков душегубов. Ей недавно исполнилось пятьдесят, но выглядела она гораздо моложе своих лет и внешне напоминала неувядающую Татьяну Веденееву. Вот только лучезарная улыбка никогда не озаряла лицо судьи. Во всяком случае, в служебной обстановке. Государственный обвинитель был примерно в одном с ней возрасте, носил звание полковника и имел вид сытого и уверенного в себе человека. У меня всё хорошо, мол, ребята! Государство отлично меня кормит, чтобы я защищал его интересы. И я их защищу! Вина подсудимого очевидна, как солнце на небе. Упрячем голубчика за решётку, никуда не денется. Пожизненное вряд ли, но лет на 15–20 может рассчитывать. Звали прокурора Грешин Геннадий Дмитриевич.

– Встаньте, подсудимый, – голос судьи обладал бесстрастностью робота.

Он поднялся. Невысокий, худой и совершенно седой, отчего выглядел несколько старше своих истинных лет. И глаза… Чуть прищуренные, как от яркого света, и безмерно тоскливые, словно жестокое горе обожгло человека и навсегда осталось в сердце. И ещё… Он был словно равнодушен к собственной судьбе, и приговор, каким бы ни оказался суровым, его не волновал. Он не выглядел испуганным или затравленным, несмотря на теперешнее своё положение. Простенькие джинсы, клетчатая рубаха из той же джинсы – в чём задержали, в том он и находился до сих пор.

– Вы – Стражников Валентин Валерьевич, тысяча девятьсот семидесятого года рождения?

– Да, ваша честь, – голос тихий, но уверенный.

– Вы согласны с обвинением, предъявленным вам?

– Разумеется нет!

– Виновным себя по-прежнему не признаёте?

– Не признаю, ваша честь.

– На вопросы в ходе судебного разбирательства отвечать намерены?

– Смотря на какие, – по его лицу пробежала тень насмешки. – Сейчас, к примеру, я же вам отвечаю.

Судья с интересом взглянула на подсудимого. Последние его слова прозвучали не нагло, но смело. Так отвечают или совсем уж закоренелые преступники, не ждущие снисхождения, или, напротив, не чувствующие за собой вины люди.

– Расскажите немного о себе, – она не обращала ни малейшего внимания на оживившиеся вспышки фотокамер при вставании подсудимого. – В вашей биографии, как следует из дела, имеются белые пятна. Хотелось бы их исключить.

«Расскажите немного о себе…» – как часто он слышал эту фразу, таящую в себе массу подводных камней! Её обожают кадровики всех времён. Анкеты с бесчисленными вопросами дают заполнять потом, но вначале именно такая просьба. В анкетных бланках десятки, если не сотни вопросов, пытающихся выудить максимум информации. Но, даже отвечая на них честно, человек не раскрывает себя полностью. Ибо простые слова «да» и «нет» оставляют за бортом куда более важное «почему». Вы совершили тот или иной поступок? Да, совершил. А вот почему… Это как раз те самые подводные камни, которые человек может, вольно или невольно, достать из глубины души. Из таких кусочков и складывается истинная картина его натуры, далеко не всегда являющаяся произведением искусства.

…Валентин родился и вырос в Москве, в обычной трёхкомнатной квартире, недалеко от центра. Дом – типичная кирпичная восьмиэтажка. На невеликих, крошечных по нынешним временам, квадратных метрах когда-то проживала уйма народу, словно в коммуналке. В конце 50-х и начале 60-х расселяли бараки и ветхое жильё и на небольшой площади селились целыми семьями. А ячейки общества в те времена по своей численности иногда приближались к армейскому взводу: дед, бабка, отец, мать и с полдюжины отпрысков. Дети вырастали, играли свадьбы и сюда же приводили свои вторые половинки, сами становились родителями. В те годы очередь на жильё, пусть и черепашьим шагом, но продвигалась, и молодёжь разлеталась по новым гнёздышкам. Да и прежнее поколение, на долю которого выпало много чего, постепенно уходило в лучший мир, хоть там обретая покой. К моменту рождения Валентина в квартире проживала лишь его мама. Вернуться в родную квартиру её заставил муж – Валерий Стражников.

В отличие от молодой жены, Стражников-старший москвичом не был, явился на свет божий далеко от столицы, родственников не имел. Быть может, они и существовали где-то, родственники эти, но сам он о них ничего не знал. Давшая ему жизнь женщина отказалась от него ещё в роддоме по неведомым причинам. Бог ей судья. Валерий простил её ещё в юношеском возрасте, но искать не стал. Парнем он рос здоровым, крепким, умом не обиженным и после детдома поступил в Рязанское десантное училище. Вычитал о нём в случайно попавшейся «Красной Звезде» и навсегда заболел крылатой пехотой.

Закончив третий курс, вместе с друзьями он впервые наведался в Москву. Отдохнуть, развеяться на каникулах и посмотреть Златоглавую. В советские времена люди в погонах статус имели добротный: хорошая зарплата, льготы, ранняя высокая пенсия, моральная устойчивость. Отличные женихи, девичьим вниманием не обиженные! Москва, правда, всегда отличалась снобизмом, а потому градус любви к офицерству здесь был значительно ниже. Но попадались ещё исключения, попадались.

Четверо бравых парней в лихо заломленных на затылки голубых беретах забрели в Парк Горького на танцплощадку. И вот там-то… Впрочем, стоит ли вдаваться в предсказуемые подробности?

Потом смешная девчонка Лиза с симпатичной чёлкой, лихо отплясывавшая на берегах вечерней Москвы-реки модный твист, стала лейтенантовой женой Елизаветой Андреевной Стражниковой. Ещё спустя время – женой капитана, командовавшего батальоном, и женщиной на сносях. Вот только войсковая часть, куда отправили служить десантника, дислоцировалась неподалёку от границы с Монголией, в безбрежных степях, помнящих ещё копыта конницы Чингисхана. Здесь лето полыхало зноем, плавящим камни, а зимой птицы замерзали на лету. Коренной москвичке и дальнее Подмосковье казалось краем земли, а уж с грудным ребёнком на руках… Глава семьи принял трудное для себя решение: пусть уж дитё растёт, ходит в нормальную школу и живёт как обычные мальчишки. Супруга, конечно, сопротивлялась, считая свой отъезд чуть ли не предательством. Но Валерий мигом выбил из неё синдром жён декабристов, справедливо заявив, что главное для женщины в её положении – выносить и родить здорового ребёнка. А он будет стараться навещать их при первой возможности. Подрастёт ребёнок, там уж видно будет. Да и он не всю жизнь собирался служить в этой дыре.

Каждому появлению отца мальчишка радовался не меньше, чем Деду Морозу, незаметно кладущему подарки в новогоднюю ночь под ёлку. Да и отец пребывал на седьмом небе от счастья, видя, как сын, очень похожий на него, сначала агукает, потом извлекает уже членораздельные звуки, делает первые шаги… Каждый свой отпуск, пролетавший быстрее, чем затяжной прыжок, он отдавал Валентину без остатка. Научил сына плавать, кататься на коньках и лыжах, постоять за себя, читать хорошие книги. И не только по школьной программе. «Три мушкетёра», «Граф Монте-Кристо», «Остров сокровищ», «Айвенго», «Человек-амфибия». Они не менее важны, считал он, чем «Школа» или «Как закалялась сталь». Отец никогда не слыл солдафоном, и ругать парня за «просмотр бегемота», как в знаменитом фильме, не стал бы. Потому-то и обычные детские радости не обходили Валентина стороной. И зоопарк они посещали, и уголок Дурова, и утренние мультяшные сеансы в кинотеатрах. Мальчишка не испытывал нужды ни в хороших коньках, ни в лыжах, ни в велосипедах. Хотя то и другое во времена развитого социализма надёжно прописалось в разряд дефицита. Что-то удавалось приобрести с переплатой, а что-то присылали бывшие однокурсники отца, попавшие служить за границу.

Мальчик оказался способным и учился на «хорошо» и «отлично». Причём «отлично» всегда преобладало. Какие-то предметы от природы давалось легко, а что-то постигалось с помощью врождённого упорства, заботливо культивированного отцом. Это упрямство – штука зловредная, а вот упорство, и даже упёртость, порой дают превосходные результаты. Единственная графа в дневнике, где ему никак не удавалось получить балл выше четвёрки, – «поведение». Мальчиком-паинькой он никогда не был, и во всех озорных, и иногда весьма шпанистских, выходках сверстников участвовал. Но сызмальства органически противился подлости, издевательству над более слабыми и ударам исподтишка. Притащить карбид в школу и бросить его в унитаз – прикольно. Сбежать с комсомольского собрания на новый фильм с Бельмондо – не вопрос. Написать фломастером на парте АС/DC или «Спартак» – тоже допустимо. Подсказать классной руководительнице, кто именно из одноклассников покуривает в туалете на переменке, считал предательством. Изгваздать жвачкой форму первоклашке или бросить скрученную резинку в волосы девчонке – ни-ни. Табу! За это мог и врезать. Он не обладал фигурой культуриста, но мышцы имел стальные. Легко подтягивался двадцать пять раз, смело мог влезть в драку с более старшими пацанами и выйти победителем, заставляя млеть от восторга одноклассниц и скрипеть зубами от бессильной зависти одноклассников.

Дети растут стремительно, одновременно радуя и заставляя тихо ностальгировать родителей о тех временах, когда чадо умилительно тянуло к ним ручки. Совсем недавно ребёнок впервые произнёс «мама», и вот уже приходится задумываться, что он запросто может перевести тебя в разряд дедушек и бабушек. Пусть не по возрасту, но по званию. Так или иначе, Валентин вступал в тот возраст, когда вчерашние мальчишки начинают осознавать, в чём именно кардинально отличаются от них окружающие девчонки и что эти девчонки являются не только слабым полом, но и прекрасным.

И тут пропал отец.

Вовсю полыхал Афганистан, и матери в самых разных уголках необъятной страны падали на цинковые гробы, служившие последним пристанищем их родным кровиночкам, многие из которых не дожили до двадцати. И не могли они, горем убитые, взять в толк: а какого рожна сыновья вообще делали в стране, застрявшей в Средневековье?! Советская пропаганда, способная вкрутить мозги хоть чёрту лысому, растолковывала гражданам политику партии: наши войска выполняют там священный интернациональный долг, помогая братскому афганскому народу выкарабкаться из феодального строя и встать на социалистический путь развития, минуя стадию капиталистическую. Большинство уникальной формации под названием «советский народ» такая лапша на ушах вполне устраивала. Впрочем, советская молодёжь, в подавляющей своей массе, отличалась беспрекословностью и сумасшедшим, доходящим до фанатизма, романтизмом. С одинаковой лёгкостью она отправлялась возделывать целину, строить БАМ, воевать непонятно за что в сопредельное государство, а то и вовсе на другой край света. Валерий Стражников, ставший уже подполковником, решил получить академическое образование, дабы с чистой совестью претендовать на следующее звание. К тому времени он уже выбрался из диких степей и обосновался в Орле. Тут уже были все блага цивилизации и служебное жильё в виде добротной двухкомнатной квартиры. Но проявлять эгоизм и выписывать к себе жену с сыном не стал. Парень заканчивает школу, зачем его выдёргивать из привычной обстановки? Да и жена прочно обосновалась на малой родине, став заместителем начальника отдела в Госкомстате. Начальство не противилось его поступлению в академию, но предложило на один год оправиться в Афганистан. Поднабраться боевого опыта, получить нешуточные льготы при поступлении. Конкурс-то в академию гигантский.

Делать секрета из конечного пункта своей командировки он не стал. Счёл недостойным утаивать от родных, что едет вовсе не на курорт, хотя и в южном направлении.

– Там идёт война, – без всяких обиняков заявил он на скромных проводах, где, кроме жены и сына, никто не присутствовал. – Со всеми вытекающими отсюда последствиями. Конечно, Кандагар вовсе не Сталинград или Курская дуга, но…

Валентин впервые в жизни услышал, как голос отца предательски дрогнул, а глаза заблестели непрошеной влагой. Не больше секунды молчал отец, но и столь краткого мига оказалось достаточно, чтобы сын почувствовал: душевное напряжение у него зашкаливает. Уже через мгновение от отцовской мимолётной слабости не осталось и следа. Он улыбнулся и твёрдо сказал:

– Как бы там ни было, я буду отсутствовать всего лишь год. Забота о матери и о доме на тебя, сынок, ложится. Ну, ты уже почти мужчина, так что доверять можно. Год пролетит незаметно. Зато потом я осяду с вами лет на пять, не меньше. Академия-то в Москве находится!

Отец улыбнулся, похлопав сына по плечу.

Истинное состояние мужа Елизавета Андреевна поняла значительно раньше, а потому под каким-то незначительным предлогом – чайник посмотреть или ещё что-то – сбежала на кухню, чтобы не разрыдаться при сыне. Женское сердце – вещун, а потому колотилось оно у неё сейчас раненой птицей.

На всю жизнь Валентин запомнил вопрос, совершенно неожиданно и не к месту всплывший тогда в его мозгу. Выпалил сразу, не задумываясь:

– А что мы вообще делаем в чужой стране, папа? Честно, я не понимаю.

Отец с любопытством взглянул на сына, потом молча махнул стопку водки и ответил доверительно и простецки, без агитационного апломба:

– Видишь ли, Валька, юлить не хочу, а всей правды сказать не могу, да и не знаю её, всей правды-то. А потому поверь на слово: мы действительно там нужны. Бывают ситуации, когда для защиты Родины необходимо перейти границу и тем самым обезопасить себя.

– Превентивные меры? – усмехнулся Валентин.

– Верно! – похвалил отец.

– И кто нам там угрожает, американцы? Мы ведь с ними воевали уже, во Вьетнаме.

Теперь он смотрел на сына уже удивлённо и не без укоризны.

– Не стоит рассуждать о большой политике, сынок, если в ней ни черта не смыслишь. Да и о малой тоже. И не всё так примитивно, как ты себе представляешь. К тому же на анекдотах и хулиганской песенке о сбитом американском лётчике правильного мнения о происходящем не составишь.

В чуть прищуренных глазах отца искрилось лукавство.

– Как?! – удивлённо воскликнул Валентин. – Ты песню о «Фантоме» слышал?!

– И не только! – хохотнул отец. – Надеюсь, – продолжил он уже серьёзно, – что такое наркотики, тебе объяснять не нужно?

– Н-не нужно, – чуть замялся Валентин. – Только пробовать их не собираюсь!

Нет так давно, на дискотеке в Парке Горького какие-то парни, одетые в модную «варёнку», предлагали покурить травку. Бесплатно. Он отказался категорически, а его дружок Славка согласился и ходил потом полдня дурачком, хохоча без всякого повода. Такое поведение показалось Валентину настолько идиотским, что мысленно он дал себе зарок с наркотиками не связываться никогда. Ни в каком виде!

– Достойное решение, – кивнул отец. – Миллионы людей в мире сидят «на игле». Гробят собственную жизнь, отравляют её окружающим. Запросто идут на убийство, лишь бы раздобыть денег на очередную дозу. Мать родную не пожалеют! Наркобизнес – это не только баснословные барыши, но и власть. Впрочем, тебе об этом ещё рано… Так вот, в Афганистане опиумного мака гигантские плантации. Понимаешь, куда может хлынуть вся эта дурь?

– Понимаю… – он действительно понял. На всю жизнь.

– Вот и хорошо. Разумеется, я назвал далеко не все причины нашего пребывания там. Ладно, хватит! Время уже позднее… Лиза, где ты там? Давай чайку перед сном попьём, что ли…

Письма от отца приходили регулярно, как и раньше. О войне, разумеется, в них не было ни слова. Он словно просто путешествовал и делился с женой и сыном впечатлениями. Рассказывал о красоте суровых гор, днём пышущих жаром, а ночью становящихся ледяными; о древнем и непокорном народе, живущем по своим законам и в штыки воспринимающем новшества, привносимые наступающей цивилизацией. Несколько дежурных фраз о собственном здоровье, о тоске по родным и требованием подробнейшего отчёта о делах в семье, особенно – об учёбе сына и его планах на будущее.

Неожиданно всё оборвалось. Почтовый ящик охотно выдавал лишь газеты, словно прятал где-то в недрах своих немудрёных ожидаемый конверт.

Месяц прошёл, другой, третий – ни весточки. Будь с отцом всё в порядке, он бы обязательно дал знать. Тревога змеёй вползла в дом Стражниковых и по-хозяйски прижилась там. Юношеский оптимизм мысли о несчастье с отцом и близко не подпускал, но мать день ото дня становилась угрюмее и неразговорчивее, а всегда светящиеся радостью глаза потухли. Она плакала украдкой, но сын замечал и лишь делал вид, что ей удаётся скрывать слёзы. Он всячески пытался подбодрить её, пошутить к месту и не к месту, рассказать нечто интересное из школьной жизни, поведать о первой влюблённости. Она внимательно слушала, иногда улыбалась натужно, но взгляд при этом отсутствовал, словно разум её сейчас был не здесь, а витал где-то в горных перевалах и забытых аллахом кишлаках в поисках мужа и не мог никак отыскать.

Как-то вечером мать тихо открыла дверь, вошла и села в прихожей на табуретку, не включая света. Валентин, сидевший над сборником алгебраических задач в своей комнате, вышел к ней и застыл на месте. Она не всхлипывала, не билась в рыданиях, а молча смотрела куда-то в одну точку, и из глаз её ручьями текли слёзы, оставляя неровные, чёрные от туши дорожки на щеках. Она не пыталась скрыть их или вытереть, лишь беспрестанно теребила в дрожащих руках какую-то бумажку. Сын бросился к ней, упал на колени и только и смог произнести:

– Что?..

Она молча протянула скомканный листок. Волнение матери мгновенно передалось и сыну, накрыло его волной. Буквы плясали перед глазами, будто издеваясь, он не мог разобрать, что это за документ и документ ли вообще, но три слова, словно стараясь побольнее ужалить, сделались вдруг отчётливыми и ярко пульсировали в мозгу: «…пропал без вести». От этих слов веяло безнадёжностью. В них слышалось эхо давно прошедшей войны. Пропавший без вести для родственников куда более тяжкий крест, нежели погибший. Надежда, пусть и весьма призрачная, сохраняется. Но она изводит человеческую душу не меньше, чем смертельная болезнь тело: медленно и незаметно пожирает, в результате сводя в могилу. Ведь процент тех, кому удалось из разряда пропавших без вести перейти в ранг живых, ничтожно мал…

После получения страшного известия Елизавета Андреевна стала таять на глазах, как свечка, и за небольшой срок постарела на несколько лет. В глазах поселилась чёрная безнадёга, осунулись плечи, морщинки побежали по лицу, как кракелюры на старинных полотнах; баночки с косметикой сиротливо стояли на трюмо, оказавшись не у дел. Он по-мужски стойко переносил утрату, лишь иногда глубокими ночами тихо-тихо ронял скупые слёзы в подушку. Кто выдумал, что настоящие мужчины не плачут? Бред! Имеющий сердце человек имеет право на слёзы. Только иногда они текут изнутри, обжигая душу, оставляя на ней глубокие шрамы.

Но молодость брала своё, не желая жить в постоянном горе. В старости можно посвятить остаток дней тоске по ушедшему родному человеку; при каждом удобном случае навещать могилку, перелистывать одинокими вечерами альбом с семейными фотографиями. Молодость же рвётся в окружающий мир, кипящий жизнью, кажущейся бесконечной. К тому же пришла пора определяться с профессией. Валентин никогда не стремился стать военным, но теперь выбор казался ему очевидным – Рязанское десантное училище. Но мать решительно встала на дыбы:

– Только через мой труп! Заклинаю: выбери что-нибудь мирное! Полно же интересных профессий, не требующих покидать дом родной и совать голову в пекло.

Столько отчаянной решимости звучало в голосе матери, что он счёл невозможным её ослушаться. Но он не представлял себя в какой-то сугубо мирной, банальной профессии. Инженер на заводе? Да скука смертная! Врач или учитель? Тут без призвания не обойтись. Становиться серостью в таком деле – подлость по отношению к людям, да и к себе. Лётное училище или мореходка? Вполне подходящий вариант, но интуиция подсказывала ему, что и здесь материнского благословения не получить. Потому как гражданских лётчиков и капитанов дальнего плавания в Первопрестольной не готовили. Отпустить сына в другой город сейчас для матери что кожу с себя сорвать. На помощь пришёл случай.

Друг Славка шепнул ему в доверительной беседе, что по окончании 10-го класса собирается поступать в Высшую школу КГБ. Беседа проходила в Парке Горького, в тёплый солнечный денёк начала апреля, когда весна вовсю шумит в юношеских головах. Снег только-только исчез совсем, и земля начала дышать неподражаемыми запахами пробуждающейся жизни. Да что там земля! Сухой асфальт, по которому за зиму истосковались глаза и ноги, и тот не выглядел прозаичным, а казался проснувшимся, зовущим в даль светлую.

Сидели в кафешке, кушали шашлычок, запивая сухим винцом. Втихаря, конечно. Потому как борьба с «зелёным змием» шла непримиримая и пропустить стакашек-другой стало не запросто. Тем более несовершеннолетним. Культурно выпитый стакан вина не всегда пагубен. Чаще он лишь добавляет оптимистических красок в окружающую действительность. И все девушки вокруг становятся сказочно красивыми.

Славка стащил из отцовского бара нераскупоренную «Хванчкару» и перелил её в две бутылки из-под «Буратино». Разливали вино в бумажные стаканчики и потягивали как газировку. Персонал кафе не интересовало истинное содержимое пол-литровых бутылок с изображением жизнерадостного разгильдяя на этикетке.

– Вот так вот, – сказал Славка не без грусти. – Папашка мой решил пристроить меня туда бесповоротно. Я ведь до сих пор конкретно не определился, в какой институт стопы направить, вот он и суетится. У него навязчивая идея – вывести меня в люди. Причём в правильные люди, с его точки зрения.

Закадычный дружок Америки для Валентина не открыл. Он давно знал, в какой организации работает его отец. Шептал ему об этом Славка доверительно, и не раз. Но представить Славку офицером, пусть и в гражданской одежде… Невозможно! Дисциплина и он – заклятые враги. Непримиримей, чем д`Артаньян и Рошфор. А тут Высшая школа КГБ…

– Я там с ума сойду, Валька!

Он с удивлением видел, что друг готов пустить слезу. Такого не случалось никогда! Но тот довольно быстро взял себя в руки и уже следующую фразу произносил с присущим ему оптимизмом, даже пальцами прищёлкнул:

– Но я нашёл выход! Участие отца в этой авантюре практически обеспечивает мне поступление. И я поставил ультиматум: поступаю вместе с другом или не поступаю вообще. Предок покочевряжился, но согласился! Ты догадываешься, кого именно я имел в виду?

Это было неожиданно, как и весь Славка. Комитет государственной безопасности представлялся Валентину не просто всемогущественной организацией, а закрытой кастой, куда попадают только избранные, да и то по великому блату. А уж Высшая школа КГБ и подавно. Предложи ему друг подать документы в недоступный, как полёт в космос, МГИМО, он и то удивился бы меньше. Предоставлялся отличный шанс пристрелить сразу нескольких зайцев: получить интересную профессию, достойное мужчины дело и угодить матери с её необоримым желанием оставить сыночка при себе. Как ни крути, а Высшая школа КГБ находится в Москве. Чекистская работа представлялась ему тогда полной романтизма охотой за шпионами или, наоборот, – внедрением во вражескую среду. Литература и кинематограф рыцарей плаща и кинжала показывали романтиками и интеллектуалами со стальными мышцами, а не людьми практичными, выполняющими тяжёлую и порой грязную работу.