Текст книги "Счастье возможно: роман нашего времени"

В постели с риелтором

Людмила возвращается со службы в семь тридцать. Могла бы в семь пятнадцать, но по пути домой она всегда заходит в универсам. Константин в это время только еще пересаживается с кольцевой на радиальную. Дома он бывает не раньше восьми часов. Они не знакомы.

Зато их дети прекрасно друг друга знают, так как выросли в одном дворе. Дочери Людмилы Маше и сыну Константина Сереже по шестнадцать лет. Они вместе тусуются, любят один сорт пива и имеют одинаковые мобильники. Обычные молодежные дела. Маша с Сережей состоят в половой связи, но семьи, конечно, не создадут, потому что скоро уже поменяют мобильники на разные и дорожки их разойдутся.

У Людмилы с Константином шансов вообще никаких – даже на то, чтобы встретиться. А если б и встретились – то что бы это дало? Столкнулись бы они, например, утром в лифте. Константин пользуется одеколоном «Иссей Мияки», а Людмила духами «Труссарди». Поврозь это прекрасные запахи, но попробуйте смешать их в тесной кабинке! Он и она развернут носы в разные стороны, да так и будут ехать, мечтая поскорей добраться до первого этажа.

Между тем, говоря теоретически, Людмила и Константин вполне друг другу подходят. Не потому лишь, что он мужчина, а она женщина, но и чисто по-человечески – в плане предпочтений. А то, скажем, ходит к Людмиле любовник. Приличный мужчина, женатый, но убежденный мазохист. Когда они остаются одни, он надевает на себя упряжь и заставляет Людмилу ездить по квартире на себе верхом. Она ездит и думает: «Вот бы Маша меня сейчас увидела».

У Константина связи тоже не в его вкусе, хотя числом их намного больше. Он занимает должность шеф-редактора в журнальном издательстве и почерпает своих партнерш среди молодых сотрудниц. Издательство, что называется, «продвинутое», современное – редакционные девушки поголовно привержены сленгу и пирсингу. Сталкиваясь с тем и с другим в интимных отношениях, Константин всякий раз вздрагивает. Ласкать этих девушек можно только с большой осторожностью, и к тому же они вечно пачкают простыни кремом, имитирующим загар.

Грустно все это. Конечно, в пределах данной новеллы я, как автор, полномочен устраивать судьбы героев по своему усмотрению. Мне не трудно организовать для Людмилы с Константином встречу где-нибудь на собрании ТСЖ. Познакомить их, а потом и влюбить друг в друга. Машу с Сережей даже и знакомить не надо – стоит только внушить им более серьезное отношение к жизни. И как хорошо бы вышло – родители съехались бы в одной квартире, а другая таким образом осталась бы в распоряжении детей.

Да, я могу. Могу поженить кого захочу или кого захотите вы, читатель. Но я так не сделаю, и не ждите, что это случится к концу рассказа. Потому что я в своем творчестве придерживаюсь реального направления, то есть беру пример с другого Автора, который пишет нас всех. Нынешние мои персонажи живут в Москве, а Он, как известно, предоставив москвичам много житейских удобств, довольно скупо наделяет их семейным счастьем.

Иногда я думаю – почему так получается? Миллионы мужчин и женщин, живущих рядом, можно сказать, на пятачке земли, никак не могут разобраться по парам. А если пары и образуются, то по чистой случайности. Пройти по жизни, взявшись за руки, мало кому удается. Я подозреваю, что виноваты здесь небеса – те самые, что отвечают за браки. Московские небеса похожи на детсадовскую воспитательницу, отчаявшуюся построить переукомплектованную группу. Или на спортивного тренера, который, имея чересчур длинную «скамейку», без конца экспериментирует с составом.

Но, может быть, небеса не так бестолковы, как кажется. Возможно, мы для них слишком маленькие объекты, а им важнее благополучие мегаполиса. Ведь что бы стало с Москвой, если бы мы все вдруг обрели свои половинки, обженились и погрузились в частную жизнь? Город бы сделался вялым, сонным и утратил бы свой столичный статус. Хотите вы этого? Нет.

Что из того, что наша городская жизнь не способствует созданию длительных связей. Зато сколько связей у нас мгновенных, мимолетных и неосознанных! В метро, в магазинах, на улицах – везде, где нас много, а много нас повсюду, мы сплетаемся в поминутных бесчисленных коммуникациях. Контакты искрят – и мы без любви, без ненависти, безо всех этих провинциальных драм отнюдь не испытываем недостатка в адреналине. От связей-коммуникаций не родятся дети, но в них рождается великая общность. Ими спаян московский космос, в котором каждый из нас – крошечное светило.

Мы движемся каждый по своей орбите, иногда сталкиваемся, реже – образуем парные системы. Но происходит это не по чьему-либо произволу, а согласно объективным законам городской механики. К тому же надо учесть, что не только тела наши движутся по заданным орбитам, но и помыслы. Людмила не суждена Константину не просто по причине несходства их трудовых графиков, но и потому, что он вообще вряд ли бы положил на нее глаз. Его профиль так уж сложилась жизнь – «продвинутые» девушки со сленгом, тату и пирсингом. Он и в метро, когда от нечего почитать глазеет по сторонам, замечает почему-то одних таких девушек. И когда через задние окошки глядит в соседний вагон, то и там их находит. Он не приметит Людмилы, не оценит ее приятной естественной внешности, женственных округлых форм. Все истинно женское – мягкая грудь, щи по субботам и беседа без сленга, с долгими паузами в мыслях, – все это для Константина давно не существует. Оно сбежало от него лет двенадцать назад куда-то в Европу – туда, где из всего русского природная округлая женственность пользуется наибольшим спросом.

Впрочем, в метро и Людмила едва ли обратит внимание на Константина, даже если посадить их в вагоне друг против друга. Она в метро привыкла «отключаться» и думать только о своем. По дороге на работу все мысли ее – о Маше и домашних делах, а на обратном пути голова занята служебными вопросами. О любовнике Людмила старается лишний раз не вспоминать – ей надоели его прихоти и необходимость прятать от Маши дурацкие мазохистские принадлежности. И вообще она считает, что с ним пора заканчивать; если он в следующий раз явится опять без шампанского и цветов, Людмила так и сделает.

Конечно, мне их обоих немного жаль. Людмиле и Константину от роду две страницы, но я успел проникнуться к ним симпатией. Однако, говоря по совести, мне не очень хочется помогать им в делах сердечных. Сами-то они готовы ли встретить то, что называется большой любовью? Боюсь, что нет. Константин хочет девушку покруглей и без пирсинга, а у Людмилы предел мечтаний – любовник с цветами и без придури. Этакое счастье они отыщут и без меня.

Большой любви им не надо; да и никому она, в сущности, не нужна. Я сейчас говорю не о Маше с Сережей – у них свои дела, молодежные, а имею в виду нас – тех, кто давно состоялся как личность. Мы, конечно, полагаем, что вот эта состоявшаяся личность – мы самые и есть, и лелеем ее, и стараемся сохранять в неприкосновенности. А любовь – это снова-здорово. По собственному опыту или из книжек мы знаем, какую глубокую психическую и даже гормональную перестройку влечет любовь, и прячемся от нее. Это как инстинкт самосохранения – бесполезно доказывать нам, что наши состоявшиеся личности – не бог весть какая ценность.

И потом – с чего бы мне устраивать судьбы каких-то персонажей, когда я собственную не могу устроить? Вот не далее как прошлым летом случилось со мной происшествие – почти любовное; и что же? Как и следовало ожидать, дело ничем не кончилось; точнее сказать, кончилось ничем. Об этой истории не знают даже мои близкие, если таковыми считать Тамару с Дмитрием Павловичем. Я и сам порой думаю, что она мне присочинилась.

Первое, что мне трудно объяснить, это почему я в тот день сидел у себя в городской квартире, ведь на дворе-то стояло лето, и место мое было в Васькове, на даче. Второе – это, конечно, то, что я открыл дверь. Я, кажется, уже рассказывал, как устроен наш подъезд: собственно, так же, как во всех домах семнадцатой «Б» серии. Снаружи его, где-то под козырьком крыльца, встроена телекамера, а внутри сидит консьерж Насир и смотрит два телевизора. Первый телевизор к камере отношения не имеет, он нужен, чтобы Насиру не заснуть на дежурстве, а второй как раз монитор. Насир по нему видит, кто хочет войти в подъезд. А войти, скажу я вам, непросто, потому как имеется крепкая железная дверь с домофоном и электронным замком. Если жилец трезвый и у него есть одна свободная рука, то еще ничего – достал из кармана ключ-таблетку, приложил куда надо, и дверь запищит, приглашая войти. Если же руки заняты или ключ куда-то запропал – вот тогда в действие вступает Насир. У него есть под столом собственная кнопка. Он ее нажимает, дверь пищит, жилец входит и благодарит Насира. Но это если жилец. Чужого Насир ни за что не пустит – затем он здесь и посажен. Проникнуть в наш подъезд постороннему просто немыслимо, поэтому для меня полная загадка, откуда они, эти посторонние, в подъезде берутся. Ходят, что ни день, какие-то распространители рекламной чепухи, продавцы картошки, социологи с опросами и бог знает кто еще. Они таскаются с этажа на этаж и звонят во все двери подряд – ищут дурака, который бы им открыл. Только дураков среди нас мало; как правило, мы в таких случаях затаиваемся, делая вид, что нас нет дома. Лично я открываю, даже не открываю, а иду смотреть в дверной глазок, только если звонящий проявляет чрезвычайное упорство. Так что мне совершенно непонятно, почему я в тот раз после первого же звонка встрепенулся и поспешил к двери.

Я подошел к двери, заглянул в глазок и увидел девушку. Вы когда-нибудь глядели на девушку через дверной глазок? – что там можно рассмотреть, кроме носа? А у меня, представьте, сразу екнуло сердце. И опять-таки не знаю, почему оно екнуло – со мной такого не случалось очень давно. Девушка за дверью могла быть и рекламным агентом парфюмерной компании, и наводчицей – она могла быть кем угодно, кроме, разве что, продавца картошки. Однако я ей открыл. Вместо того чтобы опустить тихонько шторку глазка и на цыпочках вернуться в комнату, я открыл ей дверь, нимало не думая о последствиях. И я понял, что мое сердце екнуло не напрасно.

Девушка была прелестна, настолько прелестна, что не могла быть наводчицей – так я почему-то сразу решил. Отнесем это решение на счет моего непуганого романтизма, но она и впрямь была хороша: рыжеволосая, тоненькая, в цветастом легком платьице. А на ножках у нее были такие трогательные розовые тапочки, похожие на детские чешки.

– Здравствуйте! – обрадовалась мне девушка. – Как хорошо, что я вас застала!

– Меня? – удивился я.

– Ну конечно. А то ваши телефоны почему-то не отвечают.

– Вы знаете мои телефоны? – удивился я еще сильнее.

– Само собой, знаю, – девушка повела плечиком. – Но, может быть, вы меня впустите?

Кем бы она ни была – мог ли я ее не впустить? Я пригласил девушку войти в переднюю, где от желания с ней познакомиться уже поскуливал Фил.

– Ах, какая собачка! – воскликнула она. – Ты девочка или мальчик?

Я дал им время, чтобы решить этот вопрос и объясниться во взаимных симпатиях. Однако мне тоже хотелось кое-что узнать.

– Простите, – наконец полюбопытствовал я, – но вы, девушка, кто?

– Ах да, – слегка смутившись, она протянула руку. – Меня зовут Марина.

– Очень приятно, – ответил я, не кривя душой, и тоже представился.

– Приятно… – эхом отозвалась Марина. – Но… странно, у меня тут записано другое имя.

Теперь только я заметил, что у нее с собой была канцелярская папочка – розовая, как ее тапки. Марина раскрыла эту папочку и достала из нее листочек:

– Вот, читайте сами: Козлов Владимир Анатольевич.

Через минуту мы уже оба весело смеялись. Произошло, как вы поняли, обыкновенное недоразумение. Марина оказалась никаким не продавцом, а сотрудником риелторского агентства. Она должна была осмотреть квартиру какого-то Козлова на предмет продажи, но перепутала адрес и попала ко мне. Извиняясь, она опять подала мне – теперь для прощания – свою маленькую руку, но… я удержал ее в своей.

– Раз уж так вышло, – предложил я отважно, – то не могли бы вы осмотреть и мою кухню – на предмет выпить кофе?

Честно говоря, я не надеялся получить согласие. Но… я его получил – может быть, с помощью Фила. Марина почесала его за ухом и улыбнулась:

– Ну что же, не откажусь. Только вот руки помою.

И в эту минуту я понял, что судьба посылает мне вызов. Я ничего уже не хотел, кроме одного: уговорить, любым способом, но уговорить очаровательную риелторшу остаться со мной. Отбить ее у Козлова Владимира Анатольевича, соблазнив немедленно, сейчас, пока мы будем пить кофе. Времени было в обрез, но в голове моей созрел мгновенный отчаянный план. В сущности, я должен был сыграть с Мариной блиц, и я сыграл его и выиграл.

– А почему бы вам, Мариночка, в самом деле не посмотреть мою квартиру?

Она повела плечиком:

– Зачем? Вы же ее не продаете.

– А вот и не угадали. Очень даже продаю. Только еще не выбрал, через какое агентство.

– Неужели? – усмехнулась Марина.

– Честное слово!

Она пристально на меня посмотрела и, немного подумав, вздохнула:

– Ладно, показывайте. Все равно у Козлова никто не отвечает.

Ай да молодец! Я даже отвернулся, чтобы скрыть свое торжество. А еще говорят, что риелтора не проведешь! Впрочем, клетка за птичкой еще не захлопнулась…

Мы с Мариной допили кофе и пошли осматривать мое жилище. Квартира у меня двухкомнатная, типовая, какой и положено быть в типовом доме. Однако Марина внимательно все изучала, даже балкон, и все время записывала что-то на листочке. Я сообщил ей, что холост, в том смысле, что я тут единственный квартировладелец, – она зафиксировала и этот факт. Когда наконец осмотр был закончен, Марина убрала заполненный листочек в свою розовую папочку.

– Ну вот, – сказала она, опустив ресницы. – Теперь я, наверное, пойду…

Пойду! Только последний болван на моем месте отпустил бы ее. Я просто млел от ее близости…

– Ну нет, Мариночка, – возразил я нежно. – Так я вас не отпущу.

Ресницы ее взмахнули:

– Что вы хотите этим сказать?

– А то, что вы не все еще осмотрели. Дом и квартиру вы видели, но как же прилегающие окрестности? Здесь у нас рядом есть замечательный большой парк – по-моему, такое соседство должно прибавить моей недвижимости, как это у вас говорится…

– Капитализации?

– Вот именно.

Марина посмотрела на Фила, словно ища у него совета.

– Рядом, вы говорите? Это интересно.

Через пять минут мы втроем уже были внизу. Я отжал могучую дверь и выпустил своих спутников из подъезда – на воздух, на солнышко. На улице прохаживался Насир и покуривал, жмурясь от «зайчиков», которые своими глянцевитыми боками пускала маленькая желтенькая машинка, въехавшая чуть что не на самое крыльцо.

– Ваша? – спросил я у Марины.

– Моя. А как вы угадали?

– Миленькая какая. Только почему не розовая?

Марина потупилась:

– Розовых в салоне не было.

Машинка была такая желтенькая и сияющая, что хотелось ее лизнуть, но Фил ограничился тем, что деликатно сделал ей на колесико.

Погода в тот день выдалась как на заказ – солнечная и теплая. Мы с Филом со своей стороны постарались обеспечить Марине самую приятную прогулку. В парке он бежал впереди нас с дозором, а я омахивал свою спутницу веточкой, чтобы ни мошка, ни комар не посмели сесть на ее нежные, чуть тронутые веснушками плечики. Раза два мне даже посчастливилось перенести ее на руках через небольшие лужицы.

А потом мы с высокого берега глядели на Москву-реку и Москву-город. Зеленоватая, свитая в петли река лежала меж бескрайних плантаций недвижимости и лишь по временам подергивалась мурашками, будто в легком ознобе. Ветерки, пощекотав реку, долетали потом до нас и ласкали Марине открытые части тела. Мы стояли на круче и всматривались в московские дали. Наметанным взглядом риелтора она находила новостройки и на большом расстоянии безошибочно отличала железобетон от монолит-кирпича. Я слушал Марину и любовался ею. Тоненькая, вся оранжевая на просвет, в эти минуты она казалась сестренкой предвечернего уже солнца.

День подходил к концу. Москву с ее новостройками, трубами и историческими кварталами постепенно обметывало белесоватой мутью. Тонким, словно чулок-паутинка, смогом вечер затягивал лицо города, сглаживая его прекрасные черты. Рыжий братец, солнце, ласково с нами прощался. Потихоньку оно прилегло на городские крыши, чтобы вскорости просочиться, пробраться через трубы в дома и рассыпаться светом тысяч окошек.

Нам с Мариной пришла пора возвращаться. Очень удачно мы погуляли – так, что она даже не замочила тапочек. Всю обратную дорогу девушка держала меня под руку, и я практически осязал, как растет моя личная капитализация. Фил благонравно трусил рядом, ни разу никого не облаяв и не дернув поводка. Мы не заметили, как пришли к дому, и даже не сразу поняли, что давно уже стоим под козырьком моего подъезда. Марина очнулась первой.

– Наверное, я поехала… – прошептала она, оглянувшись на свою машинку.

Та безмятежно дремала, уткнувшись мордочкой в крыльцо.

– А как же твоя папочка? – возразил я. – Ведь она у меня осталась.

– Тогда… тогда давай поднимемся.

– За папочкой?

Марина вздохнула:

– За папочкой.

Я уверен, что сцену нашего непрощания наблюдал Насир, потому что подъездная дверь приглашающе запищала раньше, чем я приложил к ней свой ключ-таблетку. Мы поднялись ко мне и нашли розовую папочку. Марина достала из нее «мой» листочек и сразу же занесла в него данные, полученные во время прогулки.

– Пока не забыла, – улыбнулась она застенчиво.

Что было потом? Потом Марина, вздохнув, согласилась со мной поужинать. Ужин был романтический, с бутылкой чилийского вина. Я пил, и она пила, так что вздыхай не вздыхай, а за руль Марине было уже нельзя. После ужина она пошла в ванную, а я в спальню – готовить постель для постельных сцен.

Что это такое, постельные сцены, читатель в большинстве своем осведомлен, поэтому ремарки я опущу, а воспроизведу только наши диалоги.

Сцена первая

Марина (блаженно): Какой славный мне попался клиент!

Я: Называй меня лучше партнером.

М.: Конечно же, мы партнеры. Квартира твоя уйдет – ты даже не сомневайся.

Я: Милая, давай о личном…

М.: Я о личном. Мне так легко с тобой… Ведь ты не представляешь, какая у нас взбалмошная клиентура: все нервные, подозрительные, не знают, чего хотят…

Я: Ну я-то знаю, чего хочу!

Сцена вторая

Я (блаженно): Какой славный мне попался агент!

М.: Скажи еще раз…

Я: Какой славный…

М.: Какие приятные слова… Слышал бы ты, что о нас, риелторах, говорят в народе.

Я: Они не знают вас с лучшей стороны.

М.: Представляешь, нас даже путают с застройщиками! Считают хапугами, жирующими на росте цен на недвижимость.

Я: У тебя нет ни сантиметра лишнего.

М.: Спасибо… Они думают, что могут все делать сами, без нашей помощи.

Я: Я сам не хочу – только с тобой. Иди ко мне…

Сцена третья

М. (блаженно): Устал?

Я: Немного. А ты?

М.: Это не усталость. Вот, бывает, придешь домой, выжатая как лимон, и думаешь: на кой мне все это сдалось… Особенно «паровозы» выматывают.

Я: Какие, милая, «паровозы»?

М.: Сделки, связанные со множественным обменом. Одной квартиры на другую, другой на третью… Масса нюансов, которые надо увязать. Случись в одном звене нестыковка, и посыпалась вся схема.

Я: Какие же нервы вам надо иметь!

М.: Нервов нам иметь как раз не положено. Попробуй ты, имея человеческие нервы, оформить согласие от органов опеки и попечительства! Представляешь, иногда одни и те же процедуры в соседних округах осуществляются по разным правилам.

Я: Взятки, поди, приходится давать?

М.: А ты как думал? Живем-то в реальном мире.

Я: А я с тобой чувство реальности теряю.

М.: Я с тобой тоже…

Сцена четвертая

М. (сонно шутит): Все, больше мне не звони…

Я (тоже): До связи…

На этом занавес упал, и больше в ту ночь никаких сцен не происходило.

И была еще сцена расставания – утром следующего дня, сразу после завтрака. Мы с Филом спустились, провожая нашу гостью до машины. Прощаясь, Марина почесала пса за ухом, а мне, положив руки на плечи, долго смотрела в глаза. А потом взгляд ее нечаянно упал на часы, она спохватилась, юркнула в свое авто и захлопнулась дверцей. Желтенькая машинка ожила и зашелестела моторчиком. От нее пошел запах, но не бензинный, а словно бы парфюмерный или кондитерский. Мне стало даже грустно от сознания, что я больше никогда не увижу это симпатичное неодушевленное существо.

Спустя два часа мы с Филом уже драпали из Москвы на дачу. Там, в Васькове, я и просидел с выключенным мобильником до конца октября. Марина со временем, конечно, поняла, что обманулась во мне, но я, видимо, попал все-таки в какую-то риелторскую базу данных, потому что мне до сих пор иногда звонят и приятными женскими голосами осведомляются, не желаю ли я продать квартиру.